Наедине с Рубцовым 14 страница

Коля весело рассмеялся. Но таков был Рубцов! Надо просто это знать.

Меня уже не удивило, что Рыболовов по-прежнему ходит к нему после того, как был выставлен за дверь. Накипело, накричал, и все ушло в прошлое.

Никогда и никому не говорила о наших взаимоотношениях. Это настолько личное и настолько непонятное мне самой, что вряд ли посторонний мог разобраться в происходящем. И, все-таки, случилось так, что поделилась тайной своей души с Ириной Астафьевой. Может, поговорила бы и с ее родителями, но они были в отъезде. Хотя с Виктором Петровичем можно было много не говорить, он понимал человека без слов.

Я рассказала Ирине про мое письмо и про «ответ» на него.

- Даже не знаю, как вести себя с ним. Сколько раз пыталась не заходить к нему. Уже справлялась с собой, так нет, сам через день-другой прибежит, словно громких слов не бывало.

Ирина с большим участием отнеслась к моей исповеди так же сердечно, как в начале года ее отец - Виктор Петрович.

- Тетя Неля, (она меня называла так же, как Колю - дядя Коля), я зайду к нему, попробую с ним поговорить.

Через несколько дней мы с Ириной встретились в ее квартире.

- Ничего не получилось, - сказала мне она. - К нему сейчас нельзя. У него кто-то есть...

Я не переспросила: или он ей так ответил, или тоже не открыл дверь, потому что кто-то был. Поняла одно: к нему сейчас нельзя.

- Поймите, он же из вас куклу сделает. Ку-у-клу... - повторила она нараспев.

- Да, на роль куклы я не гожусь. Такого не будет, - так подумала и так решила.

Прошло два дня, я находилась в смятении: неужели так вот все кончится!? Разве дружба может исчезнуть? А если это не дружба, то что же между нами? Почему мы не выдерживали долгой разлуки и тянулись друг к другу? Почему?

Нет, все-таки я должна его еще раз увидеть.

И словно в ответ на мои мысли раздается звонок в дверь. Открываю, входит Коля. Привычно усаживается на диван. Всем своим видом показала полное равнодушие к его приходу, хотя, как всегда, чувствую себя счастливой.

Коля ведет себя беспокойно. То встанет, то снова сядет на диван. И вдруг, пристально вглядываясь в мое лицо, спрашивает: «Ты правда можешь покончить с собой?»

- С чего это ты взял?

- Но ты же об этом говорила.

- Ничего такого я не говорила.

- Вот, видишь, ты даже не помнишь. Ты писала. А это одно и то же. Нет?

- Конечно, нет.

Лицо у Коли сразу светлеет. Он улыбается и, больше ни слова не говоря, быстро не встает, а вскакивает с дивана и бежит к выходу. Так и не объяснила ему, что в моем письме «умереть» означало просто умереть по приказу свыше, а не накладывая на себя руки. А он, наверное, нож в моих руках вспомнил, боялся за меня. На следующий день вечером Коля вновь появился в моей квартире. Видимо, что-то его еще мучило, что-то он не договорил. Так и есть. Тихо, почти шепотом, как бы убеждая самого себя в этом, проговорил:

- Я над тобой, кажется, не издевался?

- Но ты же при мне с этой женщиной спать собрался...

Коля, опустив голову, возразил:

- Но этого же не было.

- Но это можно себе представить...

(Я воспользовалась его ответным приемом.)

- Да, - согласился он, не поднимая головы, - представить можно...

Больше не говоря ни слова, Коля встает и уходит.

Что же, больше нечего говорить, наговорились...

Но тема не была исчерпана, и Коля без своих слов предоставил мне возможность самой разобраться в сложившейся ситуации.

Вскоре он пришел ко мне с тонким журналом без обложки. Подошел к столу, развернул, показал на стихотворные строчки: «Читай...»

Читаю: «Мне бы лучше вон ту сисястую, она глупей».

Это была критическая статья на творчество Есенина, где высмеивалась его «синь» и кабацкая разгульность.

