POV Bill 4 страница. POV Tom- Том, давай я поведу?

Месяц спустя.

POV Tom
- Том, давай я поведу? – и я оборачиваюсь к маме, уже не в первый раз предлагающей мне это. Поморгал, потер слегка затекшую шею и кивнул, наконец-то, соглашаясь.
Да, пора уже отдохнуть, я за рулем больше трех часов. Загородная трасса, прямая, однообразно скучная, заставляющая мозг расслабляться, притупляя внимание. А сейчас уже и спать хочу – из дома мы выехали еще затемно, в начале шестого утра.
Ты тоже вел джип, до меня, а сейчас устроился на заднем сидении, укрывшись пледом. Надеюсь, что ты спишь. Тебе бы не нужно переутомляться, а мы еле оторвали тебя от руля, гонщик ты мой, любимый. Выруливаю на обочину, останавливаю машину, и мама выходит, а я меняюсь с ней местами, пересаживаясь на пассажирское сидение.
И вздрагиваю от неожиданного прикосновения к моему плечу. Оглядываюсь и вижу твою заспанную мордаху. Окутывает душу нежностью. Мой…
- Не спишь?
Отрицательно качаешь головой.
- Уже проснулся. Иди ко мне, а? - чуть сжимаешь пальцы на моем плече. - Я не буду приставать, - шепчешь, когда мама отрывает дверцу с водительской стороны.
Сдерживаю смех. Вот ты, засранец. Окей.
- Мам, я назад пересяду, ладно?
- Хорошо, давай, - мама терпеливо ждет, пока я выйду из машины и устроюсь на заднем сидении рядом с тобой.
Смотришь на меня, чуть закусывая губу, я закрываю дверь, и салон за тонированными стеклами погружается в мягкий сумрак, приятно расслабляющий усталые глаза.
Прижимаешься, накидываешь половину пледа на меня, прикасаешься губами к уху. Легонько целуешь, придерживая мое лицо пальцами. Ага, гад, приставать он не будет. Улыбаюсь, не могу тебе сопротивляться. Надеюсь, что мама не видит всего этого. Впрочем, а что происходит-то такого? Ничего особенного, но мы все-таки, даже спустя столько времени, все еще немного стесняемся в ее присутствии. Мы не собираемся целоваться взасос, хотя так хочется…
- Я соскучился, - шепчешь мне. – Ты устал? Давай поспишь, а? – нежно прикасаешься к моей руке и трешься щекой о плечо. - Я подвинусь, а ты клади голову на мои колени. Давай?
- Давай, - я, правда, устал. - А ты как?
- Я выспался, все хорошо. Да я и сидя могу подремать. Или на тебе.
Не, ну не зараза, а? Улыбаюсь, качая головой. Ты невыносим. Ты очарователен. Я тебя обожаю.
И через несколько секунд ложусь набок, чуть подтянув ноги, накрытые пледом и положив голову на твое колено. Мне хорошо с тобой. Тепло, уютно. Твои пальцы ласкают мои дрэды, а потом теплая рука ложится мне на плечо и там замирает.

