Школа в Кармартене 9 страница

- Мирддин Эмрис.

Мак Кархи понял, что время действовать для него уже настало.

- Мерлин Амброзий, - подсказал он.

- Ах, да-да. Благодарю вас, Оуэн, - величественно спохватился Мерлин. - В самом деле. Мерлин Амброзий.

Дальнейшие составляющие речи Мерлина были ничуть не лучше.

- Счастлив приветствовать в стенах школы высокую комиссию, - сказал он. - Нам случалось принимать посольства многих королей. На моей памяти нас удостаивал посещением лично Придейн, сын Аэдда Великого, Бендигейд Вран, Ллир Кратких речей, Придери, правитель Диведа, да... ну, и в более поздние времена тоже. Я помню, Утер Пендрагон...

Мак Кархи, услышав про Пендрагона, потерял цвет лица и дар речи. Более опытный Тарквиний Змейк зашептал что-то лорду Бассету на ухо. Можно было расслышать только: " Да, иногда уже... к сожалению... бывает... Рассеян неимоверно... Но зато какая голова!.. Большой ученый... да, большой ученый".

Еще несколько промахов Мерлина - он вспомнил, как бывал в Лондоне при короле Бели, сыне Маногана, и любопытствовал, переменился ли с тех пор внешний облик города, - благополучно прошли незамеченными.

Наконец, когда торжественная часть как таковая закончилась и все уже уверены были, что худшее позади, к Мерлину некстати пробрались хлебопечки, отвечавшие за хозяйственную часть, и спросили, нужно ли будет показывать лорду Бассету-Бладхаунду кухню. Глаза Мерлина заволокло было туманной пеленой, но он тут же снова сфокусировал свой взгляд и твердо ответил:

- Да-да. Непременно. Непременно проводите на кухню... и обязательно накормите. Обоих.

* * *

- Хотелось бы посмотреть расписание, - сухо сказал лорд Бассет-Бладхаунд сразу по окончании церемонии. - Надеюсь, вы меня проводите?

- Безусловно, - сказал Змейк. - Прошу.

Комиссия, окруженная толпой учеников и учителей, проследовала в западный холл. Там всю стену занимало огромное огамическое расписание, и даже Змейк не сразу сообразил, что показывать его гостям нелепо и бесполезно. Он подвел комиссию к стене с расписанием, рассеянно пробегая глазами по названиям предметов, чтобы еще раз проверить, стерто ли оттуда искусство забвения, введение в сомнение и преображение стихий.

- Довольно странный орнамент, - отрывисто сказал лорд Бассет-Бладхаунд. - Какая-то абстракция в новейшем вкусе, я полагаю. А где же расписание?

...Инспекция не могла читать огам и не воспринимала его как письмо. Кое-кто из младших учеников за спиной у комиссии получил затрещину от Курои еще прежде, чем успел прыснуть в кулак. Курои понимал размеры надвигающейся катастрофы.

В глазах Тарквиния Змейка на доли секунды появилось едва заметное напряжение. Он поднес тонкие пальцы ко рту, и казалось, что он просто внезапно ощутил колику в печени. Затем он сделал приглашающий жест и повернулся к противоположной стене. За ним развернулась на 180 градусов вся комиссия. Ученики всхлипнули от восторга. За три или четыре секунды Змейк создал за спиной у комиссии копию реального расписания, но на бумаге, чернилами и по-английски. Те, кто понимал, чего стоит проделать такую вещь, внутренне стонали от восхищения. После этого перед профессионализмом Змейка склонились даже те, кто в принципе не одобрял его. За спинами членов комиссии, в толпе, профессор Мэлдун украдкой пожал Змейку руку.

* * *

Нужно сказать, что одновременно с прибытием комиссии в школу прибыло еще одно лицо. Собственно, этот гость вошел во двор школы минута в минуту с комиссией, но через парадную дверь, у которой в ту пору не было ни души. Один только Фингалл МакКольм, который не одобрял суеты, сидел там в нише у ног Сократа и чинил свои башмаки. Гость этот был Сюань-цзан, единственный ученый в мире, который мог сравниться с Мерлином в оригинальности мышления. Он был приглашен директором для того, чтобы прочесть спецкурс о стихотворении Лу Ю " Случайно сочинил в беседке на воде", однако поскольку для того, чтобы постичь весь смысл комментариев, необходимо было знать язык оригинала и всю предшествующую литературу, то начинать Сюань-цзан собирался с азов.

