Вдруг одна из звездочек

С неба сорвалась,

Покатилась по небу

И скрылась из глаз

Всю-то ночку темную

Не смыкая глаз,

Все смотрел бы, звездочки,

Милые на вас.

К сожалению, Иванов ничего не говорит о дарах преподнесенных молодым. А они, несомненно, были и состояли из предметов первой необходимости и живности, которые дарили родители, крестные, родня и гости: посуду, постельное белье, телушку, овечек, курочек...

Рождение и воспитание детей у всей народов считалось естественным и главным назначением супружества. Бездетность (а тем самым прекращение продолжения рода) в крестьянской среде рассматривалась как несчастье, наказанием за грехи, болезни или порчи.

После венчания и свадьбы социальный статус девушки менялся на статус ”мужней жены”, которая первой сообщает мужу о предстоящем прибавлении в семействе. Появление первенца ожидают не только молодожены, но и многочисленная родня. Рождение ребенка – одно из великих таинств и считалось радостным событием. Родители ждали, в первую очередь, мальчика, так как по достижению 16-летия он наделялся земельным наделом.

Родственники старались создать благополучие будущему ребенку посредством многочисленных досвадебных и свадебных обрядов, примет и запретов, касающихся беременной женщины, роженицы, новорожденного, их родни, соседей и сельчан.

Это диктовалось практической необходимостью придания магического смысла оберегу ребенка в обеспечении его благополучия в последующей жизни.

Крестьянские семьи, как правило, были многодетными. Детей в семье приучали к труду с восьми - десяти лет. С этого времени они становилась помощниками взрослых в хозяйстве и домашних делах, а затем и полноценными работниками.

Вот что об этом моменте вспоминали Бочкова Аграфена Корнеевна: “Возрастала я тяжело - матери не было. Когда мне было семь лет, она умерла. С восьми годов я уже пряла. Замуж отдали [в] восемнадцать лет. Семья [новая] была большой - 26 душ. Свекрови не было. Садились обедать за два стола, щей варили два ведра. Печку топили по неделе. Меня жалела старшая сноха”;

Ей вторит и Е.С. Мещерякова: “Как [только дети] мало-мальски подрастали, так их заставляли работать: кого снопы таскать, кого граблями подгребать... Потом начиналась молотьба. Взрослые молотили цепами, а дети зерно вывозили за гумно и там веяли лопатами. В воскресный день не работали”. [119]

Для того, чтобы будущая семья была многодетной, то во время церемонии свадьбы выполнялись традиционные магические обряды.

По народным представлениям зачатие и рождение обеспечивало осыпание новобрачных зерном и хмелем при встрече в доме невесты.

Пол будущего младенца старались определить по следующей примете: употребление беременной кислого и острого предвещало рождение сына, сладкого - дочери.

Будущая мать старалась скрыть от окружающих факт беременности и предполагаемый срок беременности, родители остерегалась заранее приготовлять белье и колыбель для ребенка.

Здоровье будущего ребенка, его характер и привлекательность зависели от выполнения магических предписаний беременной и ее поведения в этот период. Беременная опасалась смотреть на покойника и пожар, так как у ребенка на тельце могли появиться синее или красное родимое пятно.

Соблюдение многочисленных суеверных запретов будущей матерью обеспечивало благо ребенку. Ей нельзя проходить под веревкой, иначе при родах закрутится пуповина; гасить огонь в печи - ребенок будет злым; пить вино - будет пьяницей, избегать общения с дурными людьми и не совершать неэтичных поступков.

Опасаясь влияния злых сил, колдовства и “сглаза” на потомство беременная для их для нейтрализации использовала охранные средства - иглы и красные ленты. Иглы втыкались в подол или другие детали женской одежды, а лентами подвязывали части тело или обшивали костюм.

Однако и беременная, будучи “нечистой”, сама могла принести несчастье. В крестьянской среде бытовало несколько народных примет касательно беременных: им запрещалось в этот период производить посадку овощей и посев зерновых; проходить по недавно засеянному полю - землепашцев ожидал недород; страда будет трудной, если беременная первой начнет жатву...

