Волшебный посох

Батрачил у, богатого мужика молодой парень — Лукьян. Как-то во весне послал его хозяин в тайгу черемши набрать — Лукьян места знал, а с ним сосед Панкратка Лузгин увязался, тоже решил черемшой запастись.

Вскоре к речке вышли — течет тихая, водица прозрачная, камушки на дне проглядываются. Лукьян присел, наблюдает, как мальки стайкою носятся, говорит:

— Поглянь, красота-то какая!

А Панкратка поднял булыжник да в речку у Лукьянова носа и бросил. Мальков разогнал, воду взмутил и расхохотался:

— Тебе б за рыбками только доглядывать!

Лукьян плечами пожал:

— Чего в том плохого?!

Дальше пошли, а речушка всё быстрей бежит, омутками разливается. А по берегам черёмуха в цвету, над ней сосны шумят высокие. Лукьян остановился, опять любуется:

— Гляди-ка, — говорит, — черёмуха белая, будто облака на небе.

А Панкратка сломил ветку, комаров отогнал, да и сказал с прищуром:

— Не зря тебя блаженненьким кличут: про облака выдумал. О деле думать-то надо, как черемши поболе набрать.

А речка уж на перекатах шумит и широкая стала. Пролезли парни через кусты, глядят — на одном бережку пустошь большая, на другом — кедрач густой. Парни речку-то вброд перешли, на кедры поглядывают. Вдруг на суку филина увидали. Панкратка из озорства, видать, палкой запустил, да и попал. Филин с дерева кубарем, в кустах забился. А Панкратка захохотал:

— Эк, я ловко его!

Но Лукьян уж не вытерпел:

— Кому вред от фильки-то?! — и побежал к кустам.

Филин крылья расправить не может, на одной лапе стоит, другую поджимает. Лукьян его курткой тихонько накрыл, чтоб не трепыхался. Пригляделся — у того выше голени перья сбиты, кровь сочится. Он палочку к лапе приложил, перевязал крепко, на сук обратно хотел посадить, да с другого боку дерево обошел и дупло увидел большое. «Жильё, видать, филькино». Пустил в него птицу и к Панкратке направился. Тот в это время со всего маху дубиной по кедрачам бил, бельчат гонял; Лукьяна заметил, сказал:

— Про кедровник этот, поди, не знает никто, по осени приду сюда за орехами, хороший барыш получу.

Лукьян за птицу хотел его отчитать, а увидел, что Панкратка зверюшек гоняет, схватил его за руку:

— О барыше только и думаешь, а лесу беда от тебя!

Панкратка руку-то выдернул:

— Этого не тронь, того не делай. Указчик какой объявился!

Лукьян миром хотел его урезонить, дескать, тайга сторицей воздаст, коли беречь-то её. Но Панкрат распалился, кричит уж:

— Подумаешь, за черемшой вместе пошли. Вот я хозяину твоему доложу, что сам без дела по тайге болтаешься. Сказывай, где черемша-то растет? Без тебя наберу.

Но Лукьян кукиш под нос ему сунул:

— Сам поищи! — и за деревьями скрылся. Побродил по кедровнику, к речке вышел и подумал: «Красота-то какая! Кабы жить здесь… Да и суженой моей тут понравится».

Речку вброд перешёл, присел сапоги посушить да глядит — по другому бережку косматый старик бежит, на одну ногу хромает, кричит, рукою на воду показывает. Пригляделся парень — палку, вроде посоха, течением несёт, а старик запыхался, меж камней ковыляет — посошок-то, видать, дорог ему. Лукьян не раздумывал: котомку, сапоги скинул, в студеную воду бросился, посох поймал, к старику доплыл. Выбрался из воды, а тот уж его поджидает, у самого глаза круглые, нос крючком. Парень и спросил:

— Из-зa палки простой пошто бежал так? Посошков сколь хошь из любой ёлки вырезать можно.

Только сказал, посошок, будто чугунный, из рук вывалился, в воду плюхнулся. Глядит Лукьян, а это бревно у ног плавает.

— Ай да посошок! — удивился, приподнял бревно за один конец. — Тяжёлое!

А старик на парня глянул, да и говорит:

— Ты ведь мне лапу давеча перевязывал. Долг платежом красен — бери-ка его себе.

И до бревна дотронулся. Оно опять в посошок превратилось. Парень на старика глазами заморгал, спросить хотел — кто, мол, такой, но тут почувствовал — зуб на зуб не попадает, в воде остыл шибко. Старик это заметил, по плечу парня посошком стукнул легонько и сам пропал, только, где стоял, коряга осталась, а к ней посошок прислонённый. Оглядел парень себя — стоит сухохонек, в воде будто не был. Взял посошок и побрел по берегу брод искать. Как нашел, на другой берег выбрался. Свою котомку хотел подобрать, воткнул посох в песок, только руку отнял, глядит — вместо посоха кедр высокий встал. Ахнул парень:

— Эко диво!

