Дьявол в XIX веке

14 апреля 1897 г.

Разлюбезный капитан Симонини, повторяю: именно о том, что начисто вылиняло из вашей давней памяти, мои воспоминания свежи и ярки. Как будто вчера я встречался с месье Эбютерном, а потом с падре Бергамаски. Я ходил к каждому от вашего имени забирать деньги, которые предназначались (как вы им говорили) Лео Таксилю. Затем от имени нотариуса Фурнье я посетил Таксиля. – Месье, – сказал я ему. – Не стану, размахивая священной рясою, уговаривать вас вернуться к тому Христу, над которым вам нравится хихикать. И пускай вы угодите прямиком в адский огонь, мне от этого ни холодно и ни жарко. Не хочу сулить вам вечную жизнь, а хочу подсказать вам, что серия книг, обличающих преступления масонства, имеет шанс получить широкое хождение среди просвещенной публики. Вы, не знаю, способны ли вообразить, сколь существенна для книг поддержка всех монастырей и приходов и архиепископств, и не только во Франции, а даже и во всем мире. Чтоб доказать вам, что я тут не с увещеваниями, а с деньгами, перейду к простой арифметике. Достаточно, если вы подпишете документ, гарантирующий мне (то есть олицетворяемой мною благочестивой организации) двадцать процентов будущих доходов от литературных прав. Я познакомлю вас с людьми, которые о масонских тайнах знают даже побольше вашего.

Воображаю, капитан Симонини, что эти двадцать процентов расчислялись из пропорции десять вам и десять мне. Теперь о безотзывном авансе! Я продолжил: – Плюс семьдесят пять тысяч франков. Не спрашивайте, от кого. Моя сутана, может быть, вам подшепнет. Семьдесят пять тысяч франков вам сейчас в руки. Еще до начала работы. На чистом доверии. Однако вы должны широко распубликовать известие о вашем возврате в церковное лоно. На эти семьдесят пять, повторяю, семьдесят пять тысяч вы не выплачиваете никакой процентной ставки, потому что в лице моем и моих распорядителей перед вами такие люди, деньги для которых – дьяволов помет. Пересчитайте. Ровно семьдесят пять.

До сих пор у меня перед глазами эта сцена. Будто снята на дагеротип. Такое ощущение, что Таксилю не столько сказали «семьдесят пять тысяч», не столько пообещали будущие доходы от книг (хотя на пачки банкнот глаза его и сверкнули), сколь его возбудила перспектива переворота на сто восемьдесят градусов, чтоб ему, закоснелому антиклерикалу, сделаться пламенным католиком. Он уже предвосхищал всеобщее удивление, когда появятся известия об этом в газетах. Это поизящней, чем находка римского города в Женевском озере.

Он веселился, смеялся, громоздил планы и будто видел наяву готовые книжки с обложками, с иллюстрациями. – Прямо так и вижу, целый трактат, пороманнее иного романа, о секретах масонства. На обложке крылатый Бафомет и отрезанная голова как отсылка к сатанинским обрядам тамплиеров. Клянусь господней требухой… пардон, господин аббат… это будет главная новость дня. И вообще, не имеет значения, что я там писал, но ведь быть католиком, верующим, искренним, и не вздорить со священниками, это же преотлично! Подумайте о моей семье! А соседи! Эти соседи глядят на меня так, будто Господа Иисуса распинал я лично. Значит, с кем, по вашему плану, мне предстоит работать? – Познакомлю вас с оракулом. С существом, которое в состоянии гипноза рассказывает невероятные вещи о палладистских обрядах.

* * *

Оракулом должна была быть Диана Воган. О ней я, странным образом, помню все. Прекрасно помню, вскоре я наведался в Венсенн. Ноги сами привели меня в клинику доктора Дю Морье. Клиника размещалась в небольшом здании с садиком. Там и сям сидели пациенты достаточно спокойного вида, радуясь солнечным лучам и не обращая внимания друг на друга. Я представился Дю Морье. Напомнил, что вы обо мне предупреждали. И туманно помянул дам-благотворительниц, помогающих девушкам с расстройствами рассудка. Доктор просиял. – Сразу сообщу вам, – сказал он, – что Диана сегодня в состоянии, которое я зову нормальным. Капитан Симонини, полагаю, описал вам этот казус. Нормальное – это состояние Дианы развращенной, которая считает себя принадлежащей к тайной масонской секте. Чтоб ее не будоражить, я вас представлю тоже как собрата-масона… Хочу надеяться, священнослужителю не зазорно… Он ввел меня в просто обставленную палату: шкаф и кровать. На зачехленных креслах сидела миловидная барышня. Узел мягких, отливающих медью волос, надменный взор, рот маленький, четко очерченный. Губы покривились с вызовом:

– Доктор Дю Морье хочет вернуть меня в материнские объятия церкви?

– Нет, Диана, – отвечал Дю Морье. – Это наш собрат, хотя он и в рясе.

– Какого послушания? – резко перебила Диана. Я сумел вывернуться.

– Мне не дозволено говорить, – и добавил шепотом: – Сами понимаете почему. Прием сработал.

– Понимаю, – зашептала Диана. – Вас прислал Великий Магистр из Чарльстона. Я счастлива, что вы ему перескажете мою версию событий. Собрание было на улице Ниверова Креста, в ложе Сродненных Неразделимо Сердец. Я явилась туда смиренно, чтобы обожать единственного доброго бога Люцифера и клясть дурного бога Адоная, для католиков он бог-отец. Я приблизилась, полна горения, поверьте мне, к алтарю Бафомета, где ожидала меня София Сафо. София Сафо допросила меня о догмах палладизма, и смиренно я ответствовала на вопросы: что есть долг Тамплиерской Мастерицы? Развенчивать Христа, проклинать Адоная, почитать Люцифера. Не этого разве желает Великий Магистр? – захлебывалась Диана, пожимая мои руки.

– Ну да, – осторожно отвечал я.

– И возгласила заповедный призыв: «Приди, приди, великий Люцифер, ты, великий, оболганный священниками и монархами!» Я трепетала, когда все сходбище, потрясая кинжалами, вторило мне: «Некам, Адонай, Некам!» И тогда, восходящей в алтарь, мне София Сафо поднесла дискос, из тех, которые я прежде видела в магазинах литургической утвари. Я гадала, зачем в таковом месте отвратительный священный сосуд римского служения. Великая Мастерица пояснила мне это. Поскольку Иисус предал истинного Бога, на горе Преображения заключив надругательский договор с Адонаем, он извратил порядок вещей мира, преображая хлеб в свое собственное тело, и мы обязаны прободать кощунственную просфору, посредством коей отправители культа ежедневно воспроизводят предательство Иисусово. Скажите мне, хочет ли Великий Магистр, чтобы этот обряд входил в чин инициации?

