Наедине с Рубцовым 6 страница

- Кто это у вас небольшого роста шустрый такой? Видели, как он дверь открывал. Защелка высоко (ему не достать). Так он быстро сообразил, притащил откуда-то лестницу...

Капуста получилась удачная, потому с удовольствием ее пробовали. Предложили и Коле. Он стал жевать ее, похрустывая, медленно и долго, неестественно двигая скулами.

Почему он так жует? Удивляюсь, но не спрашиваю. А он, чувствуя мой интерес, отвечает с набитым ртом:

- Сено ем. А что? Разве это не сено?

- Какое сено?

- Капуста? Такое же сено!

Мне даже неловко стало, что человека угостили «сеном». И как назло, ну совершенно ничего не было в доме съестного.

Правда, было еще одно соленье: липиноборские рыжики и грузди. Предложили попробовать, но он отказался, попросил положить в банку, чтобы взять с собой.

Грибы, наверное, ему понравились, потому что на следующий день он пришел с таркой (так здесь бидончики под молоко называют), а потом еще и еще.

Заходит и прямо с порога: «Я за груздями...»

Так почти всю заготовку грибную и выносил. Мама повозмущалась немного, мол, и грибов не попробовали - все унес.

Но я убедила ее, что Коля сам их и собирал. Хочется же ему и друзей угостить.

Наверное, частые «угощения» стали мешать его творчеству, потому что я не вижу в газете его новых стихов, и он приходит иногда в подавленном настроении...

Взял, однажды с книжной полки томик из собраний сочинений Ленина, подержал, как бы взвешивая на руках, тряхнул головой:

- Вот один человек, а что натворил!

Опять рубцовский двойной смысл: натворил - написал? Или натворил - наделал?

И сразу же продолжил:

- Как же понять, если «промедление смерти подобно» и в то же время говорят: «поспешишь - людей насмешишь»?

Задумался. Видимо, ему предстояло принять какое-то серьезное решение. Но какое? Так и осталось загадкой.

Коля ушел в свое общежитие с ленинской книжкой. На второй вечер принес ее, взял с полки «Педагогическую поэму» Макаренко. Уселся на диван. И погрузился в чтение.

Читал он долго. Я его не отвлекала. Потом встал, поежился, глубоко вздохнул: «Мне пора…»

Мы ни о чем, ну ни о чем не поговорили. Появился небольшой период затишья. Вскоре Коля пришел серьезный, озабоченный: «Я сегодня уеду на Север, не могу никого видеть и хочу, чтобы ты меня проводила». Мы вышли, но он повел меня не в сторону вокзала, а в центр.

Со стороны улицы Ленина нам навстречу шел Владимир Аринин. Коля увидел его издалека и с вопросом ко мне: «Как ты думаешь, какой он?» Я говорю: «Тонкий». (Имела в виду особенность его натуры.) А когда поравнялись, Коля озорно и весело высказался: «Володя, Неля сказала, что ты тонкий». Аринин только улыбнулся и прошел мимо.

Этот случай сразу мне вспомнился, когда я совсем недавно, в разговоре, от В.И. Аринина узнала, что это он был инициатором и организатором клуба «Современник». Оказывается, не только мы, начинающие авторы-литераторы, испытывали волнение на этом вечере. Волновался сам организатор. Действительно, было отчего волноваться. Вечер начался вяло. Искусствовед С. Ивенский утомительно долго рассказывал о книжных знаках.

Я заметила, что напротив меня и Б. Чулкова сидела Г. Бурмагина, то поднимала голову в нашу сторону, то опускала к листу бумаги и что-то чертила. Рисует? Но кого? Наверное, Чулкова. Рубцова ей не видно, Романова тоже.

- А ведь все-таки неплохо получилось, - думаю я сейчас, - сколько людей видели и слышали Рубцова. Наверное, и до сих пор помнят этот вечер.

Но я отвлеклась. Как я уже говорила, мы шли с Колей Рубцовым к центру. Возле магазина «Оптика» суетливая девчушка налетела на него. Коля даже головой покачал:

- Такая маленькая, лет, наверное, тринадцать ей, а уже ищет...