Об акушерах крестьяне понятия не имели, они появились в поселении в конце XIX века. В селе роженицами занимались повивальные бабки. Детская смертность была очень высокой. Выживали только очень крепкие дети.

Когда начинались роды, роженицу укладывали в постель в одной рубашке. По обычаю роды принимала бабка-повитуха, а помогала ей при родах мать роженицы или ее подруга.

При первых признаках схваток, повитуха удаляла из избы посторонних и детей и развязывала на одежде беременной все узлы, расстегивала пуговицы, снимала кольца, открывала дверцы посудных горок и крышки сундуков. Этим актом устранялись все “препятствия” мешающие появлению ребенка на белый свет.

Повитуха обрезала ножом или ножницами пуповину и заворачивала ребенка в отцовскую рубаху, которая как бы передавала силу отца. Появление ребенка частично покрытого пленкой (в “рубашке”), у русских считалось хорошей приметой: полагали, что он будет счастлив в жизни.

Иногда случалось так, что бабы рожали в поле – в период жатвы. Так Анастасия Васильевна Червякова в 1899 году родила сына Ивана прямо в поле и принесла младенца домой в снятой с себя юбке.

Важнейшим и обязательным религиозным актом в крестьянской среде считалось крещение младенца. Срок от рождения до крещения варьировался - от нескольких дней до 40 дней. В этот период мать ходила в церковь и брала молитву.

Крещение совершали все и к ним готовились заранее: готовили угощение, приглашали в кумовья. Крестных выбирали среди родных, но вообще крестным мог стать любой человек.

Крестная новорожденного обязательно дарила отрез тонкого полотна, из которого крещеному шили крестильную рубашечку и чепчик. Она же и одевала их на крещение. Крестильная рубашка одевалась только один раз, и всю жизнь сохранялась матерью нестиранной.

Перед крещением ребенка куме передавала бабка. При этом она старалась незаметно засунуть в пеленки серебряную монетку, чтоб новорожденный жил богато и счастливо. После крещения монетку получала бабка.

В церкви священник совершал таинство Крещения: окунал младенца в купель и нарекал по желанию родителей, а когда они затруднялись в выборе имени – то по Святцам (Месяцеслову). Окрещенного ребенка передавали в руки восприемникам - крестным. Это событие также фиксировали в “Метрической книге”. Сохранившиеся документы в графе “О родившихся” доносят до нас имя новорожденного, имена родителей, их социальное положение, имена восприемников (крестных) и т. д.:

1 июля 1875 года у моего (- Л.М.Н.) прапрадеда Филипп Наумовича и его супруги - Устиньи Васильевны, родился сын Иван, а восприемниками у него были “... уволенный за болезнью из Камышинского Духовного училища Петр Тимофеев (ич) Смирнов и крестьянская девица Екатерина Васильева Иванцова”, а у дочери Марии “ Нижегородской губернии Сергачевского уезда, деревни Новодевичья Гарь крестьянин Иван Иванович Филиппов и села Невежина крестьянина жена Софья Евсеевна Денисенкова”.

Во время крестин куме полагалось держать девочку, а куму - мальчика. К выбору крестных (восприемников) родители относились особенно внимательно, так как они как бы становились родными младенцу и родителям. Кум и кума рассматривались как духовные родители.

Большое значение придавалось выбору родителями имени младенца, но в стародавние времена часто придерживались церковного календаря.

До крещения ребенок спал с матерью в постели, а после в колыбели (люльке).

В старое время детская смертность была очень высокой. Церковные метрики свидетельствуют, что дети умирали от “простуды”, ”младенческой” и т.д. Убыль восполнялась очень высокой рождаемостью – семьи, имеющих шестерых-семерых детей, считались обычными.

