Камилла Лэкберг Железный крест-5 10 страница

— И вы ничего такого не заметили, что показалось бы вам странным? — Теперь настала очередь Мартина задавать вопросы.

— Нет. — Она быстро замотала головой из стороны в сторону. — Ничего такого… Я бы заметила.

— А вы можете назвать дату, когда вы пришли и не нашли ключа под ковриком? — спросил Патрик.

— Еще бы не могла! Это был мой день рождения. Я еще расстроилась — надо же, невезуха! Я-то думала, получу деньги и куплю себе что-нибудь… — Она замолчала, очевидно, посчитав, что они и без нее знают, когда она родилась.

— И какое же это было число? Я имею в виду, ваш день рождения.

— А, ну да… что это я… семнадцатое июня. Это уж точно. Семнадцатое июня. Я к ним два раза приходила — нет ключа и нет. И на звонок не открывают. Вот я и подумала — либо забыли сообщить по старости, что уезжают, либо так, не посчитали нужным… Кто я им? — Она пожала плечами — дескать, то и дело натыкаешься на подобное хамство.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил Патрик. — Это очень ценная информация.

Он протянул руку для рукопожатия и вздрогнул — рука ее была вялой и холодной, как дохлая рыба.

— И что скажете? — спросил Патрик по дороге в отдел.

— Думаю, мы с достаточно большой вероятностью можем утверждать, что Эрик Франкель был убит между пятнадцатым и семнадцатым июня, — официально сказала Паула.

— Согласен… — Патрик на большой скорости взял поворот и едва не столкнулся с мусоровозом.

Водитель успел погрозить ему кулаком, а Мартин в ужасе схватился за сиденье.

— Тебе что, права на Рождество подарили? — спокойно спросила Паула.

— О чем ты? — оскорбленно возразил Патрик. — Я прекрасно вожу машину.

— Еще бы! — ехидно расхохотался Мартин и повернулся к Пауле. — Знаешь, я хотел заявить Патрика на эту программу, «Худшие водители Швеции». Но потом подумал, что если Патрик там появится, никакой конкуренции не будет. Программа потеряет зрительский интерес.

Паула фыркнула.

— О чем ты бормочешь? — Патрик разозлился. — Сколько часов мы с тобой провели в машине! Хоть одна авария? Хоть одно происшествие? Вот именно! Чистый оговор!

Он повернулся к Мартину и сверкнул глазами, в результате чего чуть не въехал в зад затормозившему перед ним «саабу».

— I rest my case, ^[12] — почему-то по-английски резюмировал Мартин.

Всю оставшуюся дорогу до отдела Патрик дулся, но скорости не превышал.

После встречи с отцом его не оставляла злость. Франц всегда так на него действовал. Впрочем, нет. Не всегда. В детстве над злостью преобладало разочарование. Разочарование, смешанное с любовью, которое с годами перешло в ненависть. Челль прекрасно понимал, что эта ненависть руководит всеми его поступками и на практике получается, что именно отец и управляет его жизнью, но сделать ничего не мог. Достаточно было вспомнить, что он пережил, когда мать потащила его к сидящему в тюрьме отцу. Холодная, серая, безликая комната для свиданий. Отцовские попытки заговорить с ним, попытки показать, что он не просто наблюдает за его взрослением из-за решетки, а принимает в нем активное участие.

Со времени последней отсидки отца прошло уже много лет, но это вовсе не значило, что он стал лучше. Умнее — да, но не лучше. Он пошел другим, более изощренным путем. А Челль, что и следовало ожидать, выбрал свой путь — прямо противоположный отцовскому. Он писал о националистских ксенофобских организациях с такой свирепой яростью, с таким гневом и презрением, что имя его стало известно далеко за пределами газеты «Бухусленец», где он числился корреспондентом. Он часто летал из Тролльхетена в Стокгольм — его приглашали на телевизионные дебаты. Он говорил о разрушительной сути неонацистских движений, о том, каким способом общество может и должно им противостоять.

