Камилла Лэкберг Железный крест-5 7 страница

— Дан слушает… Кто?.. Простите, вас очень плохо слышно… Белинда! Где? Но я пил вино… посади ее в такси и пусть едет сюда! Я заплачу, когда она приедет. Проследи только, чтобы она села в машину.

Он продиктовал адрес, нажал кнопку отбоя и досадливо сморщился.

— Что случилось? — Анна посмотрела на него с беспокойством.

— Белинда… Была на какой-то вечеринке и напилась в стельку. Звонил ее приятель… Сейчас он пытается посадить ее в такси.

— Она же поехала в Мункедаль к Пернилле!

— Значит, не поехала. Ее приятель звонил из Греббестада.

Дан прошел в кухню, на ходу набирая номер Перниллы. Судя по всему, его бывшая супруга давно спала. Были слышны только обрывки разговора, но интонации у Дана были далеко не дружелюбными. Через пару минут он вернулся за стол. Вид у него был крайне огорченный.

— Белинда ей сказала, что переночует у подруги. И могу вас заверить, что подруга сказала дома, будто переночует у Белинды. А на самом деле они поперлись в Греббестад на вечеринку. О дьявол… я-то думал, она с ней более или менее управляется…

— Пернилла? — Анна погладила его по руке. — Это не так-то легко, дорогой мой. Думаю, ты тоже попался бы на этот крючок. Уловка старая как мир…

— Нет! Я бы не попался! — со злостью воскликнул Дан. — Я бы позвонил родителям подружки и спросил, все ли в порядке. Неужели ты считаешь, что я поверил бы семнадцатилетней девчонке?

— Успокойся, — сказала Анна повелительно. — Сейчас самое главное — заняться Белиндой, когда она приедет. — Дан хотел что-то возразить, но она подняла руку. — И не смей ее ругать. По крайней мере, сегодня. Все разговоры переносятся на завтра, когда она протрезвеет. Договорились?

Она произнесла последнее слово с вопросительной интонацией, но ни у кого за столом не возникло сомнений, что вопросительный знак там и не ночевал. Никаких обсуждений не предполагалось. Дан молча кивнул.

Эрика поднялась со стула.

— Пойду постелю в гостевой.

— А я поищу какой-нибудь таз. Или ведро, — сказал Патрик, с ужасом представив подобную сцену с выросшей Майей.

Через несколько минут к дому подъехала машина. Дан и Анна поспешили к дверям. Пока Дан выковыривал с заднего сиденья Белинду, как большую тряпичную куклу, Анна расплатилась с таксистом.

— П-папа… — невнятно пробормотала Белинда, с трудом открыла глаза, обхватила отца за шею и уткнулась лицом ему в грудь.

От нее пахло рвотой, но Дан не обращал внимания. Он вдруг ощутил внезапный прилив нежности — настолько маленькой и хрупкой показалась ему взрослая дочь. Когда в последний раз он носил ее на руках?

Ее начали сотрясать судороги. Он еле успел отвернуть ее голову в сторону, как Белинду вырвало красной жижей прямо на ковер в прихожей. Стало ясно — она перепила красного вина.

— Наплюй, потом уберем, заноси ее в дом, — тихо сказал Эрика. — И сразу в душ. Мы с Анной ее переоденем.

В ванной Белинда внезапно разрыдалась, да так горько, что у Эрики зашлось сердце от жалости. Она растирала девочку полотенцем, а Анна гладила ее по голове.

— Все будет хорошо, — приговаривала Анна, — вот увидишь, все будет хорошо…

— Ким хотел прийти… я думала… а он Линде сказал… он ей сказал, что я уродина-а-а-а…

Новый приступ рыданий. Анна через голову Белинды посмотрела на Эрику. Ни одна из них не хотела бы поменяться с девушкой местами. Нет ничего страшнее, чем любовные катастрофы подростков. Когда-то они обе это пережили и очень хорошо понимали, как легко поддаться в таких случаях соблазну утопить горе в вине. Но теперь они уже знали, что горе не утопишь — оно обязательно всплывет. Завтра Белинде будет еще хуже, чем сейчас, — это они тоже знали из собственного, недешево приобретенного опыта. Но сейчас главное — уложить ее в постель, чтобы заснула. Все остальное — завтра.

