Таксиль

Из дневника за 13 апреля 1897 г.

Симонини все тщился уяснить, кто же это лазил к нему. К нему и к Далла Пиккола. Он смутно припомнил, что в начале восьмидесятых годов посещал салон Жюльетты Адан (той самой, которая бывала в книжном магазине на улице де Бон под именем мадам Ламессен). Там он познакомился с Юлианой Дмитриевной Глинкой (известной в Париже еще и как Юстина или Жюстина Глинка), а через нее – с Рачковским. Ежели кто-то обыскивал его квартиру или квартиру Далла Пиккола – всенепременно по приказу одного из этих двоих, которые, как он вроде теперь вспоминает, наперебой искали какое-то сокровище. Но истекло с тех пор уже лет пятнадцать. И каких лет! С которой же стати эти русские снова преследуют его по пятам? А может, это масоны? Он чем-то разлютовал масонов. Возможно, откапывают в его квартире компрометирующие документы, которыми он завладел. Все истекшие годы он исследовал масонскую среду. Отчасти для Осман-бея, отчасти для Бергамаски, постоянно теребившего его, потому что в Риме готовились переходить во фронтальное наступление на масонство (и на евреев, одушевителей масонства) и требовался свежий материал. А материала было мало. Настолько мало, что иезуитский «Чивильтá каттолика» дошел до перепечатывания письма дедушки Симонини к Баррюэлю, хотя за три года перед тем его уже опубликовал журнал «Контемпорэн».

Симонини пытался восстановить события. В те поры он прикидывал, есть ли смысл поступить всерьез в какую-нибудь ложу. Его впрягут в послушание, обяжут посещать сходки, он не сможет отказывать в любезностях своим побратимам. Все это ограничит свободу его действий. И к тому же не исключено, что масонская ложа, принимая его, начнет ворошить настоящее и прошлое. А этого никак не следовало допускать. Так что разумнее, пожалуй, выходило шантажировать какого-нибудь масона и через него выуживать сведения. Нотариус, оформивший такую уйму поддельных завещаний и, благодарение небесам, столь внушительных, не мог же не иметь в клиентах кого-нибудь из масонского начальства.

К тому же не было нужды употреблять прямолинейный шантаж. С тех пор как Симонини понял, что трансформация из филера в лазутчика приносит кое-какие результаты, но по его амбициям недостаточные, и что разведывать значит жить почти нелегально, а он с годами все сильнее стремится к богатой и уважаемой социальной жизни, он открыл для себя лучшую формулу, по призванию: не будучи шпионом, создавать о себе такую легенду, будто он шпион. Даже двойной или тройной шпион. Чтобы было непонятно, для кого на самом деле он собирает информацию и насколько вообще информирован.

Слыть шпионом было очень престижно. Многие выпытывали у него секреты, полагая их неоценимыми. Они готовы были щедро тратиться, чтобы хоть что-то конфиденциальное выведать. Но поскольку никому не хотелось обнаруживать себя, такие охотники лицемерно обращались к нему как к нотариусу, беспрекословно оплачивая астрономические, выставлявшиеся за ничто счета. Забавно: платили и не получали информации. Попросту думали, будто подкупили его, и смирно ждали каких-то будущих сокровенностей.

Повествователь думает, что Симонини опередил свой век. С распространением свободной печати и новых оповестительных способов, от телеграфа до радио, секретные сведения становятся все большею редкостью, и это вообще приводит к упадку профессии тайного агента. Так лучше никаких секретных сведений не знать, а только делать вид, будто знаешь. Это как житье на ренту или на доход от запатентованной идеи. Посиживаешь и в ус не дуешь, а все наперебой похваляются, что получили от тебя сногсшибательные разоблачения. Слава твоя прочнеет. Деньги сами собой подкатывают.