МакКольм при виде Сюань-цзана, обмахивающегося веером и оглядывающего с любопытством все вокруг, сообразил, что это и есть, видимо, знаменитый учитель, о котором Мерлин прожужжал уже все уши, резво вскочил на ноги, взял у него узел с четырьмя сокровищами кабинета ученого¹⁸ и спросил:

- А где же другие ваши вещи, уважаемый наставник? Я с радостью помогу вам их отнести.

- В рукавах, в рукавах, - рассеянно отвечал Сюань-цзан. - Не беспокойтесь.

- Если вас не встречают, как подобает, уважаемый наставник, - продолжил МакКольм, - так это только оттого, что нашу школу, по совпадению, как раз сегодня посетила министерская комиссия...

- Ах, что вы, - отвечал Сюань-цзан, - где столь ничтожному и малозаметному созданию, как я, приблизиться, так сказать, к подножию дворцов Пэнлая¹⁹!..

* * *

После полудня в большом обеденном зале царила суматоха и столпотворение. Мэлдун, продолжавший свои исследования в Руб-эль-Хали и заскочивший в школу буквально на часок, не снимая арабской накидки, сочно рассказывал всем желающим про Фата-Моргану, которая, судя по его рассказу, была отнюдь не миражом. Ллевелис во всеуслышание пародировал шотландский акцент, - любая фраза, сказанная с этим акцентом, в его устах оказывалась на грани приличия, - задорно поглядывая, не видно ли где Фингалла МакКольма. Дион Хризостом спорил с Орбилием: тот подбивал его произнести по всем правилам речь в похвалу паштета из перепелок, Дион же высказывал подозрение, что пока он будет, как дурак, произносить речь, Орбилий рассчитывает уписать, так сказать, предмет речи.

В самой гуще этого столпотворения, среди снующих с тарелками студентов раскланивались Мерлин с Сюань-цзаном. Ни один из них не хотел сесть первым, а главное - ни один не соглашался сесть выше другого. Все наблюдавшие эту сцену терялись в догадках, каким образом Мерлин с Сюань-цзаном определяют, какое место следует считать выше, а какое ниже, так как две видавшие виды ореховые табуретки, о которых шла речь, были совершенно одинаковые и стояли рядом.

- Дорогой брат мой, - прижимая руку к сердцу, убедительно говорил Сюань-цзан. - Да разве посмею я сесть в вашем присутствии!..

- Драгоценный друг мой, - возражал Мерлин, - мне делается неловко при одной мысли о том, что взгляд такого человека, как вы, мог задержаться на моей ничтожной персоне!..

Когда все уже выскребали остатки со дна горшочков для супа, Сюань-цзан говорил:

- Только подчиняясь вашему желанию и чтобы не обидеть вас, дорогой брат, я сяду, но позвольте уж мне, человеку скромному и невежественному, занять подобающее мне место - вон там, в углу, неподалеку от вашей достопочтенной половой тряпки.

Когда все уже доедали жаркое, Сюань-цзан, земно кланяясь, говорил:

- Хорошо, я сяду поближе к вам, досточтимый брат мой, но только ваша настойчивость заставляет меня преодолеть робость в присутствии такого светоча добродетели, который среди ученых мужей подобен, так сказать, горе Тайшань.

- Ну уж вы и скажете - Тайшань! - польщенно отвечал Мерлин, и на лице его изображалось явное удовольствие. - Если бы не счастье видеть вас, которое отняло у меня последние остатки разума, разве осмелился бы я предлагать вам сесть поблизости от меня, в то время как вам по праву подобает место у трона самого Небесного Владыки!

