Levinson D. M.D. bedside teaching // The New Physician. 1970. Vol. XIX. P. 733. 4 страница

¹ San Francisco Chronicle. 1965. February 26. Полезно обратить внимание, что слово «порыбачить» здесь употреблено в кавычках, что означает, что ника­кой рыбалки не предполагалось, а слово «друг» употреблено без кавычек.

ное негодование демонстрировать можно только используя фрейм шутки. Применительно к соревнованиям между бизнес-организациями или государствами можно применить то же рассуждение, но с меньшей уверенностью. Есть масса вещей, которые, как мы сами соглашаемся, имеют право скрывать от соперников любая корпорация и любое государство, храня полное молчание о своих действительных планах или деклари­руя ложное направление своих действий. Конечно, планы скрывают только те, чьи жизненные интересы подвергаются серьезной опасности. Интересно, что, чем серьезнее возмож­ные негативные последствия, тем отчетливее рискующие про­являют склонность (как будет показано ниже) к языку игр и допустимым в нем приемам дистанцирования и иронии.

III

Я рассмотрел виды фабрикации, которые можно назвать благонамеренными, по сути безвредными для тех, кто на них попадается: мистификацию, обман ради науки, учебный обман, жизненную проверку, отеческую конструкцию и стра­тегические фабрикации. Если они оказываются в какой-то сте­пени небезвредными, то по крайней мере нельзя сказать, что они нарушают основные права. Данная категоризация задумы­валась для отражения различий, которые проводятся в нашем обществе, а не тех, которые можно осуществлять умозритель­но. Очевидно, что мы рассматривали не только строение и организацию фреймированной деятельности, но и моральное отношение граждан к этим предприятиям.

Теперь рассмотрим эксплуататорские фабрикации, при которых одна сторона завлекает другую сторону в конструкцию (construction), нанося при этом прямой ущерб ее «частным интересам» или даже интересам общества.

1. Великолепные образцы эксплуататорской фабрикации дает нам сама природа. Наряду с ними эта дама с сомнительной репутацией оснастила организмы (через естественный отбор) великолепными приспособлениями для защиты и нападения: маскировкой, мимикрией, устрашением1. В социальной жизни аналогичным инструментом является фальшивая игра (con game).

См., например: Cott H.B. Adaptive colouration in animals. London: Methuen & Co., 1940; Portmann A. Animal camouflage. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1959; Gallois R. The mask of Medusa. New York: Clarkson N. Potter, I960.

Я не собираюсь подробно останавливаться здесь на разно­образии эксплуататорских фабрикации. Литература об этих кон­струкциях обширна и хорошо известна. Я хочу только указать на некоторые их отличительные особенности. Ясно, что фабрика­ции можно подразделить на два вида: на те, где фабрикаторы действуют в рамках, даже в интересах закона (когда следственная бригада выстраивает схему допроса так, чтобы добиться призна­ния), и на те, где закон нарушается, а жертвы могут обратиться с иском в суд. (Наибольшие трудности при классификации вы­зывают, понятное дело, шпионские заговоры, имеющие смешан­ное происхождение, поскольку они законны с точки зрения на­нимателя агента и незаконны с точки зрения тех, против кого он действовал. Как и в случае благонамеренных фабрикации, можно различать обманы, направленные на одного-двух человек, и те, объектом которых становится широкая публика. Биржевые ма­хинации относятся к последнему подвиду¹.)

