Глава VII. — Видишь вот этот кофе? — Конечно, вижу

— Видишь вот этот кофе?
— Конечно, вижу! Я его собирался выпить.
— А ты можешь мне объяснить, каков он на вкус?
— Что за идиотизм, — вздохнул я, — опять ты начинаешь…
— Так значит, не можешь? — перебил Джон.
— Не могу.
— То-то и оно. Ты же его не пробовал.
— Какая наблюдательность!
— Что ты знаешь о писателях, Глен?
— Ну, они пишут. Обычно пишут о том, на чем повернуты, что пережили. Вроде изливают свои мысли и чувства по какому-то поводу.
— Правильно. Вот я, к примеру, могу сказать тебе, что это за кофе, потому что я его попробовал. А ты — нет. Смекаешь?
За окном настал рассвет. Все окрасилось в бледные молочные оттенки. Из-за горизонта пробивалась верхушка солнца. Вокруг были пустые поля и темные пролески, по центру — дорога, у дороги — мы, в закусочной с нами — престарелая официантка, она бесшумно ютилась на стульчике и слушала еле уловимое среди густой тишины радио. За столиком я и брат, рядом — наши пожитки. Где-то там, словно уже в далеком прошлом, наш дом, в нем родители, в нем мать, которую мы оставили без объяснений. Сбежали — как преступники, на пустой дороге шли — как свободные.
— Я все понимаю. Я тебе как тормоз нужен. Чтобы крышу не снесло. Только какая мне польза от этого? — во мне вскипала злость, которую я всегда держал внутри, — ты всегда делал, что хотел, и не слушал меня! Плевать, что я думаю, что советую! Мои слова для тебя — пустое место! Мои поступки — смешны, я сам смешон! О да, я смешной, нелепый человек! Всего лишь потому, что я хочу сохранить что-то, а не разрушить, как ты.
— Да что ты несешь! Опять за старое! Отпусти прошлое! Ты больше не двенадцатилетний мальчик, пора выходить в жестокий мир! Пора увидеть его, а не прятаться под юбкой у мамочки! — он опять начал испепелять меня взглядом, но на этот раз я так просто не собирался сдаваться.
— Да что ты знаешь обо мне! Хоть раз ты вдумывался, чем я живу? Пока ты самовольничал, на мне весело клеймо идеального сына! Ты всерьез думаешь, что оно мне было в сладость? В отличие от тебя, я представляю, что такое реальный мир, поэтому, черт возьми, мне страшно! И я могу это признать, это не постыдно! Постыдно слепо следовать за своими сумасшедшими идеями, впадать в безумие какое-то, не думать о последствиях!
— Что ж, раз так, то уходи! Давай, чего же ты ждешь?? — он так противно и ядовито улыбнулся.
Я схватил свой рюкзак и вскочил. Мой разум затмевала долго копившаяся злоба. В одно мгновение оказался уже за дверью закусочной, там мое лицо обдул холодный утренний ветер. Сначала уверенно шел вперед, но вот через несколько шагов, мои ноги становились все скованнее, замедлились и вовсе замерли. И я сделал то, что не делал так давно, того, что мне так не хватало. Я просто упал на колени, на шершавый асфальт, и закричал. Так громко, словно все, что было во мне накопившегося, выходило через этот страшный крик. Я не плакал, нет, мои высушенные усталые глаза смотрели вперед, откуда мы пришли с братом. Там наш дом..наш?..мой?..чей же?
Подошел Джонатан, дал мне руку и поднял с асфальта. Молча, я поплелся за ним обратно в душную кафешку. Там мы оставили пять баксов пухлой даме в грязном фартуке и, взяв остальные вещи, вышли уже вдвоем — окончательно.

Глава VIII.