- Пусть пока у тебя. Но никому не давай. Это из библиотеки.

Высказался и ушел. Очень долго лежал у меня этот журнал. Не забыл ли он его? Решила отнести ему сама.

По дороге к его дому в магазине увидела конфеты точно в такой же обертке, как он покупал. Ласточка! Купила. Он меня угощал, теперь я его угощу. И опомнилась: «Что же это я? Ведь дала себе слово не появляться. (Может он не один?)» Остановилась внизу в подъезде: «Что же делать?» Да у него же почтовый ящик не запирается! Положила в него журнал и пару «Ласточек». (Может, вспомнит...) Так и не поднялась наверх. Как поймет Коля этот жест, об этом я не подумала. Но уже потеряла уверенность, что наши отношения будут такими, как прежде. Вот и конец дружбе! Должно же это кончится. И сразу вспоминаю слова Рубцова и успокаиваю себя: «Да разве это кончится...»

И словно в подтверждение этих слов Коля, как и прежде, появился у меня.

Прошел к дивану, присел в своей обычной позе. Весело улыбнулся, посмотрел на меня:

- Ох, Неля, тебе и трудно со мной...

- Без тебя еще труднее, - отвечаю я.

На что он покачал головой и уже серьезно, без улыбки, сказал:

- Да, это правда.

И сразу же: «Пойдем ко мне».

- Нет, - говорю. - Я не могу. Я чувствую какой-то барьер, который мешает мне приходить к тебе, как прежде.

- Значит, тебе нужен другой мужчина, а мне другая женщина...

- Да никто мне не нужен...

(Я делаю паузу - научилась у него).

- Вот видишь, - вклинивается он.

- А я продолжаю: «...кроме тебя».

Он вздыхает…

- Да, с тобой нельзя просто так. Надо или жениться, или расстаться. А расстаться я не могу.

И вдруг, озорно усмехнувшись:

- Ох, Неля, выходила бы ты замуж, - и, весело рассмеявшись, снова повторил уже сказанное. - Я любил бы вас обоих.

- Игра продолжается! - подумалось мне.

И я ушла на кухню в надежде, что он сменит тему разговора. Но он вышел следом за мной.

- Я серьезно... Она же мучится...

Поняла, что он не хотел увидеть меня на месте Геты. Разумеется, ему было жаль меня. После этого разговора он стал, как и раньше, часто появляться в моем доме. И однажды сказал: «Я к тебе прихожу, а ты ко мне нет». И, жестикулируя, стал продолжать:

Я - богатырь, я - витязь,

Но встал не с той ноги.

Явитесь мне, явитесь

Друзья, а не враги.

Я нездоров, я болен.

Горят мои мозги.

Я другом недоволен.

Явитесь мне враги!

Я тогда не подумала даже, что это он мной недоволен. Мало ли у него друзей. Но кто его враги? Видимо, кто-то ходит по-прежнему, кто-то его пугает, кто-то стучит в дверь, а, может быть, и другие угрозы. Надо его защищать! Но как? Где же его друзья? Друг? Почему он, не поможет?

- Господи! - осенило уже потом. - Это же я, это он мной не доволен. Ведь опять отказалась пойти к нему.

А он приходил. Раз от разу в нем намечались перемены. Далеко не к лучшему. То он был встревоженным, настороженным, то надломленным и поникшим. Он уже не приглашал меня больше к себе. Садился на диван в задумчивости, обхватив голову руками. Потом быстро вставал и уходил. Через короткое время пришел перепуганным, можно сказать, потерявшим душевное равновесие. И не ко мне, а прямо к маме:

- Что они делают! Что они делают! Мне нет покоя. Я больше так не могу! Звонят, звонят... и даже ночью. Я даже звонок оборвал. Теперь - стучат. Приходят, натопчут. Но я же сам все мою. Сам... Сам...

Он опустил голову, и мне показалось, что готов был заплакать.

- Что же это ты с такими гостями справиться не можешь? - ответила ему мама. - Ты бы развернулся и всех в форточку.