Похоронно-погребальный обряд. Пожилые крестьяне, пока сохранялась ясность ума, являлись совестью села - своим авторитетом и житейской мудростью помогали наладить жизнь сельчан и жизнь своей многочисленной семьи. Однако, с утерей ими здоровья и физической силы, стариков лишали звания и прав большака – главы семьи. Бразды правления переходили к старшему сыну.

Старики отходили от дел и уже не имели никаких обязанностей ни перед властью, ни перед крестьянской общиной - вышедшие из тягла не принимали участия в общественных судах и сходах, жеребьевках.

На плечах старых женщин, пока еще были силы и ясный ум, держалось домашнее хозяйство. Они же были и хранителями крестьянской морали и обычаев крестьянского общества.

Одряхлев, старики становились обузой для крестьянских семей – их считали «лишними ртами», дармоедами… Положение их было тяжелым: их не обстирывали, скудно кормили и плохо ухаживали. В этой связи можно вспомнить нравоучительную басню Льва Толстого «Старый дед и внучек»[120] - о крестьянском мальчике, который что-то мастерил в доме на полу. На вопрос отца: «Что ты это делаешь Миша?» А Миша и говорит: «Это я, батюшка, лоханку делаю. Когда вы с матушкой стары будете, чтобы вас из этой лоханки кормить». Родители устыдились, что они обижали старика; и … стали ухаживать за ним.

Срок жизни на земле, по местным поверьям, определен «от Бога» и однажды для болящих или дряхлевших стариков наступала печальная, но закономерная неизбежность: кончина земной жизни...

Процессу смерти во все времена придавалось огромное значение. Обряд похорон носил обязательный характер, при этом соблюдались все определенные православием правила проводов покойного: обмыв тела, отпевание, оплакивание, вынос тела, прощание перед могилой, погребение и поминание. Этот обряд почти не имеет ярких особенностей, которые бы сильно отличали его от похорон русских в других местах Поволжья.

Обряд совершали торжественно, при этом все строго соблюдали вышеперечисленные правила. Если что в этих правилах нарушалось, то находились сведущие старухи, которые вносили необходимые поправки в обряд.

Умерших мужчин обмывали мужчины, а женщин – женщины. Воду после обмыва выливали в укромном месте на огороде и там же закапывали посудину и лыковое мочало. Девушек в гроб обряжали, как невест.

Умершего обряжали и укладывали в избе на лавку - головой к иконе, а ногами в дверь. Через некоторое время тело усопшего перекладывался в гроб. Руки покойного складывали крестообразно на груди, при этом в правую руку вкладывали медное распятие (ныне - его пластмассовую имитацию). На лоб крепили бумажный «венчик», а в руках - молитва–пропуск.

В доме покойного закрывали ворота, завешивали зеркала; из комнаты все выносили, а на окно ставили стакан воды и перед иконой зажигали свечу.

Родственники приглашали чтеца, который на протяжении всей ночи читал у гроба Тропари и Канон об умерших.

Срок до захоронения определялся временем года: летом - на следующий день, зимой - на третий. Покойника в гробу из дома обязательно выносили ногами вперед, чтоб тот не смог после похорон вернуться назад. Выносили на руках и после этого закрывали ставни и дверь и ворота. В доме женщины мыли полы.

Путь от дома до кладбища иногда достигал полутора километра. По традиции весь этот отрезок мужчины несут гроб с покойником на руках и на одре (специальных деревянных носилках). Носильщиков восемь человек: по двое впереди и сзади и по двое по бокам. По пути они останавливались на несколько минут, но никаких условленных мест для остановок не было. Считается, что в этих точках покойный прощается с родной Добринкой. К гробу подходят те из добрян, кто не может идти на кладбище. Если их земляк прожил праведную жизнь, то ему желают «Царствия небесного», крестятся и отходят в сторону.

Обязательно останавливались у церкви (иногда гроб заносили внутрь ее) для отпевания тела священником. Здесь, в церкви и заканчивался земной путь мирянина. Батюшка скрупулезно вносил последнюю запись, в которой указывал имя усопшего, дату смерти и причину его кончины: от удушья, грудной, от поноса, старческой.

