Еще раз о «правиле Тацита»: советский пример

А потому – третий пример – СССР. «Холодная война» была, помимо прочего, в значительной степени психоисторической, психоментальной войной, о чем с самого начала заявил, например, Аллен Даллес, культурно-психологической войной двух систем. На волне экономических успехов послевоенного восстановления, освоения космоса и обеспечения примерного паритета в вооружениях, советское руководство уверилось в возможности переиграть Запад, капитализм «на его поле», т.е. в сфере экономики. Тем более, что в решениях ХХ съезда КПСС (1956) заявлялось о смещении мировой борьбы классов и систем в область экономики и идеологии. Да что советское руководство с его «мы вам похороним», многие западные политики и интеллектуалы в 1950-х – начале 1960-х годов были убеждены, что СССР выигрывает экономическое соревнование. И не только экономическое. Л. Дехийо – автор работы «Хрупкий баланс: Четыре столетия борьбы за власть в Европе» (1962) с тревогой писал, что в середине ХХ в. техника, ранее всегда улыбавшаяся морским державам, теперь оказалась на стороне державы континентальной – СССР: «В то время, как Россия все крепче сжимала меч, англоязычные народы выпустили свой из рук». Разумеется, это не так: меч как был в руках англосаксов, так и остался. Другое дело, что не менее мощный меч выковал и СССР. Достижение Советским Союзом на рубеже 1960–1970-х годов примерного паритета вооружений с США настолько встревожили руководство этой страны, что оно вынуждено было пойти на детант. И было от чего встревожиться уже в 1957 г. С момента запуска советского спутника – подобного продукта создания межконтинентальных баллистических ракет, США впервые в своей истории утратили чувство безопасности: их территория (два океана, отделяющие ее от Евразии) перестала играть роль эффективной преграды для нанесения удара. С этим страхом Америка прожила три десятилетия, и ясно, как должен быть благодарен Западу вообще и Штаты в особенности Горбачёву, который своим односторонним разоружением (как сказал бы П. Милюков, «глупость или измена?»), сломавшим меч, а затем и щит СССР, избавил Запад от страха перед возможностью массированного ядерного возмездия и навечно вошел в историю как спаситель Запада, его потаковник.

В 1957–1972 гг. СССР лидировал в космической гонке (612 запусков против 537 американских за этот период), сокращал разрыв в показателях по самым убойным видам вооружений. Так, по данным SIPRI (Stockholm International Peace Research Institute) в 1970 г. у США было 512 бомбардировщиков дальнего действия, у СССР – 156; у США – 656 ракет, запускаемых с подводных лодок, у СССР – 248, у США – 4000 ядерных боеголовок, у СССР – 1800. Ясно, что количественно перевес на стороне США, однако качественно советского потенциала хватало заподлицо, чтобы стереть США с лица земли. Тем более, что у СССР было 1487 межконтинентальных баллистических ракет против 1054 американских – советский ответ бомбардировщикам и подлодкам.

СССР стремительно нагонял США и по военным расходам. Вот данные из ежегодника 1981 г., опубликованного SIPRI.

Военные расходы в постоянных ценах

(в млрд. долл., 1978 г.)

Эта таблица красноречиво свидетельствует о нескольких вещах. Во-первых, с 1965 по 1975 гг. СССР практически сравнялся по военным расходам с США, догнал их; во-вторых, разрыв между Варшавским договором и НАТО тоже сократился, но не так значительно – с 3 раз до примерно 1, 8 раза; в-третьих, разрыв этот сокращался за счет рывка СССР; страны Варшавского договора (без СССР) вносили значительно меньший вклад в общую копилку, чем союзники США по НАТО – в их (на 1965 г. 60, 9 млрд. долл. против 5, 4 млрд; на 1970 г. – 63, 1 млрд. долл. против 8, 3 млрд; на 1975 г. – 83, 7 млрд. долл. против 10, 5 млрд.).