Куда мы едем ранним майским утром? Туда, где так давно не был Билли. К тем, кого потерял однажды. К тем, кого он так любил, и кто его любил, и, наверное, так и продолжает любить сейчас. Я надеюсь на это.
Мы едем в Халденслебен, к твоим родителям. Так решили, так было нужно. Ты хорошо держался все это время, старался не показывать волнения, старался быть таким же, как всегда.
Но я видел в твоих глазах тщательно скрываемое беспокойство, когда ты умолкал, и ловил твой отрешенный взгляд.
Я понимаю тебя, братишка, по себе помню, каково это, когда мы с мамой к отчиму ездим. А тут - родители. Ты так давно там не был. Очень давно.
Я даже и не знаю, кто из вас это предложил. Меня просто поставили перед фактом, когда я однажды днем вернулся из колледжа.
Ну, вы-то с мамой хотели одни и на автобусе, а я предложил со мной - и на джипе. И вы согласились, явно обрадовавшись. Тебе так будет легче, я знаю. И не мог я отпустить вас одних, не хотел. Пропущу день в колледже, не велика беда, зато с тобой буду. Ты мне тогда ночью на ухо прошептал: «Спасибо», и я понял - за что.
Мама говорит, что остановимся в местном мотеле, приведем себя в порядок и потом уже поедем на кладбище. Все правильно, Билл хотя бы придет в себя, он же впервые за долгое время будет в тех местах, где прошло его детство. Где он был счастлив. И где все оборвалось. Так страшно это понимать…
И я так боюсь думать, что бы сейчас с ним было, если бы мы не встретились. ЧТО? Если бы не болезнь – ты был бы с Сэнди, в Берлине. Мне даже страшно подумать, что сейчас я был бы
не с тобой. До того это кажется странным, неправильным, невозможным. Ты - мой брат. Ты - мой любимый.
И, то, что ты действительно мой брат я начал чувствовать только тогда, когда мы вернули наши отношения. Это замечательное чувство, правда. Необыкновенно теплое и сильное. Не знаю, зачем я с ним боролся все это время. Оно не мешает нам, оно просто дополняет то, что было есть и будет между нами. И я благодарен тебе буду всегда за то: «Останься». Оно перевернуло мою душу и заставило сделать шаг вперед.
Ты умница, Билли. Ты человек изменивший меня совершенно. Ты говоришь, что это я заставил тебя любить жизнь, заставил хотеть жить. А ты для меня - тот, кто перевернул этот мир, кто смог поставить его с ног на голову, заставив отдать душу и сердце тебе. Ты необыкновенный, ты всегда для меня останешься Единственным в этом мире.

POV Bill
Меня колотит. Хочется курить. Я знаю, родной, что ты ждешь меня, сидя на кровати в номере мотеля, сминая покрывало в ожидании, пока я выйду из ванной. И спасибо, что ты меня не торопишь. Ты прекрасно понимаешь, как я боюсь.
Смотрю в зеркало: я без мейка, глаза красные, воспаленные. Нет, это не от слез, просто бессонная ночь в ожидании этой поездки и непривычно ранний подъем дают о себе знать, хоть я и вздремнул немного в машине. Держу в руках светлые солнцезащитные очки, теребя их за дужки.
Утром, когда рассвело, ты спал у меня на руках, а я всматривался в проносящийся за окном пейзаж. Мы ехали через Магдебург. Там где был дом родителей, через те места, где я шатался с друзьями по окрестностям, изучив их до последнего дома, поворота, дерева, от и до, где выступал со своей группой...
Болело сердце. Так все навалилось сразу - эти воспоминания, ощущения из детства. Я ведь все помню прекрасно, хотя иногда хочется забыть. Слишком больно. Все еще больно…
Ну, что же, пора. И Симона ждет. Знаю, что ей не легче, чем мне. Я благодарен ей за то, что она предложила приехать сюда вместе. Я уже давно думал об этом, только почему-то боялся это вслух сказать.
- Пойдем, родной, - тяжело вздыхаю, выхожу из ванной и кладу руку на твое плечо.
- Все нормально? - с волнением смотришь на меня.
- Все нормально, маленький, все хорошо. Пойдем, нам пора.

Еще минут сорок езды до места, и Симона, припарковав машину у кладбищенской ограды, выходит первой. Ты смотришь на меня. Легонько прикасаешься пальцами к моей руке, и мы тоже выходим из машины.
Для начала мая очень тепло, удивительно тихое солнечное утро. Надеваю темные очки, рассматриваю место, где был всего два или три раза после смерти родителей.
Не изменилось ничего - та же высоченная ограда, те же старушки с весенними цветами, и тот же магазинчик рядом, с венками и цветами подороже. На нас немного косятся местные жители, и я понимаю, что не каждый день тут бывают такие дорогие машины и чужие люди. Наверное, действительно мы тут чужие…
Ты стоишь чуть поодаль, между Симоной, покупающей цветы, и мной, пытающимся подавить в себе смятение. Гулко бьется сердце, хочется курить. Но мне-то хочется, а куришь ты. Подхожу к тебе и забираю сигарету, ты молча ее отдаешь, глядя на мои дрожащие пальцы.
Затягиваюсь, и даже Симона сейчас не скажет ни слова. Она возвращается с цветами – два больших букета белых лилий - и отдает один тебе. А я затягиваюсь в последний раз, выкидываю сигарету в урну и забираю цветы у тебя из рук.
Прохожу не спеша через ворота кладбища. Я знаю куда идти. Я помню.