- Что ищет? - Коля посмотрел в мою сторону и покачал головой опять:

- Ну, Неля, и наивная же ты, хотя и я такой же... (приостановился, сделал паузу) бываю.

Пересекая площадь, он повел меня в кафе «Колос» (сейчас это ресторан «Меркурий»). В зале было многолюдно, сидели целыми компаниями, а возле стены двухместные столики были свободны.

- Что тебе заказать?

- Мне, - говорю, - ничего не нужно (я уже знала, что у него бывают карманы пустыми, а этот жест - шик).

- Так и будем сидеть?

- Ну, закажи тогда салат из свежей капусты. Он заказал официантке салат и бутылку пива. Сидим. Он молча пьет пиво, я ем салат.

Но вдруг сзади в компании кто-то громко стал читать фронтовые стихи. Осторожно оглянулись. Это Николай Задумкин, журналист. Он очень пьян, читает громко, с пафосом.

Коля недоволен. Очень не хочет, чтобы Задумкин его увидел, не хочет привлекать к себе внимание. Шепчет мне: - Надо уходить... Он жестом подзывает официантку (та оказалась рядом), быстро достает из кармана три купюры: десять, пять и один рубль, подает ей со словами:

- Сдачи не надо...

Смотрю на него удивленно и шепотом говорю: - Взяли всего на копейки. Почему так много даешь?

- Ладно, пусть это ей... Мимоходом он что-то шепнул юноше, сидящему в компании Задумкина и тот вышел следом за нами. Подхожу к раздевалке, а Коля в стороне остался разговаривать с этим молодым человеком. Оделись, вышли на улицу. Отошли от дома немного в сторону.

- Давай постоим, - говорит Коля.

Остановились. И буквально через несколько минут показывает мне в сторону кафе: «Посмотри».

Оттуда выходит целая ватага молодых парней и среди них Задумкин. Его даже поддерживают.

- Я сказал, чтобы его не оставляли, а довели домой. Это, говорю, известный поэт. И мне поверили.

Дальше мы пошли прямо на вокзал. Мне не верилось, что он уезжает. Даже чемоданчика в руках не было.

- Подожди здесь...

Остановилась недалеко от кассы. Он наклонился близко к окошечку, негромко назвал станцию, куда собрался уезжать, так что мне не было слышно. Но зато очень громко произнесла фразу кассир: «Какое место вам?»

- Любое, - уже громко и улыбаясь, ответил Коля. И сразу продолжил, широким жестом отводя правую руку в сторону: «Любое место, край любой». И чуть тише сказал дальше: «Прекрасно небо голубое, прекрасен поезд голубой!»

Получилось четверостишие, и оно стало началом стихотворения, где последние две строчки оказались первыми.

* * *

Во время отсутствия Коли все вечера у меня были свободными и я часто навещала Нину Груздеву. Она жила в Октябрьском поселке в квартире, где основную площадь занимали строгие соседи. Там, у Нины, частым гостем был Юрий Рыболовов, любитель поэзии, как представила его Нина.

Этот человек обратился ко мне с деликатной просьбой - дать мой адрес, чтобы его друг, пишущий стихи, мог послать мне их для рецензии.

- Почему же я? Как я могу оценить чужие стихи, если сама хожу в начинающих?

- Нет, ему нужно только Ваше мнение. И я дала свой адрес.

Каково же было мое удивление, когда через короткое время Юрий Рыболовов вошел в мою квартиру. Он появился без стука (почему-то двери были не заперты).

- Извините, у вас было открыто. «Всех ягод лучше - красная смородина». Смотрю на неожиданного гостя: «Что это он? Говорил: друг, стихи, рецензия... И строки из стихов Рубцова «В лесу». Совсем не к месту...»

Мне непонятен этот визит. Юрий, улыбаясь, начинает рассказывать, что знаком с Рубцовым.