Мельберг взялся за ручку, но дверь открыть решился не сразу — обдумывал все «за» и «против». «Против» явно перевешивало. А «за» голосовали только два обстоятельства. Во-первых, в этот пятничный вечер ему было совершенно нечем заняться. А во-вторых, ему не давали покоя темные глаза Риты. Но неужели только ради них он должен идти на нечто столь смехотворное, как курсы сальсы? И наверняка там полно оголодавших теток, которые приходят на эти курсы только ради того, чтобы снять какого-нибудь мужика. Жалкое зрелище. Он уже хотел было дать задний ход, купить на заправке чипсы и провести вечер у телевизора. Сегодня «Полный морозильник» со Стефаном и Кристером. Эти-то ребята понимают в юморе! Не успел он принять такое решение, как дверь открылась.

— Бертиль! Молодец, что пришел! Мы как раз начинаем. — Рита взяла его за руку и буквально втащила в спортзал.

Из мощного магнитофона на полу лились латиноамериканские ритмы. Мельберг с удивлением констатировал, что никакого бабьего царства тут и в помине нет — сколько женщин, столько и мужчин. Представившаяся было картина, как его рвут на куски голодные самки, мгновенно поблекла.

— Будешь танцевать со мной, — решительно сказала Рита, как-то незаметно перейдя на «ты». — Поможешь показывать движения.

Она вытащила новоявленного партнера на середину зала, встала напротив, взяла его руку и положила к себе на талию. Мельберг с трудом удержался от соблазна опустить немного руку и потрогать ее аппетитный зад. Он решительно не понимал мужчин, предпочитающих аноректичных костлявых девиц.

— Бертиль! Повнимательней, — строго сказала Рита и сделала какое-то движение. — Смотрите на нас с Бертилем. Значит, так, для дам: правая нога вперед, перенесли тяжесть тела на левую ногу, вернули правую на место. Для мужчин все наоборот — левая нога вперед, тяжесть на правую, вернули левую. Повторяем, пока не запомним.

Мельберг никак не мог взять в толк, о чем она говорит; его мозг почему-то отказался выдать ему даже такую фундаментальную информацию, как различия правого и левого. Какая нога вперед, какая назад… Но Рита оказалась хорошим учителем. Решительными движениями она подталкивала его, показывала на нужную ногу и через пару минут он, к своему удовольствию, начал кое-что понимать.

— А теперь покрутим задом, — преподнесла Рита очередную радостную новость. — Вы, шведы, немножко окостенелые, примороженные, что ли, но сальса — это движение, мягкое, согласованное движение партнеров.

Она показала, что имеет в виду. Начала крутить бедрами так, что это выглядело, словно по всему телу переливалась мягкая морская волна. Мельберг уставился на Риту как зачарованный. У нее все получалось так легко и просто, будто ничего естественнее, чем крутить под музыку задом, в мире не существовало и не могло существовать. Он попробовал ей подражать, но ничего не получилось. Его тазобедренные суставы отказывались подчиняться, и всякие попытки согласовать движения таза и ног неизменно приводили к короткому замыканию. Он остановился с растерянной миной.

— Это не так-то легко, Бертиль, требует тренировки, — сказала Рита поощрительно. — Главное — слушать музыку. И пусть тело следует за ней. Не смотри на ноги, смотри на меня. Когда танцуешь сальсу, ты должен смотреть даме в глаза.