На кого же нацелиться? Кого и шантажом-то не надо пугать? Кто сам забоится разоблачений? Первое, самое очевидное имя – Лео Таксиль. Симонини по его заказу снабжал его в свое время поддельными письмами (от кого? кому? Нет возможности припомнить…), и Таксиль важно рассказывал о своей принадлежности к ложе «Храм ревнителей французской честности». Но годится ли кандидатура Таксиля? Симонини почел благом состорожничать и первым делом пошел разузнавать о Таксиле у Эбютерна. Его новый попечитель, не то что Лагранж, не менял места свиданий, а ходил на одно и то же место: в Нотр-Дам, в глубину серединного нефа.

Симонини задал вопрос, что известно тайным службам о Таксиле. Эбютерн рассмеялся: – Мы от вас получаем известия. А не наоборот. Ладно, я на этот раз отвечу. Имя мне не новое. Но Таксиль не по профилю тайной службы. Этим типом занимаются жандармы. Подождите, вам сообщат.

Сведения поступили приблизительно через неделю. Интересно. Мари-Жозеф-Габриэль-Антуан Жоган-Пажес, он же Лео Таксиль, родился в Марселе в 1854 году, учился в иезуитской школе и вполне естественно ощутил желание, расставшись с иезуитами лет в восемнадцать, пойти работать в антиклерикальную прессу. В Марселе он водился с непотребными бабенками, среди прочих – с проституткой, получившей двенадцать лет исправительных работ за убийство квартирной хозяйки, и еще с одной, арестованной за попытку покушения на жизнь любовника. Можно предположить, что полиция приписывала Таксилю разные неблаговидные и случайные знакомства, хотя и непонятно почему, учитывая, что Таксиль служил у них, у полиции, осведомителем и докладывал в участок обо всех республиканских обществах, в которые имел доступ. Но вероятно, даже полиция гнушалась некоторых его делишек: скажем, за ним значилось распространение так называемых «гаремных карамелек», то есть афродизийных таблеток. Живя еще в Марселе, в 1873 году он разослал по газетам письма от имени рыбаков, которые якобы упреждали народ, что марсельские бухты переполнены акулами. Это наделало шуму. Еще он публиковал антирелигиозные статьи, был приговорен к тюремному заключению и бежал в Женеву. Там он распустил слух, будто на дне Леманского озера водолазы нашли древнеримский город. Повалили туристы. За злостное распространение заведомо ложных сведений он был вытурен и из Швейцарии. Выехал в Монпелье, а оттуда в Париж, где открыл «Антиклерикальную книжную лавку» на улице Школ. Был принят в масонскую ложу и тут же вычищен за недостойное поведение. Похоже, противоцерковная позиция уже не приносила ему таких доходов, как в прежнее время. Похоже, Таксиль оказался кругом в долгах. Да, да, Симонини все яснее припоминал, что там было с Таксилем. Этот Таксиль сочинил целую подборку книг не только антицерковного, но и вообще антирелигиозного характера. «Жизнь Иисуса» представляла собой пасквиль в скабрезных карикатурах. Одна Мария с голубком дорогого стоила. Таксиль написал, кроме «Иисуса», роман в зловещих красках, «Сын иезуита», который ярко свидетельствовал, что за фрукт его сочинитель: достаточно сказать, что на авантитульном листе красовалось посвящение Джузеппе Гарибальди, «которого люблю как отца» (ну, любишь, и ради бога), но уже на титуле заявлялось, что в книгу включено и предисловие Гарибальди, само же предисловие было озаглавлено «Антиклерикальные мысли» и являло собой инвективу против церкви и церковников («Когда предо мною поп, хуже того – иезуит, квинтэссенция поповства, паскудность его существа доводит меня до дрожи и до рвотных позывов»). В предисловии не было ни одного слова о Таксиле. Ясно, что Таксиль вытащил его неведомо откуда и включил в свой том в таком виде, будто оно писано специально для его книги.

