Lux Aeterna 2 страница

Вытащив листок, я внимательно рассмотрел шрифт в свете настольной лампы: «Соборные… СантаМария».

Я вздохнул. Книга «Lux Aeterna» была напечатана на моей пишущей машинке, и вполне возможно, за этим самым письменным столом.

Утром я вышел позавтракать в кафе, находившееся напротив портала церкви СантаМариядельМар. В квартале Борн теснились грузовые фургоны, народ толпами стекался на рынок, и армия лавочников и оптовых торговцев, открывала свои магазины. Я выбрал один из столиков на улице и заказал кофе с молоком. Беспризорный экземпляр «Вангуардии» лежал на краю стола, и я взял его на попечительство. Бегло просматривая заголовки и вступления к статьям, я заметил девушку, поднимавшуюся по лестнице к вратам церкви: она уселась на верхней ступени и принялась меня тайком разглядывать. Девушке было, наверное, лет шестнадцатьсемнадцать. Она делала вид, что пишет чтото в тетради, и косилась на меня исподтишка. Я спокойно пил кофе с молоком. Через некоторое время я знаком подозвал официанта.

– Видите сеньориту, которая сидит у дверей храма? Скажите ей, чтобы она заказала что захочет, я угощаю.

Официант кивнул и направился к девушке. Увидев, что к ней ктото идет, девушка уткнулась в тетрадь, притворившись, будто с головой поглощена своим делом, что вызвало у меня улыбку. Официант остановился около девушки и кашлянул. Она подняла глаза от открытой тетради и посмотрела на него. Официант передал поручение и в конце краткой речи указал на меня. Девушка бросила в мою сторону встревоженный взгляд. Я помахал ей. Ее щеки вспыхнули огнем. Она встала и несмело приблизилась к столику, уставившись на носки своих туфель.

– Исабелла? – уточнил я.

Девушка вскинула голову и тяжело вздохнула, досадуя на свою неловкость.

– Как вы узнали? – спросила она.

– Сверхъестественная интуиция, – отвечал я.

Она подала руку, я холодно пожал ее.

– Можно сесть? – спросила она.

И, не дожидаясь ответа, девушка села за столик. За полминуты она раз шесть поменяла положение, пока не приняла первоначальную позу. Я наблюдал за ней с деланным равнодушием.

– Вы меня не помните, правда, сеньор Мартин?

– А я должен?

– Я много лет каждую неделю приносила вам корзину с заказом из «Кан Хисперт».

В памяти возник образ девочки, долгое время доставлявшей мне продукты из бакалейного магазина, и слился с лицом – повзрослевшим и чуть более угловатым – нынешней Исабеллы, превратившейся в женщину с мягкими формами и твердым взглядом.

– Девочка с чаевыми, – промолвил я, хотя от той девочки почти ничего не осталось.

Исабелла кивнула.

– Мне всегда было любопытно, на что ты тратила эти деньги.

– На покупку книг в «Семпере и сыновья».

– Если бы я знал…

– Если я вам мешаю, то уйду.

– Ты мне не мешаешь. Хочешь чтонибудь заказать?

Девушка покачала головой.

– Сеньор Семпере говорит, что у тебя есть талант.

Исабелла пожала плечами и одарила меня иронической улыбкой.

– Как правило, чем талантливее человек, тем сильнее он сомневается в своей одаренности, – заметил я, – и наоборот.

– Тогда я, должно быть, исключение, – отозвалась Исабелла.

– Добро пожаловать в нашу тесную компанию. Итак, что я могу для тебя сделать?

Исабелла набрала побольше воздуха в легкие.

– Сеньор Семпере сказал, что вы не откажетесь прочесть какуюнибудь из моих вещей, высказать свое мнение и дать совет.

Не отвечая, я несколько мгновений пристально смотрел ей в глаза. Она выдержала мой взгляд не мигая.

– И все?

– Нет.