(Мама сказала образно, воспринимая посетителей, как лишний хлам и сор.)

- Нет, так нельзя, - поднял голову Коля, немного успокоившись. Меня он вроде не замечал. И я не напрашивалась на разговор. Так и ушел.

Проходили недели. И я уже не надеялась, что он, как и раньше, будет приходить в мой дом. Но он пришел. Уверенно уселся на «своем диване».

- Иди сюда, посмотри...

С этими словами Коля достал из кармана сборник стихов «Сосен шум». Я была приятно удивлена, не знала, что параллельно с книжкой «Душа хранит» в Москве готовилась другая. Вероятно, это был сигнальный экземпляр, потому что в продаже этих стихов не было.

- Смотри, смотри, - серьезно, даже с нотками приказа, он показал на обложку. - Видишь?

- Да, вижу.

Я разволновалась. Ведь это такой же кораблик, как на обертке шоколада, который я ему приносила.

- Да, - серьезно проговорил он, - ты посмотри внимательно на мачты. Они же сломаны.

И еще раз повторил: «Сломаны...»

Когда он такое говорит, приводит к какому-то трагическому концу, мне всегда становится не по себе.

С таким же серьезным видом он откинул суперобложку и показал снова со словами: «Смотри! Там, под обрывом рядышком две маленькие фигурки».

Я молчу, словно внутри что-то оборвалось.

А он, видимо чувствуя мое состояние, произносит: «Это же мы с тобой. Я так хотел».

Опять рубцовская загадка: хотел так, чтобы так нарисовали или хотел, чтобы (тогда!) были вместе.

- Но мы под таким высоким обрывом. Да и мачты сломаны, - грустно отвечаю я.

Он, больше не говоря ни слова, опускает книжку в карман и уходит.

Хватаюсь за голову. Что это с нами!? Называется - поговорили... И почему он пугает меня, готовит к чему-то страшному?

Через довольно продолжительное время он вновь появляется у меня - прежний, улыбчивый, кажется, очень доволен собой и всем на свете, глаза его сверкают. Сейчас что-то сообщит. Так и есть.

- Я поэму написал...

Смотрю на него с восхищением. Он, видимо, тоже отметил это и поправил себя:

- Нет, не поэму, просто большое стихотворение. Меня только одно имя смущает.

- Какое имя?

- Ляля. Это - разбойник.

- Ну, - говорю, - для разбойника это не очень подходит. Уж больно он у тебя ласковый и добрый.

- Мне тоже это говорили, но я так хотел.

Коля стал читать, жестикулируя, а я, вслушиваясь в каждое слово, предвижу страшную развязку. (Ведь он же готовит меня к ней). Вот атаман влюбляется в красавицу княжну, вот жалуется Шалухе: «У меня на сердце одиноко...»

Недоволен он своей Шалухой,

О княжне тоскует благородной,

И бокал, наполненный сивухой,

Держит он рукой своей холодной.

- Наступает развязка:

Но слетелась вдруг воронья стая,

Чуя кровь в лесах благоуханных,

И сгустились тени, накрывая

На земле два тела бездыханных...

И, вот, Шалуха, «увядшая в печали», бродит по поселкам, рассказывая о «любви разбойника печальной».

Он остановился на этом, смотрит на меня. Словно хочет спросить обычное: «Ну, как?» Но спрашиваю на этот раз я: «Что это у тебя за Шалуха? Это я, что ли? Нелюха - старуха - похоже...» Коля смущается, опускает вниз глаза и быстро, быстро говорит:

- Но они же оба погибают. Понимаешь, оба...

- Да, понимаю... Но понимаю по-своему, не зная конца сказки. (И тут-то они вместе: княжна и разбойник... Только не я).

Когда стихи были напечатаны, я узнала то, что Рубцов мне предсказал:

Так, скорбя, и ходит богомолка,

К людям всем испытывая жалость.

Да уж чует сердце, что недолго

Ей брести с молитвами осталось.

Собрала котомку через силу.