– Не в моих полномочиях высказываться. Лучше продолжайте. Как вы действовали.

– Ну, я отказалась, разумеется. Прободая просфору, мы подтверждали бы, что верим: она воистину частица плоти Христовой. А палладисты не приемлют веры в эту ложь. Прободание просфоры – католический обряд верующих католиков!

– Думается, что вы правы, – отвечал я. – Перескажу вашу аргументацию Великому Магистру.

– Спасибо, брат, – отвечала Диана, целуя мне руки. Потом с каким-то отсутствующим видом расстегнула верхние пуговицы блузки и, выставив белое плечо, призывно посмотрела. И вдруг как-то вся запрокинулась на кресле, и пошли конвульсии. Доктор Дю Морье закричал сиделку. Вдвоем они перенесли Диану в кровать. Доктор сказал:

– Обыкновенно, когда у нее такой припадок, она проходит несколько стадий. Покуда не утратит сознание. На первой стадии, видите, налицо контрактуры челюсти и языка. Чтобы облегчить, достаточно краткого нажатия на область яичников… Челюсть пациентки опускалась и отходила налево, рот перекашивался и растворялся так широко, что виден был дугообразно завернутый язык, с кончиком в глотке, как будто бы Диана его хотела проглотить. Потом язык расслабился и резко был выброшен изо рта. Она то втягивала, то выкидывала его, подобно змее. Это долго тянулось. Наконец рот вернулся в прежнее состояние и больная заговорила:

– Язык… обдирает мне нёбо… Паук в ухе… После передышки у больной снова начались контрактуры языка и челюсти. Снова эти симптомы снимались нажатием на пах. Но потом дыхание ее затруднилось, она выкрикивала обрывочные фразы, взгляд не сходил с одной точки, зрачки были заведены вверх, все тело – жесткое. Руки скрючены, непрерывно двигаются по кругу, заломленные запястья сталкиваются, ноги вытянуты…

– Конско-варусная косолапость, – прокомментировал Дю Морье. – Больная на эпилептоидной стадии. Идет нормально. Теперь пронаблюдаем клоунскую стадию. Лицо страдалицы побагровело, рот открывался и захлопывался, оттуда ползла белая пена широкими пузырями. Вопли и стоны «Ух! Ух!» исходили от больной. По лицу бежали судороги, веки судорожно моргали. Будто эта больная делала акробатические упражнения. Тело изгибалось дугою, опираясь только на ступни и на затылок. Несколько мгновений нам показывали развинченную марионетку из цирка, с невесомыми всеми членами. Потом она опустилась на кровать. После этого я увидел те позы, которые Дю Морье мне описывал как «томные». Кокетливые (она отражала воображаемое нападение), игривые, с подмигиванием и подмаргиванием. Затем вдруг мы увидели непристойную позу профессионалки любовного промысла, она шевелила похабно языком, принимала призывно-любовные позиции, взор ее был мокр, руки вытянуты вперед, губы выпячены в ожидании поцелуя. Вдруг она так закатила глаза, что видны были только белки, и потек эротичный бред.

– Властелин мой, – хрипло рычала она, – насладительный змей, сильный аспид… Клеопатра! Я твоя Клеопатра! Вот же грудь. О, любимый, входи же в меня, входи весь, целиком входи…

– Диана думает, что принимает священную змею, проникающую в ее тело. Другим истеричкам свойственно видеть Святое Сердце Иисуса, соединяющееся с их собственным сердцем. Видеть предмет фаллической формы, видеть овладевающего ими мужчину, видеть того, кем они были изнасилованы в дет

стве, – говорил мне Дю Морье, – для истеричек практически одно и то же. Вы, наверное, помните по гравюрам святую Терезу работы Бернини. Ее не отличить от нашей бедолаги. Мистическая святовидица – истеричка, попавшая к духовнику вместо того, чтоб к психиатру.

Тем временем Диана приняла положение распятой на кресте. Наступала новая стадия. Стадия мутных угроз неизвестно кому, жутких разоблачений… Все это в бурных корчах, на кровати. – Дадим ей отдохнуть, – сказал Дю Морье. – Пробудится она во втором состоянии и начнет сокрушаться из-за ужасных вещей, которые наговорила. Все до единого слова будет помнить. Вы не забудьте предупредить ваших благотворительниц-дам о припадках, чтобы они не пугались. Нужно только держать ее покрепче и засовывать ей в рот платок, чтобы язык не откусила. А лучше всего вливать понемногу капель. Капли я дам.

И добавил: – Штука в том, что эту особу надо держать взаперти. А я не могу. Тут же не тюрьма, а клиника. Все свободно перемещаются. Необходимо, с терапевтической точки зрения, чтобы они друг с другом общались. Тогда у них у всех создается впечатление, что они ведут нормальное и спокойное существование. Здесь не ненормальные. Здесь просто люди с расшатанными нервами. Дианины припадки могут подавить других пациенток. А то, что она выкрикивает в своем «распущенном» состоянии, может подавить кого угодно. Независимо от того, соответствуют ли эти вопли чему-либо на самом деле. Все равно они могут кого угодно подавить. Надеюсь, что ваши милосердные дамы найдут способ хорошенько изолировать ее.

Впечатление от этой встречи было, что доктор очень хочет избавиться от Дианы, хочет, чтобы ее содержали в тюремном режиме, и не хочет, чтобы она общалась с кем бы то ни было. И не только. Доктор очень стремился, чтоб никто не принимал на веру рассказываемое Дианой. Поэтому с самого начала предупреждал, что все ее утверждения – сумасшедший бред.

* * *

Я снял квартиру в Отее. Не хоромы, но пригодную для житья. Прямо у входа была типичная мещанская гостиная с диваном красного дерева в потертом утрехтском бархате. Шторы из бордовой парчи, часы с колонками на камине, по обе стороны от них – цветочные композиции под стеклянными колпаками. Зеркало, подзеркальник, натертый плиточный пол. Проходишь в комнату. Я мысленно отвел эту комнату Диане. Стены обиты муаровым серым шелком, пол покрыт широким с розами ковром. Занавески на окне и на кровати из одинаковой ткани, со сквозными фиолетовыми полосами, оживляющими колорит. Над кроватью печатная картинка с влюбленными пастушками. На стеллаже мозаиковые часы из искусственных камней. По бокам часов пухлявые амуры держали ирисовую гирлянду, она была канделябром.