Да подумал: «Ничего, приметою будет — через год-другой сюда жить приду, заимку построю». И пошёл восвояси. Черемши набрал, в село вернулся.

А Панкратка тем временем по кедрачу шалался, сам думает: «К лучшему, поди, что один остался — с Лукьяном не пойду боле — морока одна». Однако заметил — темнеет, дело-то к вечеру. Разжёг костер, сидит, головешки шерудит, а как ночь над тайгой сгустилась, слышит — ветра нет, а зашумело, затрещало вокруг. Коряги зашевелились, пни из земли выворачиваются, сучья у деревьев, как лапы страшные, к нему тянутся, сейчас схватят. С одного боку визжит, с другого стонет, сверху воет кто-то жутким голосом. И вдруг перед ним медведь вздыбился, Панкратка от страха затрясся, съежился, а медведь вот-вот набросится. Зажмурился Панкратка; да так и просидел всю ночь. Под утро, как глаза открыл, увидел — вместо медведя — пень вывороченный.

Вздохнул Панкратка:

— Слава богу — утро пришло! Место, видать, нечистое.

И бегом из кедровника, вслед только хохот послышался. В тайгу с тех пор не заглядывал.

Ну а Лукьян по весне с молодухой вернулся. Глядит — кедр как стоял, так и стоит. Пока жена к воде спускалась, Лукьян к нему подошел, только рукой дотронулся, кедр в посох превратился — торчит в песке. Лукьян не раздумывал, с собою взял.

За лето срубил избу, елань распахал, через год-другой сынов наплодил, стал ростить с женой.

Скоро люди к нему подселились — всем нравилось место: в речке — рыба; в тайге — орех, на еланях лён да рожь родились хорошие. Только некоторые приезжие-то давай кедры на избы валить. Приятно, конечно, в таком дому — дых в нем вольный. Лукьян, однако, зашумел:

— Сосны в тайге для вас мало? Зачем кормильца губите?!

Мужики сначала ворчали, мол, кому какое дело? Но в один год шибко хлебушко не уродился. В других-то местах люди бедствовали, а наши орехом прокормились, тогда и усовестились:

— Прав Лукьян — своё же добро губим!

С тех пор Лукьяна Кедровым Отцом прозвали, а состарился — Дедом Кедровым кликали. Крепкий старик был, по деревьям шибче молодых лазил. Не хромал, не горбился, однако кто его помнил смолоду, рассказывал:

— В тайгу, бывало, ружья не возьмёт, а посох всегда при нём. Да и посох-то — палка кривая.

Сыновья, как подросли, из городу резную трость ему привезли, но он полюбовался, к стене поставил и сказал:

— С моим-то сподручнее в тайге.

Многие гадали — откуда посох-то? И пошто не расстаётся с ним? А мужики говорили:

— Потому и не расстаётся, что в нём сила волшебная: сколько раз в тайгу без ружья ходил с одной своей палочкой, а глядишь — медведя ухайдокает. Кинет в него посошком, а собьёт, будто бревном.

А бабы нашёптывали, малых ребят пугали, чтоб далеко от села не ходили; дескать, в дупле кедра лешак караулит — выскочит, схватит неслуха и утащит к себе.

Старик-то на те байки усмехался и в дупло сам лазил частенько. А по осени, как шишкобой наступал, бывало, и ночевал в нём, а чтоб другие не лазили да не мешали, объявил с усмешкою:

— Я там с лешаком в кости играю!

Ну, а ребят, коли встречал в кедровнике, поучал:

— Кедр и птицу, и зверя кормит, а для нашего брата-таёжника — второй хлебушко, беречь надо!

Но с каких-то пор, по осени, стали мужики встречать кедры срубленные, подойдут и ахнут — лежит красавец поваленный, шишки обобраны. Дед как узнал, руками всплеснул:

— Экое злодейство! Сотни лет деревьям стоять, а теперь — кому нужны — жукам благодать! Через год-другой труха останется!

На другую осень — то же самое. Мужики с утра до вечера по тайге бродили, порубщиков караулили, да ни разу не встретили, а кто утром пойдёт, так на срубленный кедр наткнется. Ну и решили:

— Нечистая сила, видать, орудует.

Кой-кто забоялся в кедровник ходить. А Лукьян надумал по ночам караулить.