Экономические и военные достижения СССР на рубеже 1960–1970-х годов способствовали тому, что советское руководство и его референтура (“красненькие” и “зелененькие” по терминологии Э.Неизвестного) поверили в близость общей победы над Западом по его собственным показателям. В результате с 1960-х годов в анализе и оценке развития страны (и мира) советские администраторы и экономисты начали делать все больший акцент на экономические методы и проблемы, начали применять к советской (антикапиталистической) системе терминологию, научный аппарат, отражающие реалии капиталистической системы, ее экономики, заведомо неадекватные для понимания и планирования экономики СССР. Так постепенно советские правящие группы и слой их советников, consigliori начали принимать язык главного противника, что объективно создавало предпосылки самой серьезной капитуляции – духовной, ценностной, интеллектуальной. Это была первая серьезная и, как оказалось впоследствии, главная, определяющая победа Запада в «холодной войне».

В значительной степени это было обусловлено процессами, происходившими в советском обществе, прежде всего в его господствующих группах, которые все больше превращались в слой-для-себя, чьи материально-экономические интересы стремительно росли, обгоняя возможности системы работ исторического коммунизма удовлетворять их. Появление в новой Программе партии (принята в октябре 1961 г. на XXII съезде КПСС) тезиса о том, что одна из главных задач КПСС – удовлетворение растущих материальных потребностей советских людей отражала прежде всего экономизацию-материализацию господствующих групп советского общества и в то же время была своеобразным «троянским конем». Теперь успехи системы, успехи власти, КПСС, а следовательно, оценка их деятельности ставились в зависимость от экономических факторов, что противоречило самой природе системного антикапитализма и представляло собой ловушку – системную, политэкономическую и в то же время психоисторическую, идеологическую.

Коммунизм начинал оценивать себя, свое развитие, свои успехи по капиталистической шкале. Если учесть, что за коммунизмом стоял евразийский, экстенсивно-пространственный по преимуществу тип развития, а за капитализмом – североатлантический интенсивно-временнó й, то указанный выше сдвиг означал, помимо прочего, переход к измерению и оценке преимущественно пространственного развития по временнó й шкале. Ясно, что ничего хорошего в перспективе это не сулило.

С.В. Попов, автор замечательной книги об организации хозяйства в России совершенно прав, когда пишет, что замещение своих реалий чуждыми этим реалиям понятиями – катастрофа. " А начала эта катастрофа готовиться с того момента, когда на всех заводах и учреждениях были введены должности экономистов". Для этого, развивает свои мысли С.В. Попов, преподаватели, ученые степени, академические институты и ученые советы, которые начали плодить специалистов по " социалистической экономике" (которая на самом деле носит неэкономический характер), не знающие ни западного общества, ни своего и строящие понимание этого последнего на основе неадекватных ему понятий и теорий; именно эти люди – " экономисты" из " коммунистов" – и оказались " теоретиками" и " практиками" реформ, полагая, что прочитав три-четыре западные книжки, обладают монополией на знание об экономике и обществе, как западном, так и советском. " И с их легкой и нечистой руки, – подытоживает С.В. Попов, – поехало тотальное понятийное замещение, в результате которого ни одну вещь своим именем назвать уже невозможно, а следовательно, нельзя ни адекватно обращаться с ней, ни, тем более, изменять ее". А началось все в 1960-е годы, в общей атмосфере утраты у значительной части советской интеллигенции чувства социальной реальности и перехода к восприятию своего общества сквозь призму неадекватных ему схем и образов (" тоталитаризм", " социальные институты", оруэловский " 1984", мир Кафки и многое другое). Была создана западоподобная виртуальная реальность, которая подменила советскую. Впрочем официальная пропаганда тоже создавала виртуальную реальность, но иного типа. Результат – практически полное вытеснение в СССР как властью, так и фрондирующей интеллигенцией реальной реальности как объекта рефлексии и предмета научного исследования. С одной стороны была советская пропаганда, с другой – антисоветская, в основе которой лежало некритическое принятие западной науки об обществе и бездумное применение ее к советским реалиям, прежде всего – в экономике.

Первым практическим результатом концептуальной «капитализации коммунизма» стала так называемая «косыгинская реформа» с ее набором «прибыль, хозрасчет, материальное стимулирование». Речь не о том, что исторический коммунизм не нуждался в изменениях, еще как нуждался. Однако изменения в любой системе должны быть по своему содержанию и методам адекватны этой системе, иначе они проваливаются сами и начинают топить систему, расшатывая ее своей чужестью. Всего один пример, который я почерпнул из интервью С.В. Коробенкова, опытного работника (1970–1991) Совмина. «Косыгинская реформа» в качестве критерия эффективности производственной деятельности избрала заимствованное у капитализма увеличение денежной прибыли, заметил С.В. Коробенков, тогда как социалистической экономике адекватен другой критерий – снижение себестоимости продукции, которой сопутствует снижение цены товара.