Видевшие все это были безмерно счастливы, что, по удачному стечению обстоятельств, Змейк как раз в это время занимал лондонскую инспекцию какими-то разговорами в башне Двухсот ступеней в Северной четверти, довольно далеко от обеденного зала.

К тому времени, когда Мерлин и Сюань-цзан наконец договорились о том, кто где сядет, студенты и преподаватели в основном уже разошлись. И только Афарви, сын Кентигерна, ошеломленный пластикой движений Сюань-цзана, как завороженный, не мог оторвать взгляда от происходящего.

- Если вы сей же час не сядете, драгоценный друг мой, я за себя не ручаюсь, - сказал Мерлин. Эта реплика завершила церемонию.

* * *

Было утро. Преподаватели беседовали, сойдясь группками, на галерее, прежде чем разойтись по своим семинарам.

- Просматриваю вчера собственные старые записи, разбираю, - жаловался Мерлин Курои. - Там везде какие-то дифтонги, падение конечных согласных не отражено... то аорист, то имперфект, падежей чуть не с десяток... Надо все-таки сделать какие-то глоссы, а то когда в другой раз соберусь перечитать, пожалуй, уже и не пойму ничего.

- Э, это что! Я каких-нибудь триста лет назад, коллега..., - начал Курои, осекся, видя приближение комиссии, и поспешил на урок.

* * *

В блокноте лорда Джеффри уже в первый день пребывания в школе появилась запись:

" В учебное заведение принимают с 16 лет, при этом предполагается двенадцатилетнее обучение. Высший балл при оценке способностей учащихся - 689. Всюду снуют какие-то маленькие женщины в чепцах и полосатых юбках. Четыре таких меняли постельное белье в моей комнате около девяти часов вечера. Ни преподаватели, ни учащиеся не видят в этом ничего странного.

Для того, чтобы посмотреть расписание, учащиеся спускаются в холл, где оно вывешено, становятся к нему спиной и некоторое время смотрят на противоположную стену, украшенную абстрактным орнаментом. Не проявляя ни малейшего желания повернуться к расписанию лицом, они стоят так некоторое время и затем расходятся, почерпнув откуда-то нужную им информацию".

* * *

- Слушай, эта мерзлячья башня опять в шапке, - пожаловался Ллевелис, выглядывая в окно.

Гвидион посмотрел тоже. Действительно, Энтони закутался во что только мог и нахлобучил большую шапку из тумана. А им как раз предстояло идти туда на литературу. Мак Кархи, пролетая на рассвете мимо, нарочно спикировал к ним и, придерживаясь когтистой лапой за раму, постучал носом в стекло, чтобы они не тешили себя надеждой поспать подольше.

- Ну что, Энтони? Тепло тебе? - издевательски крикнул было Гвидион, спустившись во двор Южной четверти, задрав голову и сложив руки рупором. Рядом тут же вырос Тарквиний Змейк и сказал сквозь зубы:

- Пока в школе инспекция, никаких разговоров с башнями, тем более по-валлийски. Если ваша память, Гвидион, не в состоянии удержать даже этой простой инструкции, плохи ваши дела.

Гвидион извинился, раскланялся, расшаркался, проскочил у Змейка под рукой и взбежал по лестнице на башню.

Вместо того, чтобы торопливо войти в класс с выражением усердия на лице, Гвидион застыл на пороге, так что Ллевелис, тащившийся следом за ним, принялся уже было толкать его кулаком в шею, не понимая, в чем задержка. Гвидион же вспомнил, что сегодня они дают показательный урок: у дальней стены класса в креслах с высокими резными спинками с изображением туповатого льва и брезгливо отвернувшегося от него единорога сидела комиссия. По несчастью, нельзя было сказать, чтобы Гвидион в этот раз твердо знал заданное. Он хотел было уже юркнуть за настенный гобелен, изображающий приход Луга в Тару, но Мак Кархи остановил на нем взгляд и ловко поманил его к себе.

- " Двадцать два четверостишия спела женщина неведомых стран, стоя на одной ноге посреди дома Брана, сына Фебала, в день, когда его королевский дом полон был королей. И никто не знал, откуда пришла эта женщина, ибо ворота замка были закрыты".