– Так я и думал. И каков же пункт второй?

Исабелла не раздумывала ни секунды.

– Если вам понравится работа и вы решите, будто у меня есть способности, я хотела бы попросить вас, чтобы вы позволили стать вашей помощницей.

– Почему ты вдруг вообразила, что мне нужна помощница?

– Я могла бы приводить в порядок ваши черновики, перепечатывать их на машинке, исправлять ошибки и недочеты…

– Ошибки и недочеты?

– Я вовсе не намекаю, что вы делаете ошибки…

– А тогда на что ты намекаешь?

– Ни на что. Но четыре глаза надежнее, чем два. И, кроме того, я могла бы заниматься корреспонденцией, отвечать на письма и помогать вам в поисках справочного материала. А еще я хорошо готовлю и умею…

– Ты просишь у меня место помощницы или кухарки?

– Я прошу дать мне шанс.

Исабелла потупилась. Я не смог сдержать улыбки. Помимо воли это забавное создание вызывало чувство симпатии.

– Давай поступим так. Принеси лучшие двадцать страниц из всего, что ты написала. Выбери вещь, которая, по твоему мнению, наиболее ярко отражает твое мастерство. И ни страницей больше, все равно я не буду это даже смотреть. Я внимательно прочитаю двадцать страниц, а потом мы поговорим.

Она просияла, и на миг печать суровости и напряжения, лежавшая на лице, изгладилась.

– Вы не пожалеете, – пообещала девушка.

Она встала и возбужденно посмотрела на меня.

– Можно, я принесу работу вам домой?

– Брось в почтовый ящик. Это все?

Она закивала и сделала несколько мелких неуверенных шажков назад. Она уже была готова повернуться и убежать, когда я окликнул ее:

– Исабелла?

Она глянула вопросительно, и в глазах плескалось беспокойство.

– Почему ты выбрала меня? – спросил я. – Только не говори, что я твой любимый автор и прочую хвалебную чепуху, которой Семпере посоветовал тебе улестить меня. Если ты так сделаешь, то мы разговаривали с тобой сегодня в первый и в последний раз.

Исабелла колебалась всего мгновение. А потом посмотрела открытым взглядом и выпалила:

– Вы единственный писатель, которого я знаю.

Она смущенно улыбнулась и поспешила прочь со своей тетрадкой, неуверенной поступью и искренностью. Я видел, как она свернула за угол с улицы Миральерс и исчезла за собором.

Я вернулся домой примерно через час. Девушка ждала, сидя на ступенях у портала с пакетом в руках. Видимо, она вооружилась рассказом. Заметив меня, она встала и принужденно улыбнулась.

– Я говорил, чтобы ты бросила в почтовый ящик, – сказал я.

Исабелла кивнула и пожала плечами.

– В знак признательности я принесла немного кофе из магазина родителей. Колумбийского. Наивысшего качества. Кофе не пролезал в ящик, поэтому я решила, что лучше вас дождаться.

Подобное объяснение могло прийти в голову только начинающему романисту. Я со вздохом открыл дверь.

– Пойдем в дом.

Я поднялся по лестнице, Исабелла следовала за мной, отставая на пару ступеней, как комнатная собачка.

– Вы всегда завтракаете так долго? Это не мое дело, конечно, но так как я прождала вас три четверти часа, то начала волноваться, например, не подавились ли вы чемнибудь, ведь я только что познакомилась с живым писателем, а с моим везением я бы не удивилась, если бы ему попала маслина не в то горло, и тогда конец моей литературной карьере, – на едином дыхании выпалила девушка.

Я остановился посередине лестницы и воззрился на нее с самым грозным выражением лица, какое сумел изобразить.

– Исабелла, чтобы мы поладили, необходимо установить ряд правил. Правило первое: вопросы задаю я, а ты на них только отвечаешь. Когда у меня нет вопросов, ты со своей стороны не выдаешь ни ответов, ни спонтанных тирад. Правило второе: я завтракаю, обедаю или витаю в облаках столько, сколько мне заблагорассудится, и эта тема не подлежит обсуждению.