В отличие от многих других полемистов, которые с отвечающей духу времени политкорректностью предлагали пригласить на эти дебаты самих неонацистов для, так сказать, открытой дискуссии, Челль придерживался твердой линии — их не только нельзя никуда приглашать, их вообще не должно быть. Они не имеют права на существование. Каждое их действие должно встречать мощное и решительное противодействие, и где бы они ни появились, им нужно немедленно указать на дверь. Этой нечисти не место среди нормальных людей.

Челль припарковал машину у дома своей бывшей жены. На этот раз он даже не позвонил — бывали случаи, когда жена, узнав о его приходе, нарочно уходила. Он не стал полагаться на случай — долго сидел в машине в полутора сотнях метров от ее дома. Когда она наконец подъехала, вышла из машины с двумя бело-зелеными пакетами «Консума» и скрылась в подъезде, он переставил машину поближе и постучал. Она открыла дверь, и лицо ее мгновенно приобрело устало-скучающее выражение.

— Что тебе надо?

Сухая, чуть ли не презрительная интонация. Челль подавил приступ бешенства. Она должна понять, насколько это серьезно. Она должна понять, что пора принимать срочные меры. Он никогда не мог полностью избавиться от чувства вины перед ней, и это только усиливало его раздражение. Неужели Карина все еще считает необходимым показывать, насколько она оскорблена и раздавлена его уходом? Прошло уже десять лет!

— Нам надо поговорить. О Пере. — Он бесцеремонно протиснулся мимо нее в прихожую, демонстративно снял обувь и повесил куртку на вешалку.

Карина, как ему показалось, собиралась было запротестовать, но вместо этого пожала плечами и направилась в кухню. Встала спиной к мойке и по-наполеоновски скрестила руки на груди, словно готовясь к решающему сражению. Эта хореография повторялась каждый раз. Он уже привык.

— Что у тебя теперь? — Она тряхнула головой, челка, как всегда, упала на лоб, и она поправила ее указательным пальцем.

Челль видел этот жест тысячу раз, и когда-то он волновал его безумно. Первые годы жизни. Потом его начала заедать обыденность семейных проблем, любовь поблекла и выветрилась, и он выбрал иную дорогу. Правильно он поступил или нет — это другой вопрос, на который ответа до сих пор не было.

Он вытянул из-под кухонного стола табуретку и сел.

— Мы должны решить этот вопрос. Пойми, сам по себе он не решится. Если человек сворачивает на эту дорогу…

— Кто тебе сказал, что я считаю, будто все решится само по себе? У нас просто разные взгляды на решения. У тебя один, у меня другой. И отослать Пера — это не решение, это даже ты мог бы сообразить.

— Неужели ты не понимаешь, что мы должны вырвать его из этой среды? — Он нервно провел рукой по волосам.

— Насколько я понимаю, под «этой средой» ты подразумеваешь своего собственного отца! — В голосе Карины прозвучало нескрываемое презрение. — Думаю, тебе самому неплохо бы решить с ним свои проблемы, прежде чем втягивать в вашу вражду Пера!

— Какие проблемы? — крикнул Челль, но заставил себя успокоиться. — Значит, так. Во-первых, когда я говорю, что Пера надо отсюда увезти, я имею в виду не только отца. Ты думаешь, я не вижу, что происходит? Ты думаешь, я не знаю, что у тебя везде припрятаны бутылки — и в шкафу, и в буфете, и черт-те где? — Карина хотела было возразить, но Челль предостерегающе поднял руку. — И эта проблема не зависит от моих отношений с отцом, — сказал он намного тише, сквозь зубы. — Что касается меня, я охотнее всего вообще не имел бы с ним никаких отношений, но я не хочу и не имею права позволить Перу попасть под его влияние. И, поскольку у меня нет возможности наблюдать за ним круглые сутки, а тебя, похоже, это не особенно волнует, я не вижу другого выхода. Только интернат, где он мог бы жить и где найдутся люди, у которых есть время и желание за ним наблюдать.