Солнце распалилось, воздух стоял густой. Птицы рассекали его острыми крыльями, словно разрезая напополам наш мир, как разрезает нож подтаявшее масло. У дороги показалась одинокая автобусная остановка, я достал из кармана телефон и посмотрел время — семь часов, отчим собирается вставать со своей скрипучей кровати, я называл его просто — Ларс, отцом — никогда. Вот он идет по деревянному полу прямиком в ванную, смотрит на свою опухшую физиономию, умывается. Ставит чайник и заходит в нашу с Джоном комнату. Чтобы разбудить. И что он видит? Пустые постели и полуголые шкафы, где-то там лежит листок, вырванный мной из записной книжки, на нем острым мелким подчерком написано: «Мама, прости нас». Я успел оставить это убогое прощание, вопреки запретам моего брата, потому как знал, что он не позволит связаться с ней по телефону. И сейчас это желание — вернуться в прошлое и объяснить ей все — оно пожирало меня. Лишь потому, что знал — даже если бы стоя перед своей матерью, я захотел все разъяснить, то не смог бы.
Сев в скоро прибывший автобус, мои глаза, наконец, осознали, что они глаза, и им положено уставать, если ты не спишь уже больше суток. Мы проехали с ветерком буквально минут двадцать вместе с несколькими людьми, смотревшими на нас, как на последних отбросов общества, правда, еще была одна старушка, которая, по-моему, вообще не соображала и иногда начинала в полудреме напевать что-то.
Как оказалось, обещанная квартира находилась на самой окраине города, то есть в месте, по виду не особо отличавшемся от нашего прежнего места жительства, однако подтверждением того, что это уже является территорией огромного мощного города, являлись множество мелких магазинов и закусочных почти на каждом углу; еще я заметил, что здесь довольно шумно, машин, действительно, было предостаточно, рядом с жилыми апартаментами находилась широкая дорога.
Мы начали подниматься по железной лестнице на третий этаж невзрачного здания. Салли, наверное, уже должна быть там. На дворе стоял двадцать первый век, а мой брат по-дикарски избегал сотовой связи.
Здесь, я думаю, нужно пояснить. Джонатан не любил телефоны. Он признавал только живое общение, и только редко мог воспользоваться мобильником, в отличие от компьютеров, которые могли дать ему всемирную паутину — место, в котором он мог найти все, что пожелает. Как-то раз, когда я уже засыпал, Джон сидел за ноутбуком (а шум от работы компьютера давно стал мне колыбельной, потому что мелкий пропадал весь день неизвестно где и только ночью тратил время на интернет), но тут внезапно стало очень тихо. Я присел на постели и вгляделся в угол нашей комнатушки. Там, у окна, на стуле полулежал мой брат, упершись лицом в деревянный стол. Когда он почувствовал, что я не сплю, то приподнял косматую голову и взглянул на меня с такой грустью, с которой больше никогда не смотрел.
— Что стряслось? — промямлил осипшим голосом я.
— Интернет, друг мой, — в этот момент он завязал лежащей рядом резинкой каштановую копну волос, — это так странно, что я так долго не мог понять, что же это…а теперь, наконец, понял. Сначала я думал, что это, в первую очередь, информация, но увидел там океан лжи. Потом мир узнал социальные сети, и я подумал, быть может, интернет — это общение, шанс связаться с человеком из любой точки мира, но потом увидел там столько гнева и тупости, что тут же отбросил эти мысли. Затем я рассмотрел интернет как деловую сферу, чтобы добывать деньги, чтобы прожить, но потом я увидел там обман и мошенничество. И вот, теперь я знаю, Глен, знаю, что такое интернет…
— Что же это, Джон?
— Это наш новый Бог. Мы сами выбрали его, как и всегда. Людям скучно, брат, людям нечего делать. Больше нет всепоглощающих воин, больше нет глобальных идей, открытий, человечеству просто негде проявлять себя, не осталось ничего великого, поэтому и божество великое никому не нужно, оно не понято и названо устарелым. Что я могу сказать против? Это ведь естественно. Общество, оно гниет, и ему нужен новый, гнилой Бог. Человек создан для того, чтобы решать историю этого мира, когда от его действий зависит своя или чужая жизнь, но все это ушло. Мы остались один на один со своими пороками, один на один со своими скупыми переживаниями. Поэтому мы создали место, где изливаем всего себя, посмотри же! Это сам господь по ту сторону экрана! Ты пишешь ему обо все, что видишь, ты молишься ему! Восхищаешься и не сможешь прожить без него и месяца! А если этот вездесущий Бог оставит своих детей, то они, покинутые, будут плакать, рыдать и проклинать себя. Создадут иконы, сохранят все, что с их Божеством связано, на коленях будут ползать…построят новые храмы. И через тысячи лет остатки этого культа будут невежам рассказывать про их могучего, всевидящего Бога, доказывая его существование уже новым, нашедшим в своей жизни очередного нового покровителя, что сетевая вера – единственно истинная.
Наступило жуткое молчание. В ту ночь я плохо спал. Все думал о том, что сказал Джон. А он просто взял и завалился на свою кровать и тут же заснул, словно не было этой жуткой речи, словно она не волнует его уже, после того, как он вылил весь этот поток мыслей прямо на мою голову. В этом был весь мой брат.
А тем временем мы уже стояли у двери с номером «33» и стучали в дверь к Салли.

Глава IX.

