Соловей

Ещё поёт в тени среди ветвей,

России ставший светлою отрадой,

Алябьевский тобольский соловей

За приходской захарьевской оградой.

Где, песенный отмаливая дар,

Под сенью православного прихода

Поклоны бил Алябьев Александр –

Герой войны двенадцатого года.

С фортуной переменчивой своей

Он храбро и отчаянно сражался.

Тобольский ссыльный, песенный Орфей,

Отец-радетель русского романса.

Как офицер и пламенный гусар,

Врагов крушивший конною лавиной,

Он небеса России сотрясал

Высокой русской песней соловьиной.

Не потому ли видится порой,

Что над тайгой, снегами убелённой,

Возвышен Алафеевской горой,

Парит Тобольск сибирскою короной.

Как можно не влюбиться в эту ширь?

С горы стекает снежное Тоболье.

И за плечом Тобольска вся Сибирь,

Как мантия имперская соболья.

От млечных стен Тобольского кремля

До океана ширится и длится

Сибирь - не просто русская земля, -

Она Всея Руси императрица.

Парит Тобольск под куполом небес,

Благословляя отчие просторы,

И старцы монастырские окрест

В молитвах слышат ангельские хоры.

На вечные года и времена

Сибирь вписалась в Божие пространство.

Тобол – России звонкая струна.

Тобольск – столица русского романса.

Метель

Когда небесная медведица

Снег рассыпает из ковша,

Метёт тобольская метелица

Над побережьем Иртыша.

Метель, лихая сумасбродница

И леденящая мольба.

Она острожная колодница

И каторжанская судьба.

Метель, сибирская кондальница,

С упреком смотрит мне в глаза.

Она народная печальница

И Достоевского слеза.

Её попутчиком и мытарем

Пустился я в далёкий путь.

Земля, такой слезой умытая,

Меня не может обмануть.

Пока тобольская метелица

Метёт просторы Иртыша,

Позволь, небесная медведица,

Испить из твоего ковша.

Своей попоной серебристою

Ночной морозною порой,

Свой дымящейся, искристою

Медвежьей шубою накрой.

Возьми в сердечные избранники

И обними, и обогрей.

В России все поэты странники

Метельной Родины своей.

Флейта

Это кто исполняет на флейте

Мелодичный лихой экзерсис?

Это Петя Ершов… Это Петин

Романтический скромный каприз.

Он студент петербуржский столичный.

И флейтист, неизвестный пока.

Но зато литератор отличный,

Написавший Конька–Горбунка.

Говорил Пете Гунке – маэстро:

«Лучше, Петя, ты сказки пиши.

Ты искристая флейта оркестра

Звонкой русской народной души».

…Хоть Ершов и не стал музыкантом,

Но заветную флейту хранил.

И своим грандиозным талантом

Славный русский Парнас покорил.

Есть небесная музыка в слове,

Восходящая в звёздный зенит.

По величию духа и крови

Нас она перед Богом роднит.

Назовите такую мне местность,

Ту девчонку, того паренька,

Что, вникая в родную словесность,

Не читали Конька-Горбунка!

Где уныния нет и в помине

И жар-птицею времечко мчит.

А небесная флейта и ныне

В каждой строчке ершовской звучит.

Гезель

Кюхельбекер, «Кюхля», «Гезель»!

На твоей худой спине

Лицеистом Пушкин ездил,

Как на добром скакуне.

То стремглав гонял галопом,

То рысцой–трусцой пущал.

По спине ладонью хлопал.

От восторга верещал.

Ненароком, втихомолку,

Светом глаз своих пленя,

Он трепал тебя за холку,

Как любимого коня.

Ах, лицейские забавы!..

Ослепительны оне –

Солнце русской звонкой славы

На своей таскать спине.

И насупившийся глухо,

Опалив огнём виски,

Он цедил тебе на ухо

Юные свои стишки.

Уходились между прочем,

Словно кони на снегу,

Эти пламенные строчки

У тебя в лихом мозгу.

А потом, как кони в мыле,

Через много-много лет

Далеко в Сибири всплыли

На крещённый Божий свет.

И в тобольский хмурый вечер

Ты, ослепший и больной,

Прокричал: «Подайте свечи!

Пушкин говорит со мной!»

Кюхельбекер, «Кюхля», «Гезель»!

В русских ты снегах почил.

О свободе дерзко грезил

И свободу получил.

Рыцарь призрачных мистерий

На российском сквозняке.

Гезель – это подмастерий

На немецком языке.