- Пришел к нему в общежитие. Дверь его комнаты открыта. – «Странно, и у него оказалась дверь открыта», - отметила я для себя, - Шагнул внутрь и говорю: «Всех ягод лучше - красная смородина». Рубцову это понравилось. Разговорились.

Так «Красная смородина» после Рубцова послужила свободным пропуском и в мой дом. С тех пор посещения уже нашего общего знакомого с Колей стали постоянными все последующие годы.

Разумеется, что не все вечерние встречи у Рубцова были только со мной. Он не обременен службой, как я, времени свободного много. Он может позволить себе поездки, встречи с друзьями, со своими читателями. Но, где был? Как? Что? Об этом никогда не рассказывал. На одной встрече с читателями мне удалось побывать. (Для меня это было третье публичное его выступление.)

Пришел вечером, как всегда, неожиданно. Достал из кармана пальто бутылку красного вина, попросил стакан, налил половину, выпил. Потом еще. И вдруг говорит: «Сижу у тебя, вино пью, а мне надо сейчас стихи читать». Вопросительно смотрит на меня (что я скажу?): «Может успеем? Пойдем! Это недалеко, в областной библиотеке».

Быстрехонько одеваюсь. И мы бежим. В библиотеке тихо. Встреча с писателями уже началась. Раздеваемся и так же быстро вбегаем по лестнице на второй этаж. Перед дверью вестибюля второго этажа Коля приостанавливается, поворачивается ко мне и говорит негромко:

- А что это мы с тобой вместе?

Шепчу в ответ:

- Но я же не иду в президиум. Смотри, тебя, кажется, встречают. К нам подошла дежурившая возле двери библиотекарша и со словами к Рубцову: «Проходите, Вас уже ждут», - открыла дверь в читальный зал. Вопросительно посмотрела на меня.

- Мне, - говорю, - ближе к выходу.

- Проходите, проходите, - негромко дважды повторила мне женщина. Откуда-то появились стулья. Коля присоединился к столу, к своим друзьям-писателям. Я присела сбоку на приставной стул в крайнем к выходу ряду.

Зал был полный. Все молодежь. Очень много красивых девушек. Первый читает стихи Александр Романов. Как сейчас помню шумную веселую реакцию зала на стихотворение «Посвящение в родню», где описана встреча невесты с матерью поэта. Особенно понравились девушкам строчки, что невеста «из Вологды самой», как будто это и к ним относится.

С откровенным взрывом смеха встречают слушатели глубокий юмор «Плотницких рассказов», отрывок из которых читает автор - Василий Белов. Завершает встречу чтением стихов Рубцов. Была удивлена подбору стихов, которые он стал читать. Поэт чутко оценил аудиторию, понял, что этот вечер - развлечение и стал развлекать (в то же время рассказывая о себе). Пусть знают, что у него нет невесты, он готов зазимовать у веселой вдовы, «как у пристани флот».

Это вызвало оживленный смех. Затем Рубцов преподносит другой вариант возможной своей жизни – «Ты мне будешь тещей, а я тебе зятем». Зал еще больше развеселился.

Закончил Рубцов выступление стихотворением «Поезд», как всегда энергично жестикулируя руками:

...вместе с ним и я в просторе мглистом

уж не смею мыслить о покое, -

мчусь куда-то с лязганьем и свистом,

мчусь куда-то с грохотом и воем,

мчусь куда-то с полным напряженьем.

Я, как есть, загадка мирозданья

Перед самым, может быть, крушеньем

Я кричу кому-то: «До свиданья!..»

Но довольно! Быстрое движенье

Все смелее в мире год от году.

И какое может быть крушенье,

Если столько в поезде народу?