Отпевание и погребение происходило по православному обряду, так как православные христиане были убеждены, что существование человека не заканчивается смертью, просто умерший “переселяется” на новое место жительства: бренное тело в могилу, а душа (по грехам) в рай или ад.

«Большим грехом» считалось самоубийство и смерть от водки, поэтому на общем кладбище их не хоронили. К этой категории примыкали утопленники и некрещеные младенцы. Хоронили их вне кладбищенской ограды, исключение составляли младенцы – их могли похоронить на семейном подворье. Ныне эта норма утратила свое значение.

Погребальный обряд в Нижней Добринке завершался закапыванием могилы. Установкой креста занимаются копальщики могилы, а в это время один из родственников, обычно женщина, раздает сладости – конфеты и печенье – «на помин души».

Над могилой усопшего ставили голубец - православный деревянный крест с кровелькой. На верхнем перекрестии крепили с дощечку с эпитафией “ Подъ сим крестомъ покоится рабъ божiй (имя).”

Сегодня на кладбище можно встретить намогильные памятники различных форм: от традиционных крестов до современных обелисков, стел и даже бюста.

После похорон совершают поминальные трапезы – поминки. На них может прийти любой желающий и его обязаны угостить. В середине прошлого столетия спиртными напитками практически не поминали – его выставляли мужчинам, копавшим могилу. Позднее эта норма нарушилась - теперь пьют по три, а порой и более рюмок. Поминальная трапеза традиционно состоит из трех блюд: щей, картофельного пюре с мясом и отвара из сухофруктов. К отвару подают печеные пирожки или булочки. На стол обязательно ставят кутью и мед.

Наиболее состоятельные селяне стараются разнообразить стол и подают различные закуски и приправы.

Обязательными считаются поминки, справляемые на 9-й и 40-й дни. Эти поминки называют обедами.

По народному поверью душа усопшего 40 дней незримо присутствует на поминках и ей ставят лишний прибор с пищей: стакан с водой накрытый ломтем хлеба, тарелку с ложкой. В тарелке сладкая каша из пшеницы (или риса) с изюмом - кутья.

До сорочин изменять внешний вид могилы не полагалось, и она оставалась такой же, как и в первый день. Затем ставилась ограда. Раньше ее практически не делали, но позднее они стали повсеместными. Дверь оградки по обычаю оставляют открытой – «чтобы душа могла уйти и вернуться».

Возлагать венки на могилы стали во второй половине ХХ века. Обветшавшие и выгоревшие на солнце венки и искусственные цветы выносят за ограду кладбища. Обычно это делают перед Пасхой.

Несмотря на древность обряда и его консервативность, из него исчезли некоторые элементы или они изменились с учетом времени, момента и местных особенностей.

В крестьянской среде существовал большой пласт поверий относительно покойников. Усопшего еще не успели похоронить, как уже складывается предание о его смерти. Сельчане вспоминают, когда последний раз его видели, что он говорил и что делал. Каждый его поступок, каждый взгляд, каждое сказанное слово обнаруживает скрытый смысл.

- Вот, недавно приезжал N.., со своей родней встретился, со знакомыми, на подворье побывал, а вскоре и помер. Как предчувствовал!

Другим было предчувствие, предсказывающее скорую смерть близкому или знакомому человеку. Часто это было связано с вещими снами.

Отношение к покойникам у крестьян было двойственное: с одной стороны это близкие, родные и часто любимые люди, а с другой они прилагали определенные усилия, чтоб те не посещали живых и не могли “увести” за собой в потусторонний мир, т. е. навлечь смерть. Причиной такого возвращения покойного считали его обиды на живых.

По народному поверью души покойных здравствующем обычно являлись во сне. Или дают о себе знать иным способом. Считается, что души 40 дней витают около жилища неприкаянными и, не имея пристанища, стучат в дверь и окна дома, разговаривают с живыми, докучают их просьбами. Родственники в этот момент раздают знакомым и незнакомым людям печеные изделия из теста, сладости на помин души или ставят в церкви свечку. По свидетельствам информаторов, после этих действий покойные уже больше не тревожили живых.