Второй этаж был отведен под две спальни. В одной я поселил полуглухую старуху, любительницу выпить. Ее достоинства на этом не кончались: она была не местная и была готова на все, лишь бы только подзаработать. Не помню уж кто мне ее подрядил, эту идеальную кандидатку для надзора за Дианой, когда никого не было дома. Старуха могла при случае и угомонить Диану во время очередного припадка.

Кстати, вот сейчас, пиша это, я сообразил, что не подаю старухе признаков жизни вот уже месяц или больше. Достаточно ли я ей оставил денег на прожитие? Надо бы ехать срочно в Отей. Но я не помню адреса. Отей, доеду, ну а дальше что? Неужели ходить по домам и спрашивать, где тут проживает умалишенная палладистка с раздвоением личности?

* * *

В апреле Таксиль опубликовал заявление о своем обратном обращении в католичество, а уже в ноябре в магазины поступила его книга с животрепещущими разоблачениями масонства («Трехточковые братья»). Тогда же я привез его на квартиру, где жила Диана. Пояснил, что существуют две совсем разные Дианы и что для нас ценна не девушка-паинька, а нераскаянная палладистка.

За несколько месяцев я хорошо изучил эту барышню и научился переводить ее из дикого состояния в тихое, вовсю используя капли доктора Дю Морье. Я также пришел к выводу, что не очень-то удобно дожидаться, покуда сами собою придут припадки, и что удобнее всего научиться вводить ее в припадок. Похоже, именно это делает доктор Шарко со своими истеричками.

Не умея употреблять магнетизм, как доктор Шарко, я пролистал в библиотеке руководства более традиционного плана, например «О причинах сна наяву» настоящего (а не вымышленного Александром Дюма) аббата Фариа. По прочтении этого и некоторых других трактатов я попробовал действовать: зажимал между колен колени девушки, стискивал большие пальцы ее рук своими руками и не отрываясь смотрел ей в глаза. Так мы сидели не менее чем по пяти минут, после чего я отпускал ее пальцы, клал руки ей на плечи, проводил ладонями от ее ключиц к локтям и до самых ногтей, и так пять или шесть раз. Еще я возлагал ладони ей на голову, двигал ладонями у нее перед лицом на расстоянии нескольких сантиметров, погружал большие пальцы ей в солнечное сплетение, а прочими пальцами проникал под ребра, проводил ладонями по всему ее телу до колен или даже до самых кончиков пальцев ног.

Стыдливость Дианы «благостной» этого не выдерживала. Девушка вопила, как будто (господи прости) я ее насиловал, но действовал мой метод хорошо, потому что она внезапно стекленела, несколько минут пребывала в трансе, а потом становилась Дианой «распущенной». Переводить ее в «благостный» вид оказалось проще, ибо Диане похотливой, наоборот, нравились поглаживания и она старалась даже растянуть восторг, поддаваясь и повертываясь и придушенно стеная. К счастью, это быстро переходило в гипнотический сон, без того я не знал бы, как спасаться: я и сам взбудораживался от сближения и ее отталкивающую призывность сдерживать не умел.

* * *

Думаю, любой мужчина согласится, что Диана – привлекательная особа, по крайней мере насколько способен судить я, коего сан и служение отъединяют от убогих радостей пола. А Таксиль, несомненно, являл собой как мужчина образец здорового полового аппетита.

Доктор Дю Морье, передавая мне пациентку, вынес и сундучок с элегантными вещами, которые были при Диане в день помещения в клинику: знак, что ее семья не бедствовала. Так что к приходу Таксиля, явная кокетка, она старательно нарядилась. При всей своей «неотмирности» Диана в обеих ипостасях ценила дамские штучки и разбиралась в них.

Таксиль очаровался мигом. «Невредная бабенка», – шепнул он, причмокивая. Позднее, повторяя за мной гипнотические пассы, он растягивал их, даже когда пациентка полностью засыпала. Я вмешивался робко: «Наверное, достаточно», – дабы он прекращал ее щупать.

Подозреваю, что, оставь я его наедине с Дианой в ее «нормальном» состоянии, он отважился бы и на иные вольности, а та совсем не была бы против. Поэтому я следил, чтоб собеседования с девушкой всегда проходили втроем. И даже вчетвером. Для вызова воспоминаний и порывов Дианы сатанической было полезно присутствие и аббата Буллана.

* * *

Буллан… Когда его отрешил парижский архиепископ, аббат переехал в Лион и поступил в общину «Кармель», основанную Вентрасом, духовидцем, служившим мессу в широком белом подризнике, на котором красовался крупный красный перевернутый латинский крест, и в диадеме с индийским фаллическим символом. Когда Вентрас молился, он витал в воздухе, доводя до экстаза приверженцев. Во время его литургий источалась кровь из облаток. Но перешептывались и о его гомосексуальных наклонностях, а также о назначении им «жриц любви» и об искуплении грехов посредством раскрепощения чувств. В общем, Буллан во всем этом просто купался как рыба в воде. По смерти Вентраса Буллан был провозглашен его преемником.

В Париж он наезжал что ни месяц. Такой материал, как Диана, ему и не снился – для его демонологических опытов (изгнать бы бесов по-хорошему, предлагал он, но я уж знал, как он их изгоняет…). Буллан пошел тогда на седьмой десяток, но сохранял свежую силу и взор его был, я вынужден признать, магнетичен.

Буллан выслушивал Дианины излияния, которые Таксиль набожно протоколировал, но цели Буллана казались мне далековатыми. Он что-то вещал девице на ушко, что-то подсказывал, что – мы не могли расслышать. И тем не менее он был полезен, так как среди тайн масонства, подлежащих обнаружению, были, естественно, и прободания кинжалом святых просфор, и всякие разновидности черных месс, по каковой части Буллан был известный дока. Таксиль записывал подроб

ности демонических священных обрядов и вставлял в свои книги, утверждая, будто его масоны только тем и занимались, что проделывали все это.