– Я не хотела вас обидеть. Я понимаю, что правильное пищеварение способствует вдохновению.

– Правило третье: до полудня никаких саркастических замечаний. Договорились?

– Да, сеньор Мартин.

– Правило четвертое: ты не называешь меня «сеньор Мартин» даже в день моих похорон. Я тебе, конечно, кажусь ископаемым, но сам лично считаю, что еще молод. Более того, так и есть, точка.

– Как мне вас называть?

– По имени – Давид.

Девушка кивнула. Я открыл входную дверь и жестом пригласил ее войти. Исабелла замешкалась на миг, затем решительно шагнула в прихожую.

– Мне кажется, вы выглядите довольно молодо для своего возраста, Давид.

Я ошеломленно уставился на нее.

– А сколько, потвоему, мне лет?

Исабелла оценивающе оглядела меня с ног до головы.

– Гдето около тридцати? Но вы их неплохо прожили, правда?

– Сделай одолжение, замолчи и свари кофейник бурды, которую ты принесла.

– Где кухня?

– Поищи.

Замечательный колумбийский кофе мы вкушали вместе, сидя в галерее. Исабелла держала кружку и искоса наблюдала за мной, пока я читал ее рассказ, который она принесла. Каждый раз, перевернув страницу, я поднимал голову и встречал ее взгляд, исполненный ожидания.

– Если ты будешь таращиться на меня, как сова, мы далеко не уедем.

– А что, повашему, я должна делать?

– Разве ты не рвалась мне помогать? Помогай. Допустим, найди то, что требуется убрать, и убери.

Исабелла оглянулась по сторонам:

– Тут все вверх дном.

– Лови момент.

Исабелла кивнула и отправилась на битву с хаосом и беспорядком, царившими в моем жилище, с решимостью полководца. Я прислушался к шагам, удалявшимся по коридору, и продолжил чтение. В рассказе, который она мне дала, почти отсутствовала сюжетная линия. С изысканной простотой, в точно подобранных выражениях она описывала чувства, мысли и разочарования девушки, запертой в холодной мансарде в квартале Рибера, откуда она наблюдала за городом и людьми, сновавшими по тесным и темным переулкам. Образы и печальная музыка ее прозы выдавали одиночество на грани отчаяния. Девушка, героиня рассказа, часами блуждала в мире своих грез и временами вставала перед зеркалом и резала руки и бедра осколком стекла, оставляя шрамы подобно тем, что угадывались под обшлагами рукавов Исабеллы. Я почти дочитал рассказ, когда заметил, что девушка смотрит на меня из дверей галереи.

– Что?

– Простите, что прерываю, но что находится в комнате в конце коридора?

– Ничего.

– Оттуда неприятно пахнет.

– Сыростью.

– Если хотите, я могу ее прибрать и…

– Нет. Комната не используется. И, кроме того, ты не прислуга, и тебе незачем заниматься уборкой.

– Я только хотела помочь.

– Помоги, сварив мне еще чашечку кофе.

– Почему? От рассказа вас клонит в сон?

– Сколько времени, Исабелла?

– Наверное, часов десять.

– И это означает?..

– Что никаких саркастических замечаний до полудня, – закончила Исабелла.

Я торжествующе улыбнулся и протянул ей пустую кофейную чашку. Девушка взяла ее и отбыла в направлении кухни.

К тому моменту, когда она вернулась с чашкой дымящегося кофе, я дочитал последнюю страницу. Исабелла села напротив. Я улыбнулся ей и невозмутимо пригубил отличный кофе. Девушка переплела пальцы и стиснула зубы, незаметно поглядывая на рукопись рассказа, которую я положил лицом вниз на стол. Исабелла продержалась с закрытым ртом всего несколько минут.