-...Вот все, что удалось вытянуть Мак Кархи из Гвидиона-ап-Кледдифа, и никто не знает, отчего тот не выучил больше, ибо возможность у него к тому была, а задано было до конца, - нараспев сказал Мак Кархи и движением своего указательного пальца усадил Гвидиона на место.

- Постойте, постойте, - без большого энтузиазма промямлил лорд Бассет-Бладхаунд. - А почему она, собственно, стояла на одной ноге, эта женщина?

- Ллевелис-ап-Кинварх! - бросил Мак Кархи. - Почему эта женщина стояла на одной ноге?

- Это остатки архаических представлений об одноногости и однорукости, маркирующих принадлежность героя к потустороннему миру, сэр. Вторая нога и вторая рука этой женщины как бы находятся в ином измерении, поэтому при взгляде отсюда не видны, сэр.

Как ни странно, эта чепуха почему-то успокоила лорда Бассета-Бладхаунда. По ужасному выражению лица Мак Кархи было похоже, что он сам сейчас упечет Ллевелиса в иное измерение за этот ответ, но страшным усилием воли он сдержался.

* * *

Показательный урок латыни после этого прошел чрезвычайно благополучно. Профессор Орбилий, будучи человеком крайне дисциплинированным, внял всем указаниям Змейка и выполнил их четко. Все странности, которые могли привлечь внимание комиссии, были обдуманно устранены. Орбилий Плагосус никогда не забывал, чем он обязан Мерлину, и живо помнил, как он приплясывал вокруг бронзовой жаровни на верхнем этаже своей инсулы в Риме - где, как водится, была прекрасная мозаика на полу и лепные потолки, но не было ни малейших удобств, - затыкал подушками окна, в которые задувало немилосердно, и отогревал застывшие чернила, когда ему пришло приглашение в школу в Кармартене. А потому, не желая подвести директора, Орбилий повыгнал с лестничных площадок гусей, вынул из пальцев у мраморной Каллиопы овсяное печеньице, вложенное туда сердобольными студентами, и, в общем, навел некоторый порядок. Следуя инструкциям Змейка, он подобрал не вызывающие сомнения отрывки из не вызывающих сомнения авторов и даже позволил ученикам принести с собой тетради в клеточку и ручки, что было жестко рекомендовано Змейком, проявившим при этом случае необыкновенную трезвость мышления.

Учеников поразило то, как с лица Орбилия, человека умного и тонкого, в присутствии комиссии в один миг сползло всякое выражение и с видом совершеннейшего солдафона он гонял их по отрывку в двадцать строк, воздерживаясь от обычных мудро-язвительных замечаний и спрашивая только, где цезура и как название того или иного тропа.

Благодаря принятым мерам предосторожности урок латыни сошел им с рук. Единственный вопрос у комиссии неожиданно вызвала самая невинная вещь - старый плащ Орбилия, в котором он ходил всегда.

- Ну что, в самом деле, за ребячество! Вы бы еще тогу надели, - с мягкой укоризной заметил лорд Бассет, подойдя в конце урока поблагодарить преподавателя.

- Я не могу носить тогу, не будучи гражданином Рима, - просто отвечал Орбилий.

Затем он по-военному лаконично отчитался перед Змейком о проделанной показухе и потребовал возместить ему в другое время пропавшие часы урока.

...Несмотря на неприязненное отношение к Змейку лично, Орбилий не мог избавиться от привычки беседовать с ним, зачастую подолгу и отнюдь не по инициативе Змейка. На недоуменные взгляды коллег он отвечал лишь, что для него истинное наслаждение поговорить время от времени по-латыни. Когда же однажды архивариус Хлодвиг с обидой воскликнул: " Можно подумать, что с нами - со мной или вот хотя бы с Мерлином, - нельзя поговорить по-латыни! " - Орбилий, вздыхая, ответил: " Видите ли, коллега: у вас у всех ученая, книжная латынь, а у Змейка - разговорная". Змейк с родной латынью первое время сильно беспокоил воображение Ллевелиса - было не совсем понятно, как латынь могла оказаться первым языком у человека, родившегося на добрую тысячу с лишком лет позднее распада империи, - но потом в школе начались такие события, что внимание Ллевелиса, и без того имевшее свойство быстро рассеиваться, больше не возвращалось к образу Змейка, лепечущего в детстве свои первые слова на мертвом языке.

