Так это - вы?! – ошеломленно взглянул на хозяина Василий Иванович.

Квартира старичка-искусствоведа, как и ожидал Василий Иванович, была похожа на музей.

Чего только в ней не было!

Прямо с прихожей начинались полки с книгами прошлых веков, большие напольные старинные вазы, бронзовые канделябры, картины с удивительными по красоте пейзажами и портретами аристократов, с глазами и лицами, которых теперь уже и не встретишь…

Единственное, что выбивалось из всего этого, подобранного с изысканным вкусом, обилия старины – современные награды на комоде: Золотая звезда Героя Социалистического Труда, ордена, ордена… среди которых даже орден Боевого Красного Знамени и медаль «За отвагу».

- Как! Вы и награды собираете? – с удивлением оглянулся Василий Иванович и услышал в ответ то, что меньше всего ожидал услышать:

- Нет, простите, это - мои.

- Ваши?!

- Да вот, - словно извиняясь, ответил искусствовед. – Так государство отметило мои скромные заслуги. Сначала военные, а потом и трудовые.

В кабинете все стены были тоже заставлены книгами – но, в основном, уже современных авторов. Как минимум на пяти языках, включая китайский. Василий Иванович обратил внимание, что на одной полке, тоже на разных языках, были книги одного и того же автора. Фамилия его была более чем знакома. Труды этого ученого он неоднократно использовал и, помнится, чуть было даже не срезался на экзамене в университете, неточно процитировав одно из его крылатых выражений.

Василий Иванович хотел сказать, что тоже высоко ценит труды этого ученого, хотя и не во всем с ним согласен. Но тут увидел, что над полкой висят дипломы авторитетнейших академий мира, где крупным шрифтом стояла та же фамилия. И еще – фотографии, на которых рядом с известнейшими учеными, президентами, писателями стоял не такой еще старый, но легко узнаваемый хозяин этой квартиры…

- Так это – вы?! – ошеломленно взглянул на него Василий Иванович.

Хозяин квартиры-музея тоже, словно впервые, посмотрел на книги, дипломы, фотографии и уже знакомым тоном извинился:

- Да, ваш покорный слуга…

Старичок-искусствовед, оказавшийся живым классиком современной науки, смущенно покашлял. Было видно, что он чувствовал неловкость за свою знаменитость.

- Однако я обещал показать вам иконы! – как нельзя для себя кстати, вдруг вспомнил он и сделал радушный жест следовать за ним: - Воздадим, как это и положено, сначала Божие Богови, а уж потом – чай или кофе, что пожелаете. То есть, кесарю – кесарево!

Хозяин подвел Василия Ивановича к двери, на которой на церковнославянском языке была прикреплена записка «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, спаси нас!» Словно скрывая то, что делает, он встал спиной, перекрестился, что, тем не менее, не осталось незамеченным Василием Ивановичем, и, открывая дверь, тихо сказал:

- Это молельная комната еще моей покойной матушки. После смерти отца – его расстреляли только за то, что он был из дворян и не скрывал этого, она приняла тайный постриг…

Понимающе кивнув, Василий Иванович переступил порог полутемной комнаты, в которой были задернуты шторы и красновато-золотисто теплилась лампадка.

- Не боитесь оставлять ее без присмотра? – спросил Василий Иванович. – А то мало ли что может случиться! Все-таки открытый огонь. И все это, - кивнул он на дверь, за которой находился домашний музей с бесценными, по его мнению, экспонатами, - может тогда сгореть!

- Наоборот! Мне так намного спокойнее. Ведь зажигая ее, я оставляю квартиру под защитой самого Бога! А это куда надежнее, чем самые хитрые замки и модная теперь сигнализация! - улыбнулся хозяин.

И раздвинул шторы.

В комнате стало светло, и Василий Иванович увидел… глаза. Потом он уже разглядел и лики, и одежды, и кресты, даже какие-то сюжеты с пейзажами на больших старинных темных иконах

Но первое время он видел только глаза. Они были такими глубокими, так неуловимо манили к себе или, точнее, в себя, что он просто застыл на месте и так стоял, не в силах пошевелиться…

Спроси кто у него, сколько это продолжалось – миг или час, и он бы не знал, что ответить!

К счастью, искусствовед словно понимал его состояние. Судя по тому, что в молельную донесся ароматный запах заваренного кофе, он на какое-то время выходил из нее. А если и находился здесь, то ухитрялся даже не покашливать, без чего обычно не мог и минуты.

Не понимая, что это с ним, Василий Иванович смотрел в эти глаза, не в силах отвести от них взгляда. Он не знал, что такое молитва. Он не умел молиться. Креститься и то не знал как. И, тем не менее, вдруг почувствовал, что между ним и изображенными на этих иконах установилась какая-то необычайно прочная - до сладостного томления в сердце - связь.

Казалось, скажи он им только слово, и они тут же ответят ему. Придут на любую помощь. Сделают все, что он ни попросит.

Но такого слова он не находил в своей душе. Она, как вдруг стало понятно ему, оставалась безответной на этот безмолвный вечный зов.

Может, это продолжалось бы еще весь день или даже год. Но старичок-искусствовед вдруг закашлялся – громко и долго, очевидно, выбивая из себя кашель, накопившийся за это время в груди.

- Ч-что это?.. Я такого не ощущал ни разу в жизни! – очнувшись, беспомощно посмотрел на него Василий Иванович и услышал в ответ уверенное.

- Как что? Действие Божией благодати!

Василий Иванович недоверчиво прищурился.

Одно дело слышать от Володьки или читать в библиотеке фамилии веривших в Бога великих ученых, старинные портреты и полувыцветшие фотографии которых он видел в энциклопедиях и научных книгах. И совсем другое – получить это признание от стоящего перед тобой академика множества академий, ученого с мировым именем.

И он, пользуясь таким редкостным случаем, не преминул тут же задать ему вопрос:

- Так вы действительно верите в Бога?

- А как же в Него не верить? – даже растерялся старичок-искусствовед. Казалось, он даже испугался такого вопроса.

И эта растерянность, этот его испуг больше любых подробных и долгих, самых аргументированных объяснений убедили Василия Ивановича в том, что его собеседник действительно верит в Бога.

- Но почему?.. Нет-нет, я не про вас, - опережая протестующий против такого вопроса жест, быстро поправился Василий Иванович. - Почему я не верю и никак не могу поверить! Не просто поверить, а понимаете – до самого донышка сердца!

