Застолье в амхерсте

14.11.91. Во развратился-то как — успокоился со своим английским! У меня лекция через час, а я сажусь записюрьку себе делать «налево»! Вчера возили меня в университет Амхерста в штат Массачусетс, за полтора часа на машине отсюда, — лекцию читать и вернули к 12 ночи, так что еще погулять-подышать перед сном смог. Там было легко: Джейн Таубман — такая породистая женщина! — начальница; и мне знакомая еще по Москве Виктория Швейцер, что 5-томное издание Цветаевой сделала. Было застолье в ресторане итальянском. И вот навалили такое огромное блюдо телятины — ну как 5 порций наших! Я даже возмутился и спросил: «Вы когда заказывали — знали, предполагали, что такое количество навалят — неподъемное?» — «Нет, но у нас можно оставшееся завернуть и с собой взять!» — «Как, и это не неудобно?» — «Почему? Вполне удобно. Я вот скажу и Вам завернем с собой. Раньше это как бы для собак бралось, а потом и вообще». — Ну, это замечательная американская черта — непринужденность и нецеремонность! Это запишу в свои таблички!

Еще и за столом Стэнли Рабиновиц: когда я сетовал на огромность порции (а у него было другое, совсем малое блюдо — спагетти), — вилочкой с моей тарелки попробовал кусок мясца — и одобрил: «О, гуд!» — тоже такая милая нецеремонность…

На лекции моей так живо реагировали, смеялись во многих местах, что мне даже не по себе стало: они, похоже, за нестандартной, образной формой не понимают серьезно-философского содержания! И уже проскальзывают движение мысли и ждут очередного местечка, чтоб получить себе повод на «фан» — на смех.

Да, они — профи узкие. И привыкли, что научное — скучно вообще-то, так что профессора время от времени разряжают шуткою. Но когда весь поток мысли — нестандартный, образный, они теряются. Ну да — как «чернь» в стихотворении Пушкина «К Каверину»:

Она не ведает, что дружно можно жить С Киферой. с портиком, и с книгой, и с бокалом, Что ум высокий можно скрыть Минутной шалости под легким покрывалом.

Но — милые американы и америкашечки, с этой их «тинейд- жерской» (подросточной) открытостию, расположенностию, с простодушием!

Два серьезных вопроса задали. Один — Стэнли Рабиновиц:

— Нация ли Америка?

— Нет, это сверхнация, это — цивилизация особая.

И Джейн Таубман:

— Вот Вы призвание России очертили, а есть ли призвание у Америки и какое?

— Американцы — герои и мученики СВОБОДЫ! Построить заново мир из себя, внеземную цивилизацию, вызов Богу-Творцу — все своим умом! И это — риск и подвиг, и вас «еще судьбы безвестные ждут», ибо путь только начался — и неизвестно, как обернется. Ведь и советские начали с мечты построить новый мир и желали блага, а вон как обернулось!.. Может, и вас впереди трагедия ждет, ибо большой вызов Природе бытия и человека творите! Из Работы — мир соделать. Природу загнать в угол — и в себе тоже…

И тут про Американский Эрос — про это тоже спросили: каков он?

— Эрос это что? Это — связь, взаимопроникновение, коитус. И у вас — Работа есть превращенная форма Эроса: в работе с предметом труда работник получает утоление своей страсти в обработке и проникновении. Так что не хватает страсти уже на — живую женщину— жену. Тем более что и она — тоже хочет быть работником, мужчиной, становится жестка. Движение к «унисекс» = однополости есть иной вариант Единого — «единодушия» и «единомыслия», что в России и СССР. А тут — как бы «единотелие» создать, вывести новую породу человека, рода людского — из работников «ургии»: ликвидировать природный контраст, естественный закон.

Если у Платона в «Пире» Аристофан про АНДРОГИНОВ — миф об их рассечении на полы-сексы-половинки поведал, то вы тут — сотворить безлюбовного человека, что только работает — в ургии и креационизме, а не расходует свою силу на природное порождение рода людского. И тем — новый вызов богам: опять человек слишком усилился, как и когда шаром был — андроги- ном, и боги рассекли его, чтоб умалить его силу…

Так что и у Америки есть свои судьба и призвание и — может, трагедия…

6 часов. Сейчас пойдет мое тихое время. После лекций бросился на велосипед — уже в 3 часа — дышать! — и вот вернулся через два часа, попил казенного кофею дарового, но уже холодное оно, так что дома, придя, кипяточком себя долил, согрелся…

Думал, что меня теперь на мысль потянет — сел писать. Нет — даже наоборот: прилечь, что и сделаю. Вечер-то велик еще!

6.35. Вот и полежал. И захотелось — нет, не мыслить, а по- переписывать аккуратно буковки — про Италию: доведу сей космос дочиста сегодня.