* * *

В распоряжение Сюань-цзана была отдана башня Сновидений, которую он переименовал в башню Западных Облаков и каждый вечер посиживал у ее порога, то играя на цине, то прикладываясь к вину, которое он наливал из чайника с двумя носиками, извлеченного им из рукава. Те, кому удавалось побывать в рукавах Сюань-цзана, говорили, что там скрыт целый мир, что там видели дворцы со многими комнатами и сады с беседками. Нередко учитель разыгрывал сам с собой партию в облавные шашки. Однажды профессор Финтан увидел, как Сюань-цзан выкладывает шашку за шашкой, заинтересовался правилами этой игры, и вскоре их можно было видеть в сумерках сидящими друг напротив друга за доской девятнадцать на девятнадцать клеток. Они напоминали духов Южного и Северного Ковша, столь прекрасно описанных историком Гань Бао.

- Вы знаете, в чем отличие поэзии Семерых мудрецов бамбуковой рощи от поэзии Ли Бо и его современников? - говорил Сюань-цзан.

- Да? - медлительно отзывался Финтан, склонившись над доской.

- Ли Бо - настоящий классик. Вот вам пример. Можно себе представить, что Ли Бо почему-либо вдруг поставили где-нибудь памятник. Это странно, согласен, но это можно себе представить. А вот если попытаться поставить памятник кому-нибудь из Семерых мудрецов бамбуковой рощи, этот памятник непременно или сделает неприличный жест и убежит, или еще как-нибудь себя проявит, - к примеру, растает в воздухе.

- Да, понимаю, - говорил Финтан. - То же и в нашей поэзии: со временем все вырождается в классику.

* * *

-...С флейтой иду за луной, ветра ловлю полет,

В плаще травяном брожу возле озерных вод,

Всю жизнь в мечтах стремился больше всего

К тому из путей, что на Циюань ведет, -

сказал однажды в воздух Сюань-цзан, сидя на ступенях лестницы при входе в башню Сновидений. - Итак, вы не хотите учиться у меня, Афарви, и впечатление мое было ложно, не так ли? - продолжил он, улыбаясь.

- Я не знаю, уважаемый Сюань-цзан, - вежливо сказал Афарви, появляясь из-за дерева, где он прятался. - Я боюсь... разочаровать вас.

- Разве можно ручаться и знать, - сказал как ни в чем не бывало Сюань-цзан, - что под сводами каменных плит невозможно проход отыскать туда, где долина У-лин лежит?..

- А что такое долина У-лин?

- Затерянная долина, где живут отрезанные от мира старинные люди. Когда-то они бежали от Циньского переворота и укрылись в этой долине. Когда на них в последний раз случайно наткнулись, они ничего не знали о династии Хань, а уж о династиях Вэй и Цзинь и подавно. Но потом путь в эту долину был снова забыт навсегда, - известно только, что видели ее где-то в провинции Хунань.

- Я тоже ничего не знаю о династиях Вэй и Цзинь, - честно сказал Афарви.

- Не страшно, - отвечал Сюань-цзан, окинув Афарви взглядом..

- А что такое Циюань? - не сдержал любопытства Афарви. - Вы сказали: " Всю жизнь в мечтах стремился больше всего к тому из путей, что на Циюань ведет"?

- Местность, в которой одно время служил мелким чиновником Чжуан-цзы, - отвечал, смеясь, Сюань-цзан.

- А кто такой Чжуан-цзы? - спросил Афарви, подходя близко.

- О, это мудрец, который презирал службу и государственную карьеру и всему предпочитал то, что называется сяо яо ю.

- А что такое сяо яо ю? - Афарви сам не заметил, как приблизился к Сюань-цзану вплотную.