Вот к такому, уже оптимистическому, выводу подходит он в конце выступления, задавая общий бодрый настрой всей многочисленной аудитории. Встреча с писателями завершена. Легкий шум, шорох, задвигались стулья. Некоторые читатели стали подходить к столу, где сидели писатели, чтобы лично передать слова благодарности за вечер. Большинство ринулось к выходу - занять очередь в раздевалку. Я была близко к выходу, поэтому и вышла почти первой. Уже одевшись, остановилась в стороне, поджидая, когда выйдут писатели. И вот они вышли возбужденные, довольные встречей, продолжая разговаривать между собой. Впереди шел Коля, погрузившись в самого себя. Обычно такой зоркий, меня он конечно «не заметил», хотя я была в двух шагах от него. Его друзья тоже меня не увидели. Они - это понятно. Но Рубцов... Вот так: пришли вместе, ушли врозь. Но это было не первое и не последнее посещение библиотеки. Рубцов был постоянным ее читателем. И поэтому меня не удивило, когда однажды он, посидев у меня полчасика, вдруг объявил:

- Мне еще в библиотеку. Пойдем!

Не удивило меня и то, что я должна его сопровождать, он часто обращался ко мне с такой просьбой. То ли чувствовал себя со мной увереннее, то ли боялся за свое здоровье (часто брался рукой за грудь) и хотел, чтобы кто-то из близких находился рядом.

В абонементном отделе был свободный доступ к стеллажам. Мы прошли между ними. Коля быстро посмотрел на корешки книг и вышел к столу библиотекаря. Негромко поговорил и вернулся ко мне.

На книги он больше не смотрел, достал из кармана пиджака таблетку валидола и положил в рот. Шепотом спрашиваю: «Тебе плохо?» Он отрицательно качает головой.

Библиотекарь между тем звонит по телефону, разговаривает тихо, но внятно. Речь идет о редкой книге, которая находится в фонде и на руки читателю не выдается. На том конце провода, видимо, спросили для кого нужна книга: для писателя? А может даже для Рубцова? (это вполне возможно при его частых запросах.) Мы слышим ответное: «Да, да». Вскоре желаемую книгу для Коли принесли. Это была «История государства Российского» Карамзина.

Он очень доволен. Прямо на крыльце нетерпеливо раскрывает томик и пробегает глазами первые строки. Потом смотрит на меня и говорит:

- Ты послушай, как здесь написано, - и начинает читать вслух начальные строчки первой главы. Прочитал абзац, закрыл книгу и поучительно (то ли мне, то ли себе) проговорил: - Вот как надо писать!

Через несколько дней направляюсь к остановке автобуса, что в центре города возле Дома офицеров, лицом к лицу встречаю Колю (он вышел из библиотеки).

- Ты куда? - спрашивает.

- К Нине Груздевой. Поедем?

Коля согласился. И мы поехали. Нина была не одна. У нее гостила кумыкская поэтесса Ш. Алишева.

Коля, большой охотник до разговоров, особенно с новыми людьми, быстро настраивается на диалог с милой черноволосой девушкой. Сначала просто любезности, а за ними сразу же лобовой вопрос: что она думает о русских? Алишева подчеркнуто с гордостью говорит о своих собратьях.

- А русские не такие, простоваты очень.

Я запомнила эту фразу, потому что сразу подумала: «Что это она нас за иванушек-дурачков принимает?» Что тут началось! Коля резко встал, грозно посмотрел на сидевшую напротив, вмиг притихшую поэтессу и громовым голосом, подняв кверху кулаки, стал буквально сыпать примерами русской доблести, геройства. Прекрасный знаток истории (история была его любимым предметом в школе), он, как отличник на экзамене, без запинки, образно рассказывал о Дмитрии Донском. Он вел себя так, словно сам был участником Куликовской битвы. Вот он уже на Ледовом побоище и словно лично знал Александра Невского.

Девушка даже побледнела, сидела как пришибленная. Он не давал ей сказать ни единого слова. Он сражался, сражался не за себя оскорбленного. Он защищал Россию. Монолог Рубцова мог бы затянуться заполночь или до самого утра. Я напомнила, что скоро будет последний автобус, и если мы задержимся на десять минут, то придется из Октябрьского поселка идти домой пешком. Коля немножко опомнился, но не остыл. Мне кажется, что он не ощущал крепнувшего мороза, когда быстрым шагом по скрипучему снегу мы пошли к автобусной остановке. Он даже не обратил внимания на усыпанное звездами темное небо (к чему он не был равнодушен).