Она впилась в него взглядом. Усилием воли он заставил себя не отводить глаз и не смотреть на ноги. Вначале ничего не получилось, но вскоре, руководимый Ритой, он почувствовал: что-то изменилось. Он словно бы впервые по-настоящему услышал эту музыку, этот зажигательный ритм. Бедра начали двигаться мягко и ритмично. Он смотрел на Риту все пристальней и пристальней, пока не понял, что погиб.

~~~

Кристиансанд, 1943 год

Нельзя сказать, чтобы Аксель любил рисковать. По натуре своей игроком он не был. Не был он и бесстрашен — боялся так же, как боялся бы на его месте любой другой. Все объяснялось гораздо проще — он не мог сидеть сложа руки и размышлять о творящемся вокруг зле.

Он стоял у релинга. В лицо дул порывистый ветер. Аксель любил запах моря и втайне завидовал рыбакам: они вставали чуть свет и работали дотемна, направляя траулер туда, где, по их мнению, была рыба. Он знал, что если он заикнется об этой зависти, его поднимут на смех. Сын доктора, перед которым лежит широкая дорога к образованию, к карьере, — завидует им! Мозолям на руках, провонявшей рыбой одежде… Завидует, что они, выходя в море, никогда не знают, суждено ли им вернуться. Они бы решили, что он над ними издевается. Но он-то, он каждой клеточкой тела чувствовал: это именно то, что, по его представлению, и называется жизнью. Конечно, он был образован, начитан, много повидал — но нигде так остро не испытывал чувство причастности, как здесь, в море, стоя на мерно качающейся, пахнущей рыбой палубе и подставив лицо свежему ветру. Он был здесь как дома.

Эрик же как дома чувствовал себя в мире книг. Когда он по вечерам, сидя на постели, лихорадочно листал тома, слишком толстые и слишком старые для того, чтобы кто-то другой, кроме него, проявил к ним интерес, — когда он читал эти книги, от него исходила эманация счастья. Он буквально глотал эти фолианты, жадно запоминая факты, даты, имена и географические сведения. Это восхищало Акселя, но и немного печалило. Они такие разные, он и его брат. А может быть, тут играет роль разница в возрасте — четыре года. Они никогда не играли вместе, у них не было общих игрушек. И Акселя очень беспокоило отношение к ним родителей. Он был их любимчиком, они гордились им, осыпали его похвалами, в то время как Эрик всегда оставался в тени. Но как Аксель мог этому помешать? Никак. Единственное, что было в его силах, — делать то, что он считал нужным.

— Входим в гавань.

Аксель вздрогнул — он так погрузился в свои мысли, что и не слышал, как подошел Элуф.

— Я смоюсь сразу, как зачалимся. Меня не будет около часа.

— Делай, как знаешь, парень. Но будь осторожен. — Элуф похлопал его по плечу и вернулся на корму к штурвалу.

Через десять минут Аксель, убедившись, что за ним никто не наблюдает, спрыгнул на пирс. То тут, то там мелькали люди в немецких мундирах, но они были заняты своим делом — проверяли документы у экипажей непрерывно подходящих траулеров и барж. Сердце забилось. На берегу было довольно много моряков, но и они все находились при деле — разгружались, загружались, паковали и найтовили груз. Он старался выглядеть так же, как они, — слегка небрежно, расслабленно… Люди делают свою работу, и скрывать им нечего. На этот раз никакого груза с ним не было. Наоборот — сегодня ему предстояло захватить с собой какие-то документы. Он ничего не знал, не должен был знать, да и не хотел знать об их содержании — ему поручили взять их и доставить в Швецию. Вот и все. Знал только, кому их следует передать по возвращении.

Инструкции Аксель получил простые и понятные. Тот, кто принесет бумаги, должен ждать в дальнем конце гавани, на нем будут синяя кепка и коричневая рубаха. Аксель приближался к условленному месту. Все нормально — юнгу со шведского траулера послали с каким-то поручением. Немцы не обращали на Акселя никакого внимания. Наконец он заметил нужного человека. Все правильно — синяя кепка, коричневая рубашка. Тот грузил в штабель ящик за ящиком и, казалось, был полностью сосредоточен на своей работе. Аксель пошел прямо к нему — твердо и целеустремленно. Ни в коем случае не осматриваться, не искать кого-то взглядом — уж тогда проще повесить на грудь мишень. Парню что-то поручили, и он идет выполнять задание.

Тот его пока не заметил. Аксель подошел, взялся за ящик и тоже поставил его в ближний штабель. Краем глаза он заметил, как докер положил что-то на землю. Нагибаясь за следующим ящиком, Аксель подхватил скрученные в трубку бумаги и сунул в карман. Они не обменялись ни единым взглядом.

Радостное облегчение прокатилось волной по всему телу. Самый опасный момент позади.

— Halt! Hä nde hoch!

Аксель посмотрел на человека в синей кепке. Тот опустил голову, и Аксель все понял. Это была западня. Или все задание было блефом, только чтобы добраться до него. Или, может быть, немцы каким-то образом докопались и пытками заставили этого парня расставить ему ловушку. Немцы, очевидно, наблюдали за ним с того самого мгновения, когда он сошел с трапа. И документы, эта бомба, обреченная взорваться, жгли ему карман. Он поднял руки. Двое, подошедшие к нему, были в гестаповской форме. Все кончено.

