Глава 2. Хотите заказать пиво? Назовите «УБИК»

Хотите заказать пиво? Назовите «УБИК»! Сваренное из отборных сортов хмеля и особой воды, выдержанное до неповторимого аромата пиво «УБИК» – лучший национальный продукт.

Производится исключительно в Кливленде.

В прозрачном саркофаге, за налетом ледяной изморози лежала, закрыв глаза, Элла Ранситер. Руки навсегда застыли на полпути к бесстрастному лицу. За три года после их последней встречи Элла, конечно, нисколько не изменилась. И никогда не изменится, во всяком случае, внешне. Хотя с каждым пробуждением к активной полужизни, с каждым, каким бы оно не было коротким, возвращением церебральной активности Элла понемногу приближалась к окончательной смерти. Оставшееся ей время истекало неумолимо.

Зная об этом, Ранситер не оживлял жену слишком часто. Что же касается ее собственных пожеланий, высказанных еще до смерти и при первых встречах в полужизни, – их укутала удобная для Ранситера дымка забвения. В конце концов ему лучше знать, он в четыре раза ее старше. Чего она хотела? Продолжать действовать с ним бок о бок как совладелец Корпорации. Что ж, это пожелание он исполнял. Сейчас, например. И раз шесть или семь в прошлом. Каждый раз, когда Корпорация оказывалась на грани кризиса, Ранситер приезжал советоваться с женой.

– Черт бы побрал эти приспособления, – ворчал Глен, пристраивая к уху пластиковый диск наушника. Он нетерпеливо ворочался в подсунутом Фогельзангом, или как его там звали, крошечном кресле, следя за постепенным возвращением жены в сознание и всеми силами стараясь поторопить ее. Неожиданно его кольнула страшная мысль: а что, если у них ничего не выйдет, что, если она давно погасла, а они ему не сказали, может, и сами пока не знают? Надо было притащить сюда этого Фогельзанга, чтобы он все контролировал. Неужели случилось непоправимое?

Его Элла, красивая, белокожая, с глазами когда-то яркими и светло-голубыми… Увы. С ней можно общаться, но глаз ее он не увидит никогда, и с губ ее не сорвется ни звука. Она не улыбнется его приходу и не заплачет, когда он уйдет. Стоит ли оно всего? – подумал вдруг Ранситер. Не лучше ли было в старину, когда из настоящей жизни человек отправлялся прямиком в могилу? Нет, все-таки в некотором смысле она со мной, решил он наконец. Другой вариант – это ничто.

В наушниках зазвучали медленные и неразборчивые слова, поплыли бессвязные мысли, обрывки загадочного сна, в котором она теперь пребывала. Интересно, что чувствуешь в полужизни? – подумал Ранситер. Из того, что рассказывала Элла, он так и не мог представить всей глубины этого состояния, не мог постичь его сути. «Притяжение, – сказала как-то она, – перестает на тебя действовать, ты плывешь, становишься все легче и легче, а когда кончается полужизнь, наверное, просто выходишь из Солнечной системы и улетаешь к звездам». Но и она не знала наверняка, только догадывалась и строила предположения.

– Привет, Элла! – неуклюже проговорил он в микрофон.

– О! – немедленно прозвучало в наушниках. Похоже, она испугалась. Лицо, конечно, не дрогнуло. Вообще ничего не изменилось, и он отвернулся.

– Здравствуй, Глен, – сказала Элла, по-детски растерявшись от его присутствия. – Что… – она запнулась. – Сколько прошло времени?

– Около двух лет.

– Расскажи, что происходит.

– Господи, – вздохнул Ранситер. – Организация разваливается, все идет прахом. Поэтому я и приехал, ты же хотела принимать участие в решении основных вопросов. Видит бог, сейчас нам необходимо выработать новую стратегию и заодно в корне пересмотреть структуру слежения.