Коля молчал всю дорогу. Не вымолвил ни слова. Я перетаптывалась с ноги на ногу и поглядывала вдаль с надеждой увидеть спасительный от холода автобус. Коля по-прежнему молчалив и задумчив.

Когда подошел автобус, и я обрадовано стала в него входить, взявшись за поручень, Коля, стоявший сзади, вдруг говорит: «Я не поеду». - Как? - удивляюсь я, - Куда же ты? Отвечает: «У меня есть знакомые».

И тут дверь автобуса захлопнулась. Коля остался один на автобусной остановке. Думаю: «Куда же он пойдет?» И ответная мысль: «Скорей всего - завершать спор...» Каких знакомых он будет искать почти в полночь?! Это же нелепо... Но, кто знает, может для поэта Рубцова - это естественно! Во всяком случае, такой «поворот» так и остался тайной.

В начале зимы 1967 года Коля переселился в новое общежитие. Но, по-видимому, особой радости у него это не вызвало. Сказал мне, между прочим, когда прожил какое-то время. Чувствовал он себя очень неуютно.

Пришел однажды около полуночи, едва на ногах держится, так пьян. Но не возбужденный, а с внутренним надломом, словно хотел укрыться от преследования, сел на диван, съежившись. Потом, как от толчка, резко встряхнул головой и сказал: «Я пойду!»

Мы с мамой стали его уговаривать остаться на ночь у нас. На улице ночь, шел сильный снегопад. С трудом передвигая ноги, разве можно брести по такому снегу? Но Коля был упрям:

- Нет. Я пойду к себе. (К себе - это на улицу Ветошкина, дом 105, кв. 50.)

И он ушел. Я бросилась к окну: сможет ли он идти. Ругаю себя: надо было всеми силами задержать его. Так ведь и замерзнуть можно, если в вытрезвитель не подберут.

Но Коля пошел уверенно, держа равновесие, широко расставляя ноги. Верю в спасительное: он же моряк и не такие «штормы» выдерживал.

Но ночь прошла для меня в тревоге, видимо его напряженное состояние передалось и мне. Утром приняла решение пойти в его новое жилище.

Тротуары были еще не расчищены, ноги вязли в снегу. Прошел, наверное, целый час, пока я добрела до дома.

С бьющимся сердцем поднялась по лестнице, позвонила в квартиру. Открыл Коля, совершенно не похожий на вчерашнего: спокойный, уверенный в себе. Но озабоченность осталась. И когда я спросила: «У тебя все нормально?», он сначала улыбнувшись (мне показалось - не мне, а своим мыслям), ответил: «Да, все нормально...»

В комнате, кроме Рубцова, были два молодых человека. Оба рослые, подтянутые. По сравнению с Колей они казались одетыми для торжества: в одинаковых темных костюмах.

Коля не представил их мне. Они при моем появлении переглянулись и моментально ускользнули в кухню. Коля прошел следом за ними.

Остановившись в середине комнаты, огляделась. Типичное мужское общежитие: кровати, тумбочки, посередине стол. Две кровати заняли более удобное место: в стороне, у окна, с тумбочками. А эта - напротив двери, с выгнутым наружу железным прутом спинки, кровать Коли Рубцова. Стол рядом, а на нем пепельница, переполненная окурками. От нее исходит удушающий запах. Разве можно этим дышать? Беру пепельницу, придерживая руками, чтобы не рассыпать окурки на пол и несу на кухню, где хозяева о чем-то разговаривают. Не вникаю в беседу, высыпаю окурки, ставлю пепельницу обратно на стол. Коля подходит ко мне и сердито:

- Что ты наделала?

- Как что? Убрала вашу грязь!

- Какая грязь!? Здесь еще можно было кое-что взять...

- А кровать эта искореженная, наверное, твоя? - уклоняюсь я от досадливого разговора об окурках. Он убедительно кивает головой.