– И что? – спросила она наконец.

– Великолепен.

Она просияла.

– Мой рассказ?

– Кофе.

Она обиженно посмотрела на меня и встала, чтобы забрать свои странички.

– Оставь в покое, – велел я.

– Зачем? Ясно же, что вам не понравилось и вы считаете меня конченой дурой.

– Я этого не сказал.

– Вы ничего не сказали, что намного хуже.

– Исабелла, если ты действительно хочешь посвятить себя литературе или, во всяком случае, писать, чтобы тебя читали, придется привыкнуть, что иногда тебя будут игнорировать, оскорблять, презирать и почти всегда демонстрировать безразличие. Это одна из прелестей профессии.

Исабелла потупилась и глубоко вздохнула.

– Я не знаю, есть ли у меня талант. Но я знаю, что мне нравится писать. Или, вернее, что мне необходимо писать.

– Обманщица.

Она подняла взор и посмотрела на меня в упор.

– Ладно. У меня есть талант. И мне глубоко плевать, если вы считаете иначе.

Я ухмыльнулся:

– Вот это мне больше по вкусу. Полностью согласен.

Она в замешательстве уставилась на меня.

– С тем, что у меня есть талант, или с тем, что его у меня нет, с вашей точки зрения?

– А ты как думаешь?

– Следовательно, вам кажется, что у меня есть способности?

– Я считаю, что у тебя есть талант и желание, Исабелла. Больше, чем ты думаешь, и меньше, чем ожидаешь. Но на свете немало людей, кто обладает способностями и желанием, и многие не добиваются ничего. Это только предпосылки к тому, чтобы совершить чтото в жизни. Врожденный дар сродни силе атлета. Можно появиться на свет, обладая большими или меньшими способностями, однако человек не становится атлетом только лишь по той причине, что родился высоким, сильным или быстрым. Выдающимся спортсмена или художника делает упорный труд, совершенствование в своем ремесле и технические приемы. Природный ум – не более чем стратегический запас. Чтобы с толком им распорядиться, необходимо преобразовать разум в оружие высокой точности.

– Уместна ли здесь военная терминология?

– Всякое произведение искусства агрессивно, Исабелла. И вся жизнь художника состоит из маленьких и больших войн, начиная с борьбы с самим собой и своей ограниченностью. Чтобы добиться поставленной цели, нужно в первую очередь честолюбие, а затем талант, знания и, наконец, возможность.

Исабелла поразмыслила над моими словами.

– Вы всем толкаете эту речь, или вас только что осенило?

– Речь не моя. Мне ее толкнул, как ты выразилась, один человек, которому я задавал те же вопросы, что сейчас задаешь мне ты. С тех пор прошло много лет, но и дня не проходит, чтобы я не вспомнил эти слова и не признал их правоту.

– Значит, вы возьмете меня помощницей?

– Я подумаю.

Исабелла удовлетворенно кивнула. Она сидела с той стороны стола, где лежал альбом с фотографиями, оставленный Кристиной. Девушка открыла его невзначай и замерла, разглядывая снимок свежеиспеченной сеньоры Видаль, сделанный на пороге виллы «Гелиос» два или три года назад. У меня перехватило горло. Исабелла захлопнула альбом и обвела взглядом галерею, прежде чем остановить его на моей персоне. Я с нетерпением смотрел на нее. Девушка смущенно улыбнулась, будто подсматривала в замочную скважину и ее застали врасплох за этим занятием.

– У вас очень красивая невеста, – сказала она.

Одного моего взгляда хватило, чтобы ее улыбка исчезла как по мановению руки.

– Она не моя невеста.

– О!

Девушка надолго замолчала.

– Полагаю, правило пятое гласит: не суй нос, куда не просят, правильно?

Я не ответил. Исабелла кивнула своим мыслям и встала.

– Наверное, лучше, если я вас оставлю в покое и не буду больше надоедать сегодня. Если не возражаете, я вернусь завтра, и мы начнем.