«Монетарно-капиталистический» поворот середины 1960-х годов привел к тому, что директора заводов и фабрик начали думать не о снижении себестоимости, а о повышении цен на продукцию и зарплаты, которая оказалась важнее производства – по ней стали оценивать эффективность работы. Отсюда – выводиловка, премии ради премий, разбазаривание ресурсов в гигантских масштабах. Логическим финалом стали перестройка с ее законами об индивидуальной трудовой деятельности (вступил в силу с 1 мая 1987 г.) и о государственном предприятии (для всех предприятий вступил в силу с 1 января 1989 г.), окончательно разрушившими советскую экономику («глупость или измена?»).

Примеры неправомерного перенесения в 1960–1970-е годы универсалий и реалий капиталистической экономики, ее концепций и целей на социалистическую, можно множить.

Не удивительно, что уже в начале 1970-х годов, ни к чему не приведя и вступив в противоречие с законами системы, «косыгинская реформа» выдохлась и была спущена на тормозах. Однако остались капиталоподобная риторика и мысль, которые интеллектуально запутывали ситуацию, странным образом комбинируя истмат и научный коммунизм со скроенной по буржуазному лекалу «политэкономией социализма» и все более «косящим» под социологию истматом. Результат – каша в головах, нарастающая неспособность понимать и знать собственное общество. Андропов был совершенно прав, заявив в самом начале 1980-х годов, что мы не знаем общества, в котором живем.

В 1980-е годы, особенно с началом перестройки, мы ушли еще дальше от понимания и знания позднесоветского общества, все более полагаясь на «уцененку» от западных «экономикс», социологии и политологии, на идеи третьестепенных и третьесортных западных «мыслителей», что и привело к дальнейшей кашеизации и разрухе в головах совинтеллигенции эпохи позднего коммунизма, к интеллектуальному и моральному краху, сделав ее легкой добычей манипуляторов сознанием. «Рынок», «экономические реформы», «прибыль» – все это очень легко было представить сначала в качестве чего-то положительного, уже присутствовавшего в «хорошем», «нэповско-оттепельном» социализме, но не реализовавшегося во время нэпа и Хрущева по злой воле сталиных-брежневых, в качестве не противоречащих гарантиям социализма феноменах, которые надо только освободить от контроля и гнета «тоталитарного государства».

Так «разруха в головах» обернулась экономической разрухой, политическим развалом страны и маргинализацией общества (включая верхи). Но началась эта разруха за 2, 5–3 десятилетия до горбачевских фокусов и ельцинских эскапад – с изменений в Программе КПСС, активного перехода к экономическим капиталоподобным реформам и принятия значительной части концептуального языка системы-противника. Здесь не место анализировать проблему, в какой степени вообще возможно существование антикапиталистической подсистемы в мировой капиталистической системе – шансы, скорее, невелики. Однако «принятие внутрь» даже каких-то элементов системы-антагониста, даже частичное уподобление, активно поощряемое, как это имело место в 1960–1970-е годы, в «мягкой», ненавязчиво-разлагающей форме этим антагонистом, ведет к психоисторическому, а следовательно и к геоисторическому поражению, что и произошло фактически в 1991 г., а по сути еще раньше, в разгар «холодной войны».

25. Глобальная «холодная война»

«Холодная война», временнó й отрезок «от Ялты до Мальты», вообще занимает особое место в истории. Она подарила миру пусть и основанный на страхе, но тем не менее такой стабильный период в истории международных отношений, неполными аналогами которого являются лишь отрезки между окончательной победой над Наполеоном и началом Крымской войны (1815–1853), между увенчавшим войну за испанское наследство Утрехтским миром и началом Семилетней войны (1713–1753) и, возможно, эпоха Антонинов в Риме (96–180 гг. н.э.)

Иногда противостояние СССР и США именуют «второй холодной войной», подразумевая под первой англо-русское противостояние второй половины XIX в.: она началась в Крыму, а окончилась на сопках Маньчжурии, правда эпилогом стала полная победа СССР силами ГПУ и «сознательных трудящихся Востока» над англичанами в Закавказье и Средней Азии в 1920-е годы. Однако между двумя «холодными» русско-англосаксонскими войнами существует глубокое различие.