Поклонилась низко добрым лицам

И пришла на Лялину могилу,

Чтоб навеки с ним соединиться...

Да, печальную участь Рубцов мне приготовил.

После его ухода и в последующие вечера (дни у меня были заполнены работой в редакции) я думала о наших отношениях. Совсем, как в стихотворении про зайца:

И еще, наверно, долго

С вечной думой в тишине

Думал где-нибудь под елкой

О себе и обо мне.

Что же с нами происходит? Мы не целуемся как любовники. Но почему держимся друг за друга? Почему с трудом сдерживаю желание - заглянуть на огонек, когда иду с работы мимо его дома? Но его окно вечерами стало светиться все реже и реже. Боится дома остаться один? Уходит...? Куда?

Вспоминаю строчки из его стихов:

Пойми, пойми мою уклончивость,

Что мне любви твоей не хочется.

Хочу, чтоб все скорее кончилось!

Хочу! Но разве это кончится...

Хочу, чтобы кончилось... А недавно вел себя как капризный ребенок, повторяя: «Хочу, хочу тебя почувствовать...»

(«Но почему держит меня на большом расстоянии?» - подумала, но не спросила. Решила - это очередная игра.)

Вспоминается и другое. Он сидит на диване. Я занимаюсь домашними делами: выхожу на кухню, возвращаюсь. Негромко говорит радио. Потом зазвучали стихи Пушкина. Для меня это, как фон. Я не вслушиваюсь. А Коля сидит притихший, задумчивый. И вдруг громко кричит мне: «Слушай, слушай, это о тебе...»

Я замерла и слышу бархатный голос чтеца: «Как нелюбимое дитя... к себе меня влечет...»

У меня пронеслось в голове - нелюбимое! - и потерялось слово «влечет».

Ребенок, цветок, нелюбимое дитя... Кем же я буду завтра?

Но на следующий день Коля не пришел.

Я беру томик стихов «Русская лирика» и читаю «Осень» Пушкина, где я – «нелюбимое дитя».

Дни поздней осени бранят обыкновенно,

Но мне она мила, читатель дорогой,

Красою тихою, блистающей смиренно.

Так нелюбимое дитя в семье родной

К себе меня влечет. Сказать вам откровенно,

Из годовых времен я рад лишь ей одной.

В ней много доброго; любовник не тщеславный,

Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.

Мучительно долго тянулись не дни, а недели. Но я никак не могла свыкнуться с мыслью, что на этом мы расстались навсегда.

Наступил новый 1970-й год. Неужели и в Новый год не придет? Ведь он всегда в первый день Нового года был у меня.

Первого января он не пришел. Не пришел и второго. Меня не покидал страх за него (Не случилась ли какая беда?) Третьего января пошла к нему. Коля был дома, обрадовался моему приходу. Он был в пальто.

- Ты уже уходишь?

- Да.

Потом помолчал, и, как бы, между прочим, дополнил:

- У меня сегодня день рождения. Как-то надо отметить...

Я с удивлением посмотрела на него: о своих днях рождения мы не говорили и не отмечали никогда.

- Да, да, - повторил он, - день рождения. Пойдем вместе.

Мы вышли на улицу. Шли медленно. На углу Советского проспекта и улицы Пирогова остановился прямо перед нами автобус из Лосты. Из него, с лыжами в охапку, вышла приезжая поэтесса Дербина. Она сверкнула в нашу сторону глазами. Коля издалека поздоровался: «Здравствуй, Люда! - и с усмешкой, - Что? Покататься здесь решила?»

Он почему-то голосом выделил слово «покататься». И что здесь смешного? Скорее - странно. Почему от деревенских полей ехать в город кататься на лыжах?

Коля даже ни на минуту не остановился, а прошел мимо. Это меня несколько успокоило: значит между ними ничего нет.

Пошли мы не в ближайший магазин, а в центр, к рынку. Возможно, он надеется кого-то из знакомых встретить. Так и получилось. Возле рынка встретили не просто знакомого, а сводного брата Леню. Коля обрадовался встрече и сразу же сообщил: «У меня сегодня день рождения! Пойдем ко мне!»

