Глава 38

На улице начало светать.

Марта лежала, прижавшись к Сонни, переплетя свои ноги с его. Она услышала, как ритм его ровного сонного дыхания нарушился, но глаза его все еще были закрыты. Она провела рукой по его животу и увидела легкую улыбку на его губах.

–  Доброе утро, lover boy^[36], – прошептала она.

Он широко улыбнулся, но, когда захотел повернуться к ней, лицо его исказила гримаса.

–  Больно?

–  Только в боку, – простонал он.

–  Крови больше не было, я проверяла пару раз ночью.

–  Что? Ты многое себе позволяешь, пока я сплю! – Он поцеловал ее в лоб.

–  Мне кажется, вы тоже себе много чего позволили сегодня ночью, господин Лофтхус.

–  Не забывай, для меня это было впервые, – сказал он. – Я не знаю, что можно позволить, а что нет.

–  Ты так красиво врешь, – произнесла она.

Он рассмеялся.

–  Я тут подумала… – сказала Марта.

–  Да?

–  Давай уедем. Давай уедем прямо сейчас.

Он не ответил, но она заметила, как тело его автоматически напряглось. И Марта почувствовала, как подступают слезы, внезапно и резко, словно вода из прорванной плотины. Сонни перевернулся и обнял ее.

Он подождал, пока утихнут ее рыдания.

–  Что ты им сказала? – спросил он.

–  Я сказала, что мы с Андерсом не сможем дотерпеть до лета, – фыркнула она. – Что мы должны расстаться прямо сейчас. Что я, по крайней мере, этого хочу. А потом я ушла. Просто на улицу. Побежала на главную дорогу, поймала такси. Я видела, как он бежал за мной вместе со своей чертовой мамашей.

Она громко засмеялась, а потом снова расплакалась.

–  Прости, – всхлипнула она, – я такая… такая глупая! Господи. Что я здесь делаю?

–  Ты меня любишь, – тихо сказал он в ее волосы. – Вот что ты здесь делаешь.

–  И что? Кто захочет любить человека, который убивает людей и делает все для того, чтобы самому оказаться убитым? Знаешь, как тебя называют в Сети? Будда с мечом. У заключенных, с которыми ты сидел, взяли интервью, и они представили тебя как некоего святого. Но знаешь что? – Она вытерла слезы. – Я думаю, что ты такой же смертный, как и другие приходившие и уходившие из «Илы».

–  Мы уедем.

–  Если мы уедем, то надо сделать это прямо сейчас.

–  Осталось еще двое, Марта.

Она покачала головой, из глаз у нее снова полились слезы, и она бессильно ударила его кулаком в грудь.

–  Слишком поздно, ты разве не понимаешь? Они идут за тобой, все они.

–  Осталось всего двое. Тот, кто решил, что моего отца надо убить и представить все так, будто он был кротом. И крот. И тогда мы уедем.

–  Осталось всего двое? Ты убьешь всего лишь еще двоих человек, а потом сбежишь? Тебе это так легко?

–  Нет, Марта. Мне это нелегко. Никто из них не был легким делом. И неправда, когда говорят, что раз за разом становится все легче. Но я должен, я не могу иначе.

–  Ты действительно думаешь, что выживешь?

–  Нет.

–  Нет?

–  Нет.

–  Нет! Но во имя Господа, почему же ты тогда говоришь…

–  Потому что планировать имеет смысл хотя бы ради того, чтобы выжить.

Она замолчала.

Он провел рукой по ее волосам, щеке, шее, а потом заговорил. Он говорил тихо и медленно, как будто хотел быть уверенным в том, что каждое выбранное им слово верно.

Она слушала. Он рассказывал о детстве. Об отце. О том времени, когда отец умер, и обо всем, что произошло после этого.

Она слушала и понимала. Слушала и не понимала.

Когда он закончил, между занавесками пробрался лучик солнца.

–  Ты сам себя слышишь? – прошептала Марта. – Ты слышишь, что все это сумасшествие?

–  Да, – сказал он. – Но это единственное, что я могу сделать.