Первая англосаксонско-русская «холодная война» представляла собой борьбу двух различным образом устроенных империй главным образом за стратегически важный, особенно для англичан, регион Центральной Азии – чистая геополитика, читайте Терентьева, Хопкирка и др. Вторая англосаксонско-русская (американо-советская) «холодная война» была намного более масштабным, сложным и серьезным феноменом.

Прежде всего, даже когда на первом этапе этой войны (1945–1975) главные союзники США и тем более СССР были экономически слишком слабы и борьба развивалась как таковая одного государства (США) с другим (СССР – вспомним цифры таблицы военных расходов из ежегодника SIPRI – см. с. …), государства эти воплощали принципиально различные, диаметрально противоположные социально-экономические системы (капитализм и антикапитализм), принципы социальной организации (в одном случае основанные на собственности и присвоении времени в виде овеществленного труда-капитала, в другом – основанные на власти, присвоении пространства, так сказать, «интенсив» и «экстенсив»), идеологии, системы ценностей, различные проекты будущего. Кроме того, это была не борьба за тот или иной отдельный регион планеты, а за планету, за мир в целом; борьба в принципе велась (впрочем, с советской стороны – инерционно, по затухающей) не просто за господство над миром, а за превращение своей системы в глобальную, т.е. единственную.

Не только социосистемное противостояние, само существование СССР создавало проблемы для североатлантического ядра капсистемы, для капитализма в целом. СССР выступал чем-то вроде щита для Евразии и евразийского щита – для значительной части мира, прежде всего для афро-азиатской. Само существование СССР, усиленное его военной, политической и экономической мощью, создавало объективные условия для освобождения многих колониальных и полуколониальных народов. Я имею в виду не только социалистические революции в Китае и Вьетнаме, но и национально-освободительное движение в «третьем мире» в целом. СССР не только непосредственно ограничивал возможности империализма подавлять это движение (достаточно вспомнить Суэцкий кризис, когда СССР готов был оказать военную помощь Египту в виде «добровольцев», поддержку СССР Кастро, почти неизвестную операцию «Кавказ» на Синае и много другое – известное и необнародованное до сих пор), но и смог обеспечить победу Давида-Вьетнама над Голиафом-США (правда, за Вьетнамом стоял Голиаф-СССР).

Головной танк (советского производства) 2-го армейского корпуса Вьетнамской народной армии, въехавший рано утром 30 апреля 1975 г. по бульвару Тхонгнют на лужайку перед Дворцом Независимости в Сайгоне, впопыхах покинутого американцами и их вьетнамскими союзниками на вертолетах за несколько часов до этого – великий символ победы СССР (руками Вьетнама) и Вьетнама (с помощью СССР) над США в главной «горячей» схватке «холодной войны». Правда, со временем американцы возьмут реванш в Афганистане, заманив советское руководство в афганскую ловушку – об этом прямо скажет в своих мемуарах в 1996 г. бывший шеф ЦРУ Роберт Гейтс, а в 1998 г. в интервью “Le nouvele observateur” Збигнев Бжезинский. То, какую роль объективно играл советский евразийский щит для «слабых мира сего», стало ясно, когда СССР не стало, и когда никто не мог помешать агрессии США против Югославии, американским бомбежкам Ирака и многому другому, когда ограниченный (Советским Союзом) бандитизм капитала превратился в неограниченный капитальный бандитизм 1990-х – начала XX в. новых крестоносцев и новых глобал-кочевников.

Существование СССР работало на пользу значительных масс населения не только «третьего мира», но и «первого». Речь идет о рабочем и среднем классах ядра капсистемы. Вовлеченные в противостояние «мировому социализму», который к демонстрации достижений в области социальной справедливости, в 1950–1960-е годы добавил весьма впечатляющие и напугавшие Запад технико-экономические достижения, хозяева «первого мира» вынуждены были материально замирять-умиротворять значительные сегменты рабочего и среднего класса в ядре капсистемы. Цель была простой – чтобы рабочий класс и нижняя половина среднего не превратились в «опасные классы», не стали «пятой колонной» социалистического лагеря (достаточно вспомнить успехи и позиции коммунистических партий Италии, Франции, Испании, рабочих партий Европы в 1950–1960-е годы). Средство – welfare state, «государство всеобщего социального обеспечения», государственное (по сути – социалистическое) перераспределение общественного богатства посредством налоговой системы, в результате чего возник значительный и политически активный слой «социалистической буржуазии» (или «потребленческой буржуазии»), т.е. слой, который может вести буржуазный образ жизни, не имея буржуазных по своей природе источников дохода.

