Вопрос 28. Тема природы и любви в лирике С. Есенина.

Природа в поэзии Есенина. Мир деревни и народной поэзии в творчестве С. Есенина неразрывно связан с род­ной природой. Поэт черпает в ней свой неистощимый лиризм, нежность и возвышенную настроенность. Даже свое рождение он связывает с природой:

Родился я с песнями в травном одеяле,

Зори меня вешние в радугу свивали.

Трепетная жизнь лугов, равнин, лесов служит источ­ником самых разнообразных переживаний, смены чувств и настроений поэта:

Опять я теплой грустью болен

От овсяного ветерка.

Не только грусть, но и веселость, кротость и пыл, умиление и восторг могут возникать в душе лирического героя Есенина при встрече с ракитами, лунным кру­жевом, радугой, покрасневшей рябиной. Зима его бод­рит, а весна дурманит. В стихах Есенина природные явления дерзко очеловечены: «Месяц, всадник унылый, / Уронил повода»; «Трава поблекшая в расстеленные полы/ Сбирает медь с обветренных ракит»; «...заря на крыше, / Как котенок, моет лапкой рот...»; «Звонки вет­ры панихидную поют...». Поэтому так много в них оли­цетворений и сравнений явлений природы с жестами, поступками и деяниями людей. Мир природы в стихах необычайно красочен. Это оттого, что поэт умеет зорко всматриваться в цветовое богатство всего, что его окру­жает. Потому столь живописны есенинские эпитеты: «Рыжий ласковый осленок», «в желтой пене облака», «я молюсь на алы зори», «зеленое вымя сосет...».

Растительный мир в лирике Есенина поразительно многообразен. Исследователи подсчитали, что в нем пред­ставлено двадцать пород деревьев (липа, ива, черемуха и т. д.), двадцать видов цветов (ромашка, колокольчик, левкой и др.), различные травы и злаки. И все они неповторимы, все живут и органично вплетаются в по­этическую ткань стихов. Столь же многолик и мир жи­вотных, которых поэт любит удивительно нежно, про­слеживает их судьбы («Песнь о собаке»), дает их «портреты» («Корова») и бережно вводит в свои лири­ческие пейзажи. Есенин опоэтизировал около ста видов животных и птиц, нередко придавая им символическое значение (лебеди — символ красоты, а корова — символ крестьянского благополучия, розовый конь — образ мо­лодости).

Все эти пейзажи, явления растительного и животно­го мира тесно сопрягаются с бытом и трудом родного села, тонко вводятся в лирико-музыкальный поток по­этических строк (например, в стихотворении «Отгово­рила роща золотая...») и помогают поэту выразить лю­бовь к родному краю. Так, стихотворение «Табун» (1915) завершается такими словами:

Любя твой день и ночи темноту,

Тебе, о родина, сложил я песню ту.

Стихи о любви. В конце своей жизни поэт обратился к теме любви (до этого времени он редко писал о ней). Чтобы почувствовать своеобразие этих стихов Есенина, важно иметь в виду, какого рода любовная лирика по­являлась в печати в начале 20-х годов. Это была либо откровенная эротика (Е. Стырская описывала «сладо­страстья тяжелую дрожь»), либо аскетический отказ от выражения интимных чувств (В. Саянов демонстратив­но заявлял: «Я без любви и без бабы спокоен, / Только бы пело литье»). Есенинская любовная лирика не каса­ется этих крайностей она ярко эмоциональна, экспрес­сивна, мелодична, в центре ее — сложные перипетии любовных отношений и незабываемый образ женщины. Поэт сумел преодолеть тот налет натурализма и богемности, который был свойствен ему в имажинистский период, освободился от вульгаризмов и бранной лекси­ки, которая иногда звучала диссонансом в его стихах о любви, резко сократил разрыв между грубой реальностью и идеалом, который чувствовался в отдельных лироэпических произведениях. В 1923 году прозвучало такое есенинское признание: «В первый раз я запел про лю­бовь...»- Особой выразительностью отличаются два есе­нинских цикла — «Любовь хулигана» (1923) и «Пер­сидские мотивы» (1924-1925).