* * *

Опубликовав таким манером несколько книжек, Таксиль исчерпался по части масонских познаний. Свежие идеи ему поступали только из уст «плохой» Дианы, когда она бывала в трансе и с вытаращенными глазами описывала обряды, в которых, возможно, участвовала, или о которых слыхала в Америке, или которые выдумывала сама. От ее историй перехватывало дух. Скажу, что, невзирая на весь мой опыт (полагаю, солидный), я частенько бывал фраппирован. Скажем, когда мы услышали, каким именно образом проходила инициацию не любимая Дианой София Вальдер, она же София Сафо. Я только не понимал, осознает ли Диана инцестуозность сюжета. В любом случае она рассказывала не порицая. Через нее и нам передавалось то возбуждение, которое царило среди восторженных наблюдателей скандальной сцены. – Ее же собственный отец, – со вкусом повествовала Диана, – ее уложил, усыпил и каленым железом провел по ее устам. Так он уверился, что тело отрешено от внешних воздействий. На шее у нее было монисто в виде кусающей свой хвост змеи. Ну вот, отец ожерелье с нее снимает, вынимает из корзинки живую змею, укладывает Софии на лоно… Змей прекрасен, он ползет как танцует. Проползает по ее телу до шеи и ложится на место мониста. А оттуда восходит к лицу, проникает дрожащим язычком между губ и с шипением целует. Он такой обольстительно… скользкий… София пробуждается, из уст течет пена, она подымается и застывает подобно статуе, отец ей расстегивает корсаж и обнажает груди! Тогда он палочкою чертит на этих грудях вопрос, и буквы выделяются алым цветом на плоти, и змей, уснувший змей с шипением ползет и хвостом чертит буквы, на голых грудях Софии чертит ответ.

– Откуда ты знаешь об этих вещах, Диана?

– Когда я проживала в Америке, отец приобщил меня к палладизму. Впоследствии я переехала в Париж. Меня, вероятно, хотели удалить. В Париже я встретилась с Софией Сафо. Мы с нею враждовали. Когда я не пожелала делать, что она требовала, она передала меня доктору Дю Морье. Сказала, что я безумица.

* * *

Я у доктора Дю Морье, ищу следов Дианы:

– Поймите, доктор, мое сообщество не может помогать этой юной даме, не зная, откуда она происходит, кто ее родители. Доктор смотрит на меня как на стенку.

– Я не знаю. Я уже сказал вам, что не знаю. Она поступила от дальней родственницы. Родственница умерла. Адрес родственницы? Можете удивляться. Я его затерял. Год назад у меня в кабинете случилось возгорание, много документов уничтожилось. Я не знаю о прошлом Дианы ничего.

– Но она ведь прибыла из Америки?

– Не исключено. Но по-французски говорит без акцента. Вы скажите вашим милосердным попечительницам, чтобы не особенно ломали себе голову. Ей нипочем не удастся победить болезнь и зажить нормальной жизнью. Пусть относятся к ней снисходительно и дадут скончать ее дни… На столь продвинутой стадии истерии долго не живут. У нее случится осложненное воспаление матки. Медицинская наука окажется бессильна. Я уверен, что доктор лжет. Может, он сам палладист, а вовсе не член ложи Великого Востока? Его задействовали, чтоб изолировать неприятельницу секты? Согласен, это мои домыслы. Но пререкаться с Дю Морье значит попросту терять время.

Я расспрашиваю Диану и в первом и во втором ее состоянии. Она ничего не помнит. На шее у нее золотая цепь с медальоном, с портретом женщины, похожей на нее. Медальон с застежкой. Я прошу показать, что внутри. Она бурно протестует, в голосе страх и звериное упорство. – Его мне мама дала, – вот ее единственный ответ.

* * *

Прошло не менее четырех лет, как Таксиль открыл свою антимасонскую кампанию. Католический мир дал такой ответ, какого мы и не ждали: в 1887 году Таксиля пригласили через посредничество кардинала Рамполлы на частную аудиенцию к папе Льву Тринадцатому! Публичная поддержка церкви обеспечила стремительный успех в книгоиздательском плане. А следовательно, и в экономическом.

К тому же времени относится полученная мной краткая, но выразительная записка: «Аббат, эта история выходит за рамки наших договоренностей. Повлияйте. Эбютерн».

Назад, однако, ходу не было. И выплаты гонораров волнующе текут прямо в руки, и католический мир побуждает, стимулирует, жмет. Таксиль, геройский воитель с сатанистами, не откажется от своего крестового похода.

Тут же получаю еще более лапидарные записочки от Бергамаски: «Кажется, все идет успешно. Как насчет евреев?»

Точно… Бергамаски ведь настаивал на том, чтоб я добивался у Таксиля опубликования пикантных откровений не только о масонах, но и о евреях. Но ни Диана, ни Таксиль ни одним словом евреев не удостаивают. Что до Дианы, я нисколько не удивлен. Может, в Америке, в месте, откуда приехала она, не так много евреев, как у нас здесь. То есть, может, она просто не сталкивалась с ними? Однако ведь масонство проникнуто еврейством? Я спросил у Таксиля. – Почем я знаю? – отозвался тот. – Проникнуто? Мне никогда не попадались масоны-евреи. Или они не рекомендовались как таковые. Отроду раввинов не встречал, ни в одной ложе. – Они же туда не в раввинском виде ходят. Но мне рассказывал один иезуит, а он знает… Оказывается, монсеньор Мёрен, архиепископ, не простой кюре, собирается опубликовать в своей новой книге, что все масонские ритуалы имеют каббалистическую подкладку, что иудейская каббала приводит масонов к демонопоклонству… – Ну, пусть тогда монсеньор Мёрен об этом и пишет, а мне и без него есть чем заниматься. Почему Таксиль увертывался, интересно? Не еврей ли он сам? Я решил разобраться и обнаружил, что его журналистские и книгописательские бравады довольно часто кончались в зале суда. Его привлекали и за клевету, и за оскорбление общественного приличия, присуждали к солидным взысканиям. Он был кругом в долгу у ростовщиков-евреев и продолжал быть им должен. Он должал им еще больше, когда весело растранжиривал немалые поступления от своего прибыльного антимасонского промысла. Так что евреев он старался не тревожить и не злить, не то они могли засадить его в долговую яму. Полно, в деньгах ли был вопрос-то? Таксиль – конечно, жох, но кое в чем сентиментальный. Он был слезливо нежен к своей семье. И по какой-то причине сочувствовал евреям, жертвам гонений. Он говорил, что папы покровительствовали обитателям гетто, почитая их за граждан страны, хотя и за граждан второго сорта. Постепенно Таксиль сильно занесся. Он поверил в себя как в глашатая католической мысли, легитимистской и антимасонской. Даже решил податься в политику. Не успевалось следить за всеми его махинациями. Одна из них оказалась роковой. Таксиль выдвинулся в какой-то отдел городской управы в Париже и там конкурировал, а также и сильно полемизировал с такою важнеющей журналистской шишкой, как Дрюмон, отличавшийся яростным антиеврейским и антимасонским ражем, а также пользовавшийся немалым влиянием среди верующих. Так вот, раздраженный Дрюмон дал понять, что знает, что Таксиль – надуватель. Впрочем, «дал понять» – это слишком мягкое выражение.