Сложив свою рукопись, она послала мне робкую улыбку. Я лишь молча кивнул в ответ.

Исабелла благоразумно ретировалась, растворившись в коридоре. Я слышал ее удаляющиеся шаги, затем хлопнула входная дверь. Когда она ушла, я впервые почувствовал, какая сверхъестественная тишина окутывала этот дом.

Возможно, дело было в избытке кофеина у меня в крови, или же разум торопился наверстать упущенное – так свет горит ярче после тотального отключения, – однако остаток утра я провел, прокручивая в голове теорию, которая меня совсем не радовала. С одной стороны, произошел пожар, в результате которого погибли Барридо и Эскобильяс. С другой стороны, я получил предложение от Корелли, с тех пор не подававшего признаков жизни, что меня настораживало. И, наконец, существовал необычный манускрипт, вызволенный с Кладбища забытых книг, написанный, как я подозревал, в моем кабинете. И было невозможно поверить, что эти явления не имеют между собой никакой связи.

Меня не прельщала перспектива явиться в дом Корелли без приглашения и расспрашивать о тревожном совпадении, выражавшемся в том, что наша беседа и пожар произошли приблизительно одновременно. Интуитивно я чувствовал, что как только издатель пожелает вновь со мной встретиться, он сделает это motu proprio. [36]И меня в этой ситуации не утраивало только одно – время поджимало. Инспектор Виктор Грандес со своими легавыми, Маркосом и Кастело, взяли след и полным ходом вели расследование обстоятельств пожара. В их списке фаворитов я занимал, по моим понятиям, почетное место, а от них лучше всего было держаться подальше. В результате в качестве единственной приемлемой альтернативы оставался манускрипт и его мистическая связь с домом с башней. Я годами твердил себе, будто не случайно поселился в заброшенном особняке, и теперь этот факт приобретал особый смысл.

Я решил начать собственное следствие с помещения, куда сослал большую часть предметов и вещей, брошенных прежними обитателями дома с башней. Ключ от комнаты в конце коридора я разыскал в кухонном ящике, где он пролежал годы. Я не заглядывал в ту комнату с тех самых пор, как рабочие из электрической компании сделали в доме проводку. Вставляя ключ в замочную скважину, я почувствовал дуновение холодного воздуха на пальцах – из отверстия сквозило, и я признал, что Исабелла была права: из комнаты исходил странный гнилостный запах, внушавший мысли об увядших цветах и сырой земле.

Я открыл дверь и прижал руку ко рту. Комнату наполняло густое зловоние. Я ощупью принялся искать на стене выключатель, но голая электрическая лампочка, висевшая под потолком, не реагировала. Света, проникавшего из коридора, хватало, чтобы разглядеть очертания штабелей коробок, кипы книг и баулов – вещи, которые я свалил тут много лет назад. Я с отвращением обозрел открывшуюся взору картину. У дальней стены, занимая всю ее целиком, стоял дубовый шкаф. Присев над коробкой, набитой старыми фотографиями, очками, часами и прочими мелочами, я принялся за раскопки, толком не понимая, что именно ищу. Вскоре я, безнадежно вздохнув, бросил это занятие. Если я рассчитывал чтото выяснить, требовалось составить план. Я намеревался уже встать и покинуть комнату, как вдруг услышал, что дверца шкафа у меня за спиной потихоньку открывается. Слабое дыхание ветра, пронизанное холодом и сыростью, коснулся моего затылка. Я медленно повернулся. Дверь шкафа слегка приоткрылась, позволяя различить ряд старых платьев и костюмов, висевших на вешалках. Истлевшие от времени, они чуть колыхались, точно водоросли в глубине пруда. Оттуда тянуло холодом и разложением. Я поднялся с колен и, не чуя под собой ног, приблизился к шкафу. Распахнув дверцы настежь, я раздвинул висевшую на вешалках одежду. Дерево задней стенки сгнило и начало рассыпаться. За ней угадывалась оштукатуренная стена с дыркой диаметром несколько сантиметров. Я наклонился, пытаясь разглядеть, что находится за стеной, но там было слишком темно. Тусклый свет, падавший из коридора, просачивался сквозь отверстие и отбрасывал бледный, исчезающетонкий луч на противоположную сторону. Различить чтолибо все равно не удавалось, понятно было только, что воздух в том помещении застоявшийся и затхлый. Я прильнул глазом к отверстию, надеясь получить хотя бы смутное представление о пространстве за перегородкой, и как раз в этот момент на краю дыры внезапно возник черный паук. Я резко подался назад, а паук проворно забрался в шкаф и скрылся в тени. Захлопнув дверь шкафа, я вышел из комнаты и бросил ключ в первый попавшийся ящик комода в коридоре. Зловоние, пропитавшее атмосферу всегда запертой комнаты, теперь ядовитыми миазмами расползлось по жилому этажу. Я проклял миг, когда мне пришло в голову открыть ту дверь, и вышел на улицу в надежде забыть хотя бы на пару часов о зловещей темноте, пульсировавшей в сердце дома с башней.