- " Странствовать, довольствуясь малым", - объяснил Сюань-цзан. - Вы задали столько вопросов, Афарви, - сказал он, смеясь, - что вам впору уже прямо поступать ко мне в учение. Учитель Цзэн говорил: " Когда благородный муж идет по дороге, по его виду сразу можно определить, есть ли у него отец и есть ли у него наставник. Тот, у кого нет отца, нет наставника, выглядит совершенно иначе".

Афарви ничего не сказал.

- Что-то давно нету писем с родины, - вздохнул Сюань-цзан, помолчав. - Как говорится, " уходит, проходит за годом год, а гуси все не летят".

- Какие гуси? - спросил Афарви.

- Почтовые.

- Так это ваши? - сказал Афарви.

- Что такое? - встревожился Сюань-цзан.

- А на башню к профессору Орбилию вчера прилетели два каких-то необыкновенных гуся. Таких никто и не видел никогда. С коричневыми спинками, а хвост...

- Это мои, - всплеснул руками Сюань-цзан, вставая и торопясь спуститься со ступеней. - Радость вашего покорного слуги сравнима только с радостью Гэн Цюй-бина, вновь встретившего прекрасную Цин-фэн после разлуки.

И Афарви мог бы даже подумать, что Сюань-цзан охвачен беспокойством любовного характера, если бы только смотрел на него не как на божество, а как-нибудь попроще.

* * *

- Сегодня днем мы посетили лекцию по палеонтологии, - задумчиво сообщил лорд Бассет-Бладхаунд, благосклонно кивая Змейку головой. В палеонтологию была переименована драконография. Сделал это Мак Кархи, и, честное слово, это было не худшее из того, что он сделал.

- Да, конечно, профессор чрезвычайно знающий, - продолжал буровить лорд. - И как это он описывал... и строение крыльев, и чешуйчатые лапы... у птеродактилей... словом, очень, очень красочно. Но помилуйте! Ведь по тому, что он говорит, создается такое впечатление, как будто все эти ящеры... существуют по сей день!..

- Ископаемые ящеры? - переспросил Змейк.

- Ну да! Скажите на милость, к чему сорок минут описывать, как можно защититься от атаки птеродактиля, имея при себе меч и щит?..

* * *

Круглый дом профессора Финтана, сложенный из плоских камней и крытый дерном, располагался между Западной и Северной четвертью и был органично встроен в разделяющую их стену. Дом был добротный, обомшелый, с колодцем в двадцати шагах. Перед домом сушились сети. В доме было семь входов, поэтому если профессор бывал в хорошем настроении, то из Западной в Северную четверть можно было попасть, не карабкаясь по десяти лестницам на единственный мост, а пройдя насквозь через дом Финтана.

Профессор Финтан был уже не в том возрасте, чтобы присутствие на уроке комиссии могло выбить его из колеи. Он приставил дверь к одному из семи входов с той стороны, откуда в тот день дул ветер, уселся на перевернутой корзине перед очагом, ученики расселись вокруг него на тюленьих шкурах, и профессор подбросил торфа в очаг.

- Если я спрошу вас о привычках огня, Крейри, дочь Бринхана, - начал Финтан обычный краткий опрос, - да будут ваши слова достаточно громки, чтобы их разобрали все.

После этого принесения дани вежливости Финтан больше не делал явных скидок на присутствие комиссии.

- Вышла одна женщина поздно вечером на задворки, - сказала Крейри погромче обычного, - и слышит разговор. Один голос говорит: " Плохо ко мне относятся в этом доме - никогда пеплом на ночь не прикроют, не укроют как следует. Уйду я отсюда". А другой отвечает: " Да и мне не лучше живется". Женщина молодая была, не разобрала, что это за голоса разговаривали. Только видит - выкатились за порог два шарика светящихся и покатились, подпрыгивая. В ту же ночь перекидным пламенем вся деревня сгорела. А это, значит, огонек просит, требует, чтобы к нему уважение было.

- Телери, дочь Тангвен! - сказал Финтан, одобрив ответ Крейри скупым кивком. - Как искать траву, которая любой засов открывает?