Правительства и буржуазия на Западе уже с середины XIX в. приступили к решению вопроса, как превратить «опасные классы» в трудящиеся и замирить эти последние с помощью определенных государственных мер? То была реакция на эпоху революций 1789–1848 гг. и особенно на ее финальный аккорд – европейскую революцию 1848 г. Последняя потерпела поражение, но правящие классы вынуждены были решать проблемы, которые привели к революции. Маркс и Энгельс называли такие ситуации «реакция выполняет программу революции».

В 1860-е годы во Франции Наполеона III появляется термин l’etat providence, Третья империя пытается демонстрировать патернализм. Значительно больших успехов, однако, добились на этом пути немцы. В 1880-е годы в Германии Бисмарка появляется термин Wohlfahrsstaat, калькой с которого стало в середине ХХ в. (с реализацией “плана Бевериджа”) “welfare state”.

Несмотря на почти вековую историю общественной реальностью “welfare state” стало только послеII мировой войны, когда “холодная война” заставила капитализм социализироваться в виде “социально-военного государства”, или “государства национальной безопасности”, перераспределявшего значительную часть богатства сверху вниз, разбавляя таким образом “олигархическое богатство” “демократическим богатством”. Именно государство национальной безопасности своими регулирующими экономику мерами, как отмечают специалисты, смогло существенно повысить эффективность Запада в социально-экономическом противостоянии коммунизму. В параллелограмме сил “правительство – монополии – олигополии – корпорации" цены определялись не столько рыночной конкуренцией, сколько правительственно-корпоративной “дипломатией”. Благодаря всему этому в какой-то момент полная занятость типа той, что достигнута в соцсистеме, не является реальностью и для капитализма.

Буржуазификация значительной части населения ядра капсистемы по линии потребления (т.е. функционирование ее в качестве буржуазии по крайней мере в одной из фаз совокупного процесса общественного производства, но такой, которая формирует потребности) стала сильным ответным ходом хозяев «первого мира» «миру второму». Однако сам этот ход, означавший весьма серьезное и сильное отклонение капитализма от логики и законов своего функционирования, уподоблением социализму, был следствием самого факта существования мировой антикапсистемы, мировой антисистемы капитализма. Модификация капитализма «историческим коммунизмом», заставившая «железную пяту» надеть мягкие кроссовки, а саму капсистему, по крайней мере, в ядре, спрятать клыки – такое не могло прийти в голову ни Марксу с Энгельсом, ни Ленину со Сталиным.

Показательно, что ослабление мировых позиций СССР в 1980-е годы совпало с наступлением на welfare state и позиций рабочего и нижнего сегмента среднего класса прежде всего в англосаксонской части ядра (тэтчеризм, рэйганомика), ну а после крушения СССР этот развивающийся по нарастающей процесс охватил ядро в целом – в области отношений капитала и труда мир словно вернулся в самое начало ХХ в., в эпоху до возникновения системного антикапитализма. Теперь у капитализма, у его master class’ а нет причины умиротворять трудящихся, играть «в социализм», и со «стеклянной ясностью», как сказал бы Набоков, выявилось. “Почему у вас такие большие зубы? – А это чтобы скорее съесть тебя”.

Социалистический, «второй» мир в планетарном масштабе выполнял роль нишево-эквивалентную мировому рабочему и среднему (по крайней мере, его нижней половине) классам, занимая место между мировой буржуазией («первый мир») и мировой беднотой, мировыми низами («третий мир»). Парадоксальным образом сам факт существования «второго мира» был некой социально-экономической гарантией благосостояния на социалистическо-буржуазный манер части рабочего и значительной части среднего класса ядра капсистемы. Так, социалистическая Евразия вмешивалась в сферу жизнедеятельности капиталистической Северной Атлантики и модифицировала ее.

Сегодня положение тех слоев на Западе, которые, независимо от своего отношения к СССР и коммунизму, выигрывали от их существования и от «холодной войны», ухудшаются. О том, что так оно и произойдет, еще в первой половине 1990-х годов предупреждали многие серьезные исследователи, в частности, американцы Д. Дедни и Дж. Айкенбери.