В 1889 году Таксиль выпустил печатный памфлет против Дрюмона и, не зная уж, как бы его похуже зацепить (поскольку антимасонами были оба), высказался о буйной юдофобии Дрюмона как о некоем помрачении рассудка. Попутно Таксиль вякнул нечто малоодобрительное о российских погромах. Дрюмон же был драчливым спорщиком и выстрелил в ответ целой книжицей, где зубоскалил по поводу господинчика, вообразившего себя глашатаем римского католицизма, принимающего от епископов и кардиналов восторги и объятия, в то время как всего-то пару лет назад теми же устами изрыгались в адрес папы, духовенства и монашества, не говоря уже об Иисусе и Пречистой Деве Марии, сквернословия ярые и непотребные. И мало того, он откопал кое-что и гораздо хуже.

А надо сказать, что я не раз видался с Таксилем дома у него, в том здании, где некогда на первом этаже работала «Антиклерикальная книжная лавка», и от меня не укрылось, что многократно наш покой нарушала его супруга, приходившая пошептать что-то на ухо беседовавшему со мной мужу. Как я догадался впоследствии, многочисленные несгибаемые богоборцы все еще продолжали ходить по этому адресу за литературой, содержавшей выпады против клира и религии. Автором этих книжиц являлся не кто иной, как Таксиль в свою бытность антиклерикалом. А теперь Таксиль, памятуя, что на складе залежались нераспроданные печатные экземпляры, осторожно посылал за ними жену (никогда не показывался сам) и втихомолку приторговывал. Не бросать же даром хороший товар. Я, впрочем, с самого начала не верил в искренность Таксилева обращения. Единственное, что по этому поводу можно было философски изречь: деньги не пахнут. Однако и Дрюмон тоже пронюхал про его хитрости. Поэтому он инкриминировал марсельцу не одни только тайные симпатии к евреям, но и тайно сохраняемый антиклерикализм. А этого с походом доставало, чтобы пробудить ужасные сомнения у богобоязненных Таксилевых читателей. Пора было контратаковать. – Таксиль, – сказал я. – Не желаю знать, почему вы не согласны лично выступить против евреев. Но нельзя ли запустить в эту работу кого-нибудь годящего? – Только чтоб я не попадал в поле зрения, – ответил Таксиль. И добавил: – Да, моих разоблачений начинает не хватать. Так же как и пустословия милой Дианы. Мы уже вырастили публику, которая требует брать покруче. Эта публика покупает мои книги не столько чтоб узнать пакости врагов Святого Креста, сколько потому, что увлечена сюжетом. Это как с приключенческими романами, дело кончается тем, что читатель волейневолей переживает за негодяя.

* * *

Так появился на свет доктор Батай. Таксиль связался, вернее, возобновил знакомство со старым приятелем, флотским врачом, попутешествовавшим по экзотическим странам, совавшимся в самые экзотические религиозные конгрегации, а главное – начитанным любителем приключенческих романов, таких как Буссенар и фантастические репортажи Жаколио («Спиритизм в мире», «Путешествия по таинственным странам»). Я сразу поддержал идею искать сюжеты в мире художественного вымысла. Ваши дневники тоже свидетельствуют, что основное вдохновение вы почерпнули из Дюма и Эжена Сю. Люди заглатывают истории странствий и истории преступлений, так же скоропалительно забывают прочитанное и, встречая то же самое второй раз, уже как чистую правду, смутно припоминают, что кое-что подобное им попадалось, так что безоговорочно верят услышанному.

Человека, разысканного Таксилем, звали доктор Шарль Хакс. Университетский диплом его был по кесаревым сечениям, научные работы – по морской торговле, а повествовательный дар пока еще не нашел выхода. Он пребывал в острейшей алкогольной зависимости и без денег. Насколько я из его речей понял, он думал опубликовать капитальный труд против всех религий, а особенно против христианства как ярко выраженной «истерии креста». Однако, услышав предложение Таксиля, вмиг дал согласие на тысячу страниц, клеймящих обожателей дьявола, во славу и заступу истинной церкви.

Помню, в 1892 году мы приступили к делу. Планировалось 240 брошюр, публикуемых в течение тридцати месяцев. Гигантская программа под названием «Дьявол в xix веке» с большим хихикающим Люцифером на обложке. Распяленные крылья нетопыря, хвост дракона и громовый подзаголовок: «Здесь тайны спиритизма и люциферианского масонства, полнейшие развенчания палладизма, теургии и гоэтии и всего современного сатанизма, магнетизма оккультного, люциферианских медиумов, каббалы времен конца века, розенкрейцерской магии, скрытых форм одержимости, провозвестников Антихриста». Автором значился таинственный доктор Батай.

По нашей идее, во всех выпусках серии должно было воспроизводиться только то, что уже было опубликовано в других местах. Таксиль и Хакс натащили груду чужого материала и спроворили сборную солянку из хтонических культов, дья

вольских явлений, жутких ритуалов, новоявленных тамплиерских служений в честь конечно же Бафомета, и так далее, и так далее. Иллюстрации тоже были сплошь сворованы из других руководств по оккультизму, которые большей частью все перекопированы друг с друга. Единственным свежим материалом были портреты великих магистров масонских орденов. Они немножко напоминали те изображения, которые американцы вешают для поимки разыскиваемых преступников.

* * *

Работа велась лихорадочно. Хакс-Батай, по принятии хороших доз полынной, вываливал Таксилю все свои измышления, а Таксиль придавал им литературную форму. Потом иногда еще Хакс добавлял подробности медицинской науки или же искусства отравлений, сочинял описания городов и экзотических обрядов, которые он в самом деле видывал, а Таксиль привносил штришок-другой на основании последних бредней Дианы. Например, Батай повествовал о Гибралтаре, о скале, похожей на пористую губку, пронизанной ходами, пустотами, кавернами и потаенными гротами, в которых вершатся обряды самых богомерзопакостных сект. Или о масонских трюках в сектах Индии. Или о явлениях Асмодея. А Таксиль подсаживал туда же Софию Сафо. Проштудировав «Инфернальный словарь» Колена де Планси, Таксиль предлагал, что пусть София открывает тайну: легионов ада ровно шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть, в каждом легионе по шесть тысяч шестьсот шестьдесят шесть демонов. Хотя и упившись на тот момент абсентом, Хакс сохранял способность перемножать в уме. То есть, говорил он, чертей ровно сорок четыре миллиона, четыреста тридцать пять тысяч пятьсот пятьдесят шесть душ. Мы проверяли и поражались – результат был правильный. Хакс хлопал ладонью по столу и восклицал: «Видите, я не пьян!» И поздравлял сам себя, пока не сваливался на пол.

