Общие замечания. В конце недавней французской книги о случайности приведена не без юмора пара противоположных тезисов (Последний закон мира – случай

В конце недавней французской книги о случайности приведена " не без юмора" пара противоположных тезисов (" Последний закон мира – случай, и весь возможный детерминизм обязан закону больших чисел" и " Последний закон мира – полный детерминизм, и вся наблюдаемая случайность обязана детерминистическому хаосу"), из чего сделан вывод: на уровне бытия у нас нет средств выбрать между этими моделями мира, а на уровне знания мы можем (и с пользой) принять любую [Chaos, 1992, c. 405].

Сделать так можно, однако надо понимать, что кроме двух этих взглядов (т.е. второй и третьей ПМ) есть и другие. Они нужны, в частности, для того, чтобы осознать феномен случайности без вероятности, но для этого необходима смена статистического мировоззрения, господствующего пока в обществе (его яркие черты – вероятностное толкование текстов, подсчет всевозможных шансов в обыденной жизни, вера в самодостаточность рынка и дарвинизма), на более новое, основанное на новых ПМ.

Будущее алеатики видится мне в выявлении исторических линий мысли. Линия от Карданок Колмогоровупредставляется мне пройденной, а будущее – в движении по забытой линии, т.е. по пути пропенсивности, от Августинаи Пачолик Попперу, Шелдрейкуи далее. Клеточные автоматы Кауфманавселяют надежду, что пропенсивность может быть вскоре понята вполне конкретно и даже инструментально.

Однако загадочное карданово " течение времени" наводит на мысль, что и от Карданобыл возможен путь не только к Бернуллии Колмогорову; что еще предстоит найти некоторый принцип – образно говоря, принцип однородности событийного пространства-времени, в рамках которого применима ТВ, и четко выявить эти рамки. В понятиях каких ПМ это удобно будет сделать?

Однородное пространство – атрибут третьей ПМ, что же касается нарушений однородности, то тут, на мой взгляд, более всего подходит шестая (будущая) ПМ, охарактеризованная, насколько это сейчас возможно, как креативно-пропенсивная (см. гл. 5). Случайность оказывается здесь почти нацело нестохастической (невероятностной), как, впрочем, и при пользовании остальными новыми ПМ, т.е. четвертой и пятой.

Однако, если о пропенсивности мы не можем на сегодня сказать ничего, кроме нескольких абстрактных фраз, то системная и диатропическая случайности изучены лучше и допускают уже сейчас описание в довольно аккуратных терминах (пусть и не столь точных, какими пользуется ТВ). А именно, в нежестких системах обычна сложная случайность с неустойчивыми частотами, которую нельзя характеризовать посредством вероятности-частоты, но, как правило, удается описать через иные, менее жесткие, инварианты. Такими инвариантами служат, например, плотности распределения неустойчивых частот и ряды изменчивости плотностей (см. выше, п. 8-6).

Наиболее сложна случайность тогда, когда система находится на грани между порядком и хаосом. В таких системах обычен феномен спонтанной самоорганизации, и случайность ему способствует (организующая роль случайности). Поскольку " увеличивая долю канализирующих функций в сети, мы можем подталкивать систему к фазовому переходу между хаосом и порядком" и " устойчивое ядро элементов идентично почти для всех аттракторов" [Кауфман, 1991, c. 64, 65], постольку самоорганизация может быть не только понята, но, в принципе, и управляема. Здесь, по Кауфману, открывается также и путь к пониманию эволюции.

Роль случайности во всякой эволюции оказывается при этом ключевой, однако совсем не той, какую рисовал (для биологии) дарвинизм, видевший лишь две ее функции – ненаправленность вариаций и непредсказуемость путей. Роль ненаправленных вариаций оказалась несущественной, а пути развития – вполне предсказуемыми, если понимать предсказание в диатропическом смысле – как указание спектра возможностей. Зато открытие систем с управляемым " переходом между хаосом и порядком" позволяет понять феномен естественного отбора всерьез: это отнюдь не медленное (тысячи и миллионы поколений) вытеснение обладателями " полезных вариаций" тех, кто ими не обладает, а смена квантов селекции (см. п. 8-4), т.е. быстрая (единицы и десятки поколений) смена типов развития, идущая впараллель у всех или почти всех членов эволюционирующего коллектива.

Отбор, как выяснилось, состоит в апробации способов управления развитием – прежний способ уступает новому. Если поколения – клеточные, то речь идет об индивидуальной эволюции (онтогенезе), если же в поколениях меняются одни особи на другие, то происходит эволюция видов и иных таксонов. Роль случайности при этом в общем укладывается в аристотелеву «случайную необходимость» (см. п. 1-3 — с той оговоркой, что случайное трактуется теперь не только как несущественное, побочное (симбебэкос по Аристотелю ), но и в иных смыслах). Данное понимание случайности выводит эволюционную науку из того познавательного тупика, в который, как мне представляется, ее завел дарвинизм.

Так понимаемая эволюция может касаться самых различных " особей", и " таксонов", отчего становится понятным давно отмеченный факт сходства закономерностей эволюции биологических, языковых, технических и иных объектов. При этом эволюция сущностна, т.е. касается существа изменяемых объектов, тогда как дарвинизм объясняет, как отмечалось многими философами и сказано в п. 1-5, исключительно акциденции (побочные свойства), такие, как количественные признаки или окраска.

Дарвинизм, на мой взгляд, сошел с научной сцены (в его понятийных рамках уже сто лет как не получено никакого нового знания) и сохраняет позиции лишь постольку, поскольку остается предметом преподавания. Это в истории науки феномен обычный, но нельзя допустить, чтобы с уходом дарвинизма из нашего обихода ушел и случайностный аспект истории жизни. ТВ здесь ничем помочь не сможет, и потому размышления Налимова, Гордингаи других о спонтанности видятся мне очень важными.