Искусствовед внимательно посмотрел на него и вздохнул:

- Что я могу вам сказать… Мне ведь намного проще! Я воспринял веру с самого рождения, впитал ее, как говорится, с молоком матери. С детства знал, что такое пост и молитва. Что грех – это плохо и, если согрешишь, надо сразу же слезно каяться, чтобы не отдалиться от Бога. Сколько помню себя, всегда меня окружали эти иконы с их всепонимающими и прощающими глазами. Мама только радовалась, что первое слово, которое я произнес, было не «мама», а «Бог»! И когда началась священная война, она не причитала, не голосила, а просто удалилась сюда. Я с двумя братьями воевал, а она здесь молилась. Ночами не вставала с колен, после чего уже так и не смогла до конца распрямиться. Но - вымолила нас. Трудно поверить, но мы прошли всю войну, что называется от звонка и до звонка, причем, один в танке, другой в пехоте, один я ординарцем, зато - боевого комбата, и вернулись домой без единой царапины! Между прочим, они тоже до сих пор еще жи…

Искусствовед вдруг остановился на полуслове и виновато взглянул на затаившего дыхание от такого рассказа гостя:

- Но что это я все о себе, да о себе? Наверное, потому что не знаю, что ответить на ваш вопрос, и в итоге как быть вам, по словам одного поэта, - поколению, не отстоявшему Литургий. Да, - пожевал он губами. – Не знаю. В одном лишь уверен: хотите вы того или не хотите, а отстоять их придется! Если, конечно, хотите спасти свою душу.

- Спасти? От чего?

- Как от чего? От ада, конечно! Чтобы вечно быть с Богом – в раю!

Василий Иванович был не на шутку озадачен. Странно было слышать от ученого такого уровня, и даже не уровня, а – масштаба сказанные всерьез слова: «рай», «ад». Одно дело слышать их от какой-то старушки. Но чтобы всерьез рассуждал о них человек, обладающий беспощадно критическим и умеющим проникать в самую суть любой проблемы его науки аналитическим умом! Конечно, он тоже уже доживал свой век, и ему утешительней было верить в загробную жизнь, чем отрицать ее. Но ведь он только что сказал, что такая вера у него с раннего детства! Все это как-то не укладывалось в голове у Василия Ивановича.

И он, забывая о своем недавнем вопросе и уже полученном на него ответе, воскликнул:

- Вы что, и правда, верите в это?

- Верю? – на этот раз удивился ученый. – Я этим живу!

- Чем?

- Тем, что я бессмертен и душа моя – вечна!

- Ну а чем вы можете доказать это? В то, что невидимое и неслышимое существует! Этот ваш рай, ад… - перечислил Василий Иванович и выпалил самый главный, неоспоримый, с его точки зрения, аргумент: - Что после смерти нас ждет жизнь… Ведь ОТТУДА еще никто не возвращался!

- Вы в этом уверены? – так тихо и спокойно спросил искусствовед, что Василий Иванович даже растерялся. Таким тоном обычно говорят люди, абсолютно и самым надежным образом – благодаря лично пережитому опыту – уверенные в своей правоте. Но, тем не менее, он не думал сдаваться.

- Вы мне еще про воздушные мытарства расскажите! - усмехнулся он, вспоминая свой утренний разговор в автобусе.

Но ученый собеседник не принял его иронии. Наоборот, впервые, сколько он с ним общался, упрекнул его:

- Напрасно вы с такой беспечностью говорите о них. Поверьте, там нам уже будет не до улыбок!

- Но почему вы так говорите? На каком основании? – воскликнул Василий Иванович. - Вы что – действительно верите всерьез, что после смерти нас ждет коридор с комнатами, где сидят судьи и палачи?

- Насчет коридора не знаю… - покачал головой ученый. - В переводе на современные понятия, это, наверное, скорее, что-то наподобие таможни, где будет проверяться весь набранный за жизнь багаж, с которым мы направимся в Царство Небесное. Там ничего уже нельзя будет декларировать или припрятать! Хорошо, если у нас найдут одни добродетели. Ну, а если это будут одни нераскаянные грехи?

Василий Иванович слегка растерянно посмотрел на собеседника, которому трудно было не верить, и осторожно спросил:

- Вы знаете, пока все это так бездоказательно… А у вас первоисточника по этому вопросу нет?

- Есть и первоисточник! Небольшая, но весьма душеполезная книжечка о прохождении этих мытарств блаженной Феодорой. Сейчас я дам вам ее почитать на время!

Старичок-искусствовед подошел к книжной полке, на которой, судя по надписям на корешках, стояли церковные книги, и виновато развел руками:

- Ах, досада! Уже отдал! Но ничего – попрошу вернуть. Или найду новую у знакомого букиниста. Последнее, по опыту, будет гораздо проще! – пообещал искусствовед и стал доставать с полки толстые книги, приговаривая:

- Вот вам обещанные мною толкования святых отцов на Евангелия. Вот тоже дореволюционное, разумеется, издание о посмертных чудесах и явлении уже умерших людей. Все они засвидетельствованы учеными, врачами и просто благочестивыми людьми, которые лучше умрут, чем солгут. Это к вашему замечанию, что оттуда никто не возвращался. Вот – переписанная от руки копия одного отчета академика Александра Ивановича Белецкого, которого я знал лично, в ЦК компартии Украины. Надеюсь, она раз и навсегда отобьет у вас желание читать все наши антирелигиозные книги и, тем паче, ссылаться на них! [7] Даю вам ее с просьбой никому не показывать. А то мы оба можем оказаться в местах не столь отдаленных или одной палате психиатрической больницы. А это – книга, которую изучали наши предки с самого детства. Сегодня ее полезно изучать в любом возрасте!

- «Закон Божий»? - переспросил Василий Иванович, беря объемную книгу в красивом твердом переплете, и, по привычке, пролистал ее. В ней было множество черно-белых иллюстраций. Одна из них привлекла его внимание. Он перелистал несколько страниц назад, снова нашел ее и увидел, что не ошибся при беглом прочтении текста под рисунком монеты.

Это был денарий кесаря. Только почему-то вместо Тиберия на нем был изображен император Октавиан Август. Причем, совсем еще молодой.

«Странно! Ведь Август жил раньше Тиберия, за несколько десятилетий до предполагаемого распятия Христа, и вероятности, что денарием кесаря была монета последнего – намного больше!» – удивился он и рассказал о своем недоумении ученому:

- Может, тогда еще не знали точно, каким именно мог быть денарий кесаря?