— И как ты себе это представляешь? — Карина сорвалась на крик, почти на визг. — Просто взять и ни с того ни с сего послать его в интернат для трудных подростков? Да кто его туда возьмет? Для этого он должен вначале совершить какое-то преступление! А у меня такое чувство, что ты ходишь потираешь руки и ждешь, пока это случится, уж тогда-то ты…

— Взлом, — прервал ее Челль. — Он взломал дом.

— Что ты несешь? Какой взлом?

— В начале июня. Владелец дома поймал его на месте преступления и позвонил мне. Я приехал и забрал его. Он залез в подвальное окно и уже начал паковать все, на что нацелился, и тут его накрыли. Владелец запер его и сказал, что, если Пер не даст телефон родителей, он позвонит в полицию. И да, Пер дал мой номер. — Челль невольно почувствовал нелепое торжество, когда увидел ошарашенную мину бывшей жены.

— Он дал твой номер? А почему не мой?

Челль пожал плечами.

— Не знаю… Отец есть отец.

— Где это все произошло? — Карина никак не могла примириться, что сын дал не ее телефон, а номер отца.

Он помолчал.

— Ты знаешь… этот старик, которого нашли мертвым в Фьельбаке на той неделе… Это было в его доме.

— Но почему?

— Ты же не даешь мне сказать! Эрик Франкель был экспертом по Второй мировой войне, у него собрана целая коллекция разных нацистских эмблем, наград и тому подобное. И Пер решил произвести впечатление на своих приятелей.

— А полиция знает об этом?

— Пока нет, — холодно сказал Челль. — Но это зависит только от…

— И ты что, собираешься так поступить со своим собственным сыном? Заявить на него в полицию? — прошептала Карина и уставилась на него расширенными от страха глазами.

У Челля перехватило дыхание. Он вдруг увидел ее такой, как в тот день, когда они встретились в первый раз, на вечеринке на факультете журналистики. Она пришла с подругой, но та почти сразу исчезла с каким-то парнем. Карина уселась на диван и чувствовала себя совершенно брошенной — она не училась на журфаке и никого здесь не знала. На ней было желтое платье, волосы схвачены лентой, тоже желтой. Волосы… у нее и сейчас такие же красивые темные волосы, хотя кое-где уже появились седые нити. Тогда их не было. Что-то в ней было такое, что он сразу понял: это именно та девушка, которую он хотел бы любить и о которой хотел бы заботиться. Челль прекрасно помнил свадьбу. На Карине было неслыханно красивое платье, которое сейчас, впрочем, воспринималось бы как реликт — рукава-буфф, рюшечки и воланчики. Но ему она казалась неотразимой. И когда она родила Пера — усталая, ненакрашенная, в уродливом больничном балахоне, она держала сына на руках и улыбалась ему, и он в тот момент чувствовал себя способным сражаться с целой армией врагов или с драконами — и победить.

А теперь они стояли напротив друг друга, как враги, но по мгновенному блеску глаз оба поняли, о чем думает другой. Оба вспомнили, как хохотали вместе, как занимались любовью… Комок в горле не проходил.

Челль попытался отбросить эти мысли.

— Да… если придется, если не найду другого выхода, я должен буду сообщить полиции, — сказал он. — Либо мы сами вырвем Пера из его сегодняшнего окружения, либо предоставим это право полиции.

— Сволочь, — выплюнула Карина голосом, срывающимся от слез, несбывшихся надежд и невыполненных обещаний.

Челль встал и постарался придать взгляду холодное и решительное выражение.

— Вот так обстоят дела. У меня есть несколько вариантов, куда мы можем отправить Пера. Я пошлю тебе сообщение, ты можешь все взвесить и обдумать. И ни за что, ни при каких обстоятельствах он не должен видеться с моим отцом. Понятно?