С подобной личностью Симонини не хотел компрометировать себя. Он решил представиться нотариусом Фурнье. Нашел замечательный парик сложного цвета, наподобие каштанового, аккуратно уложенный на пробор. Бачки того же оттенка. Лицо теперь непривычно заострилось. Толстый слой пудры привнес загадочную бледность. Симонини примерил перед зеркалом дураковатую ухмылку, обнажающую золотые резцы. Собственные он загородил тонкой пластинкой, настоящим шедевром талантливого дантиста, от которой он еще и шепелявил, соответственно маскируя и лицо и речь.

На улицу Школ, в книжную лавку, была послана синяя цидулка по пневматической почте с приглашением на следующий день в «Кафе Риш». Превосходная аттестация для зна

комства. В кафе хаживали именитые люди. На угощение рыбой соль или бекасами а-ля Риш бахвал-парвеню не мог не отозваться всем нутром своим.

Лео Таксиль лицо имел пухлое, кожу сальную, мощные усы и широкий лоб с залысинами, которые утирал. Одет он был кричаще и изъяснялся раскатистым баритоном с неистребимым марсельским акцентом.

Он не мог понять, для чего нотариусу Фурнье понадобилось его видеть. Но постепенно поверил, польщенный, что нотариус просто любопытен до человеческой натуры, что он «философ», как любили называть таких чудаков романисты, и, охочий до антицерковных дискуссий, интересуется Таксилевым опытом. Поэтому Таксиль с полным ртом нахваливал свои боевые подвиги. – Когда я навел страху на марсельцев нашествием акул, все купальные заведения от Каталан до пляжей Прадо пропустовали не одну и не две недели. Городской голова произнес речь, что акулы явно приплыли с Корсики вслед за кораблем, с которого выбросили в море тухлую копченину. Из управы потребовали прихода армейских подразделений для высылки их в море на буксирах. И что же? Точно, прибыла целая сотня хорошо вооруженных солдат, снабженных достаточным количеством боеприпасов, под командой генерала Эспивана! А что было на Женевском озере! Корреспонденты со всех концов Европы! Затопленный город, утверждали они, восходил к эпохе Цезаревой «Галльской войны», когда озеро было так узко, что Рона пересекала его поперек, даже не смешиваясь с водными струями в нем самом. Местные лодочники возили на середину озера туристов, поливали маслом гладь вод, чтобы лучше удавалось дно увидеть. И видный польский археолог опубликовал у себя в Польше репортаж о том, что сумел разглядеть в озере всю сетку улиц и даже статую на коне. Вообще в людях изумительно, что они готовы верить всему. Хотя чему тут удивляться? Иначе бы христианская церковь не продержалась две тысячи лет. Симонини поинтересовался ложей «Храм ревнителей французской честности».

– Трудно ли вступить в ложу?

– Да нет, если средств хватает и есть готовность платить членские взносы, а это немалые деньги. И если есть согласие чтить и соблюдать все правила взаимовыручки. Что до нравственных требований… О них очень много говорят. Но еще в прошлом году оратор Главной Ритуальной Коллегии держал бордель на Шоссе д’Антен. Один из самых влиятельных в Париже «Тридцати трех» – разведчик. И даже глава разведывательного управления. Его зовут Эбютерн.

– Но как поступают в масоны?

– Проходят все испытания! О, кто бы знал! Не знаю, верят ли они в этого своего Верховного Архитектора Вселенной, о котором любят распространяться. Но ритуальные правила соблюдают. Кто бы знал, чего я натерпелся, проходя эту церемонию приема в ученики! И тут Таксиль пошел рассказывать такое, что волосы вставали дыбом. Симонини не был уверен, что Таксиль, маниакальный лжец, не врет. Он и спросил, как же сейчас тот раскрывает тайны, которые адепт обязан, по идее, ревниво хранить. И как решается высмеивать ритуал. Таксиль отмахнулся:

– Да что вы, у меня уже теперь обязательств нет. Эти болваны ведь меня выгнали из ложи. Выходило из рассказа, что Таксиль как-то поучаствовал в создании новой газеты в Монпелье, под названием «Ле Миди Репюбликэн», где на первой странице первого номера красовались одобрительные и поддерживающие письма разных знаменитостей, таких как Виктор Гюго и Луи Бланк. И вдруг внезапно те же самые знаменитости послали письма по другим газетам, масонского направления, отрицая самый факт отправки чего бы то ни было в «Ле Миди…» и негодуя на беззаконное использование их фамилий. В ложе начались разбирательства. Защита Таксиля строилась, в качестве основного аргумента, на предъявлении оригиналов писем, а дополнительно – на объяснении поведения Виктора Гюго старческим маразмом. Дополнительным аргументом полностью опровергался основной и наносилось непозволительное оскорбление славе и отечеству и самому франкмасонству.

Ну, Симонини и припомнил те самые два письма, которые лично сфабриковал в должное время. Да, именно, подписи были – Гюго и Бланк. Похоже, у Таксиля это выветрилось из памяти. Он так насобачился всех вокруг дурить, не исключая и себя, что говорил о тех двух письмах с горящими глазами, с самозабвением. Они были подлинными, и точка. Хотя, даже и вспомни он о нотариусе Симонини, как бы он увязал того с нотариусом Фурнье?

В общем, Таксиль питал ненависть к бывшим побратимам. Симонини моментально смекнул, что, пощекотав авторское самолюбие, можно было бы наискать препикантнейших штучек для Осман-бея. Но тотчас же в его плодовитом мозгу проклюнулась новая идея, в первый миг бывшая лишь впечатлением, лишь росточком интуитивного плана. Но потом она моментально преобразилась в разработанную тактику.

За первой встречей, в которой Лео Таксиль проявил себя порядочным обжорой, последовали новые. Лженотариус сводил его к «Папаше Алю», в популярный трактир у Клиши, где кормили знатным цыплячьим соте и еще более известной требухой по-каннски, а их погреб! о, их винный погреб! – и под причмокивания и облизывание пальцев задал вопрос, не согласится ли Таксиль за приличную награду набросать для какого-нибудь издателя воспоминания бывшего масона. Услышав о награде, Лео Таксиль выказал себя более чем расположенным к этому занятию. Симонини условился с ним о новой совместной трапезе и поспешил к иезуиту Бергамаски.

– Вот послушайте-ка, отец, – сказал он иезуиту. – Мы имеем в лице Таксиля отъявленного антиклерикала, чьи писания уже не приносят ему прежнего дохода. И имеем в нем же знатока масонского мира, на который он до крайности обозлен. Ну не славно ли было бы, если бы наш Таксиль оборотился в католицизм, отрекся от собственных антицерковных книжек и предался бы развенчанию разных тайн масонства? Ну а вам-то, иезуитам, при этом достался бы кипучий пропагандист и пламенный агитатор.

– Но люди же не обращаются в новую религию по нашей просьбе.

– Я думаю, этот обратится. Я думаю, это вопрос денег. Сыграем на самых чувствительных струнах – на страсти к мистификациям, на внезапной перековке. Пообещаем ему статейку на первой странице национальной газеты… Как звали того грека, который, желая прославиться, спалил великий храм богини Дианы в Эфесе?

– Его звали Герострат. Ну, ну, да… – задумчиво покивал Бергамаски. – Конечно, путь Господа неисповедим.

– Сколько мы ему намерены уплатить?

– За перемену веры? Оставаясь при убеждении, что искренние обращения должны быть бесплатными… ad majorem Dei gloriam, к вящей славе господней, не будем щепетильничать. Никак не больше пятидесяти тысяч. Он станет ныть, что это мало, но ты ему разъясни, что плюс к тому и спасение души. И что, выпуская антимасонские книжки, он может рассчитывать на наши сети распространения. Следовательно, могут выйти в итоге, кто знает, даже и сотни тысяч экземпляров.