- И железо так тоже ты?

Он опять кивает головой и спокойно, без хвастовства, произносит: «Я.». «Ну, - думаю, - какая же должна быть силища, чтобы не только выгнуть, но и обломить толстый металлический прут!»

Соседи, между тем, оделись и так же быстро исчезли за входной дверью.

- Почему они ушли? Они же не мешают. Пришла только узнать: «Как ты?» Я же не надолго.

Но он, не отвечая, подбегает к окну, выглядывает в него, зовет меня: «Иди сюда, быстрей, быстрей... Смотри! Видишь?»

Вижу, как его соседи вышли парой из подъезда и быстрым шагом (в ногу, как на параде) скрылись за углом.

- Видела? - вопрошает Коля. - Это не только сегодня. Они всегда так строем ходят. Это комсомольские ребята.

И тут вместо принятого в быту гостеприимства, мол, раздевайся, садись, будь как дома и тому подобного, Коля торопливо подошел к двери, повернул ключ, схватил меня в охапку, повалил меня поперек своей кровати и уткнувшись лицом в мой распахнутый ворот шубы, жарко и часто дыша, зашептал: «Гета, Гета, Гета!»

Словно молния пронзила мой мозг: «Он не видит меня, он видит ее, свою жену, он по-прежнему любит ее».

Резко освобождаюсь от сильных объятий, поднимаю упавшую с головы шайку и, стараясь не смотреть на Колю (он, как вкопанный остановился посреди комнаты) открываю ключом дверь и опрометью, словно меня гонят, выбегаю на улицу:

«Почему он так повел себя со мной?»

Нахожу ответное: «Наверное жену ждал, может она уже приезжала к нему. Почему из этого делать тайну? И зачем отрицать, что не живет с ней?»

«Будем в Вологде 12, Челюскинцев 41, кв. 2. Гета, Леночка». Эта телеграмма, полученная 11 декабря 1967 года и бережно им хранимая, говорит о встрече у родственников жены, когда своего жилья у Коля еще не было.

Держу в руках потемневший от времени листочек, который буквально «выловила» из кучи мусора на квартире Рубцова. И эта телеграмма, и многие другие записки, письма подлежали сожжению после трагедии в январе 1971 года.

Теперь они, как живые свидетели прожитой жизни. Вот прямо передо мною «Сообщение» из вытрезвителя. (Все-таки он побывал там, может даже в тот злополучный день, когда получил новое жилье и отметил новоселье.)

Документ этот любопытен уже с исторической точки зрения (недаром Коля его хранил). Попробую его обрисовать. Сверху его написано: «Вывесить на видном месте», а под ним с левой стороны четверостишие:

Таких как он у нас единицы.

Но мимо их не вправе пройти,

Они мешают жить

и трудиться,

Они помеха на нашем пути.

Под этими строчками фотография посетителя вытрезвителя (в данном случае Рубцова). Коля сидит грустный задумчивый, сложив руки на коленях. Рядом на рисунке рабочий-передовик на фоне завода и станка показывает рукой на лежащего под ногами пьяницу, в обнимку с бутылкой. В «Сообщении» выражалась просьба обсудить недостойное поведение гражданина Рубцова Н.М., о принятых мерах сообщить в медвытрезвитель. Определен штраф в сумме 10 рублей. Пять рублей Коля заплатил сразу - 7 декабря 1967 года (столько, видимо, и было в его кармане), а следующие уже с пеней в 30 копеек - 20 декабря. Обе квитанции приколоты к документу скрепочкой. Вот такая была страничка в биографии поэта Рубцова. Но это опять мое отступление.

Мой рассказ сам собой остановился на моем решительном поступке не видеться с Колей Рубцовым, и никого не спрашивать о нем. Так прошло довольно много времени. О себе он напомнил сам - радостным телефонным звонком в январе 1968 года.

- Неля, мне комнату дали на одного. Но там пока будет ремонт. Я сейчас приду к тебе, сходим в магазин, выберем обои. Я не хочу, как они. Может, там розовые, - я не хочу такие.