~~~

Резкий стук в дверь прервал его утренний ритуал. Каждое утро, в строго заведенном порядке: сначала душ, потом бритье. Приготовить завтрак — два яйца, ломтик ржаного хлеба с маслом и сыром, большая чашка кофе. Всегда одно и то же — поднос с завтраком, включенный телевизор. Годы в тюрьме научили его ценить ритуалы. В ритуалах была предсказуемость.

В дверь снова постучали. Франц с раздражением встал и пошел открывать.

— Привет, Франц! — За дверью стоял его сын.

Взгляд, как всегда, пронизывающий и тяжелый. Ему пришлось привыкнуть к этому взгляду.

Франц даже не мог вспомнить время, когда все было по-другому. Что ж… надо принимать то, чего не можешь изменить. Только во сне ему иногда казалось, что он держат в своей руке маленькую ладошку сына. Почти неуловимое воспоминание о давным-давно прошедшем времени.

Он вздохнул и отошел в сторону, пропуская сына.

— Привет, Челль. Что за дело привело тебя к старику отцу на этот раз?

— Эрик Франкель, — холодно, почти не разжимая губ, коротко произнес Челль и уставился на отца, словно пытаясь уловить его реакцию.

— Я завтракаю… Заходи.

Челль последовал за ним в гостиную и с невольным любопытством огляделся. В этой квартире он еще ни разу не был.

Франц не стал предлагать ему кофе — заранее знал, каким будет ответ.

— И что Эрик Франкель?

— Ты прекрасно знаешь, что он убит.

Франц кивнул:

— Да, слышал. Жаль Эрика.

— Это ты искренне говоришь? Тебе и вправду жаль? — Челль впился в него взглядом, и Франц прекрасно понял его значение. Сын пришел к нему не как сын, а как журналист.

Он ответил не сразу. Слишком много было в подтексте. Слишком много воспоминаний, следовавших за ним всю жизнь… Но бессмысленно рассказывать это сыну — он все равно не поймет. Он давно вынес отцу приговор, и приговор этот, судя по всему, обжалованию не подлежал. Они стояли по разные стороны стены. А стена эта была слишком высока — заглянуть за нее и увидеть, что там делается, почти невозможно. И так продолжалось много лет… слишком много. Челль почти не видел отца, пока был маленьким, — тот сидел по тюрьмам. Пару раз мать брала его с собой на свидания, но маленькая вопрошающая мордашка в холодной, негостеприимной каморке — это было чересчур. Франц отказался от свиданий, решил, что мальчику лучше не иметь вовсе никакого отца, чем отца в каталажке. Может, это и было ошибкой с его стороны, но ошибку уже не поправить.

— Да, мне и вправду жаль Эрика, — сказал он вслух. — Мы знали друг друга с детства, и я сохранил о нем самые теплые воспоминания. Потом мы разошлись… выбрали разные дороги. — Франц развел руками.

Ему не надо было объяснять Челлю, что это за дороги.

— Это не так. У меня есть данные, что ты поддерживал контакты с Эриком и в последние годы. И что твои «Друзья Швеции» не сводили глаз с братьев Франкель… Ты ничего не имеешь против, если я буду делать заметки?