Симонини не был уверен, что Таксиль пойдет на соглашение, и поэтому в превентивном порядке наведался к Эбютерну и оповестил того, что существует иезуитский заговор с целью подбить Таксиля сделаться борцом с масонами. – Будь то правдой, – отвечал ему Эбютерн, – получится, что впервые в жизни мой интерес совпадает с иезуитским. Видите ли, Симонини… учтите, с вами говорит не последний рядовой, а наивысший сановник ложи Великого Востока, единственного истинного масонства, светского и республиканского, и вдобавок хотя и антиклерикального, но не антирелигиозного, поскольку наша ложа признает Верховного Архитектора Вселенной, которого можно отождествлять и с христианским богом и с внеличной космической силой. Попадание в наш строй такого лоботряса, как этот Таксиль, нас до сих пор изрядно бесит. Хотя мы его и вычистили. И было бы небесполезно, если бы этот отступник взялся распространять обличения до такой степени жуткие, что никто бы ни словечку в них не поверил. Ватикан готовится напасть на нас. Есть причины ожидать, что папа поведет себя не по-джентльменски. А масонство ослаблено: в нем сотни разных уклонов. Рагон вот уж сколько лет назад насчитал семьдесят пять подвидов масонства, пятьдесят два ритуала, тридцать четыре ордена, из которых двадцать шесть андрогинных, и тысячу четыреста ритуальных степеней. Есть тамплиерское масонство, есть шотландское, Хередом, Сведенборг, ритуал Мемфиса и Мизраима, основанный вертопрахом и авантюристом Калиостро, и Вейсгаупт с его высшими неведомцами. Есть сатанисты, люциферианцы, палладисты, поди разбери. У меня у самого от них голова кругом. Сатанинские обряды – главное, что портит нашу репутацию. И подумать, их не чураются самые уважаемые члены. Скорее всего, по эстетским соображениям. Сами не знают, какое наносят всем зло. Вот Прудон пробыл масоном, кажется, чуть-чуть, а глядите, что за моление Люциферу написал Прудон: «Прииди, Сатана, прииди, ты, оболганный знатью и духовенством, дай обнять тебя, дай прильнуть к тебе». Что поделаешь. И итальянцы туда же. Раписарди сочинил поэму «Люцифер». Вообще это сюжет не о Люцифере, а о Прометее, и сам Раписарди не был даже и масоном. Но такой отъявленный масон, как Гарибальди, расхвалил этого Раписарди до небес, и поэма Раписарди теперь стала как Евангелие, а масоны наши все как на подбор стали сатанистами. Пий Девятый подозревал злыдни дьявола в каждом шаге масонов. И как нарочно для папы Пия, итальянский поэт Кардуччи… Кардуччи был отчасти республиканец, отчасти монархист, отпетый фанфарон и, к сожалению, отъявленный масон. Он сочинил гимн Сатане, приписывая ему, среди прочего, изобретение паровоза. Для начала воспел Сатану, потом стал говорить, что Сатана у него – лишь метафора. Но по его-то милости культ Сатаны опять стал всем казаться масонским основным развлечением. Коротко говоря, для всего нашего сотоварищества было никак бы не вредно, если бы бумагомарака, уже давно дискредитированный перед всеми на свете, с позором выкинутый из масонства, ренегатствовавший многократно и публично, избрал бы нас мишенью глумлений и закидал очернительскими книжонками. Сразу притупилось бы оружие Ватикана, то есть Ватикан попал бы в подпевалы порнографа. Обвините человека в убийстве – вам поверят. Но скажите, что он кушает детей на обед и на ужин, как Жиль де Рэ, и никто вас не воспримет всерьез. Превратите антимасонскую пропаганду в бульварные фельетоны – она изживет себя. Так что да, да, да, пусть нас забрасывают грязью, это необходимо!