В отличие от благонамеренных эксплуататорские фабри­кации могут повлечь такое же уголовное или гражданское пре­следование, какому подвергаются за мошенничество на дове­рии, недоброкачественную рекламу, неверную маркировку или шулерство. Интересно было бы объяснить, почему одна ком­мерческая деятельность преследуется законом, а другая, в такой же мере искажающая действительность, не преследуется, но рассмотрение этого ведет к сложным правовым проблемам, решить которые я даже не могу надеяться. Некоторые виды деятельности, против которых выступает Бюро по улучшению бизнеса², не одобряются и Федеральной торговой комиссией, а некоторые — наоборот. Определенные виды деятельности, считающиеся преступными, активно не преследуются в судеб­ном порядке. Например, искусство «следопыта» находить до­машний адрес, место работы или банковские счета необщи­тельных должников вынуждает прибегать к фабрикации при вхождении в контакт с людьми. К должнику могут подойти с вопросником и письмом от учреждения, название которого звучит как название правительственного органа; для убеди­тельности обмана на письме будет изображен американский герб и обратный адрес «Вашингтон, округ Колумбия»³. В слу-

¹ См., например: Cowles V. The Great Swindle. New York: Harper & Brothers, 1960.

чае жалобы подобное надувательство, без сомнения, может стать основанием для судебного иска и обвинения в мошен­ничестве. Противозаконное действие совершают те, кто пред­ставляется по телефону как служащие правительственного уч­реждения. А вот если «следопыт» ведет поиск по телефону, заявляя, что отбирает участников для телевизионного шоу, проводит маркетинговое исследование или изучает политику страхования, смело может говорить, что прибегает к невинным профессиональным уловкам, цель которых, между прочим, со­стоит в справедливом взыскании долгов. Во всех этих почтовых и телефонных методах явно присутствуют фабрикации, но только некоторые из них выходят за рамки закона.

2. Известно, что вмешательство в личные дела (contain­ment) ухудшает взаимоотношения. Возьмем пример из текста личного письма.

Дорогая Эбби, временами со мной случаются потрясения, но не такие, какое я испытала, когда обнаружила в сумочках обеих моих дочерей противозачаточные таблетки. Одной из них двад­цать один год, она помолвлена, второй девятнадцать, она спо­койная, уравновешенная девушка.

Я не устроила сцену, не рассказала их отцу. Возможно, он выгнал бы их из дома. Я чувствую себя совершенно измученной. Я рассказала девочкам о своем открытии, и обе они смутились. Я не стала читать им проповедей, а просто сказала, что они обе дуры. Конечно, они сказали, что это обычное дело в наши дни. Так ли, Эбби?

Я не могу наказывать их, отключать телефон или не пускать на свидания. Что мне делать? ¹

Сеть обмана, столь характерную для фабрикации, можно обнаружить в собственном доме. Когда человек сообщает дру­гому об открытии, подрывающем к нему доверие, ему в конце концов приходится раскрыть способ получения информации, а это раскрытие, в свою очередь, может подорвать то доверие, на котором строились его отношения с дискредитируемым. В данной истории матери пришлось признаться, что она рылась в сумочках дочерей. Далее, когда человек сообщает другим уличающие их факты, он, по существу, независимо от своего желания вступает с ними в коалицию обмана, если не раскры­вает эту новость всем заинтересованным сторонам. В нашем случае родительская солидарность между отцом и матерью де­вушек была несколько подорвана.

В этой истории есть еще один аспект. Обнаружение таб­леток, естественно, означает открытие факта добрачных сек­суальных отношений, а это значит, что всякие, какие только можно предположить, демонстрации девственности перед ма­терью были бы ложью. Но сегодня это предположение мало что скажет о том, что именно демонстрировали дочери своей матери, и тогда ничего существенного не было подорвано, за исключе­нием, конечно, представления матери о своих дочерях. Но если мать думает, что ее дочери откровенны и честны с ней во всех важных для матери вопросах, тогда ее открытие демонстрирует, что, изображая доверительные отношения с матерью, дочери обманывали ее, в чем и состоит подрыв доверия.

Все это заставляет нас обратиться к понятию фальши.