«Откуда он звонил? Конечно от друзей, у кого есть телефон. Видимо, «обмывали» новое жилье».

Но Коля так и не пришел, и не звонил мне больше. Зато через несколько дней позвонили из нашего отделения Союза писателей. Говорила Лиза - секретарь-машинистка.

- Неля, Коля Рубцов заболел. Сходи к нему. Это недалеко, Набережная VI армии, 209, квартира 43.

«Заболел? Что же с ним? И почему в трубке веселый голос?»

Спрашиваю: «Что с ним случилось?» В телефонной трубке заминка, а затем тот же веселый голос: «У него грипп».

Без колебаний собралась навестить Колю. Может, думаю, температура высокая, врача надо вызвать. На всякий случай беру лекарство - тетрациклин (этот антибиотик, тогда свободно продавался в аптеке), беру со стола из вазы шоколадку, где на обертке алый кораблик с такими же мачтами и парусами (образ Колиной юности). Иду почти бегом не по мосту, а по реке, чтобы сократить расстояние. Перед выходом на другую сторону реки останавливаюсь: «Куда это меня занесло?» Высокий берег, казался еще выше из-за севшего изломами речного льда. И тропа потерялась. Не назад же идти. Карабкаюсь по «крутизне береговой», как потом в стихах Рубцов это назовет.

Вылезла наверх напротив дома, поднялась на 5-й этаж, позвонила. Через дверь женский голос спросил: «Кто? Кого нужно?» Пришлось назваться, объяснить ситуацию и дверь открылась. Передо мной стояла миловидная женщина. Она оглядела меня с ног до головы, потом показала в сторону двери: «Он там», - и ушла на свою половину. Это была соседка Коли Рубцова, с которой впоследствии Коля не раз конфликтовал.

Осторожно постучала в дверь и, не услышав ответа, тихонько приоткрыла ее, предвидя увидеть лежащего Колю чуть ли не в бреду. Но... (я даже замерла в дверях от растерянности). Коля сидел на раскладушке, одетый в пальто, нахохлившийся, обхватив голову руками. Видимо, услышав шорох, повернулся в мою сторону, сердито сверкнул глазами: «Ну, чего стоишь, проходи! Приходишь ко мне как репортерка.» И резко, грубо: «Написать, что ли обо мне хочешь? Так напиши».

Встал, прошел к окну комнаты, оглянулся. Увидев, что я по-прежнему стою, пришибленная, готовая разреветься, смягчился, и уже другим тоном с глубоким вздохом сказал: «Неля, я серьезно. Напиши обо мне». Недоумевая, вопросительно смотрю на него. А он опять повторяет: «Да, да, напиши, обязательно напиши. Все напиши».

Его уже спокойная рассудительность вернула мне равновесие, и я начинаю рассказывать о телефонном звонке, о цели моего визита. Подаю ему лекарство с шоколадкой. Он берет в руки, словно не зная, что с этим делать. Потом произносит: «А это зачем?»

- Как зачем? Это же мечты, мечты твоей юности. Пусть принесут тебе удачу! - Говорю и в шутку, и всерьез. Я хочу очень, чтобы у него все сложилось в жизни хорошо. Но каким-то внутренним чутьем понимаю, что навряд ли это будет. Вот и комнату получил, а не рад. В подселении к семье партийного работника А. В. Сидоренкова, он не получил полной свободы. Для семьи эта комната была бы не лишней, но, видимо, распоряжение свыше принудило взять в соседство такого беспокойного жильца, как поэт Николай Рубцов. Комната узкая стиснута с боков, почти пенальная. Оклеена розовым обоями (чего так не хотел Коля). Единственное «окно в мир» - окно с видом на реку. Единственный стул, раскладушка, без матраца, подушки (не говоря о постельном белье), чемодан да десяток пустых бутылок из-под вина - это внутренний «мир» этой комнаты. Главное же в комнате - чемодан, где сложены его нехитрые пожитки - книги, рукописи, переписка. Туда же он бережно кладет принесенную мой шоколадку и лекарство, достает мыльницу, быстро сует ее в карман пальто: «Мне надо в баню». Так без мочалки, без чистого белья с одной мыльницей в кармане он собрался в баню. Идем быстро и молча, мимо храма Андрея Первозванного, в то время недействующего. Он увековечил этот храм в стихотворении «Вологодский пейзаж»

...Живу вблизи пустого храма,

На крутизне береговой...