Салли оказалась довольно милой молодой девушкой. У нее были длинные, ухоженные каштановые волосы и тонкие гладкие, никогда не видевшие тяжелого труда, руки. Эта особа производила на меня какое-то странное впечатление, дело в том, что я редко видел таких девушек у себя в пригороде, все чаще встречались обыкновенные, ничем особенно и не примечательные, а сейчас передо мной стояла тонкая и высокая Салли, одетая в темно-синее платье. Но все это был лишь невинный обман, обман, присущий почти всем легкомысленным городским барышням. Я понял, что к чему, когда пригляделся к ней, к ее глуповатому взгляду, который пытался что-то вечно уловить, но не мог, по ее фальшивой улыбке, за которой было скрыто нечто вроде страха, смешанного с желанием как-то услужить. Поэтому я, откинув все чувства к ней, как к девушке, сделал серьезное внушительное лицо, сурово поздоровался и прошел в квартиру.
Решив первым делом осмотреться, я оставил Джонатана и Салли на кухне. Квартира была, действительно, замечательной, мне даже как-то не по себе стало, две просторные комнаты, обставленные красивой мебелью, плюс к этому всему еще и помещение вроде кладовой, где раньше, видимо, находилась гардеробная — и все это, вдруг так просто, станет нашим. Мое изнывающее тело само остановилось напротив огромной двухместной кровати, устеленной бардовым пастельным бельем. Я бы завалился на нее, забыв о всех нормах приличия, если бы в этот момент с кухни не послышался голос брата.
— Салли, позволь представить тебе моего старшего брата Глена, — Джон натянуто улыбнулся.
­ — Очень приятно познакомиться, Джонатан много рассказывал мне про вас, — она жестом пригласила меня присоединиться к ним.
Я подсел за стол и сделал заинтересованный вид. Но они все больше бездельно трепались, я знал, как брат не любит этих напрасных мусорных фраз, но ему приходилось играть милого человека, чтобы подстроиться под милого собеседника и добиться своего. Говорили и о том, как погода распалилась в последнее время, и о том, как Салли поживает, и о ее планах на будущее, в общем, я по большей степени молчал, не мешая брату использовать свое обаяние, разве что иногда поддакивал или одобрительно мычал.
Эта ситуация выглядела нелепо. Вот он я, сижу весь растрепанный и какой-то неопрятный после ночной дороги, с помятым лицом и красными впалыми глазами, стараясь выглядеть внушительно и заумно. А рядом Джон, человек, которого я знал сильным и несгибаемым, ненавязчиво хохотал вместе с глупой девушкой, комплексы которой позволяли пользоваться ей и ее финансами. Однако я видел то, чего не могла увидеть наивная Салли. Видел бешеное раздражение на искаженном улыбкой лице брата, порой он дергался ногой и нервно постукивал пальцами по коленям, тогда мне казалось, что он вот-вот сорвется и произойдет нечто ужасное, я бы никогда не позволил себе поднять даже свою, немощную, руку на девушку. Но Джонатан, к сожалению, придерживался противоположной позиции.
Из всех пустых слов, обмененных двумя собеседниками, можно было понять только то, что квартира, как и планировалось, достается нам на неопределенный срок, с учетом того, что Салли будет иногда забегать и проверять в каком состоянии ее жилье. Позже, стоя уже в дверях, она слащаво просила не пропадать, звонить ей и докладывать о том, как складывается их городская жизнь. Обняла Джона, мне сухо улыбнулась и ускакала вниз по лестнице. Я с грохотом закрыл железную дверь с автоматическим замком и со злой усмешкой сказал: «И где ты только таких находишь?»
На что мой брат не ответил, а только устало посмотрел себе под ноги.
Уже минут через десять мы спали как убитые, я по-королевски на двуспальной мягчайшей кровати, а Джон на раскладном диване в гостиной.
Так мы начали новую жизнь. Так, за одну ночь, бросили угнетающее прошлое ради манящих возможностей в будущем. Так все разом перевернулось с ног на голову.

Глава X.