- Если охапку скошенного сена бросить в реку, все травы поплывут по течению, а эта одна - против. Тут ее и надо ловить. А то еще можно дождаться, когда еж выйдет из норки погулять, и закрыть ему вход в нору щепкой. Он побежит, разыщет эту траву, вернется, коснется щепки, она рассыплется, и тогда траву эту надо хватать и бежать три мили не оглядываясь.

- Очень точно сформулировано. Кто возьмется мне назвать вестников беды?

- Если в жаркий летний день поднимается вихрь, который гонит сухие листья, - это точно к несчастью, - с жаром сказал кто-то из угла.

- Когда кукушка трижды кукует - к несчастью..., - добавила Энид.

- Нет, это только когда на сухом дереве кукует, а так нет, - уточнила Шонед.

- Да нет, - перебил Афарви. - Когда просто кукует, это ничего, а вот если она три раза прокукует, а потом еще так, словно бы засмеется, так вот это к несчастью.

С комиссией начинало твориться что-то неладное. Ее как-то перекосило.

- Теперь вы, Двинвен. Что вы знаете о камнях? - ничего не замечая, спросил Финтан и плеснул себе пива.

- О священных камнях?

- Да нет, об обычных.

- Камень хоть и без корней, а растет. Но только те из камней растут, которых никто руками не трогал. Как до камня хоть пальцем дотронешься, так он уж больше и не растет. И в поле, и на меже камни уже не могут расти - они все перетроганные.

- Именно. Дилан, сын Гвейра, что мы знаем о происхождении песен?

- В океане есть такие рыбы - полулюди, полурыбы. Есть и мужчины, и женщины. По волосам можно понять, что мужчина. В старину рыбы эти из океана выплывали и учтиво так спрашивали, когда конец света. И как скажут им люди, что не скоро, они - бултых в воду! Очень ждут конца света. Ведь тогда они будут, как и все другие люди. И вот эти-то рыбы выдумали песни. От них и люди выучились петь.

- Наконец-то вы тоже начали работать, Дилан, а не повесничать. Финвен, дочь Киннуила, продолжите рассказ о морском дне.

- На дне моря тоже есть города, и деревни, и леса, - все, как на земле, только гораздо красивее. А правит морскими людьми морской король. Иногда он кого-нибудь из своих высылает наверх посмотреть. Тогда в ночь над океаном светят призрачные огни.

- Финвен, вам первый кусочек, - Финтан снял с очага длинный ивовый прут с нанизанными на него кусками мяса. Прут пошел по рукам, каждый снимал себе кусочек. Вскоре сзади послышалось шипение обжегшейся комиссии. - Клиддно, сын Морврана! Отчего нельзя тыкать пальцем в звезды на небе?

- Как только человек рождается, тотчас новая звезда зажигается, - задумчиво объяснил Клиддно. - И у каждого из нас на небе есть своя звезда. Если выйти в звездную ночь и начать показывать пальцем и гадать: " Может, эта моя? А может, та? ", - и так каких-нибудь десять-пятнадцать раз, то если ты укажешь при этом на свою звезду, то тотчас умрешь.

- В связи с этим другой вопрос. Горонви, что случается в ночь на седьмой день седьмой луны?

- Небо открывается, - отвечал Горонви. - Так прямо, как дверь, и открывается - скрип-скрип. А оттуда такой свет неземной! Люди останавливаются, шапки снимают. Страшный свет, очень красиво. А потом дзинь! - закрывается, вот как дверь захлопывается. И не видно уж больше ничего.

И Горонви, влюбленный в старую фоморскую манеру сказа, хлопнул себя по коленям и сплюнул в подтверждение достоверности своих слов. Тут встал один из членов комиссии, прервал урок, представился кембриджским профессором естествознания, поправил пенсне и гневно сказал::

- Это невероятно! Как можно сообщать такие сведения подросткам? Откуда такая безответственность? У них же искажены все понятия. Молодые люди! - трагически обратился он к сидевшим ближе всего Гвидиону с Ллевелисом. - Вы знакомы с элементарными естественнонаучными представлениями о мире?