Франц пожал плечами и небрежно махнул рукой — делай, если тебе так надо. Он предельно устал от этих игр. В Челле было столько злости, и он ощущал эту злость чуть не в каждом его слове. Даже не злости — ненависти. Это была его собственная ненависть — испепеляющая, разрушительная, которая много раз ставила его на край пропасти, а если смотреть правде в глаза, изуродовала его жизнь. Сын сумел придать этому чувству иное направление. Франц внимательно читал все его статьи. Местные власти, политики — все они отведали яростную ненависть Челля Рингхольма, оформленную в печатные строки на газетных страницах. Собственно, они довольно похожи друг на друга, он и Челль, хотя исходные пункты разные. Движущая сила одна и та же — ненависть… Она в свое время сблизила его в тюрьме со сторонниками нацизма, встреченными еще во время первой отсидки. Они чувствовали то же самое, что и он, но Франц умел говорить, умел спорить и доказывать свою правоту. Отцовская риторика засела в нем на всю жизнь. Принадлежность к нацистской группе в тюрьме давала ему и престиж, и власть, он почувствовал свою значительность, а ненависть была достоинством, своего рода доказательством силы. И он вжился в эту роль. Взгляды и принципы, внушенные отцом, стали его взглядами и принципами, неотделимыми от личности. Личность и жизненная позиция как единый монолит. Так было у Франца. И у Челля, как он догадывался, то же самое.

— Значит, так… — Челль посмотрел на все еще пустой блокнот. — Значит, ты не отрицаешь, что поддерживал контакты с Эриком и в последние годы?

— Только в память о старинной дружбе. Ничего особенного. И уж во всяком случае ничего, что можно было бы связать с его гибелью.

— Это ты так считаешь, но так это или не так, будешь определять не ты. И в чем же состояли эти контакты? Письма с угрозами?

Франц хмыкнул.

— Не знаю, откуда ты взял эти сведения. Я никогда не угрожал Эрику Франкелю. Ты достаточно писал о моих единомышленниках, чтобы понять: всегда и везде, в любом движении есть горячие головы, способные на необдуманные поступки. И я почел своим долгом предупредить Эрика.

— Твой единомышленники… — произнес Челль с презрением, граничащим с брезгливостью. — Ты имеешь в виду этих полубезумных фанатиков, которые считают, что мы можем закрыть границы?

— Называй, как хочешь. — Франц устало прикрыл глаза. — Я не угрожал Эрику Франкелю. Но вот если бы ты убрался отсюда, то доставил бы мне большое удовольствие.

Челль хотел что-то возразить, но, очевидно, раздумал. Он встал и с плохо скрытой злостью посмотрел на отца.

— Ты мне никогда отцом не был, но я это пережил и переживу. Но если ты будешь продолжать втягивать моего сына в свои дела… — Он сжал кулаки.

— Я не втягиваю твоего сына ровным счетом ни во что, — сказал Франц, не отводя глаз. — Он уже достаточно взрослый, чтобы думать самостоятельно. Пер в состоянии сделать свой собственный выбор.

— Ты хочешь сказать — твой выбор? — крикнул Челль и почти выбежал из дома, словно уже был не в силах находиться в одном помещении со своим отцом.

Франц посидел еще немного, дожидаясь, когда успокоится пульс. Он думал об отцах и детях. И о дорогах, которые они выбирают. Или которые выбирают их.

— Как прошли выходные?

Паула стояла к ним спиной и сыпала кофе в кофеварку, так что и Мартин, и Йоста приняли ее вопрос на свой счет и дружно пожали плечами. Ни тот ни другой не ощущали никакого подъема. Психологический феномен, называемый «утро понедельника после хорошего отдыха», обошел их стороной. Мартина к тому же оба выходных мучила бессонница.