Есть утверждение о том, что ушедшие из жизни в мир иной живут до тех пор, пока о них помнят. В большинстве крестьянских семей хранились поминальные книжечки с именами умерших родственников, благодаря этому во многих семьях свою родословную знали до седьмого колена. Традиция вести поминальники канули в лету, но их достоверность подтвердилась архивными документами: род Луночкиных по мужской линии прослежен до 10 колена, т. е. до 1740 года.

Возможно, эта книга с упомянутыми в ней именами и фамилиями уподобится поминальнику и станет той памятью, которая сыграет свою воспитательную роль для читателя: научат, как жить, как умереть, чего можно делать, чего нельзя.

Отхожие промыслы. Веселые свадьбы и церковные праздники заканчивались. Все возвращались к своим делам – школяры шли в школу или помогали ухаживать за скотиной, бабы и девушки-подростки занимались рукоделиями и хлопотали по дому, мужики занимались хозяйством или подавались на отхожие промыслы.

Добринские крестьяне, имеющие одну или двух лошадей, в короткое междупарье (время после ярового сева и пашкою паров под озимь) и зимой норовили «сходить в извоз» и таких в селе набиралось за сотню. Извозчики доставляли зерно на завод Бореля, ездили в Саратов за товаром для купцов и местных торговцев, в Камышин за казенкой (водкой- Л. М.) для кабака. Для крестьян это было дополнительный источник доходов.

Извозчики брали с пуда перевозимого груза 15-20 копеек (140 верст). Если расстояние не превышало 90 верст, то брали по 7-10 копеек с пуда. До Саратова и обратно обычно в пути проводили 5 дней, до Сосновки 4 дня.

Извозчики были в постоянном движении и не считались ни с какой погодой. Они так себя закалили, что им уже был не страшны ни сорокоградусные морозы, ни вьюжные (штурмовые - диал.) метели и бураны. А бураны в те времена были постоянными гостями в нашем краю. Они заносили дороги снегом, и найти их можно было только по вешкам, которые ставились по теплу. Вешки шли от села к селу. За этим строго следила местная власть. Вот по таким ориентирам извозчики обозами ехали с грузами до определенных пунктов. Извозы усиливались с наступлением зимы и были на дальние и близкие расстояния - Саратов, Камышин, лесной Карамыш, в колонию Ней-Бальцер, на станцию Медведица и мельницу Бореля. На своем пути извозчиков поджидало немало трудностей связанных с зимней непогодой.

В конце декабря десять добринских извозчиков организовали обоз. У Косика А.С. и Палачева Ерофея сани были одноконные, а у Проскурина Ф. Г., Лелякова Ф. И., Лелякова И. М., Зюзина Ф. И., Малашкина П., Тетерина И.В. и Хлюстова пароконные. За неделю до Рождества они въехали после обеда на ст. Медведица и загрузили подводы коксом. Ночь провели в Добринке, и каждый ночевал в своем доме. В четыре часа утра тронулись в путь. В дорогу с собой взяли теплой одежды, продуктов, а лошадям сена с овсом. Обоз двигался медленно. На всем протяжении дороги, начиная от Добринки и до Бальцера, не было леса, и от этого она казалась бесконечной и скучной. Крестьяне стали мерзнуть. Некоторые спрыгивали с возов и грелись ходьбой, толкали друг друга.

Был самый короткий зимний день и солнце светило скупо. Вскоре обоз приблизился к Синей Горе. На ночлег остановились в селе Верхове. Выпряженным коням задали корма, а сами провели ночь в теплых квартирах.