В пятнадцать лет я понял, что не интересую противоположный пол. Тонкие хрупкие кости и тощее тельце не особо привлекало девушек, к сожалению, мало кому из них нравились и мои умственные способности, однако отношения у меня были.
Первый раз я влюбился летом, на каникулах, проводимых в лагере. Это был июнь, Джесс гуляла в маленьком пролеске рядом с нашими хижинами, она была с двумя подругами, которые, по моему мнению, совсем не подходили ей. В тот день я первый раз почувствовал к кому-то чувства, которые до сих пор не могу объяснить, которые всячески отрицаю, но противостоять им не могу.
Джесс была невысокой и полноватой, но очень милой на вид. Заплетая светлые волосы в толстую косу, она открывала свое округлое лицо, многие считали ее деревенской простушкой в белом платьице, но только я видел, как вдумчивы и печальны ее широкие глаза. Мы сошлись с ней как-то по-тихому, избегая поводов для грязных слухов. Как это бывает в первый раз, оба не знали, что делать с нашими чувствами, много ходили по лесным тропинкам и молчали, я узнал, что у Джесс нет матери, и она живет с отцом, который постоянно пьет. Я чувствовал безграничную боль, смотря на ее маленькие ручки, понимая, что меня с ней связывает только жалость. В тот же момент я понял, что она открылась мне только потому, что я выгляжу как человек слабый и неспособный причинить боль. Поцеловал ее округлое плечо и ушел, ничего не объяснив, но, думаю, она и так все поняла.
Позже, когда мне было семнадцать, только поступив в авиационный, ко мне пришло чувство серьезнее и тяжелее. Я стал выше и шире в плечах, однако все еще комплексовал из-за своего внешнего вида и еще сильнее пытался компенсировать отсутствие мужественности развитым интеллектом. В коридоре нашего института я увидел Габриель. Высокая, больная на вид, бледная девушка, хрупкостью превзошедшая меня, бросилась мне в глаза. Она красила губы синим цветом и носила ботинки на высокой подошве, черные волосы подстригала коротко, под мальчика, но и при этом была очень женственной. Габби одевалась в нежные платья теплых тонов и казалась не от мира всего. Эта девушка хотела проектировать модели ракет дальнего действия. Вы понимаете, как быстро я был готов отдать ей всего себя? Но ей, конечно же, это не было нужно. Как-то раз она дала мне шанс, но упустив его, мной была навсегда потеряна возможность на взаимные чувства.
Дальше произошло то, что сблизило нас с Джоном сильнее, чем полукровное родство. Вышло так, что Габриель стало весьма скучно и в один прекрасный день, она напросилась ко мне в гости. Я был удивлен. Но отказать ей не смог, и в сердце снова заныло. Так было с неделю – две. Мы собирались вместе, и, казалось, начали находить общие интересы. Но ослепленный, я не мог видеть, что она смотрит на меня только как на понимающего собеседника, никак более. Снова начал проводить ночи в праздных мечтаниях о нашем с ней будущем, думал, если не торопиться, то все произойдет само. Потом решил, что она, возможно, совсем наоборот ­ — ждет от меня действий. Метался и не понимал ее совершенно. Как-то с утра, в первых числах декабря, я проснулся от стука в дверь. Дома никого не было, родители уехали, уже и не помню куда, а Джон, видимо, пропадал где-то с самой ночи.
На пороге стояла Габриель. Бледная с пунцовыми щеками и носом, тогда я понял, что больше не могу держать в себе чувства. Кинувшись на колени, я обнял ее озябшие тощие ноги и пообещал всего себя, только если она позволит быть рядом и любить.
Она сказала: «Да».
Так продолжалось недолго. Габби позволяла обнимать, целовать ее. Позволяла быть с ней в постели, дарить все свое тепло, оставаясь опустевшим после. Но сколько жестокости и холодности было во всем ее существе, в жестких руках, который трепали, а не гладили мою усталую голову, сколько небрежности по отношению ко мне, сколько, порой, эгоизма и нахальства. Винить ее — я не смел.
Моя сладкая мука закончилась, когда Габриель впервые увидела Джона. Тогда мелкому шел пятнадцатый год, это был период его самых диких поступков, он вечно влезал в потасовки и ломал руки дворовым мальчишкам, проверяя прочность человеческих костей, он тогда говорил: «Они ничтожны и слабы духом, поэтому все их внутренности ничтожны. Мои же кости не сможет сломать никто. Я сильнее». Джонатан уже в таком раннем возрасте считал женщин — слабым и низшим сортом людей.
«Они только и могут, что позволять собой пользоваться, получая наслаждение от этого унижения» — Кричал он.
Габби сразу переменилась. С отвращением отпихивла мои руки, старалась занять меня чем-нибудь, чтобы остаться наедине с Джоном. Это было ужасно, но ужаснее то, что я не мог ничего сделать, совершенно ничего. Поэтому брат все сделал за меня.
Произошла неприятная сцена. Заваривая чай для Габриель, с кухни я услышал гулкий удар чего-то о пол, а потом всхлипы и рыдания. Бросив все, прибежал в комнату и увидел ее сидящей на полу с опухшей щекой, она была такой ничтожной, что внутри закололо. А рядом стоял с искаженным лицом Джон.
— Что здесь произошло?! — заорал я в гневе.
— Убери отсюда эту шмару!
— Как ты ее называешь?! Заткнись, идиот! Ты всегда все разрушал! Ты испортил мне всю жизнь!
— Послушай меня, Глен, — он ткнул пальцем мне в грудь, — ты привел эту подлую тварь к нам в дом, прислуживаешь ей, выглядишь убого и нелепо! И при этом не замечаешь, какая же она тварь! А она такая, Глен, такая! Она вешается мне на шею, считая, что хоть как-то интересует меня! Убожество, — он насмешливо кивнул в ее сторону, — пойми, брат, никогда бы я не променял тебя на вот такое бессовестное существо.
Горькие слезы навернулись на мои глаза. Я, наконец, осознал, насколько глуп был. Насколько заболел этой чумой и готов был ненавидеть весь мир, только бы получать тощее, холодное тело этой девушки. Это больно. Осознавать, что ты вызываешь только жалость и отвращение. Что ты уродлив. И никому не нужно то, что ты можешь дать.
Так закончилась история самой сильной моей привязанности. После этого, я скептически относился к женщинам. Если Джон их презирал, то я их боялся, боялся не глупым неизвестным страхом, а страхом прошлого, уже пережитого.

Глава XI.