Вот одно из стихотворений первого цикла — «Ты та­кая ж простая, как все...». Оно строится как лириче­ское объяснение с героиней, но сохраняет целостную мо­нологическую форму. В нем дается своеобразный портрет избранницы и одновременно самохарактеристика лири­ческого героя. Облик возлюбленной отличается своей обыденностью, похожестью на других российских жен­щин. Чтобы передать эту особенность, Есенин пользует­ся яркой, почти шекспировской гиперболой: «Как сто тысяч других в России». Но эта похожесть на иных не снижает, а явно возвышает подругу. Есенина пленяет простота избранницы, та простота, которая становится этико-эстетическим признаком красоты. Печальное бы­лое одиночество женщины метафорически соотнесено с природным рассветом и синим холодом осени. Это на­мек на то, что героиня стихотворения исключительна в своей красоте и значительности. Намеченное противо­речие подхвачено во второй строфе:

Твой иконный и строгий лик

По часовням висел в рязанях.

Это редкая красота, «строгая», не лицо, а «лик» и в то же время образ, широко распространенный в России, в ее многочисленных «рязанях». Противоречивые нача­ла вновь приведены в гармонию и объединены в цель­ность. Ведь именно оттого такой «лик» и висел в часов­нях, что он «иконный». В четвертой и седьмой строфах портрет получает свое завершение. Тут вновь намечены черты как будто разного свойства: вроде бы снижающие образ женщины «глаза косые» и одновременно редкост­ное, исключительное имя, которое «звенит» (имеется в виду Августа Миклашевская, которой посвящено сти­хотворение). Но и эти противоположности сведены к единству, так как косые глаза напоминают поэту лис­тья, а имя подруги— «словно августовская прохлада».

Естественность, природосообразность — вот то, что синтезирует названные признаки.

Самохарактеристика лирического героя тоже строит­ся на как будто взаимоисключающих подробностях. Смешному во второй строфе противостоит серьезное, глупому — сосредоточенность мысли. Но все сводится к целому, ибо и там и тут идет речь о любви. Контрастные начала третьей строфы (то, что было в прошлом, и то, что стало в настоящем) вновь объединены поэтической мыслью о преобразующем воздействии на человека лю­бовного чувства. Далее намечаются новые противоположности — любви небесной («лететь в зенит») и земной («слишком многое телу надо»). Но избранница такова, что сдружает, согласует столь разные устремления. И «сумасшедшее сердце поэта», как сказано в предпос­ледней строфе, вбирает эти противоположные эмоции. Возникает гармония разных характеров, похожесть раз­личных лиц, и это передано живописно и одновременно пластически ощутимо:

Потому и грущу, осев,

Словно в листья, в глаза косые...

Следуют два заключительных стиха, которые, повто­ряя родственные строки первой строфы, возвращают к началу, образуя замкнутый круг, словно своеобразное тондо (картина или рельеф, круглые по форме) старых картин. Так найденная поэтом форма вно­сит новое ощущение гармонии и отвечает содержанию стихов о любви.

Новым выдающимся творением Есенина в области любовной лирики стал цикл «Персидские мотивы», ко­торый сам поэт считал лучшим из всего, что им было создано.

С. Есенин мечтал побывать в Персии (Тегеране) или Турции (Константинополе), чтобы непосредственно по­грузиться в жизнь Востока. Однако бакинские власти не дали ему разрешения на поездку, учитывая опаснос­ти, которые могли его подстерегать. Тем не менее на даче журналиста П. И. Чагина под Баку для Есенина была создана некая иллюзия Персии с садом, фонтана­ми и восточными затеями. Важную роль сыграло и приобщение поэта к классикам персидской и таджикской литературы — Фирдоуси, Саади, О. Хайяму в прекрас­ном переводе академика Корша, а также чтение книг об Иране, пребывание в Тифлисе, Батуми и Баку. Все это позволило Есенину почувствовать дыхание Востока, и не случайно сборник получил название «Персидские мотивы». Сюда вошло 15 превосходных лирических сти­хотворений, в которых варьируются темы любви, при­роды, красоты и Родины. Восточный колорит произве­дений, родственность настроений, размышления о смысле бытия, понимание любви как неповторимого дара при­роды и высшей ценности жизни, единое сдержанно страстное чувство лирического героя, отточенность формы, сплетение различных мотивов по типу узоров персидского ковра — вот то, что объединяет миниатю­ры этого лирического цикла.