В последнее время он вообще плохо спал. Лежал без сна и думал о будущем ребенке. Не то чтобы этот ребенок был нежеланным. Наоборот, очень даже желанным. Но он впервые осознал, как велика ответственность. Маленькое живое существо, маленький человек, чье существование полностью зависит от тебя… Мартин часами лежал, уставившись в потолок или глядя, как ритмично, в такт дыханию, поднимается и опускается с каждым днем увеличивающийся живот Пии. Ему почему-то все время представлялись разные ужасы: травля в школе, оружие, наркотики, педофилы, дорожные опасности — целый список несчастий, которые могут случиться с вступающим в жизнь человечком. Он в который раз спрашивал себя: а сумею ли я со всем этим справиться? Но обратной дороги не было. Через пару месяцев он станет отцом.

— Вы оба просто излучаете бодрость, — покачала головой Паула.

— Излишнюю бодрость следовало бы запретить законом, — буркнул Йоста и пошел к кофеварке.

Он не заметил, что еще не вся вода прокапала через фильтр, и взял кофейник. На столе образовалась большая лужа. Йоста сделал вид, что не заметил аварию, налил в кружку кофе, поставил кофейник прямо в лужу и пошел к столу.

— Йоста! — строго сказала Паула. — Ты что, собираешься так все и оставить? Приведи стол в порядок!

Йоста, похоже, и вправду только сейчас заметил пролитый кофе.

— Ага, вон оно что… а я и не видел, — вяло произнес он, взял тряпку и вытер стол.

— Приятно чувствовать постоянную заботу, — засмеялся Мартин.

— Да уж… женщины есть женщины. Каприз за капризом.

Паула собиралась было ответить что-то в том же духе, но вдруг тишину нарушил довольно необычный для полицейского управления звук. Из приемной послышался заливистый детский смех.

Мартин весело насторожился.

— Это не иначе, как…

Но он не успел закончить предложения, потому что тот, кого он собирался назвать по имени, появился в столовой собственной персоной. С хохочущей Майей на руках.

— Привет!

— Привет! — Мартин засмеялся. — Что, не сидится дома?

Патрик улыбнулся в ответ:

— Мы с Майей решили… Вот что мы решили: надо проверить, что вы тут делаете — работаете или, как всегда, лясы точите. Правда, Майя?

Девочка залопотала что-то, что при известной доле воображения вполне можно было принять за подтверждение слов отца — да, мол, решили проверить. Она начала вертеться на руках Патрика как угорь — требовала, чтобы ее спустили на пол. Отец поставил ее на ноги, и она неуверенной походкой двинулась к Мартину.

— Привет, малышка! Узнала дядю? Помнишь, как мы с цветочками беседовали? Погоди-ка, сейчас… — Он вышел и тут же вернулся с ящиком, полным игрушек.

Они держали их в отделе именно для таких случаев — если кто-то из посетителей явится с ребенком. Майя обрадовалась и тут же полезла осматривать принесенные сокровища.

— Спасибо, Мартин. — Патрик налил себе кофе и присел за стол. — Как дела? — Он отхлебнул из чашки и сморщился — за прошедшую неделю успел подзабыть вкус бурды, которую пьют в отделе.

— Туго… Но кое-какие подходы мы нащупали. — Мартин вкратце пересказал разговоры с Францем Рингхольмом и Акселем Франкелем.

Патрик заинтересованно покивал.

— А Йоста взял отпечатки пальцев у одного из пацанов. Найдем и второго, пусть техники исключают их пальчики из следствия. Ясно же, что убили не они.

— А что он говорил? Они что-нибудь заметили, что может представлять интерес? Почему они вообще решили залезть в дом братьев? Может быть, тут есть за что зацепиться?

— Зацепиться не за что, — довольно резко произнес Йоста.

Ему показалось, что Патрик ставит под сомнение его работу. Но в то же время заданные вопросы вызвали в голове какой-то отклик, что-то он хотел вспомнить, но никак не мог. А может, это просто мнительность. И незачем лить воду на мельницу Патрика.

— Значит, подведем итоги, — продолжил Йоста. — Мы никуда не сдвинулись. За исключением, правда, этих самых «Друзей Швеции». А так — у Эрика не было никаких явных врагов, а это значит, мотив преступления так и остается неясным.

