Глава 14. Трилистник увидела сцену, высокую круглую платформу, ярко освещенную среди окружающих ее сумерек

Трилистник увидела сцену, высокую круглую платформу, ярко освещенную среди окружающих ее сумерек. Перед платформой — аудитория с креслами, одно из которых оставлено для нее. За сценой — зал заседаний Совета.

В верхней части стены из темного дерева — выполненная из серебра карта планеты Ферра. Под ней — грубое изображение двуглавого существа, крылатого змея изумрудно-зеленого цвета. В одной клешне чудовища — пучок молний, в другой — стрелы.

Под изображением змея — большой круглый стол. Вокруг стола — девять кресел для правителей. В четырех из них восседали хорьки. Они отличались друг от друга цветом своих шубок и масок, но выражения их мордочек были одинаково неприятными. На каждом хорьке — черный шарф с эмблемой, изображающей изумрудного змея.

Трилистник осматривала пустые места около ее кресла, когда в зал вошел Аведой Мерек. Он прошел между рядами зрительного зала, поднялся на сцену и спокойно стал в центре в своем белом шарфе, сколотом у горла эмблемой змея.

«Ничем не примечательная фигура, — подумала Трили — ни чеканных черт, ни пронизывающего взгляда». И вместе с тем от него исходила огромная магнетическая энергия.

Последние представители хоречьей цивилизации наблюдали из зрительного зала, как философ предстал перед камерами и уцелевшими членами национального Совета.

— Прошу прощения, если моя сегодняшняя речь не будет слишком красноречивой или занимательной, — начал Аведой Мерек. — Я буду немногословен. Возможно, передо мной — большинство из тех, кто выжил.

Он оглядел четырех из девяти лидеров и камеры позади них, по одной в каждом углу зала.

— С этого дня и впредь навсегда... — произнес философ и после долгой паузы объявил: — Я отрекаюсь от зла.

Его слова были услышаны в залах, домах и местах скопления людей.

Я отрекаюсь от зла. В обычное время это заявление могло бы показаться головоломкой, игрой слов. Однако сегодня Аведой Мерек стал голосом цивилизованного сознания, сильным и громким, и хорьки его слушали.

— Я отрекаюсь от войн.

Сказанные негромко, его слова звучали убедительно.

— Я отрекаюсь от насилия и зла. От ненависти.

Его голос проникал в душу каждого оставшегося в живых.

— Я отрекаюсь от всего этого в моих действиях. В моих мыслях. Это мой выбор.

Он отстегнул эмблему змея, которой был сколот его шарф, и отбросил ее.

— Я отрекаюсь от зла. Навсегда.

Ранее на карте континента появлялись блики в знак протеста тех, кто желал обсуждения и объяснений вместо патриотических выкриков. Теперь, после того что случилось, карта была темна.

Сообщество хорьков, у которого хватило воли и силы для саморазрушения, ошеломленно слушало слова оратора, думая о том, сумеет ли оно жить по-новому.

— У нас есть только один шанс спасти самих себя и наше будущее. Только один путь. Самый простой, каким бы он ни казался невероятным.

Смотря на Аведоя Мерека, некоторые хорьки заметили сияние вокруг головы этого благородного создания, некогда заключенного в тюрьму за антивоенные выступления. Сердца некоторых слушателей почувствовали проблеск надежды во мраке.

— Я хочу спросить: кому разрушения доставили радость? Кто счастлив от того, что произошло?

Радость? Руины до сих пор дымились вокруг хорьков. Счастливы?

В этот момент изображение померкло, и Трилистник проснулась в своем Кресле Нераскрытых Тайн.

Она вздрогнула, стараясь стряхнуть с себя наваждение образов былой эпохи. Осторожно поставила вазу из синего металла на столик около кресла.

«Аведой Мерек сказал правду, — подумала Трили. — Мир был на грани гибели, и только он поднялся против зла и насилия».

«А если бы я попала в другой момент прошлого, — думала она, — например, в период обледенения Ферры? Ведь и так могло быть».

Трилистник протерла глаза, поерзала тревожно в своем кресле.

Он звал нас к нашей высшей истине.

Другое прошлое, может быть. Но есть ли сегодня свидетельства о существовании насилия в прошлом? Трили вздрогнула. История таких свидетельств не дает.

А может быть, хорьки всегда были добрыми и учтивыми? Всегда были деятельны, любили приключения и выбирали те дороги, где требовались риск и отвага?

Однако Трилистник была потрясена тем, что увидела в прошлом. Именно война потрясла ее. Это она, Трили, стояла в разрушенном доме Аведоя Мерека, и это ее сердце было опалено бушующим вокруг огнем, предвещавшим гибель цивилизации.

Ваза стояла на столике, около ее кресла, будто наблюдая за ней и тихо удивляясь, зачем ей понадобилось знать то, о чем уже никто не помнит.

Либо История хорьков написана неверно, либо мрачные картины разрушения — ошибка моей фантазии, подумала Трилистник.

Я прикоснулась к тайне, не в силах ее разгадать.

Ни в одном из томов энциклопедии «Со всех лап — к знаниям», ни в одном древнем свитке и скрижали нет ни слова о войне между хорьками. Хорьки могут ошибаться, но они не могут лгать. Могло ли случиться, что История забыла о том, что когда-то произошло?

Пробили часы. Светало. Трили вспомнила, что обещала вернуть вазу в музей при первой возможности. Момент наступил. Она взяла вазу и поспешила в музей.

Было уже совсем светло, когда сыщица осторожно поставила вазу в стеклянный ящик, взяв обратно свою визитную карточку. Но изгнать из своего сознания мрачные картины разрушении, сожженные города, гибель молодых и стариков, — гибель щенят! — она не могла.

«Хорьки ничего не разрушают, — думала Трилистник, легко касаясь лапами утренних тротуаров и минуя спящие, никем не охраняемые магазины с незапертыми дверьми. — Мы не можем причинять боль, не можем разрушать. Даже выражение «недобрый хорек» вызывает улыбку. Каждый хорек уважает любого другого и живет по законам высшей истины. Это наша стезя».

Будь у Хорьчихи Трилистник другой характер, она бы, содрогнувшись, выбросила из головы ужасные картины разрушений и принялась анализировать другие дела, чтобы никогда больше не вспоминать об увиденном. Но для такой, как она, оставить тайну неразгаданной было немыслимо. Если существует тайна, она, Трили, должна ее раскрыть.