Проблема зарождения общественных отношений и членораз­дельной речи.

Уже в самом начале трудовой деятельности заро­дились и первые общественные отношения. Труд изначально был коллективным, общественным. С момента своего появле­ния на земле обезьяны жили крупными стадами или семьями. Все биологические предпосылки общественной жизни чело­века следует искать в предметной деятельности их предков, выполняемой в условиях коллективного образа жизни. Но не­обходимо помнить и еще об одной особенности трудовой дея­тельности. Даже самая сложная орудийная деятельность не имеет характера общественного процесса и не определяет со­бой отношений между членами сообщества. Даже у животных с наиболее развитой психикой структура сообщества никогда не формируется на основе орудийной деятельности, не зави­сит от нее, а тем более не опосредуется ею.

Человеческое общество не подчиняется законам группового поведения животных. Оно возникло на основе других мотива­ций и имеет свои законы развития. К.Э. Фабри по этому поводу писал: «Человеческое общество не просто продолжение или усложнение сообщества наших животных предков, и социальные закономерности не сводимы к этологическим закономерностям жизни обезьяньего стада. Общественные отношения людей воз­никли, наоборот, в результате ломки этих закономерностей, в ре­зультате коренного изменения самой сущности стадной жизни зарождающейся трудовой деятельностью».

Поисками биологических предпосылок общественной жиз­ни долгое время занимался Н.И. Войтонис. Его многочисленные исследования были направлены на изучение особенностей структуры стада и стадного поведения различных обезьян. По мнению Н.И. Войтониса и Н.А. Тих, потребность обезьян в стадном обра­зе жизни зародилась еще на низшем уровне эволюции приматов и достигла расцвета у современных павианов, а также у живущих семьями человекообразных обезьян. У животных предков чело­века прогрессивное развитие стадности также проявилось в фор­мировании прочных внутристадных отношений, которые оказа­лись, в частности, особенно полезными при совместной охоте с помощью естественных орудий. У непосредственных предков человека подростки должны были, очевидно, усваивать тради­ции и умения, сформировавшиеся у предшествующих поколе­ний, перенимать опыт старших членов сообщества, а последним, особенно самцам, следовало не только проявлять не только вза­имную терпимость, но и уметь сотрудничать, согласовывать свои действия. Всего этого требовала сложность совместной охоты с применением различных предметов (камней, палок) в качестве орудий охоты. Одновременно на данном этапе впервые в эволю­ции приматов сложились условия, когда появилась необходи­мость в обозначении предметов: без этого нельзя было обеспечить согласованность действий членов стада при совместной охоте.

По мнению Фабри, большое значение на ранних стадиях формирования человеческого общества играло особое явление, названное им «демонстрационное манипулирование». Уряда млекопитающих описаны случаи, когда одни животные на­блюдают за манипуляционными действиями других животных. Это явление наиболее типично для обезьян, которые в боль­шинстве случаев оживленно реагируют на манипуляционные действия другой особи. Иногда животные дразнят друг друж­ку предметами манипуляции, нередко манипулирование пере­ходит в игры, а в некоторых случаях и в ссоры. Демонстраци­онное манипулирование свойственно преимущественно взрослым обезьянам, но не детенышам. Оно способствует тому, что отдельные особи могут ознакомиться со свойства­ми и структурой предмета, которым манипулирует «актер», даже не прикасаясь к объекту. Такое ознакомление соверша­ется опосредованно: чужой опыт усваивается на расстоянии путем наблюдения за действиями других.

Демонстрационное манипулирование имеет прямое отно­шение к формированию «традиций» у обезьян, обстоятельно описанное рядом японских исследователей. Подобные тра­диции образуются в пределах замкнутой популяции и охва­тывают всех ее членов. В популяции японских макак, жив­ших на небольшом острове, было обнаружено постепенно всеобщее изменение пищевого поведения, что выражалось в освоении новых видов пиши и изобретении новых форм ее предварительной обработки. Основой этого явления служи­ли игры детенышей, а также демонстрационное манипулиро­вание и подражательные действия обезьян.