В скором времени нам все-таки удалось повидаться с родителями, но это отдельная история. Мы совсем не ожидали, что эта встреча произойдет так скоро, Джон же вообще надеялся, что она никогда не состоится.
Потихоньку я и мой брат начали обустраиваться в квартире, доставшейся нам слишком просто. Она мне очень нравилась, не загроможденная и темная, обстановка по душе: широкое окно на всю стену можно было в любой момент зашторить, большая кованая кровать, дубовый стол и еще немного мебели; также в громоздком шкафу осталось пара-тройка платьев, которые Салли зачем-то оставила здесь. Джонатан обжился в гостиной, которая имела выход на небольшой балкончик.
За неделю проживания на нашей кухне появилось простенькое радио и большой запас кофе и чая, без которого я не представлял свою жизнь. Дом находился на Мейпл-стрит. Джонатан опять начал пропадать, он сказал, что ему нужно найти знакомых, дать о себе знать и расспросить их о том, где здесь можно устроиться на работу. Я же ненадолго взбодрился, город внушал надежды, я быстро привык к шуму дороги по ночам, и он стал моим спутником. Все больше я занимался устройством дома, ходил по магазинчикам и покупал разную мелочь.
Как-то раз, зайдя в книжный, который был книжным полноценным, двухэтажным, не то, что у нас в пригороде, случайно наткнулся на Габби. Она, к счастью, не заметила меня среди стеллажей. Тогда меня как током ударило, сразу вспомнил все наши зимние встречи, ее платьица и чертежи ракет. Она прогуливалась у отдела научной публицистики и выглядела довольно измученной. Что она могла здесь забыть? Но подходить я не стал. Не видел смысла. Стоял как последний трус в углу и между полками разглядывал ее новый цвет помады. Теперь она красила губы красным. Что же с ней стряслось?
Джонатан пропадал три дня, и вот, когда я уже начал всерьез волноваться, то проснувшись одним утром, обнаружил его спящим на диване. Мой острый нюх за версту учуял запах тяжелейшего перегара, смешанного с сигаретной вонью. Выглядел мелкий ничуть не лучше. Сальные волосы, обмазанные кое-где не то грязью, не то какой-то краской, прилипали из-за жары к масленому, припухшему лицу. Майка и джинсы затертые, все измятые, в каких-то разводах и порезах.
— Доброе утро! — бодро сказал я, нависнув тенью над ним, на что Джонатан приоткрыл заплывший глаз и нудно завыл, — и где тебя носило? Вот так откинешься где-нибудь под забором, а под каким — знать никто не знает. Кофе будешь?
— Да, — просипел мелкий и лениво потянулся.
Август подходил к концу, а это значило, что надвигался день рождения Джона. Но я не имел понятия, что можно подарить такому дикому подростку, как он.
— Я достал тебе новую симку, старую выкинешь — выполз на кухню вслед за мной брат, — если захочешь увидеть отца с матерью, то подними свой зад и езжай домой, может, тогда попробуешь объяснить им, что происходит и почему, это будет разумнее, чем распускать сопли по телефону.
Я даже удивился, услышав от Джона открытый толчок к действию. Но тут же понял, что сделано это было специально. Как подло с его стороны, знать, что ничего объяснить я не смогу. А значит и ехать смысла нету. Заваренный кофе наполнил своим густым ароматом нашу кухню.
— Где был эти три дня?
— Да где только не был, знаешь, я так есть хочу, — он быстро сгонял до холодильника и вернулся к столу с хлебом и колбасой, — проведал знакомых, ну тут и понеслась, ты же знаешь, там, где выпивка, оттуда меня силой не утащишь. Все началось дома у Сида, возможно, ты помнишь его, как-то раз я приводил ночевать этого дурака к нам, ну, он еще такой косой немного, роста маленького, зато голос басом и рожа суровая. В общем, у него тут сестра живет старшая, они у себя народ и собирали.
— Как ты их всех запоминаешь? — усмехнулся я.
— Сам поражаюсь. Короче, подъехали еще какие-то тела, но я даже не вдумывался, что это за люди, потому на вид — никакого интереса не вызывают совершенно. В большинстве своем соплячки расфуфыренные. Главное — я выяснил у Сида, что его сестра, Эрика, держит небольшой книжный. Так что, думаю, с твоей подработкой мы мучиться долго не будем, место козырное, учитывая, что находится всего в двух кварталах отсюда.
— Работать что ли буду? — пробубнил я, потому как вообще не представлял себя работающим.
— А кушать то мы будем? — с набитым пережеванным хлебом ртом рявкнул Джонатан, — моих денег надолго не хватит. Да и Салли я трясти каждый месяц не собираюсь, мы и так тут на птичьих правах, братец!
— А что было дальше то?
— О-о-о..а дальше началось такое…

Глава XIII.