Неудачные мысли обычно приходят парами. Обнаружив в своем жилище нечто вроде потайной темной комнаты, я отправился в книжную лавку «Семпере и сыновья» с намерением пригласить букиниста отобедать в «Maison Doree», чтобы отметить это знаменательное событие. Семпереотец читал коллекционное издание «Рукописи, найденной в Сарагосе» Потоцкого и даже слышать ничего не пожелал о ресторане.

– Если мне захочется полюбоваться на снобов и разгильдяев, которые задирают нос и нахваливают друг друга, мне не нужно платить деньги, Мартин.

– Не будьте букой. Я приглашаю.

Семпере отрицательно покачал головой. Его сын, слушавший разговор с порога подсобки, неуверенно посмотрел на меня.

– А если я уведу вашего сына, что тогда? Вы перестанете со мной разговаривать?

– Вам виднее, как лучше разбазаривать время и деньги. Я же останусь дома и почитаю, ибо жизнь коротка.

Сын Семпере являл собой образец застенчивости и скромности. Хотя мы познакомились в раннем детстве, с тех пор мне удалось поговорить с ним с глазу на глаз дольше пяти минут всего три или четыре раза. Насколько я знал, за ним не водилось какихлибо грешков или дурных привычек. Из надежного источника мне стало известно, что среди девушек квартала он считался признанным красавцем и завидным женихом. Многие барышни забегали под тем или иным предлогом в магазин и останавливались у витрины, вздыхая. Но сын Семпере (если он вообще их замечал) не предпринимал никаких шагов, чтобы извлечь дивиденды из щедрых авансов в виде влюбленных взглядов и приоткрытых губ. Любой другой на его месте сделал бы головокружительную карьеру повесы, заморочив голову десятой части столицы. Любой, только не сын Семпере, порой производивший впечатление настоящего блаженного.

– Если так пойдет дальше, парень останется бобылем, – жаловался иногда Семпере.

– Вы не пробовали добавить ему в суп чегонибудь вроде острого перца, чтобы стимулировать приток крови к основным частям тела? – вопрошал я.

– Вам смешно, мошенник, а я дожил почти до семидесяти, так и не порадовавшись на внуков.

Нас встретил maitre, запомнившийся мне по последнему посещению ресторана, однако он не сиял раболепной улыбкой, да и лицо не выражало радости по поводу нашего появления. Когда я сообщил, что не заказывал столик, он с пренебрежительной миной щелкнул пальцами, подзывая мальчишку, препроводившего нас без лишних церемоний к столику, на мой взгляд, худшему в зале – в темном и шумном углу неподалеку от дверей в кухню. В течение следующих двадцати пяти минут никто к нам не подошел, даже чтобы предложить меню или подать стакан воды. Служащие сновали туда и обратно, хлопая дверьми и полностью игнорируя наше присутствие и попытки привлечь к себе внимание.