- Вряд ли! – с сомнением покачал головой тот. – Я доверяю этой книге гораздо больше, чем всем измышлениям нынешних ученых, вместе взятых! Знаете, как сказал однажды святитель Филарет? Великого, между прочим, ума митрополит, возглавлявший нашу Церковь в первой половине прошлого века! Он даже с Пушкиным имел, можно сказать, равноценную стихотворную переписку. Это ему посвящены знаменитые строки: «И внемлет арфе Серафима В священном ужасе поэт»! Между прочим, первоначально вместо слова Серафима стояло: «Филарета!» И вся строфа, что мало кто теперь знает, звучала так:

Твоим огнем душа согрета.

Отвергла мрак земных сует.

И внемлет арфе Филарета

В священном ужасе поэт.

Было видно, что искусствовед с удовольствием прочитал бы все стихотворение Пушкина, но, понимая, что гость устал после клуба и может торопиться, вернулся к теме разговора:

- Так вот, однажды, возражая на чьи-то сомнения в вопросах доверия к Священному Писанию, Филарет сказал: ««Если бы в Библии было сказано, что не кит проглотил пророка Иону, а Иона кита, - то я в равной степени поверил бы и в это!»

Василий Иванович покосился на вдохновенно говорившего хозяина этой удивительной квартиры и неожиданно подумал: а ведь счастлив этот человек! Так ли или нет – все то, во что он верит, но в любом случае ему хотя бы умирать с такими мыслями будет легче! Не то, что всем неверующим людям…

«В том числе, и мне!..» – вздохнул он и поспешно захлопнул книгу, закрывая изображение денария кесаря. Какая разница, кто был изображен на нем – Август или Тиберий? Главное, что этот денарий напомнил ему недавний разговор с Градовым. И тягостное чувство тревоги вдруг охватило его, разом испортило настроение и заставило, скомкав беседу, наскоро попить кофе и распрощаться…

Василию Ивановичу вдруг стало страшно…

Всю обратную дорогу Василий Иванович долго и трудно читал то, что по великому секрету дал ему искусствовед.

Обычно на книгу даже весьма большого объема ему требовалось не больше двух-трех часов. А тут за это же самое время он никак не мог осилить аккуратно исписанную тонкую школьную тетрадку, которая начиналась так:

«По поручению ЦК Компартии Украины мною были рассмотрены книги, брошюры и статьи по антирелигиозной пропаганде. Мне было настоятельно предложено высказать свои суждения о нашей антирелигиозной литературе, причем, сделать это со всей определенностью и решительностью.

Должен сказать, что внимательное ознакомление с весьма многочисленной антирелигиозной литературой привело меня к следующим выводам…»

Выводы были такие, что Василий Иванович по несколько раз перечитывал их и сидел потрясенный. Ведь они противоречили всему тому, чему учили его, и чему учил он сам…

Судя по безбожному времени написания статьи (приблизительно 1960 год) в обязанности академика входило защитить антирелигиозную литературу. Однако он подошел к этому вопросу честно и непредвзято. И мало того, что камня на камне не оставил от всех этих книг и их авторов, зачастую скрывавших свои имена за красивыми русскими фамилиями, но и убедительнейшим образом доказал истинность того, что они подвергали язвительной критике – Евангелия!

Стало страшно…

Василий Иванович начинал понимать, какую великую ошибку он, кажется, совершил в своей жизни. Но понимал он это одним лишь умом. Сердце по-прежнему упорно молчало.

«Какая нелепая, дикая, жуткая раздвоенность. От такой, и правда, недалеко до палаты в больнице, о которой упоминал искусствовед! Что же мне теперь делать? Как дальше жить?»

И тут он вспомнил утренние слова старушки, когда он вел ее в храм.

«Старец! – внезапно осенило его. – А что если и правда он сможет помочь?»

Все тревоги из-за денария кесаря отошли на задний план. Он с трудом дождался, когда автобус подвезет его к остановке на центральной площади, за которой находился храм.

Дорогу, которую они одолели со старушкой за четверть часа, он преодолел не больше, чем за минуту.

В церковном дворе действительно было множество людей. И они - на многие голоса звали… его!

- Василий Иванович! Учитель! - кричали они. – Где тут Василий Иванович - учитель?

- Это я! А что? - подходя, сказал Василий Иванович, который сразу даже не понял, что зовут именно его.

- Здесь он, батюшка! Здесь! – обрадованно загомонили люди и заторопили. – Идите скорее! Вас – старец зовет!

Ошеломленный Василий Иванович прошел по почтительно расступившемуся перед ним живому коридору и увидел перед собой… того самого старенького священника, который подарил ему Евангелие.

- Ну, здравствуй, здравствуй! – ласково сказал он. – Давно тебя жду!

- Да я после клуба к одному академику заехал! – виновато ответил Василий Иванович, чувствуя, что нет необходимости объяснять, что это за клуб и кто такой академик. По глазам старца было видно, что ему это и не нужно.

- Ну, я знаю, что ты у него был! – нетерпеливо сказал он и попросил: - Ты тут постой рядышком - у меня есть еще несколько важных дел. А потом мне надо с тобой поговорить!

Василий Иванович поймал на себе завистливые взгляды окружавших старца людей и, сам не зная почему, послушно поставил тяжелый портфель на землю. А старец продолжил приветливо разговаривать с солидным мужчиной в дорогом костюме и галстуке. Когда тот ушел, сразу же раздались возмущенные голоса:

- Отец Пафнутий! А вы знаете, кто он?

- Это же тот самый, который сделал все для того, чтобы закрыть этот храм. Да Господь не дал! Так он тогда милицией его окружал! Несовершеннолетних на Пасху запрещал в Божий храм пропускать! С работы приказывал выгонять тех, кто венчался и крестил детей!

- Гнать надо было его, а не разговаривать с ним!

- Гнать? – задумчиво переспросил старец и, немного помолчав, сказал: - Вот что я читал в «Отечнике», составленном святителем Игнатием Брянчаниновым... Давным-давно, больше полутора тысяч лет назад, жил в египетской пустыни великий старец – преподобный Макарий. Поднимаясь однажды на гору, он велел сопровождавшему его ученику пойти впереди себя. Тот пошел и вскоре встретил идольского жреца, который спешил куда-то, неся большой обрубок дерева.

«Куда бежишь, демон?» – воскликнул ему ученик.