Леня согласился, но предупредил, что сначала купит моркови и занесет ее домой. Леня ушел за покупкой. Коля произнес одобрительно:

- У нас у всех родных так: сначала свое дело, а остальное - потом... Ты подожди здесь, я сейчас.

Подошел Леня: «Вы не подскажете... Что бы ему купить? Человек-то он такой...»

Взгляд привлекли раскрашенные русские матрешки.

- Вот, пожалуй, подойдет? - посмотрел на меня вопросительно. Я кивнула головой.

Вскоре подошел Коля с бутылкой портвейна и банкой рыбных консервов. Буквально на минуту задержались возле Лениного дома (проходили мимо) и направились на улицу Яшина.

Дома Коля был очень веселым. Мне показалось, что он любовался братом, хвалился передо мной. Вот, мол, у меня какой брат: и красивый, и умный.

Застольную беседу прервал дверной звонок. Коля сразу насторожился. Но потом решительно открыл дверь. Вошел небольшого роста, улыбающийся, круглолицый мужчина. Представился нам: «Я его сосед. Снизу». И Коле:

- Меня жена послала за тобой, у нее день рождения.

Коля быстро принимает решение:

- Неля, ты проводи Леню... (не хочет оставлять вдвоем) и приходи.

Берет попавшую под руку бумагу и пишет мне, чтобы я его подождала, он скоро придет. Согласилась выполнить просьбу. Проводила брата до перекрестка улицы Калинина и Советского проспекта. (Теперь недалеко. Не очень пьян - дойдет.)

Леня очень удивился, когда я сказала, что мне надо еще вернуться.

- Сейчас? К нему? - он неодобрительно покачал головой.

На мой звонок никто не ответил, и я открыла дверь ключом. Больше часа сидела в каком-то оцепенении и, наконец, решилась: напишу ему записку. Пусть на этом все и кончится...

Коля прибежал ко мне на другой день. Влетел встревоженный и начал оправдываться: «Но я же не мог туда не идти. Я там бываю...» И вдруг усмехнулся: «Когда мужа нет дома». (Покоритель женских сердец? Пожалуй, наговариваешь на себя.)

- А ты, правда, больше не придешь?

Я промолчала. Тогда он продолжил умоляюще, просительно, заглядывая в лицо:

- Нет, ты приходи. Придешь?

И тогда я сказала: «Успокойся, приду».

Он улыбнулся такой светлой улыбкой, что до сих пор она выплывает в моей памяти.

Я сдержала свое слово. Пошла к нему в ближайший свободный день. Это было 9-го января 1970-го года. Коля был оживлен, весел и, как прежде, был рад моему приходу.

Но эта радость сменилась тревогой и озабоченностью, когда позвонили в дверь. Пришла женщина, которую я про себя назвала «Гета № 2». Увидев меня в комнате, она гневно сверкнула в сторону Рубцова глазами, уверенно, без приглашения, прошла в комнату и села за стол. Как будто не он, а она была хозяйкой квартиры и отчитывала непрошеных гостей. Вначале Коля молчал, стоя посреди комнаты. И даже опустил виновато голову. Но когда она, показав на меня, выкрикнула: «Что! Поменял местами?» Коля вспылил: «Ничего я не менял! Она была, есть и будет!»

Он резко взмахивал руками сверху вниз, словно разрезал воздух. Повернулся в сторону разгневанной женщины: «А ты - была!» Потом подбежал к столу, схватил подаренную братом матрешку, сунул в руки «бывшей подружке» со словами:

- На, возьми и уходи... Татьяна...

- Я не Татьяна! - возмутилась «вторая Гета», не поняв насмешки.

- А кто же ты? - пошел в наступление Коля. И услышал в ответ:

- Легко живешь...

Коля даже вздрогнул, словно его ударили, повторил: «Легко живу?» И вздохнул, взял себя в руки. Быстро, быстро заходил по комнате и, жестикулируя, стал повторять:

Плыть, плыть, плыть

Мимо семейных драм...