В демонстрационном манипулировании сочетаются ком­муникативные и познавательные аспекты активности: наблю­дающие животные получают информацию не только о мани­пулирующей особи, но и о свойствах и структуре объекта манипулирования. По мнению К.Э Фабри, «демонстрацион­ное манипулирование служило в свое время, очевидно, источ­ником становления чисто человеческих форм общения, так как последние зародились вместе с трудовой деятельностью, пред­шественником и биологической основой которой и являлось манипулирование предметами у обезьян. Вместе с тем именно демонстрационное манипулирование создает наилучшие усло­вия для совместной коммуникативно-познавательной деятель­ности, при которой основное внимание членов сообщества об­ращено на предметные действия манипулирующей особи».

Важной вехой антропогенеза, во многом изменившей даль­нейший ход эволюции, стало развитие на определенном эта­пе общественных отношений членораздельной речи.

У современных обезьян средства общения, коммуникации отличаются не только своим многообразием, но и выражен­ной адресованностью, побуждающей функцией, направлен­ной на изменение поведения членов стада. Но в отличие от коммуникативных действий человека любые коммуникатив­ные действия обезьян не служат орудием мышления.

Изучение коммуникативных способностей обезьян, особенно человекообразных, ведется уже давно и во многих странах. В США ученый Д. Премак длительное время пытался с помощью различ­ных оптических сигналов обучить шимпанзе человеческому язы­ку. У животных вырабатывались ассоциации между отдельными предметами, в качестве которых использовались куски пластика, и пищей. Для того чтобы получить лакомство, обезьяна должна была выбрать из различных предметов нужный и показать его экс­периментатору. В основу экспериментов была заложена методика «выбора на образец», разработанная Ладыгиной-Котс. С помощью этих методов вырабатывались реакций на категории объектов и формировались обобщенные зрительные образы. Это были представления типа «большее» и «меньшее», «одинаковое» и «различное» и сопоставления разного типа, на что животные, стоящие ниже антропоидов, скорее всего, неспособны.

Этот и подобные ему опыты наглядно продемонстрирова­ли исключительные способности человекообразных обезьян к обобщениям и символическим действиям, а также их боль­шие возможности общения с человеком, возникающие в ус­ловиях интенсивного обучения с его стороны. Тем не менее такие опыты не доказывают наличия у антропоидов языка стой же структурой, что и у человека. Шимпанзе в букваль­ном смысле «навязали» человеческий язык, вместо того что­бы попытаться установить контакт на языке, свойственном этому примату. В этом смысле эксперименты такого рода бес­перспективны и не могут привести к пониманию сущности языка животного, так как дают лишь феноменологическую картину искусственного коммуникационного поведения, внешне напоминающего оперирование языковыми структу­рами у человека. У обезьян была выработана лишь система общения с человеком в дополнение к тому множеству систем общения человека с животным, которые он создал, начиная со времен одомашнивания диких животных.

По мнению К.Э. Фабри, долгое время занимавшегося проб­лемой языка человекообразных обезьян, «несмотря на подчас поразительное умение шимпанзе пользоваться оптическими символическими средствами при общении с человеком и, в част­ности, употреблять их в качестве сигналов своих потребностей, было бы ошибкой толковать результаты подобных опытов как доказательства якобы принципиального тождества языка обезь­ян и языка человека или вывести из них непосредственные ука­зания на происхождение человеческих форм коммуникации. Неправомерность таких выводов вытекает из неадекватного истолкования результатов этих экспериментов, при котором из искусственно сформированного экспериментатором поведения обезьян выводятся заключения о закономерностях их естествен­ного коммуникационного поведения».