Жрец рассердился, а был он весьма сильным, и жестоко избил ученика. Оставив его едва дышавшим, он поднял свою ношу и продолжил путь. Пройдя немного, он встретился с преподобным Макарием, который приветствовал его так:

«Здравствуй, трудолюбец!»

Удивился жрец.

«Что нашел ты во мне доброго, чтобы приветствовать меня?»

«Я сделал тебе приветствие, - отвечал старец, - потому что увидел тебя трудящимся и заботливо спешащим куда-то!»

И тут произошло удивительное.

«От приветствия твоего я пришел в умиление и понял, что ты – великий служитель Бога! – воскликнул он и добавил: - В отличие от того, кто повстречался мне до тебя. Этот, не знаю какой, окаянный монах, повстречавшись со мной, обругал меня, за что я и побил его!»

С этими словами он пал к ногам Макария, обнял их и воскликнул:

«Не оставлю тебя, доколе не сделаешь меня монахом!»

Жрец бросил свою ношу и отправился с преподобным Макарием. Вместе они подняли избитого монаха и на руках отнесли в церковь. Братия горы, увидев, что идольский жрец идет вместе со старцем, очень удивились этому. А жрец после этого принял христианство, а потом и монашество. Более того – увлеченные его примером, многие из идолопоклонников обратились ко Христу! А преподобный Макарий по этому случаю сказал:

«Слово гордое и злое направляет к злу и добрых людей, а слово смиренное и благое обращает к добру и злых…»

Старец замолчал, словно возвращаясь из тех давних времен. И тут к нему, пробившись сквозь толпу, подошла женщина и сказала:

- Батюшка! Благословите меня в дорогу! У меня дома такая беда! Такая беда! Надо ехать и не знаю, вернусь ли обратно живой.

- Бог благословит. Поезжай! – кивнул ей старец.

Но женщина, не отставая, принялась умолять:

- Нет, вы благословите меня так, как только вы можете!

- Ну, хорошо, хорошо! – пообещал старец и, подумав, осенил ее крестным знамением. - Поезжай. Всё будет у тебя хорошо! И все дела твои успешно решишь и вернешься целой и невредимой.

Женщина просияла и отошла.

А Василий Иванович незаметно посмотрел на часы и не поверил своим глазам. Времени было намного больше, чем он ожидал.

Все то, что говорил старец, конечно, было интересно и необычно. Но его наверняка уже заждалась Настя. Да и пролог нужно было закончить непременно сегодня, чтобы назавтра приняться за саму повесть. Володька прав – иначе можно и не успеть… И он собрался было потихоньку уйти. Старец, словно опасаясь, что он, и правда, сделает это, неожиданно ухватил его за пуговицу на пиджаке и принялся крутить ее, обращаясь к стоявшему рядом мужчине:

- Вот недавно была Пасха. Кому-то праздников Праздник, а кое-кто говорил: «И зачем только она нужна? Из-за нее кинотеатр закрывают, любимым занятием не дают заниматься!»

- Какой кинотеатр, батюшка? – удивился мужчина. - Я ведь на Пасху в храме был! И радовался вместе со всеми!

А тот продолжал:

- Вот ты, говоришь, учился и учишь совсем не тому. И даже теперь, когда перед тобой открылись двери Истины, веры в тебе не хватает. А как ты хотел? Вера - это дар Божий! И как ни тужься, хоть подпрыгни, больше в тебе ее от одного лишь твоего желания не станет!

Мужчина недоуменно смотрел на старца. На его лице было написано: да я, вроде, и об этом тоже не говорил, хотя, конечно, оно и так…

«Так ведь это он обо мне! Клуб же – в кинотеатре!!!» – вдруг понял Василий Иванович и, поразившись прозорливости старца, сумевшего прочитать его тайные мысли, стал жадно слушать, стараясь не пропустить ни слова.

А тот продолжал:

- Хотя вера - это дар, надо потрудиться, чтобы его заслужить. А как потрудиться? Каждый день утром и вечером читать молитвенное правило. Поститься, молиться. И, конечно, по воскресеньям ходить в храм. То есть, начинать отстаивать свои литургии!

После этого старец, называя соседа Василия Ивановича полковником, сказал, чтобы тот не беспокоился, ибо тоже возвратится из опасной командировки целым и невредимым.

Затем не благословил изможденной женщине делать операцию, несмотря на то, что, по ее словам, у нее был рак.

Коротко, порой односложно, ответил еще на несколько вопросов.

И, наконец, вспомнил о Василии Ивановиче.

- Ну вот, - снова обратился он к нему: - А теперь пойдем ко мне в келью, чайку попьем!

Ловя на себе завистливые взгляды, Василий Иванович машинально взглянул на часы и ахнул. День давно перевалил за половину, а он даже Насте позвонить не успел! И самое главное – заказ ее купить на неделю продукты не выполнил! Не в Москву же теперь возвращаться! Да и сбегать к телефонной будке, позвонить ей тоже было нельзя – старец-то ждать не будет…

И Василий Иванович с понурым видом побрел за старцем, поведшим его к маленькому домику в глубине церковного двора.

Люди только смотрели ему вслед и недоумевали: радоваться надо такому счастью, а этот идет, словно в воду опущенный!

Василий Иванович даже похолодел, слушая мелодичные удары боя часов…

Келья старца была тоже совсем маленькая. В ней едва умещались застеленный шинельным сукном топчан, небольшой стол, наполовину заставленный пакетами, старенький комод и пара стульев. На стене висели часы с боем.

«Молитвами святых отец наших, Господи Боже наш, помилуй нас!» - послышался из-за двери женский голос.

- Аминь! – громко отозвался старец.

Дверь открылась, и в келью с подносом, на котором стоял чайник, тарелочка с пряниками и конфетами, вошла одетая во все черное женщина. Поставив поднос на стол, она поклонилась и вышла.

Старец заглянул в пакеты, достал из них печенье, конфеты, и положил на тарелку. Затем разлил по чашкам, неожиданно громко, так, что показалось вздрогнули стены, прочитал молитвы и снова слабым, тихим голосом пригласил Василия Ивановича разделить с ним скромную трапезу.

С минуту или две они пили чай молча.

- Ну и о чем ты хотел меня спросить? – медленно перебирая пальцами левой руки четки, наконец, нарушил молчание старец.