Стихотворения, вошедшие в этот цикл, во многом противоречат тем строкам о любви, которые звучали в сборнике «Москва кабацкая». Об этом свидетельствует уже первое стихотворение цикла — «Улеглась моя бы­лая рана...». В «Персидских мотивах» нарисован иде­альный мир красоты и гармонии, который, при всей своей очевидной патриархальности (к последней, как и в ранних стихах, Есенин по-прежнему тяготеет), лишен грубой прозы и катастрофичности. Поэтому для отраже­ния этого прекрасного царства мечты, покоя и любви поэту понадобились иные художественно-изобразитель­ные средства.

Вот одна из миниатюр этого цикла: «Я спросил се­годня у менялы». Она доносит до нас негу и экзотику южного края, ритмы и музыку, иносказательность и символику необычной речи. Стихотворение состоит из двух симметрически соотносимых и равных частей, каж­дая из которых включает по три строфы. Эти две части призваны сопоставить два типа любви. В первой, по­строенной на троекратных вопросах и единоначатии (ана­фора), передается созерцательное чувство, любовь «небесная», выражающая себя в развернутом монологе, нежных признаниях, красочных и устойчивых опреде­лениях. Повторы («я спросил», «как сказать», «прекрас­ной Лалы»), ассонансы (подбор слов с широко звучащи­ми «а», «ы», «у») и экзотизмы («тише Ванских струй») передают тихо журчащую музыку полуденной страны. Лирический герой настолько усвоил культуру Востока и его этикет, что чувствует себя в Персии как дома. Мы ощущаем его сердечную робость, исключительную неж­ность и застенчивость. Напротив, человек Востока во второй части стихотворения исповедует иной тип люб­ви — земной. При всей своей вкрадчивости, склонности к образным сравнениям («как яхонты», «красной ро­зой») и сладостному стилю речи он изъясняется «крат­ко» (не зря это меняла), а чувственность его не знает ограничений и запретов. Поэтому он оперирует телесны­ми и осязательными (губы, поцелуи, руки) образами, которые для него понятнее и красноречивее словесных определений и знаков: «" Ты — моя" сказать лишь мо­гут руки, / Что срывали черную чадру». Самому же по­эту ближе и любовное томление со словами, ласкающи­ми слух, и чувственная страсть. Руки в его стихотворении срывают черную чадру, символ сокрытия и унижения красоты.

Но как ни увлечен Есенин знойным Востоком, он не забывает о своей Родине. Поэтому образ России, «дале­кого синего края», постоянно присутствует в «Персид­ских мотивах». Прекрасное стихотворение «Шаганэ ты моя, Шаганэ!..» целиком строится на постоянных ассо­циациях между «персидским» миром и родными русски­ми краями. Поэт «с севера» оказался рядом с девушкой с юга (1-я строфа); восточный Шираз противопоставлен рязанским раздольям (2-я строфа); лирический герой с «ржаными» волосами сопрягается с ржаным полем (3-я строфа); ласки, шутки, улыбки восточной красавицы напоминают о прошлом («Не буди только память во мне...»; 4-я строфа). Неожиданно рождается аналогия с построением пушкинского стихотворения «Не пой, кра­савица, при мне... Напоминают мне оне...». 5-я строфа эту ассоциацию поддерживает: «Там, на севере, девуш­ка тоже, / На тебя она страшно похожа...» (в реальной жизни армянка Шаганэ Тальян, встреченная Есениным, напомнила поэту о Галине Бениславской, черноволосой полугрузинке). И все эти лирические признания и сопо­ставления изумительно вплетены в ткань поэтического шедевра. Каждая строфа оформляется кольцом, как воеточный платок, окруженный бахромой. В то же время поэтические мотивы, переплетаясь, связывают все стро­фы в единое целое, подобно восточному ковру, где варь­ируются и повторяются узоры.

И в других стихах этого есенинского цикла тема пря­ного Востока причудливо объединяется с темой России, а в целом сборник «Персидские мотивы» (он вышел в 1925 году) ярко и полнозвучно говорит о смысле жизни, который заключен в свободе человека, в проявлении его естественных чувств, в поклонении женщине и красоте, в готовности душевно откликнуться на различные фор­мы мировой культуры, находящиеся в глубочайшем со­пряжении и родстве.