Отметив, что «холодная война» очень помогла модернизации многих социально-экономических структур Запада, развитию региональной интеграции, выработке социального компромисса, усилению исполнительной власти и многому другому, они подчеркивают: окончание «холодной войны» не только устраняет фундамент этих социальных достижений, но и делает их иррелевантными.

От существования СССР и «холодной войны» экономически выигрывали не только отдельные слои, но и целые страны капсистемы, прежде всего Япония и ФРГ, которые потерпев в 1945 г. поражение, уже через четверть века бросили экономический вызов США и добились от него политического признания в столь высокой степени как создание Трёхсторонней комиссии в 1973 г.

Рост мощи Японии и ФРГ как косвенное следствие советского фактора имеет общий и частный аспекты. Частный заключается в следующем. В 1958 г. СССР удивил Запад – начал выбрасывать на мировой рынок большое количество нефти по низким ценам. Это экономически нерациональное поведение имело вполне рациональную политическую цель – уменьшение доходов, а следовательно, подрыв позиций «реакционных арабских режимов», два из которых, Ирак в 1958 г. и Ливия в 1969 г., действительно стали жертвами продолжавшегося до 1973 г. снижения цен на нефть.

Однако непредусмотренным советским руководством образом советская нефть, призванная ослабить ближневосточные прозападные режимы, резко усилила прозападные форпосты в Европе и на Дальнем Востоке – ФРГ и Японию. «Экономическое чудо» обеих стран стало возможно, помимо прочего, благодаря подешевевшей нефти. По данным, которые приводит В. Гусейнов, в 1955 г. Япония удовлетворяла за счет нефти только 7% своих потребностей в электроэнергии, а в 1969 г. – уже 70%. Даже в таких традиционно «угольных странах» как Германия и Великобритания многие электростанции сменили уголь на постоянно дешевеющую нефть – спасибо СССР.

Однако еще более важным был общий аспект косвенного вклада СССР и «холодной войны» в небывалый экономический подъем ФРГ и Японии. С «холодной войной» судьба двух американских протекторатов – Западной Германии и Японии резко изменилась (последней – после начала Корейской войны). Западная Германия стала форпостом Pax Americana в Центральной Европе, Япония – на Дальнем Востоке. Западная Германия – это то, что непосредственно граничило с соцлагерем, противостояло в нем прежде всего Восточной Германии, и нужно было особенно убедительно продемонстрировать преимущество капитализма над коммунизмом на примере «одного народа, двух систем». Аналогичной была ситуация в Азии, где Японию нужно было всячески укреплять и развивать перед лицом СССР и Китая. В течение двух десятилетий американцы способствовали развитию ФРГ и Японии, которые к тому же не несли бремени гонки вооружений. В результате на рубеже 1960–1970-х годов в капсистеме, помимо США, появились еще два центра экономической (но не военно-политической) силы, что резко обострило конкуренцию между ними и объективно ослабило США.

В то же время именно мощный японо-германский «экономический кулак» выручил, а возможно, и просто спас США после 1975 г. и в период экономических трудностей 1980-х годов. Взаимодействие трех центров силы мировой капсистемы способствовало развитию глобализации – побочного продукта глобальной «холодной войны». Первой крупной жертвой этого «продукта» стал СССР, вступивший в свой системный кризис как раз в канун старта глобализации. Прав М. Уокер, который считает, что не США победили в «холодной войне», а «глобальный Франкенштейн», глобальная финансовая экономика, покоившаяся на трех «китах» – США, Япония, Германия – и направлявшаяся наднациональными, глобальными политико-экономическими структурами, куда лучше понимавшими современный мир, чем тупое, жадное и по провинциальному трусливое советское руководство второй половины 1980-х годов.

Правда, среди трех «китов» основной выигрыш пришелся на Японию и Германию. Обе эти страны мирным, экономическим путем добились в начале 1990-х годов того, к чему стремились военным путем в начале 1940-х годов. И США, естественно, не могли с этим смириться. Вся политика США второй половины 1990-х годов была направлена на ревизию результатов «холодной войны», т.е. на подрыв позиций Японии и Европы (Германии).