— Поторчав у Сида и изрядно выпив, я решил, что пора бы поспать, потому что спать я хотел ужасно, — продолжал Джон, — самым разумным, что я смог придумать, было завалиться на какой-то матрас в углу. Понимаешь, народу там было предостаточно, и многие тоже повалились кто где. На этой же вписке был один мой косвенный знакомый — Эдд. Он торгует китайским чаем. Эдд лежал рядом на полу и ковырял в носу, когда я пытался уснуть. Но это было нереально даже для меня. Мало того что шумно, а еще и бабы пристают всякие. Я ж еще и пьяный, а когда пьяный, то весьма буйный. Ну ты знаешь. Так что не выдержав и наорав на какую-то шлюху с обвисшей жопой, получил подзатыльник от Эдда, тусющегося рядом и вытиравшего козявки о пол.
— Что за Эдд…
— Да ты дослушай, — перебил он, — Эдд похоже был обдолбанный своим чаем, который, видимо, сует в жопу, или не знаю, все очень сложно у этих наркоманов. Но главное, что он предложил поехать к одному его знакомому, у которого «отвечаю, пиздец спокойно». Дело клонилось уже под утро. Народ начал рассасываться и засыпать полуголыми кучками. Мы с Эддом тихо свалили, только попрощались с Сидом, и я пообещал еще связаться с ним.
— Джон, вечно ты связываешься не с теми людьми.
— А ты я смотрю у нас главный знаток по части тех людей, с которыми стоит общаться. Так вот, идем мы, значит, с Эддом по рассветающему городку, между сонных домов и мигающих вывесок. Круто, красиво. Только тогда я сразу не понял, что спутник мой — голубее голубого.
На этом моменте я заржал, представив своего волосатого сального брата в обнимку с каким-то обдолбанным продавцом китайского чая и смотрящим на восходящее солнце. Джон тоже оскалил свои зубы, и я почуял зловонную волну, стремящуюся прямо в мои ноздри.
— Джон, вот блядство, почисти зубы, — скривил я физиономию, — воняет как у коня из жопы.
— Очень смешно. Но не смешнее, чем то, что было со мной дальше, — брат поджал одну ногу под другую, — дошли мы до какой-то обыкновенной высотки, стоящей рядом с точно такими же. В квартире меня ждали вещи еще страннее. Меня познакомили с Арчи и его матерью, да, Глен, с матерью, — уточнил он, увидев мой недоумевающий взгляд, — как мне потом рассказали, Арчи недавно просил долбить наркотики, потому что у него сели почки, а вот его мать неплохо проводила время с Эддом, раскуривая косяки.
— Косяки? Ахахаха, курящие мамашки?
— Ну я сам офигел, понимаешь? Тем более, что это не конец. Я сидел там и смотрел на Эдда и мамашу Арчи, которые раскуривали травку до того момента, пока они не предложили мне присоединится к ним. Ну тогда я и психанул. Как ураган просто, вынес им башню, ну так казалось мне…знаешь, все что я попытался объяснить, казалось этим людям пустыми словами. Они отвечали так: да ты такой же как все, считаешь, что трава вредна, что от нее только хуже, тебе вдолбило это общество и бла-бла-бла. Черт возьми, эти недоноски думали, что могут оскорблять меня. Притом, что они знали обо мне? Эти никчемные, ленивые недоумки говорили мне о состоянии нирваны, о просветлении. А на деле — это просто ебаный продавец китайского чая, не бравший в руки книгу лет с семи и женщина, которая позволила своему сыну в восемнадцать лет посадить почки. В общем, я ушел с таким чувством, будто мне насрали в душу. Причем насрал не просто кто-то, а никчемные из никчемных.
Наступило недолгое молчание. Я подлил Джону еще кофе, а себе достал молоко из холодильника. Все его истории вечно казались мне какой-то выдумкой, но я знал, что брат никогда не врет мне. Но как я мог ощутить реальность таких бурных событий, если сам я тихий и огороженный от таких вещей собственным страхом перед людьми?
— А где ты пропадал еще полтора дня?
— Пытался отнести кое-какие свои работы в местную газету и еще в пару журналов.
— И как?
— Обещали написать на мыло или позвонить, как прочтут.
— А про что рассказы? Ты никогда не давал мне их читать, Джон. Признайся, ты пишешь про меня? — усмехнулся я.
— Нет, про мертвую псину в лучах августовского солнца, — помрачнел брат.
— Черт, тебя ведь не напечатают с такими загрузами.
— Знаю, Глен, знаю..а еще я ночевал у Эдда. Проснувшись посреди ночи, мне стало ясно — этот конченный наркоман лезет ко мне в штаны. Поэтому я вдарил ему промеж глаз и понесся домой как очумелый. Я боюсь всего этого дела. Я мужик! — плюясь во все стороны, рявкнул он.
— Оу.. — только смог выдавить я, ни разу даже не видевший геев у себя в захолустье.
— Пока бежал по ночному городу, меня сбила машина, точнее я сбил ее, в общем, я жив, только извозился в каком-то дерьме, а у тачки все стекло передовое всмятку, — Джон вскочил со стула, — я варвар!!! Я бессмертен, — заорал он и побежал в ванную.
Мой брат был варваром.

Глава XIV.