- Да вы, собственно, уже ответили на мой вопрос! – благодарно улыбнулся ему Василий Иванович. - Точнее, дали совет, как жить, чтобы поверить в Бога. Одно мне не ясно. Почему так? Вроде бы, за веру – то есть существование Бога и посмертной жизни - все «за» и ни одного «против». А до конца все равно не могу поверить! Нет, умом я уже и сейчас готов поверить и… верю – доказательств, как я уже сказал, для этого более, чем достаточно. А сердце сомневается. Не верит. И в итоге всё сводится на нет! – закончил он и беспомощно развел руками.

- Ох, уж мне эти ученые! – покачал головой старец. – Все им нужно знать: что, как да почему! То ли дело старушки да простецы! Вот у кого самая крепкая вера! Им и доказательств никаких не надо. Они без них убеждены в том, что Бог есть. И, чтоб ни было, какие бы болезни и скорби не встречали их, тихо, покорно идут к Нему. Вот им объяснять ничего не надо. Ну, а тебе, так уж и быть, скажу.

Старец жестом показал Василию Ивановичу, чтобы тот не стеснялся и брал конфеты с печеньями, а сам не притрагиваясь к ним, отхлебнул меленький глоточек чая и отставил чашку.

- Слишком старательно долгие годы – и дома, и в школе и потом в институтах в нашей стране из умов и сердец людей вытравлялась всякая память о Боге. Да и только ли у нас? И только ли после 1917 года? Ты, как ученый историк, должен знать, что тысячи лет все люди на земле были верующими! Атеист считался, вроде как, вышедшим из ума. И был, самое большее – один на целое государство, если не на несколько государств. А так – верили все! Иное дело в кого и как, этого мы сейчас не будем касаться. Только заметим, что не всех устраивала эта вера. Она не утоляла духовный голод людей. Почти все человечество в итоге стало изнывать в духовной тоске. И тогда в мир пришла Истина, Солнце Правды – Христос! Одни сразу поверили и рванулись к долгожданному Свету. Иные – и, увы, таких было большинство – предпочли тьму. И они стали надвигать ее на это Солнце. С каждым веком все сильнее и сильнее. Вот, например, ты учишь детей, что эпоха Возрождения – это хорошо. А если посмотреть на нее с духовной точки зрения, то это – самая настоящая эпоха затемнения. И завершилась она уже ничего не стыдящимся и не боящимся воинствующим атеизмом. С помощью весьма сомнительных ученых теорий, псевдокультуры, подмены истинных ценностей на ложные, он начал бессовестно воровать из сердец самое ценное богатство на земле – веру. Поэтому так трудно сейчас человеку уверовать всем сердцем, как верили наши предки. Так сразу это сделать невозможно. Веру нужно теперь возвращать, проливая пот, по крупицам. Отвоевывать каждую пядь захваченной неприятелем земли.

Старец посмотрел на Василия Ивановича каким-то особенным, пронизывающим взглядом, словно прикидывая, готов ли тот начать эту борьбу и, удовлетворенно кивнув, продолжил:

- К тому же, следует помнить, что сердце сопротивляется еще и потому, что уж слишком велика цена ответа на этот вопрос. Ведь что важнее, ближе, дороже человеку, чем то – вечен он или исчезнет навсегда? Вот бедное, обманутое сердце и боится еще раз ошибиться и окончательно потерять хотя бы тлеющую в ней, как искра, надежду... Но самое важное – это то, как сказал один старец, что дьявол стучится в мозги, а Христос – в сердце. Конечно, человеку совершенно далекому от веры, необходима определенная правдивая информация. Но главное подается посредством Божией благодати. А для этого необходимо ходить в храм, прибегать к таинствам и молиться. Можно и иногда даже нужно молиться своими словами. Но нельзя пренебрегать составленными святыми отцами молитвами, утренним и вечерним правилом. Это тоже источник для получения Божией благодати, без которой мертв человек!

Четки в руке старца заструились быстрее…

- Кстати, о смерти. Каждый боится умереть не до конца, то есть очнуться под землей, в гробу. И правда, что может быть страшнее? Сам Николай Васильевич Гоголь в одном из пунктов своего духовного завещания строго-настрого запретил хоронить его, пока не появятся явные признаки разложения его тела. И все равно, как бы это жутко не было, но если и очнешься, то временно. Все равно задохнешься – и все! А тут – очнешься после смерти, и еще хуже. Мрак, враждебность злых духов, тоска по Богу, с Которым ты должен бы быть вечно, но не можешь соединиться из-за нераскаянных грехов и старых земных привычек… Вот о чем надо помнить всегда. Но – увы! – в жизни все делается наоборот и в первую очередь – чтобы не думать об этом! Люди не хотят молиться, соблюдать посты, каяться, ходить в храм! Да… А ведь признак омертвения души – это когда человек не хочет ходить в храм. Но вот он преодолевает духовную лень и ложные представления, начинает ходить на службы. И постепенно начинает оттаивать, оживать его душа. Оживать – для вечной блаженной жизни. Ну, а если не оживет? Что тогда? Страшно даже подумать, не то, что сказать…

Старец помолчал, поглядел на иконы, перебирая пальцами четки и, как бы подытоживая, сказал:

- Поэтому, давай отныне стараться смотреть на всё через призму Главного. Если бы жизнь заканчивалась смертью, то тогда трудно было бы возразить тем, кто призывает жить в свое удовольствие. Хотя это и напоминает пир во время чумы, их можно было бы хоть как-то понять. Но так как после смерти все только начинается, то, может, есть смысл прислушаться к тем, кто предупреждает об этом? Иначе – представляешь, какую непоправимую ошибку можно совершить в жизни?..

Василий Иванович, слушая, невольно думал: кто он, этот сидящий перед ним старец? Кем он был до принятия священнического сана? Судя по его замечаниям и ответам, он прекрасно разбирается в истории, литературе, медицине и множестве других наук…

Часы, обрывая его на полумысли, отсчитали – Василий Иванович даже похолодел, слушая их мелодичные удары - семь часов! Но, к счастью, беседа, кажется, подходила к концу.

Старец, словно почувствовав его состояние, подошел к комоду и достал из него маленькую книжечку.

- Ну, а теперь от слов перейдем к делу! – сказал он, протягивая ее Василию Ивановичу. – Церковнославянский язык, надеюсь, знаешь?

- Изучал в институте! Да и потом приходилось использовать при писании диссертации.