Упоительно было выдумывать масонскую фабрику ядов в Неаполе. Вершиной Батаевой фантазии оказался рецепт манны, названной так без всякой химической причины. Чтобы сделать манну, надо вырастить жабу в колбе, населенной гадюками и аспидами, питать ее ядовитыми грибами с добавлением наперстянки и цикуты, потом всех тварей уморить голодом и оросить стервятину хрустальной пеной и эуфорбией, уложить в аламбик, высушить на медленном огне и отделить обугленную падаль от огнестойких порошков. В результате получаем даже не один, а два сильных яда, один жидкий, второй порошкообразный. Смертоносное воздействие обоих одинаковое. – Представляю, скольких епископов эти страницы доведут до экстаза, – хрюкал Таксиль, почесывая в промежности, что делал при большом удовлетворении. Он знал, что говорил. После каждой новой брошюры «Дьявола» на нас сыпались новые отклики от новых прелатов, которые благодарили Батая за срывание масок, выведение на чистую воду, и что наконец спадает пелена с глаз общественности.

Периодически мы привлекали и Диану. Она одна была способна измыслить «Мистический ковчежец Великого Чарльстонского Магистра». Речь шла о шкатулке, таких на свете существует только семь. Открыв, видишь там серебряный рупор, похожий на охотничий рог, только меньше. С его левого края отходит серебряный витой проводок, запуская который в ухо удается улавливать голоса людей, говорящих в другие шесть рупоров, независимо от их местонахождения. А у правого края приделана жаба из кровавого камня, извергающая огоньки, тем свидетельствующая, что контакт возник. И еще там семь золотых статуэток, отображающих и семь кардинальных добродетелей палладистской иерархии, и семь верховных лиц масонства. Великий Магистр, двигая одну из статуй, вызывал соответствующего своего наместника в Берлине или в Неаполе. Если наместник в ту минуту не находился перед Ковчежцем, ему в лицо вдруг дышал невесть откуда горячий ветер, и наместник шептал в ответ: «Смогу через час». На столе у Великого Магистра жаба человеческим голосом возглашала: «Через час».

Сперва мы гадали, не окажется ли вся эта муть просто карикатурной, учитывая, кстати, что уже несколько лет назад Меуччи запатентовал свой телектрофон или, как сейчас научились говорить, телефон. Но изобретение Меуччи, разумеется, было рассчитано на богатых. Нашим читателям неоткуда было знать о таких вещах. А столь несусветное нововведение, как Ковчежец, было шедевром воистину дьявольского искусства.

Мы видались у Таксиля или в Отее. Могли бы и в берлоге Батая, но смешанная вонь, витавшая у него на квартире (дешевый алкоголь, нестираная одежда, прокисшие объедки), не располагала к частым посиделкам.

* * *

Мы дошли до генерала Пайка, Великого Магистра Мирового Масонства, управляющего из Чарльстона судьбами мира. Что нового можно было о нем сказать? На этом свете самое новое – то, что уже было опубликовано.

В то время вышел модный труд монсеньора Мёрена, архиепископа Пор-Луи (где этот чертов Пор-Луи? знать бы!), под заглавием «Франкмасонство. Синагога Сатаны». Доктор Батай, немного знавший по-английски, отыскал еще и трактат «Тайные общества» (Чикаго, 1873) генерала Джона Фелпса, великого борца с масонством и с ложами. Мы просто повторили то, что нашли у Мёрена и Фелпса, и у нас замечательно оформился Великий Старец, Верховный жрец мирового палладизма, весьма вероятно – основатель ку-клукс-клана и заговорщик в деле убийства Линкольна. Мы решили, что Великий Магистр Генерального Чарльстонского совета будет носить титулы Генерального Брата, Суверенного Коменданта, Магистра-Эксперта Великой Символической ложи, Тайного Учителя, Совершенного Учителя, Приближенного Секретаря, Профоса и Судии, Избранного Магистра из Семи, Светлейшего Избранного из Пятнадцати, Возвышенного Избранного Рыцаря, Владыки Двенадцати Колен, Великого Мастера-Архитектора, Великого Избранного Шотландского Священного Свода, Совершенного и Возвышенного Каменщика, Господина Востока, Рыцаря Меча, Принца Иерусалима, Правителя Запада и Востока, Суверенного Князя Розенкрейцеров, Главного Патриарха, Досточтимого и Пожизненного Распорядителя всех Масонских лож, Прусского Ноахитского Кавалера, Великого Магистра Ключа, Господина Ливана и Властелина Скинии, Всадника Медного Змия, Суверенного Командора Храма, Рыцаря Солнца, Вождя-Адепта, Великого Шотландца Святого Андрея Шотландского, Великого и Избранного Кавалера Кадоша, Совершенного Посвященного, Заведующего Инспектора Инквизитора и Командора, Ясновельможного Стража Королевской Темницы, а также титулы Тридцати Трех, Всемогущего и Мощного Правителя Командующего Генерала Великого Магистра Хранителя Священного Палладиума, Первосвященника Мировых Франкмасонов.

Мы привели кусок его письма с осуждением перегибов, допущенных собратьями в Италии и Испании, которые, «побуждаемые законной неприязнью к поповскому Господу», славили Господня противника, зовомого Сатаною, – а это-де изобретенное священниками существо, чье имя не должно упоминаться в ложах. Пишущий громил какую-то генуэзскую ложу, где впечатляют зрителей транспарантом «Слава Сатане!». Он яро клеймил этот сатанизм, это христианское суеверие… Клеймил, как выяснялось, по следующей причине: масонам необходимо бороться с сатанизмом, чтобы оберегать свою люциферианскую линию. Это-де священники с их верой в существование дьявола вымыслили Сатану и сатанистов, ведьм и колдунов, ведунов, черную магию. А люцифериане – приверженцы магии светоносной, и светоносной была и магия тамплиеров, их вещих наставников. В отличие от черной магии. Черная – это наука последователей Адоная, коварного бога, обожаемого христианами, по вине коего лицемерие почитается святостью, порок добродетелью, ложь истиной, вера в абсурдное – богословием. Все действия Адоная выдают его жестокость, коварство, человеконенавистничество, варварство и антинаучность. Люцифер, не в пример тому, это добрый бог, по сравнению с Адонаем он как свет в сравнении с тенью. Мы побеседовали с Булланом, он поведал нам о разных вариантах культа того, кто, по нашим представлениям, просто черт. – Некоторые считают Люцифера падшим ангелом, который раскаялся и может стать будущим Мессией. Для чисто женских сект Люцифер – божество тоже женское, положительное, противное мужескому злому богу. Другие полагают, что он Сатана, проклятый Богом, но при этом думают, что Христос не слишком помог человечеству, и предаются обожанию Люцифера как недруга Божия. Вот они-то настоящие сатанисты, они справляют черные мессы и прочее в этом роде. Есть обожатели Сатаны, которым попросту нравятся колдовство, порча, чары. Другие же делают себе из сатанизма самую настоящую религию. Эти основывают сообщества – Жозефен Пеладан и, самый вредный, Станислас де Гуайта, отравитель. Ну и есть палладисты. Их круг – это круг посвященных, куда входил даже и карбонарий Мадзини. Говорят, что и захват Сицилии гарибальдийцами – дело рук палладистов, врагов Бога и монархии.