Карина не ответила — просто наклонила голову в знак капитуляции. Она давно уже не находила в себе сил противостоять Челлю. С того самого дня, когда он ее предал. Даже не ее — их с Пером.

Челль отъехал от дома, остановил машину и прижался лбом к баранке. Перед глазами у него стоял живой Эрик Франкель. И все, что он узнал о нем. Вопрос только — как он должен поступить с этим знанием.

~~~

Грини, пригород Осло, 1943 год

Хуже всего был холод. Сырой, промозглый холод. За все время, что он провел в одиночной камере, ему так ни разу и не удалось согреться. Аксель скорчился на койке, обхватив себя руками. Дни тянулись бесконечно, но это было лучше, чем допросы. Вопросы и удары сыпались градом. А что он мог ответить? Он знал так мало, а то, что знал, не сказал бы даже под угрозой расстрела.

Он провел рукой по голове. Волосы начали отрастать. Их сразу затолкали под душ, обрили наголо и выдали норвежскую военную форму. Он знал, что попадет именно сюда — в тюрьму в двенадцати километрах от Осло. Но совершенно не был подготовлен к бездонному страху, который заполнял дни и ночи без остатка. Он не был подготовлен к такому масштабу страданий и боли.

— Обед.

В коридоре что-то загремело, и молодой надзиратель просунул в окошко поднос с едой.

— Что за день сегодня? — спросил Аксель по-норвежски.

Они с Эриком чуть не каждое лето проводили у родителей матери в Норвегии, и он владел языком совершенно свободно. Этого надзирателя он видел каждый день и всегда пользовался случаем поговорить с ним — хоть какой-то человеческий контакт. Но тот отвечал на его вопросы односложно и неохотно.

— Среда.

— Спасибо. — Аксель попытался улыбнуться.

Парень повернулся и пошел по коридору.

— А какая погода?

Надзиратель остановился. Подумал немного, повернулся и подошел к окошку.

— Пасмурно. И холодно.

Акселя поражало, как молод этот парнишка. Наверное, его ровесник или даже помоложе, но Аксель чувствовал себя стариком по сравнению с ним.

Тот опять собрался уходить.

— Холодно, — сипло повторил Аксель. — Не по сезону, правда?

Он услышал свои слова будто со стороны и поразился нелепости вопроса.

Парень огляделся, нет ли кого вокруг. Все было тихо.

— Да… можно и так сказать. Не по сезону. Но в это время в Осло почти всегда холодно.

— А ты местный? — поторопился задержать его Аксель.

— Два года уже.

Аксель лихорадочно придумывал, что бы еще спросить.

— А… сколько времени я здесь? Такое чувство, что вечность прошла. — Он попытался засмеяться и испугался — вместо смеха из горла вырвался какой-то хриплый каркающий звук. А может, это и есть смех — он так давно не смеялся, что забыл, как это делается.

— Не знаю, могу ли я… — Парень сунул руку за воротник и слегка оттянул, как будто задыхался.

Похоже, ему было не по себе в этом мундире. Привыкнет, с горечью подумал Аксель. И к мундиру привыкнет, и людей мордовать привыкнет. Такова человеческая натура.

— Да какое это имеет значение? — умоляюще сказал Аксель. — Знаю я или не знаю, сколько здесь торчу, какая тебе разница?

Почему-то это было невыносимо — жить вне времени. Не знать, который час, какой день, какой месяц…

— Около двух месяцев. Точно не помню…

— Около двух месяцев. И сегодня среда. И пасмурно… мне этого достаточно. — Аксель попробовал улыбнуться и получил робкую улыбку в ответ.

Парень ушел. Аксель сел на койку, поставил на колени исцарапанный оловянный поднос. Еда была отвратительной: картошка, какой кормят свиней, какая-то омерзительная каша. Одно и то же изо дня в день. Он с отвращением зачерпнул ложкой фиолетовую бурду, помедлил и поднес ко рту. Голод — лучший повар, вспомнил он выражение. Попытался представить, что это мамино жаркое, но ничего не получилось. Наоборот, стало хуже — мысли потекли в запретном направлении. Дом, мама с папой, Эрик… Он отложил ложку, откинулся и прислонился к шероховатой цементной стене. Отец с его роскошными седыми усами, которые он каждый вечер расчесывал, перед тем как лечь в кровать. Мать с собранными в тугой узел на затылке волосами и с вязаньем в руках. И Эрик… Сидит, наверное, у себя в комнате, уткнувшись в книгу. Думают ли они о нем? Как они восприняли известие, что его схватили? Эрик, тихий, ушедший в себя Эрик… Он очень умен, только чересчур уж застенчив, не умеет показывать чувства. Иногда Аксель тискал Эрика просто ради того, чтобы почувствовать, как тот сжимается от смущения, но через какое-то мгновение брат все же расслаблялся, смеялся или беззлобно шипел: «Отпусти меня!» Аксель знал брата гораздо лучше, чем тот догадывался. Он знал, что Эрик чувствует себя белой вороной в семье, что ему все время кажется, будто он ничтожество в сравнении с Акселем. И сейчас ему труднее всех. Мысли родных и друзей прикованы к судьбе Акселя, и до Эрика никому дела нет… Аксель даже не решался подумать, какой станет жизнь Эрика, если он, Аксель, погибнет.