С вечеру как-то забрался в дупло, сидит, на закат поглядывает: «Ишь ты, какой розовый!» Вдруг голоса услыхал и выглянул осторожно. Внизу — мужиков незнакомых артель целая, с топорами идут, кедры осматривают, промеж себя спорят — на каком дереве шише больше, какое рубить.

Лукьян тут и понял — артель эта из города; чтоб мужики местные не словили их, по ночам кедры рубят, шишки обдирают. Один-то сказал вдруг:

— Молодым ещё в этих местах бывать приходилось. Шибко меня тут лешак напугал. После этого долго лесу боялся. Потом понял — во сне чертовщина привиделась.

Лукьян прислушался — голос знакомый, пригляделся и увидел: старик, его же лет, мужикам рассказывает, а кто такой — не поймёт. Дождал, покуда порубщики уйдут подале, вылез из дупла-то и следом за ними покрался.

А уж стемнело совсем, порубщики на поляну вышли костер разожгли и давай ближайший кедр рубить. Лукьян хотел в село за мужиками бежать, да подумал: «Пока их соберу, уйдут порубщики». А те уж дерево повалили, шишки обобрали, за второе взялись. Старик вышел к ним, встал подале, посошок в руках покрутил, спросил строго:

— Пошто, мужики, кедры губите?

Артельщики работу бросили, на него уставились. Один вперед вышел, старший, видать, глаза из-под бровей густых злючие. Заворчал:

— Срубили одно, завтра десяток вырастет. А ты кто таков, чтобы нам указывать?! — И глаза-то прищурил, Лукьяна сверлит. Тот по прищуру и узнал:

— Панкратка ить это, лиходей!

Панкрат тоже, видать, Лукьяна признал, шею вытянул, бородою затряс:

— Никак Лукьянка-батрак. Эвон… блаженненьким и остался. Иди, пока цел! Нас-то много!

Но Лукьян стоит, не уходит, посошком покручивает:

— Уйду, коли с дружками пакостить бросишь!

Переглянулись порубщики, Панкратка им знак подал, они к Лукьяну толпой подошли, обступили, сейчас сомнут. Но тот посошком круг себе очертил и воткнул его рядом. Сам исчез, будто не было, а где воткнул посох-то, там кедр встал развесистый, шишками усыпан сверху донизу. Артельщики Панкратовы загалдели, туда-сюда заметались. Кричат:

— Здесь он. Поди, в кустах запрятался!

Побегали, поискали — нет Лукьяна. А Панкрат на кедр глянул, языком прицокнул:

— Шишек-то сколько!

Ну и крикнул:

— Берите-ка топоры! Рубите скорее! Соберём шишки да быстрее отсюда выберемся — старик-то, поди, за мужиками побёг!

Стали Панкратовы подручные кедр рубить, Панкрат подале отошёл, наблюдает, руки потирает:

— На этом и закончим работишку!

Подрубили кедр — сейчас повалится, стали толкать. А кедр к Панкрату накренился — вот-вот упадет. Отбежал Панкрат — безопасное место вроде, а кедр качнулся да и рухнул на него. Ахнули порубщики, побежали в разные стороны. Потом опомнились: дескать, чего ж это мы — там шишки и вещи наши оставлены. Возвернулись по одному, глядят — на поляне Панкрат лежит, скорчился, а кедра нет. Только поперёк груди Панкратовой палочка-посошок. Старик пыхтит, посошок с себя сдвинуть пытается. Порубщики-то плечами пожали, нагнулся один, за палочку-посошок взялся, а она, будто бревно, тяжёлая. Подошли другие — оттащили кое-как в сторону, а Панкрат стонет, подняться не может, кости, видать, переломаны. Порубщики затылки почесали, один и сказал:

— Шишки нам унесть надо бы, а тут его придется переть!

Другие-то поддержали:

— Бросим Панкрата.

Но тут Лукьян из-за деревьев вышел и сказал строго:

— Берите-ка главаря своего да несите отсюдова!

Сам нагнулся, подобрал посошок и погрозил:

— А коли оставите — вам из лесу не выбраться!

Порубщики видят — для Лукьяна посошок легонек, а им бревном показался. Шишки бросили, взяли Панкрата да в город потащили. А Лукьян шишки по поляне разметал: «Лесной люд пущай кормится», и пошел домой.

С тех пор порубщиков не встречали, только Лукьян со своим посошком ходил, кедровник осматривал; а как совсем состарился, перед смертью сыновьям да мужикам наказал, чтоб кедры-то берегли. Те наказ его крепко помнили, худого человека в тайгу не пускали. А посох Лукьянов у могилы его в землю воткнули — так уж попросил. На том месте потом кедр-красавец поднялся, по осени ребятишек одаривал шишками.