Сначала Штаты решили японский вопрос. Это было сделано в три хода: восточно-азиатский финансовый кризис, удар по японской автомобильной промышленности и, наконец, удар по финансовой системе самой Японии. Придет ли в себя Япония, пережившая к тому же кризис в начале 1990-х годов, сказать трудно. В любом случае, ее конкурентные позиции в качестве «центра силы» серьезно подорваны.

С Европой дело обстоит сложнее, хотя и здесь США нанесли мощный удар по евро своей агрессией против Югославии. Есть у американцев и еще одно, как показали Р. Лабевьер, А. дель Валь и другие, мощное оружие против Европы – исламистские организации, получившие к тому же свой анклав в Европе – Косово. Горючая смесь исламизма, терроризма и наркоторговли, внедряемая, как показывает в работе «Исламизм и США: союз против Европы» (1999) А. дель Валь, в Европу спецслужбами США и связанными с ними частными фирмами, представляет серьезную угрозу для европейской государственности, культуры и идентичности. Борьба с европейским упадком, американизацией и исламизмом, пишет дель Валь, суть три аспекта одной и той же проблемы, поскольку, развивает эту мысль директор французского радио Р. Лабевьер, исламисты объективно выступают как «сторожевые псы глобализации» по-американски. В любом случае, в XXI в. США вступают серьезно уменьшив те выгоды, которые Япония и Западная Европа получили в результате победы «глобального Франкенштейна» в «холодной войне». Америка осуществила передел и это, по-видимому, лишь начало; похоже, нас ждут сюрпризы.

Еще весной 1997 г. американские крайне правые создали организацию «Проект для нового американского столетия» (“Project for the New American century”), которые, как отметили обозреватели, сразу же начали критиковать Клинтона за его мягкую политику по отношению к России и лоббировать в пользу агрессии против Ирака, свержения Саддама и перекройки Ближнего Востока в геополитических интересах США и нефтяных интересах ряда крупных компаний. Речь идет о целой когорте правых радикалов. Среди них – «знакомые все лица»: Д. Рамсфелд (в администрации Буша-младшего стал министром обороны), У. Кристол (редактор правого журнала “Weekly Standard”), Э. Абрамз (проходил по делу «Иран – контрас»), П. Вулфовиц (ныне – заместитель Рамсфелда), Дж.Болтон (при Буше-младшем – заместитель секретаря по национальной безопасности по контролю над вооружением), Р.Перл, У.Дж. Беннет, Р. Армитидж (заместитель госсекретаря Пауэлла в администрации Буша-младшего), З. Халилзаде (консультант фирмы UNOCAL, связан с семьей Бушей), Д. Чейни (вице-президент в администрации Буша-младшего), Льисо Либби (руководитель штаба Чейни), С. Камбон и ряд других.

26 января 1998 г. они направили президенту Клинтону и республиканцам-лидерам Конгресса письмо, в котором прямо призвали к свержению Саддама, однако Клинтон их не послушал.

В сентябре 2000 г. PNAC подготовил доклад «Перестройка обороны Америки: стратегия, силы и ресурсы для нового столетия» (“Rebuilding America’s Defence: Strategy, Forces, and Resources for a New American Century”) и издал (под редакцией Р.Кагана и У.Кристола) книгу «Нынешние опасности: кризис и шанс в американской внешней и оборонной политике» (“Present Dangers: Crisis and Opportunity in American Foreign and Defence Policy”). Содержание доклада и книги не оставляет сомнений в грядущем повороте политики США по отношению к миру вообще, к России и Ближнему Востоку в частности.

Правые радикалы-неоимперцы, если им представится малейший случай, своего не упустят. Случай, как известно, помогает подготовленному, а они уже несколько лет готовятся – не к «труду и обороне», а к труду на ниве нападения, агрессии и даже не скрывают этого. Я не демонизирую Америку, а стараюсь трезво оценивать действия тех, кто, пользуясь ослаблением России (международные отношения, так же, как и природа, не терпят пустоты и слабости), собирается воспользоваться случаем и утвердить господство Америки – точнее своих корпораций под видом господства Америки, в том числе и над Россией. Если новой гегемонии США суждено будет состояться в ХХI в., то, в отличие от ХХ в., это будет гегемония не государства, а кластера, матрицы ТНК и финансового капитала посредством «государства США» или того каркаса, который от него останется. В известном смысле это постамериканское и даже постзападное государство, как по содержанию, так и по функции, но это отдельный вопрос.