~~~

— Мы пришли! — Патрик закрыл за собой дверь и опустил Майю на пол. Она тут же куда-то устремилась, и он еле успел поймать ее за куртку. — Так не пойдет, старушка! Надо сначала снять куртку и башмаки, а уже потом бежать к маме.

— Эрика? Ты дома?

Ответа не последовало. Он прислушался, взял Майю за руку и поднялся по лестнице в кабинет Эрики.

— Вот ты где!

— Да. Кое-что удалось настрочить. А потом пришла Анна, мы пили кофе с булочками. — Эрика улыбнулась и протянула руки дочке.

Майя подбежала и влепила ей влажный поцелуй прямо в губы.

— Ну, рассказывай, где вы с папой бродили сегодня? — Эрика потерлась носом о шейку малышки, отчего та буквально скисла от смеха. — Что-то вас долго не было.

— Знаешь, я поработал немного, — с энтузиазмом начал Патрик. — Эта новая девочка очень даже ничего себе, толковая, но они как-то еще не врубились. Мы съездили в Фьельбаку, навестили кое-кого и теперь точно знаем дату, когда убили Эрика. Вернее, не точно, а в какой интервал, всего два дня…

Он увидел выражение лица Эрики, осекся и понял, что следовало немного подумать, прежде чем открывать рот.

— И где была Майя, пока ты «поработал немного»? — ледяным тоном спросила Эрика.

Патрик съежился. Господи, хоть бы сработала пожарная сигнализация… Нет, не сработала. Он глубоко вдохнул.

— В отделе… Анника за ней присмотрела. — Только произнеся эти слова, он понял, насколько дико это звучит для Эрики, и добавил: — Совсем недолго.

— Значит, Анника «присмотрела» за нашей дочерью в отделе полиции, пока ты несколько часов отсутствовал? Я правильно поняла?

— Ну… да… в общем, да. — Патрик лихорадочно искал положительные моменты в странном времяпрепровождении дочери. В самом деле, полицейский участок… — У них все было замечательно! Она, судя по всему, хорошо поела, а потом Анника покатала ее в коляске, и она уснула…

— У меня нет никаких сомнений, что Анника превосходно справилась с ролью няньки. Не в этом дело! Меня не это выводит из себя! Мы же договорились, что ты будешь заниматься Майей, у меня срочная работа. И я вовсе не требую, чтобы ты ни на минуту от нее не отходил до самого января, нам все равно придется нанять няньку. Но тебе не кажется, что твои попытки улизнуть от своих обязанностей несколько преждевременны? Еще неделя не прошла, а ты не можешь удержаться и сбегаешь на работу. Как ты считаешь?