Я шел по узкой знакомой тропе. В ночных сумерках пахло летом. Мне казалось, я чуял столько запахов, что мой мозг может разорваться от огромного количества ассоциаций с каждым из них. Вот цветут ромашки, раньше я не мог их почувствовать, теперь я знаю, что они пропитаны свежестью, за кустом горьких волчьих ягод спит бродяжная псина, источая запах намокшей шерсти. Недавно шел дождь — это я тоже могу учуять — поэтому белье, которое развесила моя мать в нашем дворе, распространяло запах стирального порошка.
Я плетусь домой, усталый, ощущая странную тяжесть на своем теле, словно меня укутали во что-то слишком теплое для этого времени суток, или слишком колкое, раздражающее меня, эта тяжесть, которую я хочу скинуть.
Я подхожу к нашему обветшалому одноэтажному домику. Калитка открыта, я вижу влажные следы чьих-то мощных лап на примятой траве. Окно, которое открывает взор в кухню, растворено, блеклая тощая занавеска колышется от редких дуновений ветра.
В доме моя мать, я могу слышать, как она дышит, сидя на сыром деревянном стуле. Она не двигается. Все пропитано сыростью. Я пытаюсь открыть дверь, но понимаю, что лишен человеческих рук. Озираюсь вокруг, сквозь странный густой воздух я смотрю на огромную белую луну, заглядывающую во все уголки нашего мира. Мир огромен, я чувствую это всеми своими чувствами, сколько бы их у меня не было. Словно этот покосившийся домик, утонувший в сырой зелени, центр вселенной, а четыре дороги, отходящие от него, ведут своих путником бесконечно долго.
Я открываю скрипучую дверь носом, придерживая ее боком, я замираю. Передо мной коридор, ему нет конца, где-то там, в его темной дали, я знаю, сидит на хрупком стуле моя мать и не двигается. Краем уха понимаю — в спальне, что всегда была слева, лежит на кровати мой отчим, полунакрытый шерстяным пледом и назойливо напевающий какую-то мелодию. Он нарушает мою прекрасную тишину.
Справа — моя комната. Она же комната Джона. Мой брат там. Сначала я сомневаюсь, я слышу тяжелое хриплое сопение, еще тяжелее, чем ноша на моих плечах, но потом убеждаюсь — это мой брат. Просто знаю.
Я стою в дверях, подбочив собой невесомую дверь, я могу пойти только в одну сторону. Только к одному из моей семьи. Могу свернуть налево, зайти к отчиму и заткнуть его назойливую песню, похожую на брюзжание. Могу идти в темный прикухонный слепой и глухой коридор, чтобы разговорить свою мать. А могу свернуть направо и увидеть брата. Почему он так тяжко дышит? Почему так хрипит его дыхание? Вырывается болезненно, медленно.
Я оставляю отчима и мать. Дверь тихо закрывается за моей спиной. Остался шаг. Вот он.
Я вижу огромного льва, шея его, поросшая густой сухой гривой пробита стрелой. Он склонен до пола, с острого наконечника, выходящего из гортани, капает густая липкая кровь, капает беззвучно. Лев поражен. И все что он может, все на что он способен, это лежать, скорчившись на деревянных половицах ветхого дома и истекать кровью. Он поднимает свою морду на меня, глаза, которые смотрят в мои глаза, слишком огромны, слишком сильны, чтобы закрыться навеки.
Наша комната, такая пустая и чужая. Ты не можешь умереть здесь, ты не можешь так уйти из жизни. Ты же лев, и силе твоей нет предела. Ты бессмертен, слишком огромен для такой мелочи.
— Поднимись! — кричу я не своим голосом. я больше вою, чем говорю членораздельно, — поднимись и сражайся!
Но в ответ слышно лишь сиплый кашель. Бурлящая в горле кровь льется из полуоткрытого рта. Он что-то хочет сказать, я вижу, я знаю. Я подхожу ближе.
— Кто сделал это с тобой? Кто?!
Он только подползает ближе ко мне и кивает полумертвой мордой вбок. Я поворачиваюсь и вижу. Вижу его врага, вижу, кто погубил такую мощь. Вижу старое зеркало, а в нем отражение мощного песочного цвета льва, истекающего кровью. А рядом маленького волчонка. Иссиня-пепельного, сумрак сгустился над нами, лев доживал последние минуты, из моих щенячьих глаз хлынули тяжелые капли. Тьма поедала все вокруг.

— Проснись, Глен! Мы должны кое-куда пойти, — толкнул меня в плечо Джон, — собирайся скорее! Это будет интересно!
Мое тощее тело лежало в постели, укутанное теплым пледом. Длинноволосый брат тяжело прохаживался по комнате в ожидании чего-то стоящего. Его дыхание было полно жажды жизни. А ноздри раздувались, выпуская воздух на волю. Мой брат был живее всех живых.

Глава XV.