Женщина ушла. Коля озабоченно и серьезно посмотрел на меня:

- Не оставляй меня. Я погибну без тебя... Да, да - не оставляй...

Я вспыхнула от этих слов. Значит, он читал открытку, а я думала она пропала бесследно. Это было еще в 1969 году во время его очередной поездки в неизвестном направлении. Тогда, постоянно думая о нем, припомнила наши разговоры, шутку Сережи Чухина, что Коля - одуванчик. Возмутилась: какой же он одуванчик, он - колокольчик. И, вот, словно кто подтолкнул меня к киоску. Там прямо на меня с открытки смотрели нежные полевые колокольчики. Это же он. Я, не раздумывая, купила чудесную открытку и в тот же день отослала на домашний адрес: «Колокольчик, где ты звенишь, в Москве или в Ленинграде?» И дальше приписка: «Ты погибнешь без моей любви».

Почему я так написала? Бог знает. Меня постоянно мучили страхи, что непременно что-то случится, если мы не будем вместе. И вот, оказывается, он тоже в это верит, но говорит об этом только сейчас и ждет подтверждения. Отвечаю: «Я же всегда с тобой. Куда я денусь?» Он обрадовано кивает головой и погружается в свои думы. Чувствую, что сейчас будет менять обстановку. Так и есть. Негромким и спокойным голосом проговорил: «Мне надо... к Белову».

Дома я была долго под впечатлением произошедшего. Сами собой ложились на бумагу строчки из только что услышанного:

- Легко живешь! - поэту говорила

Одна особа, сидя за столом.

Не то карала, а не то корила,

На это право чувствуя при том.

- Легко живу? - переспросил он

тихо,

Потом вздохнул. Ей это

не понять...

Так получилось начало стихотворения «Открытый разговор».

Веря в незыблемость наших взаимоотношений, даже не могла предположить, что через несколько дней судьба повернет в другое русло.

Это случилось 13 января 70-го года. На выставке-продаже книг во время учительской конференции в учреждении, где была редакция, я обратила внимание на книгу «Изборник» (сборник литературы Древней Руси) из «Библиотеки Всемирной литературы». Вспомнилось: Коля об Александре Невском хочет написать, наверное, эта книга для него будет полезна. Сделаю ему подарок, а то была на дне рождения с пустыми руками.

С такими светлыми мыслями прихожу к нему. Он со спокойно-равнодушным видом открывает дверь и, ни слова не говоря, возвращается в комнату, и садится за стол спиной ко мне. Широко расставив локти, слегка наклонив голову, делает вид, что погружен в чтение...

(Что он читает? - сзади заглядываю ему через плечо.)

Это Пушкин, «Евгений Онегин». Большого формата книга, подаренная Германом Александровым.

Рядом на столе бутылка «Варны» и россыпь конфет в пестрой обертке. (Это не для меня. Ждет женщину. Какую? «Вторую Гету» он прогнал. Значит, ту, рыжую, с которой в Тотьму ездил.)

Что ж, и это тоже Рубцов!

Села на стул за его спиной, боком к нему, лицом к входной двери. Молчу.

Коля тоже молчит. (Да, опять меня нелегкая принесла. Ну, раз уж пришла, подпишу книгу и уйду.)

Достала авторучку, заправленную черными чернилами - только бы не подвела! (Ручка подтекала.) И ровно по закону подлости, с пера стекла черная капелька. (Недавно, вспоминая прошлое, развернула книгу и ахнула от неожиданности: черное пятнышко исчезло. Словно не бывало.)

А тогда, расстроившись, что и тут мне не везет, попросила у Коли ручку. Он, не оборачиваясь, через плечо подал мне три стержня. Взяла, повертела в руках: «Как он этим пишет? Я так не могу».

Снова к нему обращаюсь: «А ручки у тебя нет?»

- Подарил... - опять так же, не оборачиваясь и глядя в книгу, - ответил он.