Патрик мысленно взвесил — в самом ли деле Эрика интересуется его мнением или вопрос чисто риторический. Но Эрика, очевидно, ждала, что он скажет.

— Согласен… если ты так ставишь вопрос… да, конечно, не очень с моей стороны… Но они же даже не проверили, с кем Эрик встречался! Меня так зацепило, что я… Глупость, да и только! — подвел он итог своему маловразумительному выступлению и провел рукой по голове, отчего волосы в стали дыбом, как бы иллюстрируя растерянность своего хозяина. — Все, с сегодняшнего дня никакой работы. Только я и малышка. Даю слово!

Патрик провел ребром ладони по шее — жест, призванный подтвердить надежность обещания. Эрика хотела сказать что-то еще, но вместо этого вздохнула и подошла к Майе.

— Что же, старушка, похоже, ты и вправду неплохо провела время. Передай отцу, что мы его простим, если он приготовит что-нибудь поесть. — Майя быстро закивала. — Пусть приготовит карбонару в качестве компенсации.

Майя издала что-то вроде индейского клича — папина карбонара была ее абсолютным фаворитом.

— И к какому выводу вы пришли? — спросила Эрика минут через десять.

Она сидела за кухонным столом и наблюдала, как Патрик жарит бекон и варит спагетти. Майя уселась смотреть «Булибумбу», и они могли спокойно поговорить.

— Его убили между пятнадцатым и семнадцатым июня… О черт! — Раскаленное масло брызнуло Патрику на руку. — Больно! А если бы я жарил бекон голым?

— Действительно, любимый, повезло, что ты не голый, — улыбнулась Эрика.

Он подошел и поцеловал ее.

— Скажи еще раз «любимый». Что, я уже в плюсе?

Эрика сделал вид, что занята подсчетами.

— Нет… до плюса еще далеко. Ты приближаешься к нулю. Но если карбонара будет вкусной, тогда, может быть…

— А ты как провела день? — Он осторожно снял бекон со сковородки и положил на бумажное полотенце, чтобы стек лишний жир.

Фишка была в том, что для карбонары бекон надо жарить до хруста. Нет ничего хуже осклизлых кусков сала.

— Не знаю, с чего начать, — вздохнула Эрика.

Сначала она рассказала о проблемах Анны в качестве приемной матери озлобленной девочки-подростка. Потом решилась и поведала мужу о своем визите к Бритте. Патрик отложил лопатку и уставился на нее с удивлением.

— Ты пошла ее расспрашивать? Ее? С болезнью Альцгеймера? Ничего удивительного, что старичок на тебя окрысился, я поступил бы так же на его месте.

— Спасибо, дорогой. Анна того же мнения, поэтому можешь считать, что вы дружно меня осудили. — Эрика слегка помрачнела. — Я же понятия не имела, что у нее Альцгеймер.

— И что она сказала? — Патрик заложил спагетти в кипящую воду, высыпав как минимум две трети пакета.

— Ты что, собрался накормить батальон?

— Кто готовит карбонару? — строго поглядел на Эрику Патрик. — Ты или я? Так что она сказала?

— Прежде всего, что они с матерью дружили, когда были девчонками. У них была довольно дружная компашка — мама, Бритта, Эрик Франкель и еще какой-то Франц.

— Франц Рингхольм? — Патрик перестал мешать в кастрюле.

— Да, так его и звали. Франц Рингхольм. А что? Ты с ним знаком?

Эрика посмотрела на мужа с любопытством, но он только пожал плечами.

— А еще что она рассказывала? Она как-то общалась с Эриком или Францем в последнее время? Или с Акселем?

— Не думаю… Странно, мне кажется, никто из них не встречался друг с другом. Но я, конечно, могу ошибаться.

Эрика задумалась, пытаясь вспомнить детали беседы.