POV Avt
Билл шел впереди, а Том не отрывал глаз от его чуть сутулившейся тонкой фигуры. И мог поклясться, что Билл стал как будто меньше ростом. Он прижимал к груди букет, а Том знал, что его пальцы сейчас нервно сжимают их стебли.
Том был на кладбище не в первый раз. Но впервые оно было таким ухоженным. Ровно подстриженная зеленая трава в такой солнечный день казалась неестественно яркой, нигде не было видно ни прошлогодней листвы, ни сухих цветов. Похожие друг на друга могильные плиты. И букеты, кое-где лежащие у подножия памятников, были похожи друг на друга.
Том сглотнул, когда Билл остановился возле двух плит. Остановились и они с Симоной. Том остался чуть позади. Он просто смотрел на имена, выбитые на камне и фотографии родителей Билла. Чувствуя волнение и трепет. И представляя, ЧТО же тогда должен чувствовать сам Билл.
А Билла трясло. Это было заметно даже внешне. Том это видел, когда Симона, склонившись, разделила свой букет пополам и положила цветы на траву рядом с гранитными плитами. Билл не плакал, глаза его были сухими, но весь он был так напряжен, что даже у Тома стоял ком в горле.
Симона прикоснулась пальцами к портрету сестры и замерла.
«Здравствуй, Грета. Это снова я. Я скучала по тебе. И смотри, кого я привезла к вам. Смотри, каким он стал. Красивый, высокий, еще худенький после больницы, но с ним все хорошо, дорогая. Я позабочусь о нем. Он не один. У него есть семья. А это мой сын, твой племянник, я тебе говорила о нем. Мой Томка. Они очень похожи с Билли. И в тоже время такие разные. Только люблю я их одинаково».
Симона опустила голову, и полились слезы.
«Мне так тебя не хватает, Грета, родная моя. Мне всю жизнь тебя не хватало, я чувствовала это, только не понимала…».
Том посмотрел на маму. Она тоже была в темных очках, но и это не могло скрыть ее слез. Он сел на траву чуть поодаль, снова закурил, глядя на брата. Боясь разреветься, кусая губы, давя в себе спазмы.
Он не видел лица Билли, рассыпавшиеся волосы скрывали его. Он смотрел на худенькие плечи брата, и так хотелось обнять, утешить, защитить. Безумно хотелось. А потом Билл опустился на колени, возле могилы своей матери, и Том не выдержал, отвернулся, вцепившись в кисть зубами, не смог сдержать слез. Он просто чувствовал, как вздрагивают плечи Билла, теперь он знал, что он тоже плачет. Билл нежно погладил шероховатый камень надгробия, чуть нагретый лучами солнца, а потом прислонился к нему лбом, закрыв глаза и замерев неподвижно.
Билл сейчас чувствовал то же самое, что и в те два раза, когда приходил на кладбище после похорон. Все то же – кроме одного.
Сейчас он не просил, чтобы родители забрали его к себе. Потому, что сейчас он очень хотел жить. Ему нужна была эта жизнь, в которой он нашел брата и родную сестру своей матери. Нужна была жизнь, в которой был его любимый человек. Родной по крови. И сейчас, мысленно разговаривая с родителями, прося прощения, что так долго не приезжал к ним, он говорил почти те же слова, что и Симона – он не один теперь, есть семья, есть люди, любящие его... Он всхлипывал и не стеснялся своих слез.
Том смотрел на брата, на такого хрупкого и маленького сейчас. И поэтому было так больно за него. Том бы давно обнял и прижал брата к себе, если бы не боялся словом или неловким жестом нарушить этот глубоко личный для Билла момент. И когда брат медленно поднялся с колен и, оглянувшись, протянул Тому руку, тот понял, что нужен сейчас, очень нужен Билли. Том подошел, чувствуя его холодные пальцы в своей ладони - Билл держал руку Тома, постепенно успокаиваясь и переставая вздрагивать. И Том был очень благодарен Биллу за это простое желание - держать его за руку.
А Билл… Билл держал руку не любовника, а брата. Брата, о котором не раз рассказывал родителям в своих мысленных беседах с ними. Когда был в больнице - говорил о нем, как о том, кому важна его жизнь, о его любви, об их чувствах, а позже – обо всех сложностях, когда они были врозь. А вот сейчас это ощущение единения, семьи, братства, родственной связи было сильным как никогда. И это чувствовали все трое. Мальчишки стояли, держась за руки, глядя, как Симона, украдкой вытирая глаза, поправляет цветы на могилах, чувствуя тепло, поддержку и заботу друг друга. Любовь родных людей, связанных навсегда.