Из чего очевидно, что Эбютерн обладал экстраординарным умом, сильно превосходя по пройдошливости своего предшественника Лагранжа. Он не мог сразу сказать, какую сумму ложа Великого Востока инвестирует в эту затею. Но через день или два опять возник: – Сто тысяч франков. Только пусть это будет первосортный мусор, без дураков.

Симонини располагал суммой в сто пятьдесят тысяч франков для приобретения мусора. Таксиля он мог удовольствовать, при посулах сказочных тиражей, и семьюдесятью пятью. Этому голодранцу и семьдесят пять покажутся манной небесной. Вторая половина отойдет самому Симонини. Комиссионные пятьдесят, не самый плохой процент, честное слово.

От имени кого он будет заказывать книжки Таксилю? От имени Ватикана? Нотариус Фурнье не слишком похож на папского нунция. Нет, нотариус Фурнье не более чем передаточная инстанция. Он только передаст Таксилю приглашение на встречу с кем-то наподобие падре Бергамаски. Священники для того и нужны, чтобы обратившийся вываливал на них исповедь о своей непривлекательной биографии. Но, кстати о непривлекательной биографии, может ли Симонини доверять отцу Бергамаски? Нет, не будем Таксиля отдавать иезуитам. История помнит атеистов, продававших не более ста экземпляров своих брошюр, и они же, пав с раскаянием ниц у алтарей и рассказывая о духовном опыте возвращения в лоно церкви, повышали тиражи до двух тысяч экземпляров и даже до трех. Антиклерикалы – это только республиканцы в городах. А санфедисты, те, кто грезит о прошедших великих временах, о короле и кюре, – это вся провинция. Даже не включая в подсчет людей полностью неграмотных (да и тем, если надо, прочтет вслух священник), этим потенциальным новым покупателям имя легион. В точности как дьяволам. Бергамаски в этом деле не нужен. Симонини справится сам. Он предложит Таксилю частное сотрудничество для производства новых разоблачительных книг. Подпишет с ним отдельное соглашение, по которому компаньон Таксиля будет иметь право на десять или двадцать процентов общей выручки.

На 1884 год пришелся последний удар Таксиля по чувствам католиков – он опубликовал «Любовные похождения папы Пия Девятого», осквернив память покойного понтифика. В тот же год действующий папа, Лев Тринадцатый, выпустил энциклику Humanum Genus, содержавшую «отповедь философскому и моральному релятивизму мирового масонства». Далее, в энциклике Quod Apostolici Muneris папа, «пригвоздив» социалистов и коммунистов за их убийственные ошибки, прямо переходил к разносу масонских обществ в общем плане, громил их за их доктрины, а также отдельным порядком разоблачал приемы, посредством которых они опутывают адептов и закабаляют их, толкая на преступления, поскольку «их постоянное притворство, стремление оставаться скрытыми и в то же время закрепощать людей, делать безвольными рабами, подчиняя собственным планам, о коих жертвы имеют слабое представление, и пользоваться ими в качестве слепых орудий своих злоумышлений, самых предосудительных, выставляя преступником того, чьей десницей осуществилось зло, а безнаказанными – истинно виноватых, вот изуверства, отрешающие от них самое естество». Что уж говорить о натурализме и о релятивизме их учений, утверждающих, что ум человека – высший суд всех на свете вещей. По подобным посылкам и могли быть следующие результаты: экспроприируют светскую власть Ватикана, вынашивают планы уничтожения церкви. Таинство брака отменят, заменив простым гражданским договором. У священства отнимут прерогативу обучать молодое поколение и вверят ее светским школам. Молодежи внушат, что «люди имеют равные права и совершенно одинаковые кондиции; что каждый человек от природы независим; что никто не имеет права помыкать другими людьми; что подчинение людей чужой воле, кроме воли, исходящей от них самих, – тирания». Молодежь научится от масонов, что «начало всех прав и всех гражданских обязанностей – народ, то есть государство». И что государство должно быть полностью внецерковным.