— Что-то там было… Она сказала что-то об Эрике… о старых костях… которые надо оставить в покое… и что Эрик сказал… нет, потом она уже окончательно погрузилась в туман. Да и эти слова она говорила уже не в себе, так что не знаю… скорее всего, бред.

— А может быть, и не бред, — медленно, чуть не по слогам произнес Патрик. — Может быть, и не бред. Старые кости… что она имела в виду?

К собранию Франц подготовился очень тщательно. Правление собиралось раз в месяц, и за это время накапливалось много вопросов, требующих решения. Приближается год выборов — для них это главная и первоочередная задача. Партия должна участвовать в выборах.

— Все на месте? — Он обвел взглядом присутствующих.

Пять человек, все мужчины. Волна борьбы женщин за равноправие еще не успела накрыть неонацистские организации да, наверное, никогда и не накроет.

Помещение в Уддевалле предоставил Бертольф Свенссон — подвал в принадлежащем ему многоквартирном доме. Обычно его использовали квартиросъемщики, если им надо было принять гостей, и сейчас здесь еще оставались следы последней вечеринки. Можно было пойти в контору Бертольфа в том же доме, но там очень мало места.

— Я с ними поговорю, — проворчал Бертольф. — Насвинячили и не прибрались! — Он пнул пустую пивную бутылку, и та с грохотом покатилась в угол.

— Вернемся к повестке дня, — строго сказал Франц. На пустую болтовню времени не было. — Как у тебя с подготовкой?

Вопрос был адресован Петеру Линдгрену, самому младшему члену правления. Петера, несмотря на протесты Франца, выбрали ответственным за предвыборную кампанию. Франц ему не доверял. Прошлым летом Петер угодил под суд за избиение молодого сомалийца на площади в Греббестаде, а это значило, что он может сорваться и в критической ситуации, когда необходимо сохранять ясную голову.

И, словно подтверждая худшие его опасения, Петер, не отвечая на вопрос, обратился ко всем.

— А вы слышали, что произошло в Фьельбаке? — Он засмеялся. — Кто-то решил сократить старику мучения. Доигрался, старый предатель.

— Да. И поскольку я уверен, что никто из присутствующих к этому отношения не имеет, прошу вернуться к повестке дня, — сухо сказал Франц и пристально посмотрел на Линдгрена.

Все замолчали. Наконец Петер не выдержал и отвел глаза.

— С подготовкой все в порядке, — сказал он. — У нас много новых членов, и мы уверены, что все, как новые, так и старые, готовы поработать ногами, чтобы довести до масс нашу программу.

— Хорошо. А регистрация? Бюллетени для голосования?

— Все под контролем. — Петер забарабанил пальцами по столу — ему явно не нравилось, что с ним обращаются как с семиклассником. — А тебе все же не удалось уберечь своего кореша… Что тебе в нем было так важно, чего ты за него цеплялся? Люди этого не поняли. Начали сомневаться в твоей лояльности…

Франц вскочил с места. Вернер Германссон, сидевший рядом, схватил его за локоть.

— Не слушай его, Франц. И ты, Петер, возьми себя в руки. Это же курам на смех! Мы собрались обсуждать дальнейшую стратегию, а не швырять друг в друга дерьмом. Хватит, пожмите друг другу руки, и продолжим.

Вернер прекрасно знал, чего следует опасаться. Он был старейшим после Франца членом организации и беспокоился не за председателя, а за Линдгрена. Он своими глазами видел, на что способен Франц.

После короткого раздумья Франц сел.

— Не хочу быть занудой, — сказал он холодно, — но все же прошу вернуться к повестке дня. Возражений нет? Или у кого-то еще есть дерьмо за пазухой? — Он обвел собравшихся взглядом и продолжил: — Такое впечатление, что практическая работа дает результаты. Поэтому предлагаю обсудить партийную заявку. Я говорил со многими, и у меня такое чувство, что в муниципальные советы мы уж точно можем пройти. Люди начинают понимать, до чего довела расслабленность правительства в миграционных вопросах. Они видят, как работа уходит у них из-под носа. Работу получают мигранты. Они видят, как коммунальный бюджет съедают социальные пособия тем же мигрантам. Недовольство коммунальными политиками растет, и мы можем… нет, не можем, а обязаны это использовать.