На мосту, то ли мне, то ли самому себе громко говорит:

- Это не любовь. Мы же с тобой не... (он не договаривает, следует догадаться: не спим вместе.)

- Ты же мне не... (опять не договаривает. Можно предположить: ты не предлагаешь себя.)

- Правда, - продолжает он дальше, - бывает платоническая любовь. Но я в это не верю.

Он резко останавливает свой быстрый бег, и, всплеснув сразу обеими руками, вновь повторяет:

- Я не верю... Любовь - это когда вместе...

И не давая вступить мне в разговор, уходит от темы, рукой показывая вперед себя.

- Смотри, там, вдали - опус, видишь? Такой желтый…

Я показываю на хорошо видимое с моста желтое здание строительного техникума:

- Это, да? Вижу.

А Коля мне:

- Так ты думаешь это? Нет другое.

Он показывает на убогое здание ветеринарного техникума и лечебницу:

- Это опус. Хотя... (делает по обыкновению паузу) там тоже опус.

Ничего не укрылось от зоркого взгляда поэта, все вскоре вошло в стихотворные строчки уже названного мною «Вологодского пейзажа».

...Сады. Желтеющие зданья,

Меж зеленеющих садов,

И темный, будто из преданья,

Квартал дряхлеющих дворов.

Архитектурный чей-то опус.

Среди квартала дым густой...

И третий, кажется, автобус

Бежит по линии шестой.

Пройдите летним днем к дому, где когда-то жил Рубцов, от дома к храму, поднимитесь на мост и почувствуете, как пульсирует жизнь, увиденная поэтом и как его волнение передается вам. «Как точно у тебя все подмечено, - говорила ему однажды я, - откуда взялся третий автобус?»

- Как откуда? - в свою очередь удивился он.

- Разве мимо твоего дома не ходит тройка? Это же совсем рядом. А линию можно себе представить...

И я представляю. Представляю сегодня, как это было. Память позволяет мне видеть Колю Рубцова живым. Вот мы идем вместе с ним по Пионерской, и на перекрестке расходимся в разные стороны: он побежал в баню, а я к себе домой.

* * *

Через короткое время Коля явился ко мне с серьезным деловым видом и сразу же с порога, начал говорить:

- Я уезжаю, может быть, ненадолго. Вот тебе ключ от моей комнаты. Будет время, прибери там немножко. Только бумажки проверь, прежде чем вынести. В этой квартире все просматривается и сжигается в колонке. Чтобы лишнего рукописного ничего. Поняла?

Не откладывая в долгий ящик, решила в выходной день сходить на Колину новую квартиру.

По дороге отломила веточку от бордюрного кустика у своего дома. Мечтаю: «Приду, поставлю в воду, к приезду Коли пусть распустится на счастье».

Дверь (после расспросов, кто и зачем) открыла хозяйка квартиры и стала жаловаться на Колю:

- Очень шумно у него, всегда что-то кричат, спорят, постоянные звонки. Приходят, уходят, опять приходят. А у нас дети... Я за дочку свою боюсь, когда он пьян. Он всегда так на нее смотрит...

Открыла дверь в Колину комнату и ужаснулась: побоище что ли было? Обрывки грязных газет, окурки. На свежевыкрашенном полу наслежено, словно человек десять топталось, не меньше. В воздухе стоял алкогольный запах, а также от малярных работ и табачного дыма.

Катя (так представилась мне Колина соседка) заглянула вслед за мной в полуоткрытую комнату.

- Ой, что тут делается, а вы в хорошем платье. Я вам сейчас что-нибудь принесу.