Естественно, что, «отменив страх Божий и почитание Закона Божия, поправ могущество правителей, допустив и узаконив распутство в виде революций, разнуздывая страсти толпы, не встречая ни с одной стороны преткновений по упразднении всех наказаний, остается ждать революцию и всемирный бунт… Их объявленные цели – открытое действие многочисленных ассоциаций коммунистов и социалистов, какового направления не чуждается и секта масонов».

Пора, пора было запускать новообращенного Таксиля. В этом месте записка Симонини принимает запутанный характер. Похоже, он сбился с рассказа и не сумел припомнить, кто и когда «переобратил» Таксиля. Память подшутила над Симонини. Он может только утверждать, что Таксиль через несколько лет стал вождем католического антимасонства. Оповещая направо и налево о своем возврате к матери-церкви, марселец опубликовал сначала Les frè res troispoints («Трехточковые братья»: это о трех точках тридцать третьей ступени масонства), а потом Les Mystè res de la FrancMaç onnerie («Тайны франкмасонства» с драматическими иллюстрациями, изображающими сатанические заклинания

и кошмарные ритуалы), и на закуску – Les soeurs maç onnes, книгу о «масонских сестрах», то есть о женских ложах, которые до того времени были неизвестны. На следующий год вышли Таксилевы книжки «Разоблаченное франкмасонство» и «Масонская Франция».

С самого начала, c первых же описаний инициаций, читателей трясло от ужаса. Таксиль в свое время был приглашен на восемь вечера в масонскую ложу. Впустил его брат привратник. В восемь с половиной Таксиля заперли в Кабинете Размышлений. Это была конурка с черными стенами, с настоящими черепами и скрещенными берцовыми костьми и с надписями «Если любопытство тебя привело сюда – уходи!» и в подобном духе. Внезапно газовая горелка затухла, стена резко ушла вниз, очам непосвященного открылся склеп, в нем тускло тлели траурные светильники. Свежеотрубленная человеческая голова лежала на колоде, на кровавом покрове, Таксиль попятился, загробный голос из расщелины в стене грянул: «Дрогни, непосвященный! Это голова предателя, он разгласил наши заповедные тайны!» Естественно, присовокупляет Таксиль, элементарный школьный фокус, голову высунул кто-то из собратьев, прятавшийся в полой колоде. Плошки были заправлены пропитанной борным спиртом паклей и крупною солью – «адская смесь» бродячих фокусников, дающая при горении зеленоватый свет, сообщающий лицу лжеказненного трупный вид. В других инициациях, пишет Таксиль, применялся эффект запотевших зеркал, на которые посылались из волшебного фонаря мрачные фантасмагории: люди в масках окружали опутанного цепями пленника и пыряли стилетами. Это в пример того, сколь неподобающими средствами пользовалась ложа, чтобы околпачивать впечатлительных новобранцев.

По завершении этой части некий Ужасающий Брат подготавливал посвящаемого. Он снимал с него шляпу и сюртук и правую туфлю, заворачивал ему до колена правую штанину, оголял ему руку и грудь со стороны сердца и завязывал глаза. А затем его крутили вокруг его оси несколько оборотов, проводили по лестницам то вверх, то вниз, наконец доставляли в Ожидательный Зал. Открывалась дверь, в то же время Сведущий Брат на каком-то инструменте, состоящем из визгливых пружин, воспроизводил кандальный скрежет и лязг. Новообращаемого заводили в следующую залу. Там Брат Сведущий колол его в голую грудь шпагой, а Досточтимый Брат вопрошал: «Что, непосвященный, против вашей груди? Что вокруг глаз?» Ищущему полагалось отвечать: «Пелена тяжелая покрыла мне очеса, острый меч у груди моей». Досточтимый на это: «Господин, сей меч разит всегда, он разит вероломцев, это символ угрызений, угрызения разорвут ваше сердце, ежели, на беду, вы окажетесь предателем общества, в которое желаете поступить. Пелена, закрывающая очеса, это символ слепоты, в которой жил человек, господствуемый страстями и погруженный в суеверие и невежество».