- Тогда вот тебе мое домашнее задание. Не все ведь тебе других учить, пора и самому начать учиться главному! Это - молитвослов. В нем есть утреннее и вечернее правило. Старайся читать их постоянно или, говоря на церковном языке, к которому пора тебе привыкать – неопустительно! Читай не просто так, а помня, что молитва – это величайшая милость, о которой многие люди не знают, а некоторые, даже зная, часто не ценят. Это разговор человека с Самим Богом, перед Которым трепещут Херувимы и Серафимы, Ангелы и Архангелы – все Небесные Силы! А мы, земные и грешные, можем разговаривать с Ним!..

Старец замолчав, отвернулся, и Василию Ивановичу показалось, что он смахнул слезу.

- А еще, - добавил он, - если хочешь обрести веру и спастись – не пропускай церковные службы. Чти праздники. И - вечером в субботу и утром по воскресеньям обязательно ходи в храм.

- Как по воскресеньям?! – ахнул Василий Иванович. – По воскресеньям я очень занят!

- Что значит - занят?! – не меньше его изумился старец. – Да разве может быть на земле что-нибудь важнее Литургии?

- Да-да, я понимаю! – примирительно согласился Василий Иванович. - Но, поверьте, для меня это тоже действительно важно! Сейчас я выполняю в клубе нумизматов один очень ответственный заказ. Между прочим, собираю для одного министра коллекцию монет, связанную с христианством. И потом - благодаря тому материалу, что я там приобретаю, мне удается давать дополнительные исторические сведения своим ученикам! – стал горячо доказывать он и, видя, что старец неодобрительно качает головой, прибегнул к последнему аргументу: - Теперь вот буду говорить им и о Христе!

Старец внимательно посмотрел на него и понимающе улыбнулся:

- Ну ладно. Хорошо… Детям о вере говорить очень похвально. А к этой теме мы с тобой после вернемся. Вижу, пока ты еще не готов. Старайся тогда ходить хоть на раннюю Литургию. Чтобы успеть в этот твой клуб! А теперь…

Старец освободил один из лежавших на столе пакетов и стал накладывать в него из других пакетов - продукты.

- Дай-ка я тебя угощу!

- Да что вы! Зачем? – попытался остановить его Василий Иванович. Но старец, не слушая, строго сказал:

- Так надо. Сам мне после спасибо скажешь. А еще лучше, спаси Господи, как говорим мы, монахи!

- Так вы – монах? – удивился Василий Иванович.

- Да, и надеюсь, что ты тоже… А впрочем, и об этом еще рано! – оборвал себя на полуслове старец, как-то по-особенному ласково взглянул на него и протянул полный пакет. – Вот тут я гостинчик приготовил. Бери-бери, не стесняйся – мне принесли, и я с тобой поделюсь. Тем более, что монахам мясного не положено. А тебе пока еще можно. Ну, а теперь ступай! А то там тебя супруга совсем уже заждалась! Места, бедняжка, себе не находит!

- Ничего! Я позвоню ей из первого же телефонного автомата! – сказал Василий Иванович и, поблагодарив старца, вышел из его кельи.

Но Насте он так и не позвонил.

Выйдя за церковную ограду, он быстрым шагом направился было к остановке, где была телефонная будка, но, машинально заглянув в пакет, остановился. Что-то вдруг насторожило его, и он начал выкладывать полученные от старца продукты на ту самую лавку, где впервые читал Евангелие.

Выложил и прошептал:

- Этого не может быть! Откуда он мог знать?!

На лавке лежали:

Палка копченой колбасы.

Большой кусок голландского, судя по этикетке, сыра.

Две банки сгущенного молока.

Банка говяжьей (Настя не выносила свиную!) тушенки.

И пачка отличного, ее любимого, индийского чая – со слоном.

Василий Иванович на всякий случай – хотя прекрасно помнил, что там написано - сверил все это со списком и в изумлении опустился на лавку.

И долго сидел, не в силах постичь разумом, как все это могло получиться…

Положение казалось безнадежным…

Домой Василий Иванович вернулся совсем уже затемно.

- Где ты был?! – прямо с порога накинулась на него Настя.

- Лучше спроси, где я только не был! – попытался отшутиться он.

- И где же ты не был?

- Дома. С самого утра!

- Нашел время шутить! – возмутилась Настя. – Я тут места себе не нахожу!

- А что, собственно, случилось? – не понял Василий Иванович, обращая внимание на то, что старец буквально дословно воспроизвел ее состояние.

- Как это что? Во-первых, тебя нет и нет! А, во-вторых, опять звонил этот Градов!

- Сказал, что привезет еще денег? Очень кстати! Я сегодня очень потратился на их заказ!

Настя с упреком посмотрела на мужа:

- Рано радуешься! Он просил передать, что разговаривал с Соколовым, и тот наотрез отказался принимать заказ без какой-то главной монеты. Говорила тебе: откажись от этого заказа! Ты хоть представляешь, что теперь будет?

Первый раз за все время их совместной жизни Настя до того, как накормить его, заговорила о делах.

Ощущение близкой беды, о которой он почти успел забыть за время обратной дороги и совсем забыл у старца, снова охватило его.

- И почему ты не позвонил мне? – продолжала упрекать его Настя.

- Сначала забыл, а потом – не смог! - виновато ответил он, и тут уже Настя не на шутку рассердилась:

- Я тут места себе не нахожу! А он - забыл! – с вызовом передразнила она. - И что значит не смог? Ты что – на Луне был?

- Нет, в клубе, у одного академика-искусствоведа, а потом в церкви, у старца.

Василий Иванович хотел поделиться всем тем, что сегодня узнал, но Настя, взяв себя в руки, извинилась и принялась собирать на стол.

- Да что ты так тревожилась? Я что – маленький, что ли? – примирительно заметил он, и Настя снова разволновалась.

- Как ты не понимаешь? Они же ведь не отстанут! Не успокоятся, пока не отнимут тебя у меня или меня у тебя… – с болью голосе проговорила она и вдруг предложила: – Васенька, родненький! Давай отсюда уедем, а? Поменяем твою квартиру на другую. Тоже в Подмосковье. Новых жильцов строго-настрого предупредим, чтобы не выдавали, где мы будем. Хорошенько заплатим за это…

- Да где ж деньги на все взять? – недоумевая, о чем это говорит Настя, сказал первое, что пришло на ум, Василий Иванович.

- Так ведь у нас что-то еще осталось от заказа. Ты передашь собранные монеты Соколову через Володьку. А деньги за работу пустим на обмен и переезд. Не хватит – продашь свою тетрадрахму!..