Молодой человек, имеющий семью, профессию, дом в хо­рошем районе, принимает по выходным дозу кокаина, каким-то образом его арестовывают, и он предстает перед судом. Он не создавал себе респектабельное положение, чтобы, скажем, продавать наркотики; он был таким до того, как к нему попал наркотик, еще тогда, когда его моральный облик мог бы слу­жить точным показателем его социальных качеств, надежным основанием для характеристики человека «по одежке». Однако в момент ареста он скорее всего безошибочно почувствует, что закон будет смотреть на его респектабельный внешний вид как на притворство, фальшь, маскировку, совершенно несовмес­тимую с деянием, в котором он обвиняется, несовместимую с тем, каким он, должно быть, был всегда. Да и он сам может думать точно так же. Таким образом арест может ввергнуть его в смятение и оказать глубокое воздействие на его обычную манеру самопрезентации. Заметим, что теперь наши мысли о «фальши» далеки от конкретного проступка, а скорее устрем­ляются к нашим представлениям о природе человека и о смыс­ле ареста. Именно эти представления отчасти делают прошлое человека беззащитным перед произвольным толкованием, а его самого — перед разоблачением в том, что он все время обманывал других. Если бы мы пришли к заключению, что человек может быть фальшивым в одном отношении и заслу­живать уважения во всех остальных, тогда потеряли бы силу чисто драматические основания для недоверия и обществен­ного контроля.

3. Существует неверное представление (однако никогда не высказываемое в открытую), что в конструировании участвуют только две стороны: фабрикатор, который осуществляет мани­пуляцию, и жертва обмана, чей мир фабрикуют. Однако на самом деле возможна еще одна конструкция, которая обычно, хотя и необязательно, относится к эксплуататорским фабрикациям. Фабрикатор может сконструировать образ второй сто­роны, чтобы внушить ложные представления о ней третьей стороне. При этом вторую сторону — жертву — вообще можно не вовлекать в деятельность, да этого скорее всего и в самом деле не произойдет. Необходимо только одно: чтобы лицо, выставляемое в неверном свете, не представило третьей сторо­не убедительного опровержения. Здесь можно говорить о «не­прямых» фабрикациях в противоположность «прямым».

Классическим примером является фабрикация улик для ложного обвинения.

Лондон. Вчера суд признал одного из самых закоренелых преступ­ников Лондона психически недееспособным. Одновременно не­сколько человек были приговорены к тюремному заключению, и более двадцати сотрудников Скотленд-Ярда подвергнуты слу­жебному расследованию.

Сыщик Гарри Челленор был признан на прошлой неделе душев­нобольным после того, как суд рассмотрел обвинение против него и трех младших полицейских чинов, которые сфабриковали улики против людей, арестованных прошлым летом1.

А вот что обнаружилось при проверке деятельности поли­ции в трех крупнейших американских городах в 1966 году.

Кроме того, наши инспекторы установили, что некоторые поли­цейские носят даже пистолеты и ножи, конфискованные при обыске граждан; оказалось, что они носят их затем, чтобы при случае, инсценируя необходимость самообороны, оружие можно было подложить на место происшествия2.

Другим примером является очаровательная практика по­сылать вражеским шпионам большие суммы денег за услуги, которых они не выполняли, чтобы создать впечатление, будто они работают на врага.

Итак, фабрикация улик — один из способов непрямой фабрикации. Другим способом является создание особых ус­ловий, в которых жертва поведет себя так, что сама себя дис­кредитирует (или так, что ее нетрудно будет убедить, что она себя дискредитировала), и ее поведение будет тщательно за­фиксировано.

Третий метод, самый экономичный, состоит в том, чтобы просто обнародовать дискредитирующие факты, ибо важно не то, будет ли жертва уличена в дискредитирующем поступке, а то, чтобы обвинения фабрикаторов звучали убедительно. Об­разец — и детальный сценарий — нам дает библейская притча о Сусанне и старцах, двух мерзких стариках (первых в иудео-христианской истории), которые в отместку за то, что она отвергла их домогательства, приложили все усилия, чтобы ложно обвинить ее — уважаемую замужнюю женщину — в связи с любовником. Лжесвидетельство провалилось только по­тому, что рядом случайно оказался Даниил, которому удалось опровергнуть обвинение (хотя он и не обучался в полицейской академии) при помощи уловки, поссорившей свидетелей. Можно добавить, что, если молодые женщины могут оказаться мишенью для ложных обвинений стариков, очевидно, что и старики в свою очередь могут стать хорошей мишенью для молодых девушек.