Как отмечал Фабри, «вопрос о семантической функции языка животных еще во многом не ясен, но нет сомнений в том, что ни у одного животного, включая и человекообраз­ных обезьян, нет понятийного мышления. Как уже подчер­кивалось, среди коммуникативных средств животных нема­ло «символических» компонентов (звуков, поз, телодвижений и пр.), но нет абстрактных понятий, нет слов, членораздельной речи, нет кодов, обозначающих предметные компоненты среды, их качества или отношения между ними вне конкрет­ной ситуации. Такой в корне отличный от животного способ общения мог появиться лишь при переходе с биологической на социальную плоскость развития».

Язык животных в общем смысле — понятие весьма услов­ное, на ранних стадиях развития он характеризуется большой обобщенностью передаваемых сигналов. В дальнейшем, при переходе к социальному образу жизни, именно условность сиг­налов послужила биологической предпосылкой зарождения членораздельной речи в ходе их совместной трудовой деятельно­сти. При этом только зарождающиеся общественно-трудовые от­ношения могли в полной мере развить эту предпосылку. По мне­нию большинства ученых, первые языковые сигналы несли информацию о предметах, включенных в совместную трудовую деятельность. В этом состоит их принципиальное отличие от язы­ка животных, который информирует прежде всего о внутреннем состоянии индивидуума. Основная функция языка животных со­стоит в сплочении общества, распознавании отдельных особей, сигнализации о местонахождении, сигнализации об опасности и т.п. Ни одна из этих функций не выходит за рамки биологичес­ких закономерностей. Кроме того, язык животных всегда пред­ставляет собой генетически фиксированную систему, состоящую из ограниченного количества сигналов, определенного для каж­дого вида. В отличие от него язык человека постоянно обогащает­ся новыми элементами. Путем создания новых комбинаций че­ловек вынужден постоянно совершенствовать язык, изучать его кодовые значения, учиться понимать и произносить их.

Человеческий язык прошел долгий путь развития парал­лельно с развитием трудовой деятельности человека и измене­нием структуры общества. Первоначальные звуки, сопровож­дающие трудовую деятельность, еще не являлись подлинными словами и не могли обозначать отдельные предметы, их качест­ва или действия, производимые с помощью этих предметов. Зачастую эти звуки сопровождались жестами и были вплете­ны в практическую деятельность. Понять их можно было, толь­ко наблюдая конкретную ситуацию, во время которой эти зву­ки произносились. Постепенно из двух типов передачи информации — невербального (с помощью жестов) и голосо­вого — приоритетным стал последний. Это и положило начало развитию самостоятельного звукового языка! Однако врожденные звуки, жесты, мимика сохраняли свое значение начиная с первобытных людей и дошли до наших дней, но лишь в качестве дополнения к акустическим сред­ствам. Все же длительное время связь этих компонентов оставалась настолько тесной, что один и тот же звуковой ком­плекс мог обозначать, например, и предмет, на который ука­зывала рука, и саму руку, и действие, производимое с этим предметом. Прошло немало времени, прежде чем звуки язы­ка довольно сильно отдалились от практических действий и возникли первые подлинные слова, Первоначально, оче­видно, эти слова обозначали предметы, и лишь значительно позже появились слова, обозначающие действия и качества.

В дальнейшем язык стал постепенно отдаляться от практи­ческой деятельности. Значения слов становились все более аб­страктными, и язык все больше выступал не только в качестве средства общения, но и как средство человеческого мышления. При своем зарождении речь и общественно-трудовая деятель­ность составляли единый комплекс, и его разделение коренным образом повлияло на развитие человеческого сознания. К. Фабри писал: «То, что мышление, речь и общественно-трудовая дея­тельность составляют в своем зарождении и развитии единый комплекс, что при этом мышление человека могло развиваться лишь в единстве с общественным сознанием, и составляет ос­новное качественное отличие человеческого мышления от мыш­ления у животных. Деятельность животных и в высших ее фор­мах всецело подчиняется естественным связям и отношениям между предметными компонентами окружающей среды. Дея­тельность же человека, выросшая из деятельности животных, претерпела коренные качественные изменения и подчиняется уже не столько природным, сколько общественным связям и от­ношениям. Это общественно-трудовое содержание и отражают слова, понятия человеческой речи».