Placebo «Спящий с призраками»

Моря испаряются
Будто это в порядке вещей
Облака что над нами
Взрываются в небе
И всё уже вроде предсказано
Только мы не умеем читать между строк
Тише, все в порядке
Не плачь

Не плачь,
Родной, не плачь
Ведь родственные души никогда не умирают

Общественное мнение
Заставляет с ним соглашаться
Что хорошего в религии
Если все по-прежнему друг друга презирают?
К чертям правительство
К чертям убийства
К чертям всю ложь
Тише, все в порядке
Не плачь
Не плачь,
Родной, не плачь
Ведь родственные души не умирают
Никогда не умирают

Вот тут мы и включим трэк.

Июль, два года спустя.
Франция, Сан-Тропе, отель «Chateau de La Messardiere».

POV Tom
Это я, Том Каулитц.
И я трезвый и злой. Слишком трезвый.
Не бывает слишком трезвых? Бывает, поверьте. Когда жизнь бьет тебя наотмашь, не раз и не два, да так что дыхание перехватывает, вот тогда ты и начинаешь смотреть на нее слишком трезвыми глазами, даже если пьешь по-черному.
Это страшно, этого никому не пожелаешь. Но так есть, и от этого теперь никуда не деться.
Почему я злой? Потому, что в очередной раз поговорил с Биллом о клинике, и в очередной раз услышал все тот же ответ: «Нет».
Я, в принципе, ничего другого и не ожидал, но мне просто страшно. Так страшно, что, наверное, поседею полностью, и не будет уже заметен мой белый висок, тот, что я заработал, когда мы проходили с Биллом второй круг ада, называемый пересадкой костного мозга. Да, нам пришлось пережить все заново, после первого рецидива…
Он грянул, как гром среди ясного неба, оглушая, выбивая землю из-под ног. Я не могу вспоминать тот период без содрогания. Не забуду никогда и тот вечер, когда я вернулся домой напившись, едва держась на ногах, пришел к Биллу, рыдая и бессвязно пытаясь просить у него прощения, обвиняя себя в том, что случилось. Именно потому, что я не сдержал свою клятву. Дальнейшее было как в тумане, но достаточно прозаично - я получил от Билла пару хороших затрещин, после которых он напомнил мне о том, ЧТО я пообещал ему в чилле - никогда, ни при каких обстоятельствах не винить себя, что бы ни происходило с нами. Мне показалось, что он тогда, в клубе не просто так взял с меня это обещание – он как будто знал, как будто предвидел будущее. Может, так оно на самом деле и было…