– Мне снился сон, – сказала Элла. – Все заливал дымный красный свет, страшный свет. А я все равно шла ему навстречу. И не могла остановиться.

– Ну да, – Ранситер кивнул. – Бардо Тедол, «Тибетская книга мертвых», там есть про это. Ты вспоминаешь то, что читала, доктора давали тебе эту книгу, когда… – он запнулся, – когда ты умирала.

– Красный свет в дыму – это плохо?

– Да, тебе хочется его избежать. – Ранситер кашлянул. – Слушай, Элла, у нас неприятности. Ты хочешь про них говорить? Я не стану настаивать, если ты предпочитаешь поболтать о чем-нибудь другом, только…

– Все так странно. Я как будто спала с момента нашей последней встречи. Неужели правда, два года? Знаешь, Глен, о чем я думаю? Мне кажется, что я и те, кто меня сейчас окружают… мы постепенно сближаемся. Очень многие мои сны вовсе и не обо мне. Иногда я – мужчина, иногда – маленький мальчик, или толстая старуха с распухшими веками… Я вижу себя в местах, где никогда не была, я делаю бессмысленные вещи.

– Значит ты движешься к новому рождению. А красный свет в дыму – это дурное чрево, и ты не хочешь выходить из него. Оно для тебя унизительно. Предвосхищение новой жизни, или как оно там называется.

Глен чувствовал себя по-дурацки. Обычно он не проявлял интереса к теологическим изыскам. Полужизнь, однако, оказалась реальностью, и в той или иной степени они все стали теологами.

– Ладно, – сказал он, меняя тему. – Хочешь, я расскажу тебе, что случилось? Пропал С. Доул Мелипон.

Спустя мгновенье Элла рассмеялась.

– С. Доул Мелипон? Такого вообще не бывает. Это кто или что?

Ранситер уже лет десять не слышал, как она смеется, и сейчас неповторимая теплота ее интонаций вдруг напомнила ее всю. По спине прошла нервная дрожь, и он пробормотал:

– Ты, наверное, забыла…

– Нет, то, что называется С. Доул Мелипон, я бы никогда не забыла. Это что, гномик?

– Это лучший телепат Раймонда Холлиса. С тех пор, как полтора года назад его засек Дж. Дж. Эшвуд, мы постоянно держим рядом с ним одного из наших инерциалов. Мелипон способен выдать пси-энергии вдвое больше, чем любой из сотрудников Холлиса. Как назло, из всей их команды пропал именно он. Вот я и решил: а не съездить ли, черт побери, к Элле и посоветоваться с ней? Ты ведь просила об этом в завещании, помнишь?

– Помню, – механически откликнулась Элла. – Дайте объявление по ТВ. Предупредите людей. Скажите… – Голос ее угас.

– Ты устала, – мрачно сказал Ранситер.

– Нет, я… – Элла замолчала, и он почувствовал, как она удаляется.

– Все пропавшие – телепаты? – спросила она наконец.

– В основном телепаты и прогносты. На земле их нет, это я знаю точно. Сейчас у нас оказались не у дел с добрый десяток инерциалов, им просто некого нейтрализовывать. Меня, однако, куда больше тревожит падение спроса на анти-пси энергетиков, что, впрочем, неудивительно, учитывая пропажу стольких пси. Причем мне сдается, что все они задействованы в какой-то крупной операции, и только Холлис знает, кто нанял всю его шайку, где это происходит и что поставлено на карту.

После этих слов Ранситер погрузился в мрачное молчание. Как сможет Элла помочь ему? Изолированная от мира, замороженная в своем саркофаге, знающая о происходящем только с его слов. И все же он всегда полагался на ее мудрость, ту особую женскую мудрость, которая не имеет отношения ни к знаниям, ни к опыту, а основана на чем-то глубоко внутреннем. При жизни Эллы он не сумел разгадать ее тайну; сейчас, когда она навеки застыла в неподвижности, это стало окончательно невозможно. Другие женщины – после смерти Эллы он был близок с несколькими – практически не обладали этим качеством. В лучшем случае – лишь намеком на него.