— Банковские счета проверяли? Может быть, там что-то найдется?

Мартин отрицательно покачал головой и разозлился сам на себя — уж такую-то банальную процедуру он не должен был упускать из вида.

— Сразу этим и займемся, — сказал он вслух. — И еще: надо спросить у Акселя, не было ли у Эрика какой-нибудь женщины. Или мужчины, учитывая, в какое время мы живем. Кого-то, с кем он мог делиться своими проблемами в постели. И еще: сегодня же надо поговорить с уборщицей.

— Это важно, — кивнул Патрик. — Надо ее спросить, почему она не заходила в дом все лето. Если бы заходила, нашла бы Эрика и пораньше, чем через три месяца.

Паула вдруг резко поднялась с места.

— Знаете, пойду-ка я и прямо сейчас позвоню Акселю — не было ли у Эрика сердечного друга или подруги.

— А эти письма, которые Франц посылал Эрику, — они у тебя здесь?

— Конечно. — Мартин поднялся со стула. — Сейчас принесу. Ведь ты хочешь на них посмотреть, или я ошибаюсь?

Патрик с деланой небрежностью пожал плечами.

— Раз уж я все равно здесь…

— Черного кобеля не отмоешь добела, — засмеялся Мартин, взявшись за ручку двери. — Ты же в родительском отпуске!

— Подожди, скоро сам попробуешь… Я понял одну вещь: число часов, которые ты можешь провести в песочнице без ущерба для психики, ограниченно. А Эрика работает дома, так что она только рада, если мы держимся подальше.

— Не знаю, будет ли она так радоваться, если узнает, что ты притащил Майю на работу. У нас все-таки не оранжерея.

— Может, и не будет. Но я же так, заскочил на минутку! Посмотреть, все ли целы.

— Ладно, пошел за письмами.

Через несколько минут Мартин вернулся с пластиковым конвертом, в котором лежали все пять писем. Майя сразу потянулась за пакетом, но Мартин увернулся и протянул его Патрику. Девочка надулась и собиралась было заплакать, но, оценив обстановку, молча вернулась к ящику с игрушками.

Патрик разложил письма на столе и довольно долго молча их читал.

— Ничего конкретного, — он слегка нахмурился, — и он все время повторяется. Советует Эрику утихомириться, потому что… — Патрик нашел нужное место, — потому что «не может предложить ему покровительство». Далее… в организации есть люди, которые сначала действуют, а потом думают… читай, горячие головы… И вот у меня складывается впечатление, что Эрик отвечал на эти письма. Смотрите:

Я считаю, что ты ошибаешься в своих рассуждениях. Ты говоришь о последствиях и об ответственности. А я предлагаю похоронить прошлое и смотреть вперед. У нас разные точки зрения, у меня и у тебя. Разные исходные пункты. Но происхождение одно и то же! Тот же старый монстр, и было бы в высшей степени неразумно будить его к жизни. Мертвецы должны оставаться с мертвецами. Я уже высказал тебе свою точку зрения на прошлое в предыдущем письме, не стану вновь касаться этой темы. И тебе от души советую сделать то же самое. Сейчас я тебя защищаю, но если ситуация изменится, если монстр проснется, могу и поменять точку зрения.

Патрик поднял глаза на Мартина.

— А вы спрашивали Франца, что он имел в виду? Что это за «старый монстр»?

— Нет, еще не успели. Но мы говорили с ним не в последний раз.

В дверях появилась Паула.

— Cherchez la femme… — сказала она. — Ищите женщину. И я ее нашла. Аксель рассказал, что в последние четыре года Эрик очень близко дружил с некоей Виолой Эльмандер. Я и с ней поговорила — можем навестить ее прямо сейчас.

— Настоящий марш-бросок с твоей стороны. — Патрик посмотрел на нее с одобрением, но и с удивлением.

— Поедешь с нами? — импульсивно спросил Мартин, но тут взгляд его упал на поглощенную игрушками Майю. — Нет… ясное дело, этот номер не пройдет.