- Афинку?! – Василий Иванович крепко сжал монету в кармане и наотрез отказался. – Да ты что! Не собираюсь я ее продавать! И потом, это квартира моих родителей. Она – как память о них… Почему это я должен менять ее? Уезжать из этого города! Здесь – школа, где меня уважают, ценят и понимают, наконец! Нет, я даже думать ни о каком обмене не хочу!

- Ну, хорошо, хорошо! - торопливо согласилась Настя. – Давай тогда просто уедем – на время! На полгода, на год!

- Но куда?

- Да как можно подальше. Хотя бы на Сахалин! У меня там родственники!

- На Сахали-ин?!

Василий Иванович вдруг подумал, что тогда он не сможет бывать в клубе все это долгое время, хотел отказаться, найдя честные и убедительные причины: мол, когда, наконец, докторскую соберусь писать, как тогда без московских библиотек и архивов?.. Но, к счастью, Настя опередила его. Она вдруг как-то сразу сникла и сама отказалась от своего предложения.

- Хотя они и там нас найдут… - прошептала она и обреченно махнула рукой.

Василий Иванович посмотрел на жену и успокаивающе положил ей ладонь на плечо:

- Мне кажется, что ты сильно преувеличиваешь опасность! В конце концов, есть милиция! Зачем нам их так бояться?

- Как зачем? Ведь от этих людей можно ожидать всего. Понимаешь – всего!

- Да будет тебе! - через силу улыбнулся непослушными губами Василий Иванович. - В конце концов, что я им такого сделал? И тем более – ты!

Он действительно не чувствовал за собой никакой вины. Совесть его была спокойна. И, тем не менее, настроение испортилось окончательно…

Отказавшись от ужина, он перенес телефон в свою комнату и, набрав номер Владимира Всеволодовича, сразу сказал:

- Кажется, они нас все-таки перехитрили!

- Что ты хочешь этим сказать? – насторожился Владимир Всеволодович.

Василий Иванович подошел к двери, плотнее закрыл ее и принялся объяснять:

- Во время первой встречи я показал им денарий кесаря, который привез тогда для Ашота Телемаковича. Они утвердили его, как основную монету коллекции. Думали, тот продаст его за две или за три цены. А Ашот Телемакович категорически отказался продавать за любые деньги!

- Да, дела-а-… - озадаченно протянул Владимир Всеволодович. – А может объяснить ему все и сказать, что тебя убить могут за этот денарий?

- Ты что, Ашота Телемаковича не знаешь? - с горечью усмехнулся Василий Иванович. - Он скорее умрет вместо меня, но денарий не отдаст!

- И это правда…

Положение казалось безнадежным. Даже Владимир Всеволодович молчал и уже ничего не мог придумать. Василий Иванович вздохнул и с досадой сказал:

- И дался же им этот денарий кесаря! Ведь если разобраться, то до революции вообще считалось, что на нем был изображен не Тиберий, а Октавиан Август!

- Как ты сказал – Август? Откуда знаешь?! – сразу насторожился Владимир Всеволодович.

- Не знаю – а видел!

- Где?!

- В книге – «Закон Божий»

- И ты знаешь, где эту книгу можно достать?

- Еще бы не знать! – усмехнулся Василий Иванович. – Из моего портфеля! Я ее на время взял почитать! А ты все это – к чему? – в свою очередь насторожился он и услышал оживающий голос:

- К тому, что надо показать им эту книгу и предоставить на ее основании другой денарий – Августа. Насколько я помню, ты, словно специально для этого приобрел сегодня такой великолепный денарий.

- Бесполезно! – вздохнул Василий Иванович. - Градов может сказать, что у нас устаревшие данные. Что теперь наука считает, что на денарии должен был быть изображен именно Тиберий. Вот если бы это была статья в современном журнале или хотя бы заметка…

- Я как раз готовлю сейчас небольшое сообщение в один солидный исторический журнал. Вот уже гранки вычитываю, - задумчиво проговорил Владимир Всеволодович. – Но разумеется на другую тему.

- А что если вместо него срочно написать и поставить в номер нужную нам статью?

- Написать можно… И номер выходит за день до срока сдачи нашего заказа. Но кто же согласится в научном журнале опубликовать материал на христианскую тему?!

- В другое время, может, это было бы невозможно. Но сейчас ведь – год тысячелетия крещения Руси!

- Да ну? Так ведь это совсем другое дело! – сразу оживился Владимир Всеволодович. – У нас любят юбилеи! А главному редактору я все это так преподам, что он просто ухватится за нашу статью!

- Только подписана она должна быть – тобой! – предупредил Василий Иванович. – Иначе все будет шито белыми нитками. Они ведь знают мою фамилию.

- Само собой разумеется. И о денарии кесаря по этой же причине тоже нельзя писать напрямую. Лучше начать с того, о чем говорил сегодня Исаак Абрамович – что наиболее правильным следует считать сребреником Иуды не тетрадрахму Тира или последнего Селевкида, а гораздо ближе по времени к тридцатым годам – серебряную монету Антиохии. Тем более, что Иудея находилась в ее подчинении. А о денарии кесаря дать лишь, как противопоставление – мол, а тут, наоборот, нужно больше доверять дореволюционным данным. Обмолвиться вскользь. Но и этого будет более чем достаточно, чтобы они вынуждены были уступить нам!

- Ну так что, тогда за дело? – обрадовался Василий Иванович и услышал уже окончательно решительный голос друга:

- Да! Я начинаю срочно писать статью, а ты…

- Знаю-знаю! Можешь не напоминать: заканчивать повесть! Могу порадовать – сегодня уже допишу пролог!

- Как – только пролог?! – ахнул Владимир Всеволодович.

- А ты как думал? – упрекнул его Василий Иванович. – Сам виноват! Настроил меня, чтобы все было строго по Евангелию. Вот я так и делаю. Но ты не беспокойся! Основная часть уже вся продумана-передумана, и ее можно написать за три-четыре дня, максимум за неделю. Самое сложное это пролог, потому что в нем – о Христе!

Положив трубку, он посмотрел на монеты, подложил к ним новые и взялся за авторучку…

«...Помахав на прощанье юному ученику Христа, отец с сыном бросились к толпе. Но когда они дошли до двух иудеев, один из которых называл другого Накдимоном, мужчина от разочарования едва не выпустил руку сына:

- О, боги! Это не он…

Иудей в богатой одежде с широкими воскрилиями, заметив язычников, взял собеседника под руку и понизил голос, с горечью говоря:

- Кто, ответь, кто после такого позора поверит, что уверовавшие в него не погибнут, но будут иметь жизнь вечную? Ведь закон гласит: проклят всяк, висящий на древе!..