Даже у высших животных психика способна отражать лишь пространственно-временные связи и отношения между пред­метными компонентами среды, но не глубокие причинно-след­ственные связи. Совсем на другом уровне находится психика человека. Она способна прямо или косвенно отражать общест­венные связи и отношения, деятельность других людей, ее ре­зультаты — именно это позволило человеку постигнуть даже недоступные наблюдению причинно-следственные связи. В ре­зультате стало возможным отражение в мозгу человека предметной действительности вне непосредственного отношения к ней субъекта, т.е. в сознании человека образ действительно­сти уже не сливается с переживанием субъекта, а отражаются объективные, устойчивые свойства этой действительности.

Большинство крупных психологов склоняется к мысли, что развитие человеческого мышления до его нынешнего уров­ня было бы невозможно без языка. Любое абстрактное мыш­ление — это мышление языковое, словесное. Человеческое познание предполагает преемственность приобретаемых по­знаний, способы их фиксации, осуществляемые с помощью слов. Животные лишены возможности как словесного обще­ния, так и словесной фиксации приобретаемых познаний и их передачи потомству с помощью языка. Этим, во-первых, опре­деляется предел мышления и коммуникативных возможностей животных, а во-вторых, характеризуется биологическая, чисто приспособительная роль их общения. Для общения животных слова не нужны, они прекрасно могут обходиться и без них, проживая в узком кругу, ограниченном биологическими по­требностями и мотивациями. Общение же человека без слов, которые являются высшими, абстрагируемыми от вещей иде­альными объектами мышления, невозможно.

Таким образом, между интеллектом животного и сознани­ем человека проходит четко выраженная грань, тем самым эта грань проходит и между животным и человеком вообще. Переход через нее стал возможен только в результате актив­ного, в корне иного воздействия на природу при осуществле­нии трудовой деятельности. Эта деятельность, совершаемая с помощью орудий труда, опосредовала отношения ее испол­нителя к природе, что послужило важнейшей предпосылкой для преобразования досознательной психики в сознание.

Первые элементы опосредованного отношения к природе можно проследить еще в манипуляиионных действиях обезь­ян, особенно при компенсаторном манипулировании и в ору­дийных действиях, а также при демонстрационном манипули­ровании. Но, как было рассмотрено выше, у современных обезьян даже высшие манипуляиионные действия служат дру­гим причинам и не способны в дальнейшем развиться в слож­ную трудовую деятельность. Подлинные орудийные действия, которые имели место у предков современного человека, ситуа­ционно обусловлены, поэтому их познавательная ценность предельно ограничена конкретным, чисто приспособительным значением этих действий. Свое развитие эти орудийные дей­ствия получили только после слияния компенсаторного манипулирования с орудийными действиями, когда внимание пере­ключается на обрабатываемый объект (будущее орудие), что и происходит при трудовой деятельности. Именно такое опо­средованное отношение к природе позволило человеку вскрыть недоступные непосредственному наблюдению существенные внутренние взаимозависимости и закономерности природы.

Следующим важным этапом развития человеческого созна­ния было формирование общественной трудовой деятельности. При этом возникла необходимость общения друг с другом, ко­торое приводило к согласованности совместных трудовых опе­раций. Таким образом, одновременно с сознанием в процессе трудовой деятельности формировалась и членораздельная речь.

Несмотря на то что историческое развитие человечества коренным образом отличается от общих закономерностей биологической эволюции, что неоднократно подчеркивали в своих трудах психологи, именно биологическая эволюция животных создала биологическую основу и предпосылки для небывалого в истории органического мира перехода на со­вершенно новый уровень развития. В этом можно убедиться, внимательно рассмотрев все этапы развития психической деятельности животных. Без развития простейших инстинк­тов, их длительного совершенствования в результате эволю­ции, без низших ступеней развития психики было бы невоз­можно и возникновение человеческого сознания.