– Я подумал, может, нам не следовало сюда приходить? – спросил наконец Семперемладший. – Что до меня, то я с удовольствием перекусил бы где угодно…

Не успел он закончить фразу, как я увидел их: Видаль с супругой торжественно шествовали к столику. Чету сопровождал maitre и два официанта. Свита рассыпалась в поздравлениях. Пара воссела за стол, и через несколько мгновений началась церемония целования рук: посетители ресторана один за другим подходили, чтобы пожелать счастья Видалю. Тот принимал доброхотов с дивной любезностью и тотчас отделывался от них с завидным мастерством. Сын Семпере, оценивший положение, с тревогой наблюдал за мной.

– Мартин, вы в порядке? Почему бы нам не уйти?

Я едва заметно кивнул. Мы встали и направились к двери, обогнув зал вдоль стены, самой дальней от столика Видаля. Покидая ресторан, мы прошли мимо maitre, который не потрудился даже взглянуть на нас. Приближаясь к выходу, я видел в зеркале, висевшем над дверным проемом, как Видаль наклоняется и целует Кристину в губы.

Как только мы очутились на улице, Семперемладший удрученно посмотрел на меня.

– Я очень сожалею, Мартин.

– Пустяки. Неудачный выбор. Вот и все. Об этом, если вы не возражаете, вашему отцу…

– Ни слова, – заверил он.

– Спасибо.

– Не за что. А что вы скажете, если теперь я приглашу вас в местечко попроще? На улице Кармен есть одна чудная таверна.

Аппетит у меня пропал, но я охотно согласился:

– Идемте.

В таверне, располагавшейся поблизости от библиотеки, подавали домашнюю еду по умеренным ценам для жителей квартала. Я едва притронулся к пище, хотя от нее исходил упоительный дух – намного аппетитнее, чем пахло любое блюдо, когдалибо приготовленное в «Maison Doree» с момента открытия. Тем не менее к десерту я один уговорил полторы бутылки красного вина, и голова у меня пошла кругом.

– Семпере, скажите мне одну вещь. Что вы имеете против улучшения человеческой породы? Почему же иначе мужчина, молодой и здоровый, наделенный Создателем такой внешностью, как у вас, пренебрегает некими потайными местечками?

Сын антиквара рассмеялся:

– А почему вы так решили?

Я дотронулся указательным пальцем до кончика носа и подмигнул. Семпере вздохнул:

– Рискуя показаться вам лицемером, все же осмелюсь сказать, что я жду.

– Чего? Когда машинка перестанет работать?

– Вы говорите совсем как мой отец.

– Умные люди мыслят и выражаются одинаково.

– Помоему, должно быть чтото еще, разве нет? – сказал он.

– Что ж еще?

Семпере развел руками.

– Если бы я знал, – ответил он.

– А я думаю, вы знаете.

– Ну, видите, к чему меня это привело.

Я собирался снова наполнить свой бокал, но Семпере остановил меня.

– Умеренность, – пробормотал он.

– И вы утверждаете, что вы не ханжа?

– Человек таков, каков он есть.

– Это лечится. Что, если нам с вами прямо сейчас пуститься в загул?

Семпере посмотрел на меня с сочувствием.

– Мартин, мне кажется, вам лучше всего пойти домой и поспать. Завтра наступит новый день.

– Вы ведь не скажете отцу, что я хватил лишку, правда?