- М-м... Мне кажется, да, - настороженно отвечал за двоих Гвидион.

- Как вы, в таком случае, можете слушать эту белиберду?! Камни растут! Небо открывается!!!...

- А какие, собственно, у вас возражения по существу? - спросил, помолчав, Финтан.

Ситуацию, как ни странно, разрешил заглянувший на крики Змейк. Он вошел через один из входов, к которым не была в то время приставлена дверь, отвел лорда Бассета и кембриджского профессора в сторону и отстраненным тоном сказал несколько никак не идущих к делу фраз: " Этнографический материал... малые народности... методика была представлена на конгрессе в Пензансе..."

Эта странная, вероятно, магическая речь неожиданно успокоила бурю. Члены комиссии подошли и извинились перед Финтаном. Ученики остались в восхищении и в твердой уверенности, что Змейк применил гипнотические способности, поскольку буквальные его слова не имели ни малейшего смысла. Дополнительно их укрепило в этом убеждении то, что когда Финтан, преодолевая неприязнь к Змейку, спросил его, что это за конгресс в Пензансе, Змейк изогнул одну бровь и без энтузиазма сообщил, что лично ему название Пензанс ни о чем не говорит.

* * *

На урок к Диону Хризостому все ввалились в радужном настроении, совершенно забыв про комиссию и предвкушая очередную встречу с любимым наставником. В тот день они уворовали у хлебопечек из кладовки хламиды, хитоны и пеплосы и переоделись, чтобы сделать Диону приятное. Обычно для уроков греческого никто не переодевался, эта одежда предназначалась для третьего курса, у которого шли по программе практические приложения истории древнего мира, но, увидев чистенькие, сложенные стопками хламиды, первокурсники не удержались. Радостной толпой, почти все босиком, они набились в класс и обнаружили, что комиссия уже заняла там лучшие места. Вдобавок один из членов комиссии, владеющий древнегреческим, зловещим шепотом переводил остальным все, что делалось на уроке.

Дион был на высоте. Глазом не моргнув, он назначил тему контроверсии: выстрел Эрота. Все засуетились, выделили из своей среды Эрота, Аполлона и Дафну. Керидвен, которой поручили роль Дафны, сразу застыла неподвижно и раскинула руки, всячески изображая, что она уже лавр, чтобы Дилан, сын Гвейра, бывший Аполлоном, не вздумал к ней приставать. Эротом назначили Клиддно. Дафну как женщину снабдили защитником. Судебная тяжба началась.

Вышел вперед Дилан, обратился к богам, смачно обосновал тему и пять минут на хорошем греческом осуждал Эрота, который, будучи сопляком, лезет в дела старших. Несколько человек он привлек в качестве свидетелей. Дион благосклонно кивал, иногда поправляя синтаксис, но не мысль.

Затем Клиддно выгораживал Эрота, упирая на то, что Аполлон первый стал насмехаться над ним и тыкать ему в нос своим превосходством в стрельбе из лука. Если смотреть на дело трезво, рассуждал Клиддно, Эрот не мог не принять вызов. К тому же Эроту приходится стрелять с утра до вечера просто по обязанности, так что он так или иначе вынужден был бы подстрелить Аполлона.

Затем перешли к истории с Дафной, которой пришлось превратиться в лавр, чтобы избавиться от ухаживаний ненавистного ей Аполлона. Самую большую бурю возмущения со стороны девочек вызвало даже не то, что Аполлон довел Дафну до превращения в дерево, а то, что он потом сорвал с нее веточку. Керидвен произнесла горячую речь, утверждая, что не имел он никакого права с нее ветки срывать. Защитник Дафны Эльвин и Дилан долгое время увлеченно и красочно спорили, можно ли сказать, что Аполлон сорвал с нее одеяния, и было ли это элементом одежды, и если было, то каким. При этом по примеру Диона каждый из агонистов прежде, чем начать свою речь, буквально выметал плиты зала полами своей хламиды, рассыпаясь в кинических рассуждениях о собственном ничтожестве. В конце концов не выдержала комиссия.