Потом еще один человек завладевал новичком. Его опять вращали за плечи. Когда голова у него окончательно шла ходуном – толкали на высокую ширму, обтянутую несколькими слоями толстой бумаги, наподобие той, которой в цирках обворачивают обручи, куда скакать лошадям. Звучал приказ отправить его в пещеру. Беднягу изо всех сил зашвыривали в центр ширмы. Бумага прорывалась. Испытуемый вылетал на матрас, приготовленный с противоположной стороны.

Добавить к этому бесконечную лестницу, на деле бывшую беличьим колесом, и всякий, кто вслепую подымался, за каждой ступенью находил еще ступень. В притворных мытарствах было место и кровопуску, и клеймению. Кровопуск: Брат Хирург брал руку ищущего, тыкал достаточно сильно в эту руку зубочисткой, другой брат в это время наливал немного теплой воды на предплечье, чтобы создать впечатление – изливается кровь. А каленое железо имитировалось так. Кто-то из масонов потирал шерстяной тряпкой поверхность тела претендента и прикладывал туда кусочек льда, или теплую поверхность только что задутой свечки, или донышко стакана, в котором только что сожгли бумажку. Наконец, Досточтимый читал лекцию о потайных знаках и особых секретных словах, которыми обмениваются посвященные.

В общем, эти книги Таксиля Симонини вспоминал как читатель, а не как соавтор. Тем не менее он мог точно сказать, что любую книгу Таксиля до ее опубликования (а значит, он читал ее заранее) он ходил пересказывать Осман-бею, выдавая за добытые агентурные данные. Правда, надо заметить, что Осман-бей скоро стал ему указывать на то, что все им давеча нашептанное публикуется, как по заказу, в новой книге Таксиля. На это Симонини догадался отвечать ему, что да, Таксиль – его осведомитель. И не виноват же Симонини, что, выдав масонские секреты, Таксиль пытается дополнительно на них зашибить деньгу и публикует донесения в форме книг. Надо бы его оплачивать, Таксиля, дополнительно – чтобы не печатал свои личные мемории. При этих словах Симонини сверлил глазами Осман-бея. Но тот отвечал, что выбрасывать на ветер деньги, пытаясь ими заткнуть рот хвастуну и балаболу, не в его правилах. Отчего бы Таксилю молчать о тех новостях, которые он как раз только что продал? И, увы, недоверчивый Осман в обмен на сообщаемые данные ни разу не выдал Симонини каких-либо сведений о том, что сам он, Осман, вызнавал относительно «Всемирного еврейского союза».

Что ж, коли так, то и Симонини перестал докладывать ему. Теперь же Симонини спрашивал себя, пиша все это: почему я помню, как докладывал Осман-бею новости от Таксиля, но не помню, как я получал от Таксиля новости?

Почему, почему. Если б он все свое прошлое помнил, не было бы нужды заниматься восстановлением. Кель истуар!

Эти мудрые слова завершили день. Симонини бросил все и лег спать. А проснулся, по своим понятиям, на следующее утро. Мокрый от пота, будто после кошмарной ночи с желудочным расстройством. Вернулся за конторку – и внезапно осознал, что утро уже не следующее, а послеследующее. Он проспал не одну, а две беспокойных ночи. Тем временем вездесущий аббат Далла Пиккола, не удовлетворясь количеством трупов, которые засунул в симониниевскую персональную клоаку, опять протерся в персональный дневник Симонини и засунул туда истории, о которых Симонини знать не знал, ну вот никакого понятия о них не имел.