Я шел домой с остановками, заруливая по пути в бары. Я посетил штук семь, не меньше, и в каждом снимал пробу с имевшегося в наличии ассортимента крепких напитков, пока под тем или иным предлогом меня не выставляли на улицу. Тогда я преодолевал сотнюдругую метров до следующего порта, где бросал якорь. Я никогда серьезно не выпивал, поэтому к концу вечера набрался до такой степени, что забыл даже, где живу. Я смутно помнил, как два официанта с постоялого двора «Два мира» на Королевской площади, подхватив меня под руки, сгрузили на скамью у фонтана, где я провалился в сон, вязкий и тяжелый.

Мне снилось, будто я пришел на похороны дона Педро. Небо, пышущее багрянцем, грозило раздавить лабиринт крестов и ангелов, раскинувшийся вокруг внушительного мавзолея рода Видаль на кладбище Монтжуик. Молчаливая процессия в черных покрывалах плавно шествовала вокруг портика мавзолея, представлявшего собой амфитеатр из потемневшего мрамора. Черные фигуры, шедшие в процессии, несли по большой белой восковой свече. В свете сотен языков пламени четко вырисовывался силуэт мраморной скульптуры скорбного ангела, горюющего на пьедестале. У подножия постамента зияла открытая могила моего наставника. В глубине могилы стоял стеклянный саркофаг. Тело Видаля, облаченное в белое, покоилось под стеклом. Глаза мертвеца были открыты, и черные слезы катились у него по щекам. Из толпы скорбящих выступила тень его вдовы, Кристины. Она упала на колени перед гробом, обливаясь слезами. Участники похоронной процессии вереницей проходили мимо покойного, и каждый клал на стеклянный гроб черную розу. Постепенно цветы полностью засыпали стекло, оставив на виду лишь лицо усопшего. Два могильщика опустили гроб в яму, на дне которой плескалась густая темная жидкость. Саркофаг заколыхался на волне крови. Кровь мало помалу просачивалась сквозь щели стеклянных запоров, и гроб медленно стал тонуть. Тело Видаля затопило, но прежде, чем его лицо окончательно погрузилось в кровь, глаза наставника пришли в движение, и он посмотрел на меня в упор. Взлетела стая черных птиц, и я бросился бежать, петляя по дорожкам необъятного города мертвых. Только отдаленные рыдания служили мне ориентиром в поисках выхода, и я сумел ускользнуть от темных фигур, то и дело заступавших путь: со стенаниями они умоляли забрать их с собой и спасти из царства вечной тьмы.

Меня разбудили патрульные, постучав резиновой дубинкой по ноге. Уже наступила ночь, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы разобраться, кто передо мной – агенты службы общественного порядка или эмиссары смерти, посланные с особым поручением.

– Послушайте, сеньор, идитека отсыпаться после попойки в свою постельку, договорились?

– Как прикажете, мой полковник.

– Шевелитесь, или я упрячу вас за решетку. Посмотрим, как вам понравится такая шутка.

Меня не пришлось долго уговаривать. Поднявшись не без труда, я взял курс на свое жилище, надеясь добраться туда раньше, чем снова собьюсь с пути истинного и ноги сами приведут меня в третьесортный кабак. Дорога, на которую в нормальном состоянии я потратил бы десятьпятнадцать минут, в ту ночь оказалась раза в три длиннее. Наконец я чудом добрался до дверей собственного дома. Но надо мной, верно, висело какоето проклятие, ибо я вновь увидел Исабеллу, на сей раз сидевшую и ждавшую меня во внутреннем дворике особняка.

– Вы пьяны, – заявила Исабелла.

– Наверняка, поскольку только в припадке белой горячки мне могло почудиться, что среди ночи я нахожу тебя, сонную, на пороге своего дома.

– Мне больше некуда идти. Мы с отцом поссорились, и он выгнал меня из дома.

Я закрыл глаза и вдохнул поглубже. Разум, отупевший от выпивки и горя, оказался не в состоянии облечь в приемлемую форму поток ругательств и проклятий, вертевшихся на языке.

– Ты не можешь здесь остаться, Исабелла.

– Пожалуйста, только на одну ночь. Умоляю вас, сеньор Мартин.