Видя, что чужестранцы не уходят, Накдимон-Никодим развязал кошель. Не желая оскверняться прикосновением к язычникам, он бросил монетку прямо на мостовую.

Теофил нырнул за ней и, надкусив, сунул за щеку.

- Прости! – с улыбкой извинился за него мужчина. – Мы не нищие. Я – Апамей из Антиохии-на-Оронте. Дома у меня своя камнерезочная мастерская. Просто я принял тебя за старшего сына…

- Как ты смеешь, сириец! – с гневом вскричал собеседник Накдимона. – Спутать какого-то бродягу с уважаемым всеми фарисеем, с нашим учителем?!

- Я – грекос! И мой сын не бродяга, он имеет римское гражданство! – с вызовом заявил мужчина. – А что касается ваших учителей – вижу я, как вы обращаетесь с ними! Сегодня пальмовые ветви под ноги, а завтра – на крест!

Он резко показал рукою в сторону центурии и, не увидев ее, ахнул:

- Однако, заболтались мы тут, Теофил… Идем!

Не теряя достоинства, антиохиец вежливо поклонился Накдимону, ухватил крепче за руку точно скопировавшего каждое его движение сына и снова заспешил из толпы.

- Мне что? Я живу по закону!.. – доносилось справа.

- …распнут, и можно праздновать пасху, воссылать молитвы Богу! – слышалось слева.

- А что я? Что сказал священник, то и прокричал!..

Когда Апамей с сыном вышли на улицу, по которой, все также уныло звякая доспехами, брели воины, то увидели, что даже опередили их.

В этом не было ничего удивительного. Легионеров сдерживал выбившийся из сил Иисус. Как ни торопили Лонгина священники, тот лишь разводил руками и красноречивыми жестами предлагал им самим понести за Него крест.

Улица была узкой и грязной. Кое-где, спасая прохожих от палящего солнца, между домами были натянуты циновки. Под ними, лениво переговариваясь, сидели старики. Нарядно одетые люди с торжественными лицами несли по направлению к храму годовалых агнцев.

Столица Иудеи жила обычной предпраздничной жизнью. Показательная казнь, введенная римлянами именно для таких дней, вплеталась в нее так же привычно, как лишняя лента в косу вдовицы.

- Мессию! Мессию ведут!.. – кричала бежавшая перед процессией иерусалимская детвора.

Старики, прохожие грозили им палками и громко возмущались:

- Разве такого Мессию заповедовали ожидать нам пророки?

- Жалкий, избитый, оплеванный язычниками!

- Обратите внимание, он же едва держится на ногах – тьфу!

Лишь немногие взирали на Иисуса с надеждой.

- Яви свою силу, и все поверят, что ты – Мессия! – с болью в голосе кричали на арамейском – иудеи.

- Что ты – Христос! – переводя еврейское слово на эллинский, вторили им прозелиты [8].

Иисус поднял глаза, обвел измученным взором легионеров, священников, кричащих людей… покачнулся… Если бы не грубая помощь римского воина, Он наверняка бы упал, придавленный тяжестью креста.

- Вот и вся его сила! – послышался чей-то язвительный возглас. – Рака! [9]

Жующий старик с криком: «Правильно, что на крест – на такого и камень тратить жалко!» бросил в Иисуса огрызок сушеной смоквы. В шествие полетели черепки битых кувшинов, кости, палки… Самые отчаянные иудеи, дрожа от ярости, старались дотянуться посохами хотя бы до края креста, который, теряя последние силы, нес Иисус.

- Центурия! – обнажая меч, прорычал Лонгин. – К бою!

Легионеры с готовностью выставили перед собой копья. Успевшие получить предназначавшиеся Иисусу плевки и удары не преминули воспользоваться случаем, чтобы больнее отомстить обидчикам.

Иудеи, давя друг друга, хлынули назад.

- Да что это делается?! – хватая сына, заметался в поисках безопасного места антиохиец.

Лишь прислоняясь к стене не так облепленного иудеями дома, они, наконец, смогли отдышаться. Крепко обнимая Теофила, мужчина скользил расширенными глазами по обезумевшим людям: какое тут старшего найти – младшего бы не потерять!

Медленно, словно в тягучем сне, прошла мимо них центурия. В просветах между идущими воинами были видны три, несущие кресты, фигуры. Два бунтовщика еще кое-как плелись, согнувшись в три погибели. Зато Иисус… Он все ниже и ниже клонился под тяжестью креста. И крест этот был похож на тень огромного орла – священной птицы главного бога язычников – распростершего крылья над своей жертвой.

Позади центурии шли плачущие женщины и простолюдины. Антиохийцы пристроились к ним. Здесь уже не ругали Иисуса. Наоборот, называя пророком, Мессией – жалели. Апамей, невольно расположившись к ним, стал расспрашивать о старшем сыне.

- Смотрите! – вдруг пронзительно закричал кто-то. – Крест!..

Апамей посмотрел вперед и вместо трех крестов увидел лишь два.

- Эй, кто-нибудь, посмотрите, что там случилось! – взмолился пожилой ремесленник, один из тех, кто просил Иисуса доказать, что он – Мессия.

Самый расторопный из мальчишек бросился к ближайшему дому, ловко взобрался по щербатой кладке на крышу.

- Упал! – сложив ладони рупором, сообщил он. – Книжники обступили центуриона! Тот остановил бедняка с мотыгой, приказывает ему что-то… Ага! Поднять и понести за Учителя крест!

- А что сам Учитель?

- Встал! Говорит… Да тихо, вы! – мальчишка замахал рукою на женщин.

- Что Он сказал? Что?! – заволновались люди, и вскоре, по живой цепочке, из уст в уста понеслось:

- Говорит, не плачьте, дочери иерусалимские, обо мне! О себе плачьте. О детях ваших!

При этих словах женщины подняли такой душераздирающий вой, что Апамею пришлось, как раньше, знаками объяснять сыну, что сказал Иисус.

Шествие снова тронулось в путь. Воины пошли намного быстрее, и сразу стало заметно, как устал Теофил.

Когда они вышли из города, люди уже облепили голое, без единого деревца возвышение у дороги, рядом со старой крепостной стеной.

Центурия, рассыпавшись цепью, красной полосой окаймляла место казни. На самой макушке горы – Теофил до боли вцепился в локоть отца – высились три креста с распятыми...»