На рассвете обоз тронулся через Меркель (Макаровку). Погода стояла тихая, и извозчикам уже не приходилось бежать за возами. Дорога лежала ровная, а лошади хорошо отдохнули за ночь. До Бальцера оставалось верст 40. В колонии Мессера сделали очередную остановку. Погода стояла теплая и с крыши падала капель, поэтому обоз в квартиры не заезжал. Просто дали лошадям немного отдохнуть и, по совету старого Ивана Петровича Хлюстова, вскоре тронулись в путь. Было два часа по полудню и до места назначения оставалось 12 верст.

(Далее две странички в тексте отсутствует и можно только догадаться, о чем шла речь).

Внезапно погода резко изменилась. Вихри снежного бурана накрыли обоз и заглушили крики извозчиков. Повозки сбились с пути и стали плутать в степи, трое отстали. До Бальцера оставалось всего две версты. После бурана пятеро ездовых раскопали в снегу еле живого Проскурина М.И.. Его положили на немецкую подводу и привезли в Бальцер. Михаила внесли в первую попавшую избу и немцы - хозяева квартиры- стали его растирать. Остальные пять человек разбрелись по разным квартирам колонии. Зюзин Ф.И. встретил знакомого немца, с которым работал раньше с его дядей у Бореля кучером. Там его стали приводить в порядок - оттирать обмороженные лицо и руки. Один валенок не могли снять. Тогда в него налили горячей воды и с трудом стащили с обмороженной ноги.

Трое, которые отстали от обоза, утром пешком добрались до старого Панцера или как его тогда называли - Бальцера. Идти предстояло около шести верст навстречу холодному и резкому ветру. Наконец дошли до одного из немецких домов. Хозяин дома, вышедший к ним в прихожую, обомлел от испуга, такой они имели страшный вид.

Немцы приняли живое участие в судьбе пострадавших. Сняли с них промерзшую одежду и дали свою, сухую и стали растирать в своих холодных кухнях. Преподнесли водки и накормили. Утомленные извозчики уснули в теплых постелях. Сильно обмороженных немцы направили в больницу, а сами выехали в степь - на то место, где буран застал обоз. Собрали лошадей, подводы, а кокс погрузили на подводы и доставили на литейный заводик. Лошадей накормили и поставили в конюшню. С завода добрянам принесли расчет за кокс - прямо на квартиры.

Ох, ты степь ли моя, степь, степь Саратовска!

Далеко же ты, степь, протянулася,

До того ли до села до Царицына,

До того ли до князя до Голицына,

На тебе ли на степи лежала дороженька:

Никто по дороженьке не проезживал;

Не проезжал, не прохаживал;

(Извозчичья песня)

Говоря о зимнем извозе, следует сказать об одеянии извозчиков: «В извозе, зимой, мужик надевает преимущественно малахай, овчинную дубленую шапку; в непогоду малахай опускается и завязывается под бородою, закрывая затылок, шею и даже щеки.

У зажиточных крестьян зимой сапоги заменяются войлочными валенками; бедному служат те же лапти, но онучи шерстяные.

В холоде и в извозе мужик надевает варежки, вязанные из шерсти, а на них рукавицы из дубленой овчины» [121].

Мир крестьянских детей. С поздней осени, когда Лиман замерзал, мальчишки, захватив с собой коньки, пропадали на его льду. Коньки был самодельные. Из дерева выстругивали колодки с прорезью в середине. В нее вставлялся железная полоска - полушинок. Коньки крепились шпагатом к валенку или сапогу. Заводские коньки были только у учителей, детворе их было не на что купить. Девочки в то время на коньках не катались. У них для такого спорта еще не хватало смелости.

Если метели заваливали лед снегом, а кататься по льду было нельзя, то наступало время другой забаве - катанию с горок. В ход пускались салазки и льдянки. Одевшись в валенки и овчинные шубки, детвора заливала водой горку, и катанье продолжалось до позднего вечера.

Однако зимним забавам предавались лишь после выполнения наложенных на них хозяйственных забот: поения животных, чистке навоза, носки воды, дров или прочего.

С наступлением рождественских каникул для детворы наступали самые счастливые дни. Ранним утром, в день Рождества, детвора ходила по дворам славить Христа:

...