Я спросил у него, как это он обвиняет в сатанизме и чернокнижии Гуайту и Пеладана, в то время как мне из парижских сплетен известно, что именно они обвиняют в сатанизме как раз его.

– Э, – сказал он, – в мире оккультизма все так взаимоперетекает… Добро и зло… что добро для одних – зло для других. Но и в волшебных сказках тоже разница между феей и ведьмой – это вопрос возраста и внешности.

– Как совершается колдовство?

– Ну вот рассказывают, будто Великий Магистр из Чарльстона поссорился с неким Горгасом, из Балтимора, это глава диссидентской ветви шотландского обряда. Ну, Великому Магистру удалось, подкупив прачку, раздобыть носовой платок того. Он погрузил его в соляной раствор, постоянно подсыпал в раствор соль и произносил заклинание: «Sagrapim melanchtebo rostromouk elias phitg». Затем высушил тряпицу над костром из сучьев магнолии. Три недели подряд по субботам молился Молоху, воздымая руки, воздымая вверх этот платок, будто дарение нечистой силе. В третью субботу перед закатом он сжег платок на спиртовом огне, высыпал пепел на медное блюдо и оставил на ночь. Утром замесил тот пепел с комом воска. Вылепил куколку. Эти дьявольские творения называются дагидками. И вот он положил дагидку под стеклянный колпак. Пневматическим насосом вытянул оттуда воздух и образовал пустоту. И его врагу в тот же миг приключились корчи, он не мог понять, откуда они взялись.

– И что, умер?

– Не имеет значения. Вероятно, Великий Магистр не ставил перед собой такую цель. Что для нас с вами существенно, это доказательство, что магия действует и на расстоянии. Именно этим способом работают Гуайта с его товарищами против меня. Больше Буллан откровенничать не хотел. Диана, слушавшая его, не сводила с аббата восторженных глаз.

* * *

Мне удалось нажать на Батая, и тот ввел главу о роли евреев в масонских сектах, начав издалека – с оккультистов восемнадцатого века. Он провозгласил, что пятьсот тысяч масоновевреев пасутся в закамуфлированном виде в непосредственной близости от официальных лож, а у их собственных лож не имеется имен, у них только шифры.

Это было как раз вовремя. В те же годы в газетах появилось удачно найденное словцо – антисемитизм. Тем самым мы попадали в «официальное» направление. Спонтанная неприязнь к евреям приобретала характер учения, такого же, как христианство или идеализм.

На этих встречах, как уже сказано, присутствовала Диана. Как только мы завели разговор о еврейских масонских ложах, она громко и отчетливо несколько раз проговорила: «Мельхиседек, Мельхиседек». О чем она думала? Ее речь продолжалась: «На совете у патриарха… Отличительный знак евреев-масонов… На шее цепь из серебра с золотой пластиной. Изображает скрижали Завета… Моисеев закон…»

Идея была подходящая. И поэтому наши евреи сошлись в храме Мельхиседека и обменялись отличительными знаками, паролями, условными приветствиями и клятвами. Все это должно было быть декорировано в недвусмысленно еврейском колорите. Мы привели образцы этих формул: «Граззин Гаизим, Яван Аббадон, Бамахек Бамеарах, Адонай Бего Галхол». Разумеется, ложа ничем иным не занималась, кроме застращивания святой католической римской церкви и лично Адоная.

Таксиль, прикрываясь Батаем, умудрялся удовлетворять своих заказчиков-церковников, не волнуя своих же кредиторовевреев. Хотя мог бы, кстати, уже и расплатиться. В первые же пять лет он заработал триста тысяч франков чистых потиражных. Из них шестьдесят тысяч досталось мне.

* * *

В 1894 году газеты вовсю трубили о некоем капитане Дрейфусе, продававшем военную информацию в прусское посольство. Просто подарок: изменник был, оказывается, еврей. За дело Дрейфуса немедля ухватился Дрюмон, так я подумал, что и подшивка «Дьявола» должна была бы отозваться какими-то убойными разоблачениями. Таксиль же упирался, полагая, что в военные шпионские разбирательства лучше не ввязываться. Лишь позднее я понял: он был прав. Одно – разглагольствовать о еврейской составляющей масонства, совсем другое – втягивать туда Дрейфуса, тем утверждая, что Дрейфус, кроме того что еврей, еще и масон. Что было бы очень неосторожно, потому что масонов было полным-полно в армии. В масонах состояли, вероятно, те самые высокие чины в министерстве обороны, которые отправили Дрейфуса под суд.

* * *

Однако были, были там ценные жилы для разработки. В глазах той публики, которую мы успели сформировать, наши козыри были не меньше, чем козыри Дрюмона. Примерно через год после начала выпусков «Дьявола» Таксиль сказал: – В сущности, все, что попадает в «Дьявола», это работа доктора Батая. Разумно ли так доверять ему? Требуется раскаянная палладистка. Пускай честно расскажет самые сокровенные секреты секты. И вдобавок, бывает ли приличный роман без женской линии? Софию Сафо мы показали как-то неаппетитно. Вряд ли ей светят симпатии публики, даже если она вернется в католичество. Нужна какая-нибудь сама по себе приятная, даром что сатанистка, но с таким-нибудь каким-то обещанием исправления на челе… такая какая-нибудь палладистка, которую по неопытности охомутали франкмасоны. И она постепенно, понемножечку будет выпутываться из их тенет и возвращаться в гостеприимные объятия религии отцов своих. – Ну, значит, Диана, – сказал на это я. – Диана просто воплощение грешницы, способной исправиться. Она даже практически по нашему заказу то исправляется, то грешит.