Говорю вслух и для себя и для него:

- Ладно, подпишу тебе дома и принесу.

Продолжаю сидеть. Может он скажет что-нибудь? Три дня назад он просил меня не оставлять его. Как все это понимать?

Он по-прежнему смотрит в книгу.

И тут, как от какого-то толчка, я начинаю говорить, вспоминать вслух по порядку наши встречи. Сначала пришли на память ночные звезды, конфеты " Ласточка", Липин Бор, поездка в Погорелово, к Чухину и так до последних дней.

- Неужели это для тебя уже ничего не значит?

Молчит.

- Ну, я пошла...

Встаю со стула, иду к двери.

Слышу вслед: «Ко мне должны быть гости. А теперь нет. Наверно, было слышно: ты громко говорила...»

... Ни на второй, ни на третий день я к Рубцову с дарственной книгой не пошла.

Не появлялся и он в моей квартире.

18 января (через четыре дня) около пяти вечера Коля позвонил в редакцию. Трубку взял редактор Л. Н. Бурков и передал мне. Слышу:

- Неля, выходи за меня замуж...

- Коля! Сколько раз я уже такое слышала. Это не серьезно!

- На этот раз совершенно серьезно, - отвечает он мне, - я буду у тебя. Приходи. Положила трубку. Задумалась. Заметив мою встревоженность, Леонид Николаевич спрашивает:

- Что это такое он Вам наговорил?

- Замуж зовет. Ждет.

- Да, дело серьезное. Но парень-то он цыганистый. Будьте осторожны. И как бы Вы не поладили, в 9 часов должны быть на работе. А сейчас идите, если ждет.

По дороге к дому я заглянула на минуту на Ветошкина, где жил с семьей мой брат. Там мама возилась с внучкой, рассказала о неожиданном телефонном звонке.

- Почему долго? - сердитым вопросом встретил меня Коля.

- К маме заходила...

- Я так и знал... - продолжал он таким же раздраженным тоном.

И, не дав мне снять пальто, достал деньги (что-то около 15 рублей):

- Купи вина. У нас будет свадьба!

На улице Ленина купила бутылку «Варны». Думала дорогой: «Почему он так себя ведет? Не принуждаю же я его к женитьбе». (Стала привыкать, потому что наши дороги расходятся.) Коля к моему приходу уже сидел за накрытым столом. Пришли с работы тетя - Нина Александровна, и двоюродная сестра Светлана. Он объявил им о своем решении.

А мне сказал, когда я вошла: «Посмотри на себя в зеркало, невеста!» (Сказал с иронией).

Заглянула. Боже мой, что со мной творится: глаза запавшие с лихорадочным блеском, с глубокими тенями. Скулы обострились. В лице ни кровинки.

А Коля продолжал: «Выпьем за наш с Нелей союз!»

Какой союз!? Предчувствовала: это очередная игра.

Когда тетя и сестра ушли в свою комнату спать, начался Колин монолог, который затянулся далеко заполночь. Он говорил, что решение его жениться на мне действительно серьезное.

- Но тебе очень трудно будет со мной, я люблю разных женщин.

Что мне об этом говорить. Я и без этих слов все знаю и вижу. У меня вырывается со вздохом:

- Что же делать, если твоей любви, как солнышка, хватает на всех!?

От этих слов Коля даже преобразился, посветлел лицом, улыбнулся и утвердительно покачал головой, мол, да-да, это так.

- Ты прошла через все. Я останусь с тобой. Подожди меня, я перебешусь.

И вдруг выпалил:

- Я чуть на еврейке не женился. Хотели уже в ЗАГС идти. Пришли к ее отцу, а он мне: «Вы сможете ее обеспечить?» И ведь ни о чем-либо другом... Именно об этом спросил.

Коля усмехнулся и еще раз иронически произнес: «Обеспечить...»

- Мы вышли на улицу, и я сказал ей: «Пойдем лучше в кино».

(Так и мне скажешь, - почему-то подумалось мне, - хотя я не жду от тебя никакого обеспечения.)