Да. Мне тогда самому стало стыдно за свою истерику, а когда я успокоился, то почувствовал, как горят мои щеки, а его теплые руки обнимают меня. Я почти мгновенно протрезвел, понимая, что Билл как всегда прав - и по-другому нельзя, нужно прекратить думать об этом. Или, хотя бы, не показывать этого при нем.
Билли, братишка… Ты и тогда оказался сильнее меня. Снова…
А потом он был в больнице. И снова не было возможности видеть его. Долго, так мучительно долго. Те два с половиной месяца дикого страха и одиночества окончились только под Рождество, когда его отпустили домой. С новыми надеждами. Господи! Как же мы надеялись, что на этот раз все получится, что не будет больше рецидивов, не будет этих приступов по утрам, этих обмороков, этих исколотых истонченных вен на выламывающихся от боли руках.
Какими счастливыми глазами смотрели мы, заново узнавая друг друга, таких странных, непривычных для самих себя - с короткими волосами, которые Биллу остригли после химиотерапии, потому что на этот раз они начали выпадать, а я в тот же день сам обрезал свои дрэды. Зачем? Не знаю, мне так было нужно, почему-то. Как будто этим я мог поддержать его. И я это сделал, не задумываясь ни на минуту.
Так вот, несмотря ни на что, мы были счастливы, понимая, что снова вместе. Билл со своим едва отросшим ежиком, и я с волосами чуть длиннее, потому, что все-таки не наголо постригся. Еще никогда мы не были так похожи с ним, как тогда - одинаковый цвет глаз, волос, снова он похудевший, как и я, вымотанный до предела, всем, что происходило в те месяцы. Но были счастливы. Дарили друг другу любовь и нежность, надеясь на лучшее.
Только не знали тогда, что к лету все повторится снова. Второй рецидив… Второй...
Он был тяжелее, чем первый. Почти ежедневные приступы, все увеличивающиеся дозы лекарств, переливания, уколы, снова таблетки, от которых тоже плохо.
А потом наступил Тот День…
День, когда я чуть не сошел с ума, когда врач в клинике, стараясь не смотреть мне в глаза, сказал, что надежды больше нет. ЕЕ. БОЛЬШЕ. НЕТ.
Делать еще одну операцию - значит дать умереть ему на операционном столе. Сам организм и очень ослабленное сердце не выдержат третьей такой операции, после химиотерапии.
Тем более, что во время первой операции оно у Билла уже останавливалось.
Но была альтернатива: лечь в клинику и продлить жизнь, насколько это возможно, поддерживая ее лекарствами и бесконечными переливаниями. На сколько – неизвестно.
Билл сказал: «Нет».
Тогда он решил по своему, и кто я такой, чтобы спорить с ним о ЕГО жизни.
Вернее, я спорил - до хрипоты, до слез просил его, на коленях умолял, но… Это было бесполезно тогда, и так же бесполезно все остальные разы. Он хотел быть рядом со мной. Проживая каждый день, как последний.
До самого конца. Сколько бы ему ни осталось.

И, да - мы вместе, все время вместе. Вот уже почти два месяца, с начала лета, пока у него ремиссия поддерживаемая таблетками и уколами, которые я научился делать не хуже профессиональной медсестры, мы мотаемся по Европе, стараясь посмотреть все, что только можно интересного, вот сейчас остановились на Лазурном берегу, в Сан-Тропе. Теплое Средиземное море, которого Билл никогда раньше не видел…
До этого был Париж, Лондон, а перед ним – Шотландия, с ее прекрасными, непонятно как сохранившимися замками, приведшими брата в восторг.
Несколько месяцев назад, когда была крохотная надежда, что все еще обойдется, что брата можно спасти, я все время ждал, что все-таки это случится. Ждал чуда. Но не дождался.
Запас чудес, отпущенный на нашу жизнь, уже исчерпан. То, что мы с ним когда-то встретились – это уже было чудо.
Мы не только встретились, мы полюбили друг друга, мы оказались братьями и смогли изменить жизнь и его, и мою.
Ждать новых чудес было бы наивно.
И вот я снова жду. Но теперь другого. Неотвратимого. Надвигающегося, как гроза, широким фронтом, бежать от которого бессмысленно. Каждый день жду, леденея от ужаса, когда думаю об этом. И принимаю каждый новый день рядом с ним, как драгоценность.
А он… Он все такой же. Любимый. Безумно нежный. И очень сильный. Старающийся не показывать своих эмоций, страха и боли. Хотя прекрасно знает, что завтра утро для него может не наступить.
Все такой же… Только волосы короткие и светлые…
Да, мы решили их больше не отращивать, это было необычно, мы долго привыкали и поначалу прикалывались друг над другом. Тогда, когда не ревели в три ручья, закусывая губы, запершись каждый в своей спальне или ванной. И потом делали вид, что ничего не было. Что все окей.
Черт!
Да, мы давно не были дома, в Гамбурге, но почти каждый день я звоню маме. Ей нелегко сейчас. Да это и так понятно. Месяц назад она все-таки рассталась с Ральфом. Я не знаю подробностей, она тогда просто вскользь об этом упомянула в разговоре, сказав только, что так они решили вместе. Но, мне кажется, что ей просто не до любви сейчас, когда в душе кромешный ад от страшных мыслей и таких же ожиданий. Возможно, я эгоист, но я был почти рад тому, что Ральф исчез с горизонта. Мне он никогда не нравился, не нужно даже объяснять почему. Когда я сказал об этом Биллу, он грустно усмехнулся, хотя я отчетливо видел облегчение в его темно-карих глазах. Не нужно объяснять почему?
Вот так мы и колесим по городам, по странам. Ночами, в номерах отелей, даря друг другу такую любовь и страсть, которая раньше нам и не снилась. Мы упиваемся каждой секундой, проведенной вместе.
Когда Билл, счастливый и утомленный, засыпает у меня на плече, тихонько посапывая - он устает теперь все быстрее, я остаюсь один, в тишине, с убивающими меня мыслями. Каждую ночь, с одними и теми же.
У меня появилось ощущение, что я держу его жизнь в своих ладонях, а она просачивается сквозь пальцы, как песок, и утекает, ее становится все меньше и меньше. При этом мне кажется, что меньше становится вокруг и кислорода, и когда ОН уйдет, кислород закончится и для меня. Его не станет. Мне нечем будет дышать. Нечем будет жить, да и незачем…