Так свершился в восемьдесят девятом выпуске «Дьявола» выход на сцену Дианы. Вывел ее Батай. Чтобы придать достоверность ее явлению, вслед за этим пришло письмо от Дианы Батаю: недовольна-де тем, как ее вывели, и недовольна изображением, которое по традиции «Дьявола» напечатано рядом с текстом.

Должен сказать, портретик был действительно какой-то мужеподобный, так что мы тут же заменили его на другой, гораздо более женственный, пояснив, что рисовальщик специально встретился с Дианой в одной парижской гостинице.

Дианино письмо появилось в серийном издании «Палладиум возрожденный и освобожденный». Это был печатный орган палладистов, отколовшихся от основного ядра и отважившихся предавать гласности во всех подробностях культ Люцифера и кощунственные ритуалы, сопряженные с этим культом. Ужас перед палладизмом, продолжавшим быть все еще в моде, доходил до того, что некий каноник Мюстель в «Ревю Католик» превознес уклонистку-палладистку Диану чуть ли не как вновь обратившуюся. Диана в ответ послала Мюстелю два билета по сто франков на бедняков его прихода. Мюстель призвал всех читателей молиться за возврат Дианы на истинный путь.

Даю честное слово, что Мюстеля мы не изобретали и не оплачивали. Он сам, как нанятой, отплясывал под нашу музыку. С его журналом заодно выступал и «Религиозный еженедельник», подчинявшийся монсеньору Фаве, епископу Гренобля.

В июне девяносто пятого Диана наконец вернулась в стан добропорядочных католиков и стала публиковать воспоминания, все так же в фельетонах, под названием «Мемуары бывшей палладистки». Кто имел подписку на «Палладиум возрожденный и освобожденный» (натурально, прекративший выходить), мог бесплатно поменять абонемент на эти «Мемуары» или же получить обратно деньги. Помнится мне, что, за исключением нескольких фанатиков, публика вполне приняла смену направления. Диана перековавшаяся рассказывала столь же фантастические байки, сколь и Диана грешившая, а публика ждала как раз баек. Что подтверждало принцип Таксиля: без разницы, рассказываешь ли о коридорных амурах Пия Девятого или о мужеложстве сатанистов-масонов. Читатель хочет запретного. Точка.

Ну а запретного Диана сулила сколько угодно. «Опишу и предам гласности все происходившее в Треугольниках, все, чему я всемерно противилась, презирала несказанно. А также опишу то, что мне представлялось ценным. Пусть нас читатель рассудит…»

Правильно, Диана. Вот и готова новая мифическая линия. Она сама об этом не знала, жила в дурмане от снадобий, которыми ее усмиряли, и меняла свое поведение по мере того, как мы ее ласкали (господи, о чем я, одни ли только мы!).

* * *

Я возвратился душой в те суматошные времена. Ангельская обращенная Диана собирала охапки восторгов и оваций от священников и епископов, домохозяек, раскаявшихся грешников. В журнале «Пилигрим» была заметка, что какую-то тяжелобольную Луизу допустили к паломничеству в Лувр благодаря заступничеству Дианы, и у нее случилось чудотворное выздоровление. «Ля Круа», крупнейшая газета католического мира, захлебывалась: «Мы только что ознакомились с первой главой “Мемуаров бывшей палладистки”, которую мадемуазель Воган любезно предоставила нашему изданию. Мы все еще во власти невыразимого чувства. Сколь предивно нисхождение благодати Господней на те души, которые посвящают себя…», и так далее. Монсеньор Лаццарески, уполномоченный от Ватикана при Центральном комитете Антимасонского Союза, устроил в честь Дианиного обращения трехдневное благодарственное богослужение в церви Святого Креста в Риме. Гимн в честь Жанны д’Арк, якобы созданный Дианой (мы взяли арию из оперетки, сочиненной одним дружком Таксиля по заказу какого-то султана или халифа мусульманского), исполнялся на антимасонских праздниках Римского комитета. Его пели даже в церквах.

Дальше – больше. Без какого бы то ни было нашего участия вышла на сцену одна ударившаяся в мистицизм кармелитка из Лизье. Она уже почиталась едва ли не святой, невзирая на юный возраст. Эта сестра Тереза, радетельница Младенца Иисуса и Пречистого Лика, когда ей попался экземпляр воспоминаний излечившейся Дианы, до того расчувствовалась, что ввела Диану как действующее лицо в сценарий театрального действа, написанного ею для сестер в Господе. Пьеса называлась «Триумф смиренности», и у нее там действовала даже Жанна д’Арк. Тереза отправила Диане свой фотографический снимок в виде Жанны д’Арк.

Воспоминания Дианы переводились на многие языки. Кардинал-викарий Парокки прославлял ее переориентацию в таких словах, как «преславное ликование благодати». Монсеньор Винченцо Сарди, апостольский секретарь, писал, что Провидение расположило Диану в оную скверную секту особенно для того, чтобы примернее поразить ее (секту). В журнале «Чивильтá каттолика» утверждалось, что мисс Диана Воган, «выведенная из потемок на божий свет, ныне применяет опыт свой на благо служения церкви путем писаний, с которыми не бывало сравнимых по точности и полезности».

* * *

Буллан зачастил в Отей. Каковы его отношения с Дианой? Иногда, неожиданно нагрянув в Отей, я заставал их обнявшимися, причем у Дианы глаза в экстазе закачены к потолку. Ну, нельзя было исключить, что это как раз начало вхождения во второе состояние, то есть она как раз только что покаялась и оба умиляются на ее очищение. Но Таксиль уж точно вызывал подозрения. Их я застукал на диване, причем она была раздета и в объятиях багрового и сопящего Таксиля. Ну и прекрасно, сказал себе я, должен же кто-то удовлетворять плотские желания «дурной» Дианы, так и хорошо, что это не я. Мне и в принципе подумать гадко о плотских взаимоотношениях с женщиной. А уж с придурковатой – б-р-р! Когда я присаживаюсь подле Дианы «хорошей», она опускает невинную головку мне на плечо и со слезами просит прощения. Теплая тяжесть у щеки, веяние раскаяния из ее уст – меня пронимает дрожь. Я отстраняюсь, предлагаю Диане перейти в исповедальню и, преклонив колени перед образами, молиться им.

* * *

Палладистские круги (как, они реальны? В анонимках говорится о них как о реальных. Говоря о чем угодно, делаешь это реальным) невесть чем грозили предательнице Диане. И еще что-то случилось, но не припомню что. Вроде бы смерть аббата Буллана. Хотя я вижу его в картинах памяти… рядом с Дианой… довольно недавно.

Слишком я перенапрягаю память.

Мне нужен отдых.