Призрачным намеком, так и не развившемся ни во что большее.

– Расскажи, – попросила Элла, – что из себя представляет этот Мелипон?

– Чудак.

– Он работает за деньги? Или по убеждению? Меня всегда тревожит, когда начинается пси-мистика, разговоры о высшей цели и космическом единстве. Как у этого ужасного Сараписа, ты его помнишь?

– Сараписа больше нет. Холлис разделался с ним, когда узнал, что тот замышляет собственное дело. На Сараписа настучал кто-то из его же прогностов. Мелипон, кстати, куда круче этого Сараписа. Когда он разогреется, уравновесить его поле могут только три инерциала, что нам совершенно невыгодно, потому что плату мы получаем, вернее, получали, как за одного. Общество установило свои расценки, и мы обязаны подчиняться.

С каждым годом членство в Обществе приносило Ранситеру все больше и больше хлопот. Бессмысленные и разорительные решения стали для него хроническими раздражителями. Кроме того, бесила напыщенность членов правления.

– Насколько мы можем судить, Мелипон работает за деньги.

– По-твоему, это лучше? Ты так думаешь? – Он подождал, но Элла не отвечала. – Элла! – Молчание, Ранситер нервно сглотнул. – Эй, Элла! Ты слышишь? У тебя все в порядке?

Господи, промелькнула страшная мысль, она кончилась. Навсегда!

Спустя несколько мгновений в правом наушнике прозвучало:

– Меня зовут Джори.

Это была чужая мысль, не Эллы, совсем другой рисунок, более живой и грубый, без ее приглушенной утонченности.

– Освободите линию! – в панике крикнул Ранситер. – Я говорю со своей женой Эллой, откуда вы взялись?

– Меня зовут Джори, – повторил неизвестный. – Со мной никто не разговаривает. Я решил немного пообщаться с вами, мистер, если вы не возражаете. Как вас зовут?

Сдавленным голосом Ранситер произнес:

– Я хочу говорить со своей женой, миссис Эллой Ранситер. Я заплатил за то, чтобы говорить с ней, и с вами я беседовать не собираюсь.

– Я знаю миссис Ранситер! – Теперь мысли просто звенели в наушниках. – Мы часто болтаем, но это совсем не то, как если со мной говорит кто-нибудь вроде вас, из мира живых. Миссис Ранситер здесь, с нами, так что она – не в счет, ей известно не больше, чем остальным. Какой сейчас год, мистер? Уже отправили корабль на Проксиму? Мне это очень интересно! Может быть, вы расскажете? А потом, если хотите, я передам все миссис Ранситер. Хотите?

Ранситер выдернул из уха микродинамик, потом сорвал и швырнул на стол прочие приспособления. Выскочив из затхлого, пыльного кабинета, он кинулся на поиски владельца мораториума. Ранситер метался среди рядов аккуратно пронумерованных саркофагов, сотрудники испуганно шарахались в стороны, пока не раздался голос фон Фогельзанга:

– Что-то случилось, мистер Ранситер? Вам нужна моя помощь?

– Там на линию влезло какое-то существо, – задыхаясь, проговорил Ранситер. – Вместо Эллы! Черт бы вас всех тут побрал вместе с вашими махинациями, такого не должно быть, слышите?

Директор мораториума уже несся по направлению к кабинету 2-А.

– А если бы я так относился к своим обязанностям? – не унимался Ранситер, следуя за ним.

– Он назвал свое имя?

– Да, Джори.

Фогельзанг озабоченно нахмурился.

– Это Джори Миллер. Их саркофаги стоят рядом…

– Но я же вижу, что это Элла!