Жить без тебя? Разве это реально?
Я задыхаюсь от страха. Не позволяю себе плакать при тебе, но все чаще срываюсь по ночам, запершись в ванной, когда я точно знаю, что ты этого не увидишь и не услышишь. Понимаю, что это ничего не изменит, но я не могу удержать в себе эту боль.
Не позволяю, да…
Но сейчас, после сумасшедшего секса и так и не состоявшегося разговора, я психанул - стою и курю на балконе с трясущимися руками, глядя на огни, отражающиеся в ночном зеркале морского залива, и не могу представить, что все это останется и ПОСЛЕ.
Господи! После…
За эти почти три года так много всего произошло в нашей жизни, Билли. Мне скоро исполнится двадцать один, а кажется, что все сорок. Мы повзрослели, конечно. Только я люблю тебя все так же, как мальчишка. И знаю, что ты любишь не меньше. И эти браслеты, которые мы с тобой снимали только на время операций - тому подтверждение. Да и не только они, конечно…
Мы вместе. Потому, что не можем быть врозь.
Я злой. Мне хочется напиться. Мне хочется орать. Мне хочется что-нибудь разбить, чтобы увидеть, как разрушается что-то еще, кроме нашей с тобой жизни. Может, мне станет легче, хоть на секунду?
Я хочу быть с тобой. Всегда хочу. Но я не могу уговорить тебя лечь в клинику и я не буду больше. Ты говоришь, что там не будет жизни, что это уже не жизнь, а существование. Я знаю, почему ты это говоришь. Знаю, как плохо тебе после всех этих капельниц и химиотерапии. Ты хозяин своей жизни. Но при этом ты прекрасно знаешь, что я завишу от тебя. И знаешь, что я не хочу жить дальше… После… Я не сумею.
Нет, я не говорил тебе этого. Но ты это все равно знаешь. Ты это чувствуешь. Ты читаешь это в моих глазах. И ты не раз пытался начать разговор об этом, но я мастерски научился их избегать.
Я не могу говорить об этом. Не живут люди с половиной сердца, понимаешь?
Возвращаюсь к тебе и осторожно ложусь рядом. Ты укрыт небрежно наброшенной простыней, влажный, расслабленный с обнаженным бедром, прикасаясь к которому, я чувствую, какая прохладная кожа у тебя. Ты обнимаешь меня, прижимая к себе, целуешь в нос, а потом, когда я поднимаю голову, прижимаешься губами к моему подбородку, ласкаешь языком пирсинг, а потом целуешь в губы.
Черт тебя подери, Билли! Это же я должен сейчас вот так тебя выцеловывать, прося прощения за свой срыв! И я шепчу тебе в губы:
- Прости, котенок. Я просто очень боюсь.
Накрываешь мои губы пальцами.
- Тссс, не надо, родной. Мы оба знаем это, - ласкаешь пальцами мое лицо. - Ты же знаешь, как я благодарен тебе, правда? Если бы не ты, меня бы уже давно не было, понимаешь? Лучшего донора, чем ты, уже бы не нашли, а это значит, что дело не в тебе, а во мне. И ты сам знаешь, что для меня значат эти годы, проведенные вместе. Эта жизнь подарена мне тобой. И наша любовь…