— А может, и пройдет. — Все с удивлением посмотрели на появившуюся Аннику. — Номер пройдет, если вы оставите Майю, а я с ней поиграю.

Она с мольбой посмотрела на Патрика, потом улыбнулась девочке, и та ответила ей самой лучезарной улыбкой, которую только можно вообразить. Анника обожала детей, а своих у нее не было.

Патрик задумался.

— Ты что, думаешь, я не справлюсь? — Анника сделала оскорбленную гримасу и скрестила руки на груди.

— Нет… дело не в этом… — Патрик никак не мог решиться, но в конце концов любопытство победило. — Ладно, сделаем так. Я поеду с ними ненадолго, но к ланчу обязательно вернусь. Если будут малейшие проблемы, сразу звони. И вот что: она ест в полпервого и все еще предпочитает разную кашеобразную ерунду… Впрочем, у меня, по-моему, есть банка чего-то с мясным фаршем, так что просто разогрей ее в микроволновке. А после еды у нее сразу глаза слипаются, так что остается только положить ее в коляску и пять минут покатать… Только не забудь соску и мишку, она без него не заснет…

— Стоп, стоп! — Анника, смеясь, предостерегающе подняла руки. — Не волнуйся, мы с Майей решим все проблемы по мере поступления. Все будет как надо — и с голоду она не умрет, и с бессонницей справимся.

— Спасибо, Анника. — Патрик присел на корточки и поцеловал дочку в белокурую головку. — Папа прокатится немного и сразу вернется. А ты побудешь с Анникой, ладно?

Майя некоторое время серьезно рассматривала отца своими огромными глазами, словно взвешивая его предложение, но потом отвернулась и опять занялась большой куклой, пытаясь выдернуть у нее ресницы. Патрик сконфуженно поднялся.

— Незаменимых людей нет! — произнес он с деланой горечью. — Желаю приятно провести время.

Он обнял Аннику, и они двинулись в гараж. Его охватило почти восторженное чувство, когда он сел за руль и сунул ключ в замок. Мартин устроился на пассажирском сиденье, Паула расположилась сзади, сжимая в руке бумажку с адресом Виолы Эльмандер. Патрик вырулил из гаража и взял курс на Фьельбаку. Ему было настолько хорошо, что он начал напевать себе под нос.

Аксель медленно положил трубку на рычаг. Происходящее казалось ему все менее и менее реальным, как в предутреннем сне. Дом без Эрика стал пустым и холодным. Странно, они с Эриком жили совершенно отдельной жизнью, не вмешиваясь в личные дела друг друга. Иногда могли за несколько дней не обменяться ни словом. Даже ели, как правило, в разное время, и дом словно был поделен на две зоны — его и Эрика. Но это вовсе не значило, что они были чужими друг другу. Нет, они очень близки с Эриком. Были близки, с горечью поправил себя Аксель. В доме всегда стояла тишина, каждый занимался своими делами.

И сейчас тихо. Но это другая тишина. Тогда было тихо, но Аксель знал, что Эрик сидит в библиотеке и читает. Тогда было тихо, но они могли в любой момент прервать эту тишину, если бы хотели. А сейчас тишина стала огромной, бесконечной и безнадежной.

Эрик никогда не приводил сюда Виолу. И не говорил о ней. Аксель случайно узнал о ее существовании — она позвонила, а он взял трубку. В то время Эрик иногда исчезал на два-три дня. Паковал небольшую сумку, коротко прощался — и исчезал. Иногда Аксель даже завидовал Эрику — завидовал, что у того кто-то есть. У Акселя по большому счету никогда и никого не было. Конечно, были женщины, случались влюбленности, но ни одна из них не нашла продолжения. И всегда по его вине. Он ничего не мог с этим сделать — слишком всепоглощающей была его другая страсть, его главная жизненная задача. С годами страсть эта все больше напоминала требовательную любовницу, не оставляющую места ни для кого и ни для чего другого. Его работа стала внутренней пружиной жизни, ее смыслом… короче говоря, она стала самой жизнью. Когда это произошло, он и сам не знал. Нет… неправда. Знал. Конечно знал.