Потом, продолжая монолог, Коля начал строить планы нашей совместной жизни:

- Мы купим холодильник. Я хочу, чтобы всегда было свежее холодное пиво. Ты не будешь против?

- Конечно, нет, - поддерживаю его.

Следующим его желанием было иметь сына. Не первый раз он мне говорит об этом, но тогда почему-то он хотел уйди в сторону. А сейчас - вместе... Хотела сказать эти свои мысли вслух, но он продолжил:

- Хотя... у меня уже есть сын.

Смотрю на него с удивлением (первый раз такое слышу).

А он: «Да, да, не удивляйся». И повторил еще раз: «У меня есть сын».

И тут же, скороговоркой, словно отмахиваясь: «Но там все в порядке. Он усыновлен».

Вот такие тайны открывал мне Коля в «свадебную» ночь.

Когда было уже около четырех часов утра, я напомнила, что мне к 9 часам на работу. В свободной комнате я постелила Коле на диване. Моя односпальная кровать была в той же комнате.

Но Коля как будто что-то не договорил. О чем он думал? Если «свадьба», то нырну ли к нему под одеяло? Или его мучили свои, мне не понятные, мысли? Мне чудилось, что он подошел к какой-то катастрофе и пытается схватиться, удержаться за меня, как за последнюю соломинку.

Быстрыми шагами он ходил по комнате. Потом сверкнул в мою сторону глазами: «Я хочу есть! Ты можешь мне что-нибудь...»

(Хочу есть! Но ведь мы только что вышли из-за стола. Сейчас время сна, а не трапезы. Что это? Еще одна проверка - смогу ли я отозваться и выполнить и эту непредвиденную просьбу?)

Подумала, но не возмутилась, не удивилась.

- Сейчас посмотрим... - ответила покорно, спокойно.

В шкафу в блюде горкой лежали свежие куриные яйца. Обрадовалась.

- Вот, - говорю, - находка. Сейчас яичницу сделаю.

- Нет. Не надо! - вдруг резко произносит Коля, - Дай мне...

- Но они же сырые...

- Все равно дай. Одно.

Я подала ему яйцо.

Он взял его в руку и стал сжимать в кулаке. Его лицо сразу преобразилось. Весь напрягшись, стиснув зубы, он стал давить яйцо, как будто расправлялся с нечистой силой. Вздохнул с облегчением, когда все содержимое плюхнулось на пол, а в руках осталась одна скорлупа.

Это напряжение и странности Колиного поведения передались и мне, словно я тоже находилась во власти непонятной мне силы. Ломило голову. В руках и ногах чувствовалась тяжесть, но спать не хотелось.

(«Что же с нами происходит?» - в который раз задаю себе этот вопрос.)

Помимо желания заставила себя прилечь на кровать. Помню, утром в 9 должна быть на работе. Но позвал Колин голос (диван был наполовину за шкафом, лица его не было видно):

- Ты можешь подойти ко мне? Посиди со мной.

(«Что же такое происходит?» - опять подумала я, увидев его испуганного и закутанного в одеяло, как в спальный мешок.)

Мелькнула мысль снова, что если «свадьба», то мы должны быть вместе, т.е. - брачная ночь. И это его пугает, может, что-то другое, непонятное нам обоим.

Очень долго, как нянька, сидела у него в ногах в какой-то полудреме, пока не подошло время идти на работу.

Вскипятила чай. Приготовила нехитрый завтрак: жареную картошку и яичницу, подошла к Коле. Глаза закрыты, но чувствую, что он не спит. И вообще, наверное, не спал, как и я. Меня пугает его странное поведение, поэтому говорю, почти умоляю:

- Коля, мне нужно на работу. Но ты подожди меня, не уходи. Может, меня раньше отпустят... Еда на кухне.

Всем своим существом чувствую, что разыгранное действо - не просто забава. Что-то за этим кроется.

Коля не отвечает мне. Глаза его закрыты, но он не спит, он слышит. И когда я делаю движение, чтобы повернуться и уйти, он резко поворачивается к стене.