Шесть сестер из Торресдейла, которые заявляли полиции, что на Хэллоуин сосед дал им яблоки и сладости с бритвенными лез­виями внутри, были арестованы сегодня после того, как призна­лись в ложном обвинении.

Ранее на основании их свидетельств полиция арестовала Джека Томаса, 52 лет, проживающего на улице Дитмана в Торресдейле. Ему было предъявлено обвинение в намерении нанести увечья и в жестокости по отношению к несовершеннолетним и отказано в освобождении под залог в 10000 долларов1.

Как следствие, некоторые обвинения, например в изнаси­ловании, могут стать в принципе проблематичными. Если об­винитель и обвиняемый будут убедительны, сомневаться будут в правоте обоих².

Ввиду очевидной разницы между прямой и непрямой фаб­рикацией к последнему виду, как это ни парадоксально, можно

¹ The Evening Bulletin (Philadelphia). 1969. November 5.

отнести лжесвидетельство против себя. В данном случае чело­век выступает в двух различных ипостасях одновременно: как фабрикатор ложной порочащей картины и как человек, ею скомпрометированный. Целью самооговора может быть скан­дальная слава, публичная известность. Известно, что получив­шие широкую огласку преступления порождают волну само­оговоров: в военное время легко привлечь к себе внимание признанием в шпионаже¹; заявления женщины в полицию об изнасиловании бывает достаточно для публикации в газете взятых в кавычки выдержек (эти кавычки являются одним из наименее благородных приемов создания фрейма, имею­щихся в распоряжении прессы); люди, занимающие ничтож­ные положения в должностной иерархии, например ночные сторожа, иногда инсценируют признаки вооруженного напа­дения². Крайним предельным случаем является «пожар ради страховки», когда поджог отзовется «золотым дождем». За­метьте, что всякое приукрашивание собственного социаль­ного облика тоже основывается на порождении ложных сви­детельств о себе, но такие фабрикации мы воспринимаем иначе, поскольку они служат конвенционально определен­ным своекорыстным интересам и не являются изображением себя жертвой.

Мы утверждали, что непрямая фабрикация, основанная на подброшенных, сконструированных или публично заявленных доказательствах, позволяет фабрикатору дискредитировать жертву в глазах других. Точно так же все происходит в ситуа­циях, когда обнаружение в ходе расследования, подслушива­ния или передачи конфиденциальной информации третьим лицом фактов, дискредитирующих жертву, дает возможность диктовать свою волю. В этом случае очевидно, что ложные факты наравне с правдивыми могут позволить их обладателю шантажировать жертву, то есть угрожать ей дискредитацией в глазах значимых людей в случае несогласия сделать то, что при обычных обстоятельствах она никогда не сделала бы (напри­мер, отдать деньги, раскрыть тайны своего босса, участвовать в ограблении собственного учреждения и т. д.). Равным обра­зом так преодолевается и несогласие не делать чего-то такого, что в обычных условиях обязательно было бы сделано (напри­мер, разоблачение шантажиста)¹. Такое принуждение (в отли­чие от принуждения под дулом пистолета) срабатывает даже в отсутствие шантажиста, что тактически особенно ценно.

Я уделил столько внимания непрямым фабрикациям по­тому, что они являются мостиком от построенных шулерами игральных домов к жизни простых людей. В повседневной жизни общественный облик, который человек день за днем демонстрирует окружающим, позволяет им делать некоторые выводы о его социальной значимости и моральных стандартах, важной частью которых являются открытость и искреннее признание собственных моральных изъянов. Если удастся по­казать, что одна из этих посылок неверна, то о человеке могут подумать, что он занимает ложное положение, что он позво­ляет, если не поощряет, окружающим жить в ложном мире как минимум в той степени, в какой их представления о нем со­ставляют часть их мира. Таким образом, человеку можно ни­чего не фабриковать — ему можно вообще ничего не делать, — достаточно просто не соответствовать качествам и стандартам