– После продолжительного соседства, – пустился в объяснения Фогельзанг, – иногда происходит двусторонняя диффузия, слияние ментальных полей полуживых. У Джори Миллера очень высокая цефальная активность, чего, к сожалению, нельзя сказать о вашей жене. Вот и получается, что протофазоны проходят только в одном направлении…

– Вы можете это исправить? – грубо перебил его Ранситер. Он по-прежнему задыхался, дрожал и вообще чувствовал себя окончательно измотанным. – Немедленно очистите ее сознание! Верните мою жену, слышите! Это ваша обязанность!

– Если мы не сумеем изменить сложившуюся ситуацию, – напыщенно произнес Фогельзанг, – ваши деньги будут возвращены.

– Плевать я хотел на деньги!

Они уже дошли до кабинета 2-А. Ранситер неловко уселся в кресло, сердце его колотилось так сильно, что он с трудом мог говорить.

– Если вы не уберете с линии этого Джори, – полувыдохнул, полупрорычал он наконец, – я подам в суд и прикрою вашу богадельню!

Устроившись перед саркофагом, Фогельзанг надел наушники и бодро сказал в микрофон:

– А ну-ка, Джори, освободи нам линию. Вот так, отлично. – Повернувшись к Ранситеру, он пояснил: – Джори умер в пятнадцать лет, поэтому у него так много энергии. Он уже несколько раз появлялся там, где не следует. – В микрофон Герберт сказал: – Джори, это некрасиво с твоей стороны, мистер Ранситер приехал очень издалека, ему надо поговорить со своей женой, не заглушай ее. – И добавил после паузы раздраженно: – Я знаю, что у нее очень слабый сигнал…

Фогельзанг сосредоточенно выслушал ответ и поднялся.

– Что он сказал? – не выдержал Ранситер. – Он даст мне поговорить с Эллой?

– От него ничего не зависит, – пробормотал фон Фогельзанг. – Представьте себе два радиопередатчика, работающие на одном усилителе. Один рядом, но мощность у него всего пятьсот ватт. Другой далеко, но мощностью пять тысяч ватт. А передают они на одной или почти одной частоте. Когда наступает ночь…

– Ночь, – перебил его Ранситер, – кажется, уже наступила.

Во всяком случае для Эллы, а может, и для него тоже, если не удастся разыскать пропавших щупачей, паракинетиков, прогностов и аниматоров Холлиса. С этим Джори он потерял не только Эллу, он лишился ее поддержки и советов.

– В морозильнике, – затарахтел Фогельзанг, – мы поместим их подальше друг от друга. Собственно говоря, если вы согласны несколько увеличить месячную плату, мы можем устроить ее по высшему классу – в изолированной кабине с дополнительным изоляционным покрытием, например из тефлона 26, чтобы не допустить гетеропсихического воздействия со стороны Джори или кого бы то ни было.

– Разве еще не поздно? – Ранситер быстро вышел из состояния депрессии, в которое его повергло случившееся.

– Она может вернуться. Как только мы вытесним Джори. Или еще кого-нибудь. В таком ослабленном состоянии она очень подвержена воздействию. Правда… – фон Фогельзанг задумчиво пожевал губу и забарабанил пальцами по столу, – ей может не понравиться изоляция, мистер Ранситер. Мы ведь специально храним все саркофаги в одном месте. Погружение в сознание друг друга – это единственное доступное полуживым…

– Изолируйте ее немедленно! – рявкнул Ранситер. – Пусть лучше поскучает, чем вообще угаснет.

– Она не угасла, – поправил его Фогельзанг. – Просто не может с вами контактировать. В этом все отличие.

– Метафизические тонкости не означают для меня ровным счетом ничего! – отрезал Ранситер.

– Я обеспечу ей полную изоляцию, – сказал Фогельзанг, – но боюсь, что вы правы, может быть, слишком поздно. Джори проник в нее необратимо, во всяком случае надолго. Мне очень жаль.

– Мне тоже, – хрипло произнес Ранситер.