— Куда идти? Зачем идти? Который час вообще? — пытался выяснить я, натягивая джинсы.
Джон с довольным видом в темноте соседней комнаты собирал какие-то вещи к себе в рюкзак. Мне казалось, что прошло не больше минуты, с того момента как я заснул, и тут сразу же подорвали мой сонный мир. Естественно, я был раздражен.
— Час ночи, идем на поджог, — спокойно ответил Джон.
— Что?? Какой поджог? Слушай, обычно ты не втягиваешь меня в свои шальные дела. Тем более, мы в городе, здесь тебе следовало унять свое шутовство, у нас могут быть большие проблемы. Тебя заметут, а что если родители узнают? А если Салли услышит об этом? Мы лишимся квартиры. Начни думать о последствиях, — умоляющим голосом закончил я. Хотя с самого начала эта речь подразумевала приказной тон.
— Твою мать! — чертыхнулся брат через всю комнату, — сколько тебе лет, Глен?? Сорок? Ты превращаешься в моего отца! Посмотри на себя. Я не повел бы тебя, не убедившись в том, что все пройдет как по маслу, я же знаю, как ты будешь брюзжать! Я хочу в жизнь тебя вывести. Тем более, там, куда мы направляемся, будет один человек, встреча с которым, я думаю, будет тебе интересна, — Джон накинул сверх потертой майки огромный свитер с заплатками на локтях и напялил черную кепку козырьком назад.
— Что за человек? — током ударило меня. Я перебирал в голове всех своих немногих знакомых и гадал, кого можно занести в список возможных участников подозрительного и непонятного поджога.
— Ну ты собираешься? Иначе я уйду без тебя, — напяливал ботинки брат.
— Там будет Габриэль? — мертвенным голосом спросил я.
— В точку.
— Тогда я не могу пойти. Что за бред? Что ей там делать? Что ей нужно от меня?
— Слушай, собирайся, мне откуда знать? Я не особо трепался с этой твоей девкой.
— Она же не моя, — тем временем я уже одел толстовку, — как ты вообще с ней пересекся? Почему не сказал??
— Оставил сладкое на потом, — скрестил руки на груди Джон.
— Очень смешно.
Я был готов. Посмотрелся в зеркало, понял, что выгляжу весьма болезненно и не произвожу такого эффекта, как мой брат. Почему у него никогда не было девушки? Может, он просто не говорил мне? Я уверен, у него их были кучи...
Мы вышли на ночную улицу, поедавшую горящие вывески своей темнотой. Все еще слонялись машины по широкой дороге рядом с нашим домом. То и дело встречались люди, все больше пьяные или группки шумной молодежи.
— Так куда именно мы идем? — начал издалека я.
— Здесь есть такой замечательный район, он называется " долина крестов". Это что-то вроде сборища протестантских церквушек. Самый спокойный район, понимаешь? Туда полиции добираться не меньше получаса, плюс к тому, мост, который является наибыстрой дорогой до этого места, сейчас перекрыт. В нашем распоряжений сорок минут минимум до появления " голубых человечков" (Джон всегда называл полицейских именно так, это прозвище осталось у него с детства, когда впервые увидев уполномоченных, он выкрикнул именно это).
— Стоп, ты серьезно хочешь поджечь церковь? — почесал я затылок.
— Не один конечно. У церкви под названием " Крепость" нас будут ждать Крис, Сид, Мур, возможно Эдд, ну и Габриэль, — сказав ее имя последним, он приложил указательный и средней палец к губам и высунул язык между ними.
Мы оба заржали, я отвесил брату поджопник и побежал вперед, на что он с криками " каюк тебе, маменкин сынок" погнался следом. Пока я мчался по пустынному тротуару, то понял, что никогда не видел столько ночных огней, столько высотных домов и кипящей жизни в их горящих окошках. Тем временем Джон догнал меня и влепил со всей дури щелбанище по моему затылку. Мы отдышались и продолжили путь.
— Так зачем я сдался Габриэль? — наконец задал самый желанный вопрос я. И тут же поймал себя на мысли, что полгода назад клялся самому себе, что выкинул эту девушку из головы.
— Она нашла меня через Эдда. Они оказались знакомы. В тот день, когда я ночевал у этого чифирника, ему позвонила твоя Габби. Просто спросить как дела и тому подобное. Женщины ведь такие. Ну Эдд и сказал, что тусует с Джоном Беккером, а мое имя давно у всех на слуху, ни с кем не спутают. Так вот, эта настырная особа приперлась таки к Эдду, сказала мне, что видела тебя недавно в книжном магазине, но не решилась подойти. И еще слезно умоляла меня устроить ей встречу с тобой. В общем, приставучая баба. Я сразу ответил ей, что сватом работать не собираюсь, и что если она хочет, пусть приходит на поджог, заранее предупредив, что это вечеринка для мальчиков, — улыбнулся Джон.
— С чего ты изменил свое отношение к ней?
— Я не менял. Просто дал ей шанс. У нее все на роже написано было. Опять распустите с ней свои любовные сопли. Только проблем наберешься лишних. Следи за ней. Я серьезно говорю. По ней же сразу понятно, что она больная. Больная женским " не знаю чего хочу".
— Будто ты знаешь, чего хочешь, — помрачнел я.
— Знаю, я хочу быть писателем.
Наступило молчание, и мы шли, погруженные каждый в свои мысли. Я думал о Габриэль. О том, что так долго я обманывал самого себя, когда считал, что эта девушка забыта. А может, я просто сентиментальный дурак, который не хочет отпускать прошлое. Скорее последнее, потому Джон говорил мне, что я именно такой.
— Там же будет Эдд, — вспомнил я.
— Угу.
— Он же гей.
— Знаю. Как бы ничего дурного не вышло.
Мой брат ненавидел геев. Иногда мне казалось, что он просто ненавидит все, что каким-то образом связано с сексом. Может, мой брат девственник?