У Франца в кармане зазвонил телефон.

— Прошу прощения, забыл выключить. — Он достал мобильник из кармана и посмотрел на дисплей. Домашний номер Акселя. Он выключил телефон. — Прошу прощения, так на чем мы остановились? Да… сейчас положение для нас очень и очень выгодное…

Он продолжал речь, но мысли его были в другом месте.

Само собой — математику он проволынит. Если и был какой-то предмет, на который он даже не собирался показываться, то это именно она — математика. От всех этих цифр у него начиналась чесотка. Он просто их не понимал. Когда он пытался складывать и вычитать, а уж тем более умножать и делить, в голове происходило короткое замыкание. В конце концов, он же не собирается стать экономистом или бухгалтером — вот где скучища! Так что ходить на эти уроки и потеть — напрасно время тратить.

Пер прикурил новую сигарету и обвел взглядом школьный двор. Ребята пошли в «Хедемюрс» посмотреть, что у людей в карманах, а он не пошел. Неохота. Он ночевал у Томаса, и они играли в «Tomb Raider» до четырех утра. Мамаша звонила раз пять на мобильник, так что он в конце концов его просто-напросто отключил. Охотнее всего он поспал бы подольше, но мать Томаса, уходя на работу, его выставила. Пришлось переться в школу — за неимением лучшего.

А сейчас ему стало по-настоящему скучно. Надо было пойти с ребятами. Он уже поднялся было со скамейки, как увидел выходящего из двери школы Маттиаса. За ним тащилась эта девка, Мия, за которой почему-то все бегали. Ему она никогда не нравилась. Трусливая и приторная блондинка, вовсе не в его вкусе.

Он прислушался, о чем они говорят. Точнее, говорил один Маттиас, а Мия слушала, широко раскрыв накрашенные глаза. Они подошли, и до Пера донесся обрывок разговора. Маттиас, очевидно, настолько был поглощен стремлением трахнуть Мию, что даже не заметил Пера.

— Ты бы только видела, как побелел Адам, когда повернул стул! Я-то тут же понял, чем дело пахнет, и говорю Адаму — ничего не трогай, преступники могли оставить след!

— О! — восхищенно воскликнула Мия.

Пер засмеялся потихоньку. Маттиас, гад, похоже, добьется своего. У нее наверняка уже трусы мокрые.

— И знаешь, никто, кроме нас, не решился… Все трепались, а как до дела дошло… одно дело — трепаться, другое — взять и залезть…

Тут Пер не выдержал. Он вскочил со скамейки, бросился на Маттиаса со спины и повалил на землю; сел ему на спину, вывернул руку так, что Маттиас закричал от боли, и схватил за волосы. Приподнял голову и стукнул об асфальт. Мия завизжала и бросилась в школу за помощью, но Перу было наплевать — он продолжал колотить Маттиаса головой об асфальт.

— Чтоб не болтал, сука! Чтоб не болтал! Чтобы знал, что где болтать!

От злости у Пера потемнело в глазах. Единственное, что он видел, — кровь, которая потекла на асфальт, и это опьяняло его все больше. Он не старался сдержать ярость, он наслаждался ею, примитивное чувство самца-победителя росло в нем, пока не заполнило все существо. Он продолжал орать и бить об асфальт голову уже потерявшего сознание Маттиаса, пока чья-то сильная рука не оторвала его от безжизненного тела.

— Ты что, одурел?

Пер обернулся и увидел разгневанное лицо учителя математики. Из окон школы торчали любопытные физиономии, вокруг уже собралась небольшая толпа.