¹ По поводу шантажа см.: Goffman Е. Stigma: Notes on the management of spoiled identity. Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1964. P. 75-77; Goff­man E. Strategic interaction. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1969. P. 73—74. Заметим, что шантаж имеет особое социальное, почти моральное качество: должна быть веская причина, чтобы жертве хотелось скрыть то, что шантажист знает, но если жертва откажется подчиниться угрозе, то шантажист ничего не получит от этой жертвы, идя на ее разоблачение. Дискредитация несговорчивой жертвы хороша лишь для поддержания зна­чимости шантажа в целом, но лично шантажиста может не вдохновить такой вклад в репутацию своего ремесла. Старцы начали угрожать из злости, а злости не место в хорошо налаженном бизнесе несмотря на впечатление о злобности шантажа. Короче говоря, чтобы шантаж работал, шантажист должен своим поведением демонстрировать, будто он все расскажет в случае неповиновения. Но если ему так и не подчинились, смысла рассказывать нет. Чтобы шантаж хорошо работал, шантажист должен убедить жертву, будто он не понимает этой дилеммы. Недавно писали (Hepworth М. Deviants in disguise: Blackmail and social acceptance // Images of deviance / Ed. by Stanley Cohen. London: Pelican Books, 1971. P. 198-199), что сообщник шантажиста имеет прекрасную возможность шантажировать самого шанта­жиста, если, конечно, не дорожит своей репутацией. (Мораль такова: если суждено согрешить, грешить лучше с еще большими грешниками.) Заметим, что шантаж отличается от вымогательства, где под вопрос ставится жизнь и собственность, а не репутация. Громадная система осведомительства, орга­низованная полицией и ФБР, представляет собой интересный случай: пред­полагается, что угроза разоблачения содеянного в прошлом помогает моти­вировать предоставление информации, но в этом случае учреждение, осу­ществляющее угрозу, будет назначать цену за неповиновение.

поведения, которых от него ожидают. Шантаж обычно стро­ится на сокрытии (или фабрикации)¹ волнующих публику тайн, раскрытие которых заставит жертву отвечать перед зако­ном и настроит против нее близких людей. Шантажист, конеч­но же, может черпать власть и из банальной непорядочности. А при той легкости, с которой можно спровоцировать недо­стойное поведение, подбросить ложные улики или дать лож­ные показания, настоящие тайны оказываются ненужными. Результата можно добиться даже тогда, когда жертва никого не обманывала, достаточно представить ее в ложном свете. Поэ­тому единственной причиной, по которой человек может с уверенностью продолжать считать, что окружающие знают, что он играет по правилам, является не то, что он играет по пра­вилам — даже если это и в самом деле так, — а то, что нет никого, кто был бы заинтересован в том, чтобы сфабриковать дискредитирующую его информацию.

IV

До сих пор мы рассматривали только один способ сделать так, чтобы человек потерял представление о том, что происхо­дит в действительности: его можно обмануть с добрыми или дурными намерениями. Более того, мы допускаем, что ослеп­ленного человека легко одурачить, при этом его собственные действия, которые обычно приводят к реалистичной картине мира, только усиливают обман.

Здравый смысл подсказывает, что есть еще одна возмож­ность: человек может обмануться из-за того, что «просто ошиб­ся». Мы допускаем, что деятельность органов чувств человека может препятствовать получению им реалистической картины происходящего, и это извинительно, но лишь при условии, что в его ошибке повинно какое-то специфическое обстоятельство и что человек остается открытым для корректирующей инфор­мации, которую мир (как мы думаем) ему скоро предоставит. (Действительно, вера в то, что истина рано или поздно откро­ется, является основополагающим элементом в космологии

тпадного человека.) Здесь можно говорить об «иллюзии».

Таким образом, существуют обманы и иллюзии.