Закрываю глаза. Нет! Я не буду плакать. Я научился. Я буду сильным рядом с тобой, потому, что тебе так легче. Потому, что ты веришь, что я твоя поддержка. Должен быть ею.
- Я очень люблю тебя, - шепчу это и слышу твой выдох.
- Знаю, маленький, я тоже люблю тебя очень. И мы будем вместе столько, сколько это будет возможно.
- Да, я знаю, - киваю и сглатываю.
Осторожно приподнимаешься и, положив меня на спину, наклоняешься надо мной. Открываю глаза, ты так нежно и так серьезно смотришь на меня. Запускаешь пальцы в мои волосы и ласкаешь их.
- Маленький, пообещай мне одну вещь.
- Говори, Билли. Говори, - моя рука на твоем затылке, глажу его, ты чуть прикрываешь глаза от этой ласки.
- Родной, я хочу, чтобы ты пообещал мне… жить.
У меня замирает все в груди. Даже, кажется, что остановилось сердце.
Не надо вот так, Билл! Не надо! Хочется завыть, заскулить, хочется заорать матом.
НЕ НАДО ТАК!
Я же не смогу. Не смогу я.
Я не смогу сейчас что-то сказать. Горло перехватило, губы не слушаются. Мне кажется, что меня парализовало твоими словами. И ты видишь это. Ты это чувствуешь. Наклоняешься, прислонившись лбом к моей груди.
- За нас двоих, понимаешь, Том? За себя и за меня. Я хочу, чтобы ты был счастлив.
Пытаюсь проглотить комок в горле. Что же ты говоришь, мальчик мой? Какое счастье без тебя? Какое?!
- Том, ты должен жить. Должен любить. Я знаю, что ты не сможешь забыть меня. Но должен отпустить, чтобы жить дальше. Томка, тебе всего двадцать лет! Я вот хочу, что бы ты нашел себе хорошего парня или девушку. Ну, со временем… Ты будешь счастлив, и мне будет спокойно. Пожалуйста, Том! Пожалуйста. Скажи, что так будет. Скажи, что будешь жить, родной.
Поднимаешь голову, облизываешь сухие губы.
- А я буду твоим ангелом-хранителем. Хочешь? Живи только, Том. Скажи. Пообещай. Не молчи.
Ты и так мой Ангел. Ты всегда был им. С самых первых минут, даже когда тебя и не знал еще, уже тогда ты для меня стал Ангелом. Только моим. Только для меня. Ты был, есть и будешь Ангелом.
Черным, но таким Светлым, по сути.
Господи, что ж ты со мной сейчас делаешь, котенок? Я же не железный.
- Обещаю, - выдавливаю из себя, и с этим обещанием заканчиваются силы держаться.
Прижимаю тебя к себе, и из груди вырывается стон. Почти вой. Протяжный, полный тоски и боли.
Я не смог его сдержать.
- Тихо, маленький, тихо, - гладишь меня по волосам, пытаясь успокоить.
Господи, да разве возможно меня успокоить? Понимать, что теряю тебя и быть спокойным?
Знать, что придется в этой жизни остаться без тебя?
Здесь и сейчас ты пытаешься мне подарить Жизнь. Я понимаю это.
Да, я пообещал, что буду жить. Только вот не знаю, смогу ли сдержать обещание.
Ты ловишь мою руку, и мы переплетаем наши пальцы.
Переплетаем так, как однажды переплелись наши судьбы, наши жизни, наши сердца и души.
Чтобы быть вместе, до последнего удара сердца, до последнего шепота: «Ты мой».
До последнего: «Навсегда»…
***
Несмотря на то, что я обещал Биллу забыть об этом, я все равно тысячи раз думал, не мое ли нарушенное когда-то обещание, повлекло за собой весь этот кошмар - ухудшение у Билла, его рецидив болезни.
Ему осталось мало, слишком мало.
Но мы вдвоем провели это время и все, сколько будет - тоже проведем вместе.
Не как братья.
А если бы тогда, в «Неваде», я удержался и удержал Билла? И не сделал бы того, чего был не должен делать?
И мы бы жили, как братья - а это все равно бы случилось? Не проклинал бы я себя еще больше, что так бездарно потерял сам это время и сделал своего любимого несчастным?
Это стонет и кровоточит внутри меня как незаживающая рана. Ежедневно растравливаемая одними и теми же вопросами, на которые у меня нет ответов.
Может, я просто выиграл у судьбы эти два года. Для НАС. А может - нет…
И это незнание будет вечно меня преследовать.
До самого последнего вздоха.
Подарил ли я нам жизнь или отнял ее?
Я так этого и не узнаю.
Никогда.