При размышлениях о благонамеренных и эксплуататор­ских фабрикациях кажется естественным и очевидным, что обманщики и обманутые — разные люди, иначе невозможны ни сокрытие стратегической информации, ни предъявления ложных фактов, да и никакая фабрикация не устоит перед дискредитацией. Но при тщательном рассмотрении иллюзий и обманов приходится отказываться от этой точки зрения.

Есть некоторые основания полагать, что человек разными способами может активно противостоять собственной способ­ности правильно выбирать фрейм и реалистично ориентиро­ваться в мире. В некоторых случаях он может получить помощь в своих неверных построениях со стороны людей, работающих вместе с ним или против него. Иногда у этих людей нет иллю­зий насчет того, что происходит, и они намеренно готовят почву для иллюзий у других. Но без активнейшего содействия со стороны самой жертвы, по крайней мере в данном случае, ее вряд ли удалось бы втянуть в обман. Заметьте, что самопро­извольный уход от реальности чаще всего проявляется только в восприятии, а не в действии, поскольку неадекватное дейст­вие немедленно вызовет корректирующую реакцию со сторо­ны других¹.

Если представлять обман как ложь, намеренно создавае­мую теми, кто не верит в собственную фабрикацию, а иллю­зию — как ошибку, возникающую в результате неверной ин­терпретации, которую никто нарочно не внушал и возникно­вение которой можно объяснить исходя из конкретных обсто­ятельств, то самовнушение или галлюцинацию можно опреде­лить как заблуждение, активно поощряемое, если не целиком произведенное самим заблудшим².

При самообмане в нормальном поведении появляются су­щественные дефекты. Эксцентричное поведение выпадает из фрейма, чего эксцентрик (и часто только он один) упорно не замечает. По некоторым дефектам можно определить транс­формацию, которая влияет на нормальное поведение. Иногда это невозможно.

1. Интересной формой самообмана являются сновидения³. Нет сомнений, что во сне человек сам себя и по собственной ноле обманывает. Особенность сна в том, что даже если глав­ными героями выступают другие, только тот, кто видит сон, имеет привилегию по-разному оценивать происходящее во сне, по-разному вспоминать о нем, быть уверенным в том, что это — сон, пока он снится, и точно знать, когда сон закончил­ся. У сновидений есть и другие интересные особенности. Спя­щий сам должен в некотором смысле играть все драматические роли и, по-видимому, превосходно с этим справляется — эта особенность не получила еще должного рассмотрения. Кроме того, во сне нет конвенциональных ограничений для констру­ирования: сон допускает полную свободу в обращении с ис­ходными моделями, где персонажи могут превращаться друг в друга и находиться одновременно в разных местах. Во всяком случае, трудно себе представить возможные ограничения для сновидений, а потому они являют собой пограничный случай. И все же некоторые условия видения снов очень строги: чтобы увидеть сон, прежде всего надо по-настоящему уснуть; сон можно прервать и, разбудив спящего, показать ему, что это был просто сон, — спящий совершенно беззащитен перед про­буждением. (Своей уязвимостью сны в чем-то сходны с розы­грышами.)

Возникает вопрос об отношении между снящимся миром, то есть внутренней драмой происходящих во сне событий, и несфабрикованной окружающей сновидение обстановкой, куда входят комната, человек, которому снится сон, и так далее.

Ясно, что, когда видящий сон в своем сновидении пред­ставляет комнату, в которой он спит, его представление отно­сится к совершенно другой сфере, чем сама комната. Комната in сна снится, она не существует в пространстве в отличие от комнаты, в которой происходит сновидение¹.

По-видимому, видящий сон не может привнести в снови­дение что-либо, чего в известном смысле нет в нем самом; он должен оперировать следами, накопленными его прошлым. Кое-что накопилось совсем недавно. Кое-что из сновидения будет непосредственно связано с происходящим, поскольку существует справедливое мнение, что сновидение отчасти за­щищает человека от пробуждения при незначительных раздра-