–  Единственное, что ты можешь сделать, – это убить кучу людей?

Он вздохнул:

–  Единственное, чего я хотел, – это быть похожим на отца. Когда я прочитал ту записку самоубийцы, он исчез. С ним вместе исчез и я. Но потом, в тюрьме, когда я узнал правду о том, что мой отец пожертвовал собой ради меня и моей матери, я родился заново.

–  Родился, чтобы сделать… это?

–  Хотел бы я найти другой путь.

–  Но почему? Чтобы ты занял место своего отца? Чтобы сын… – Она крепко зажмурилась, выдавливая последние слезы, и пообещала себе, что эти слезы действительно будут последними. – Чтобы сын сделал то, чего не сумел его отец?

–  Он сделал то, что должен был сделать. Я должен сделать то, что я должен сделать. Он взял на себя стыд за нашу вину. Когда я закончу, я закончу. Обещаю. Все будет хорошо.

Марта долго не отводила от него глаз.

–  Я должна подумать, – произнесла она наконец. – Поспи.

Он заснул, а она какое-то время лежала без сна. Только когда на улице начали петь птицы, она тоже заснула. Теперь она была уверена.

Что она сумасшедшая.

Что она стала сумасшедшей в тот момент, когда увидела его.

Но она не понимала, что она такая же сумасшедшая, как и он, пока не заперлась здесь, не нашла серьги Агнете Иверсен на кухонном столе и не надела их.

Марта проснулась от криков детей, играющих на улице. От их радостных визгов. От топота маленьких бегущих ног. Она подумала о невинности, идущей рука об руку с незнанием. О знании, которое никогда не проясняет, а только все усложняет. Сонни спал рядом с ней так тихо, что на какой-то миг ей показалось, что он уже умер. Она погладила его по щеке. Он что-то пробормотал, но не проснулся. Как может человек, на которого идет охота, так хорошо спать? Сон праведника. Таким он, конечно, и должен быть.

Марта выскользнула из постели, оделась и спустилась на кухню. Она нашла хлеб, немного сока и кофе, но больше ничего. В подвале она видела морозильную камеру, может быть, у него там есть замороженная пицца или что-нибудь в этом роде. Она спустилась по лестнице в подвал и потянула за ручку морозильника. Заперт. Она огляделась. Взгляд ее упал на гвоздь в стене, где висел ключ с нечитаемой биркой. Марта сняла ключ, вставила его в замок и повернула. Вуаля! Она подняла вверх крышку, наклонилась, почувствовала, как на грудь и шею дыхнуло холодом, громко вскрикнула и захлопнула крышку. Развернулась и осела на пол, прислонившись спиной к морозильной камере.

Она сидела на корточках и тяжело дышала носом, пытаясь прогнать отпечатавшуюся в памяти картинку трупа, который смотрел на нее, открыв белый рот, с кристалликами льда на ресницах. Пульс был таким частым, что ей стало дурно. Она прислушалась к сердцу. И к голосам.

Их было два.

Один орал ей в ухо, что она сумасшедшая и он сумасшедший, убийца, и что ей надо немедленно бежать вверх по лестнице и прочь из этого дома!

Другой говорил, что этот труп – всего лишь физическое подтверждение того, что она уже знала и приняла. Да, он убивал людей. Людей, которые того заслуживали.

Орущий голос велел ей подняться на ноги. Приглушенный голос говорил, что это всего лишь приступ паники, который рано или поздно должен был случиться. Сегодня ночью она сделала выбор, разве не так?

Нет, не сделала.

Теперь она это знала. Именно здесь и сейчас ей предстояло выбрать, прыгнуть ли в нору вслед за кроликом, сделать шаг в его мир или же остаться в нормальном мире. У нее была последняя возможность отступить. Следующие секунды будут самыми важными в ее жизни.

Последняя возможность…

Марта поднялась. Ей по-прежнему было дурно, но она знала, что может быстро бежать. Он никогда за ней не угонится. Марта набрала в легкие кислорода, и кровь доставила его в мозг. Она облокотилась о крышку морозильной камеры и увидела на гладкой поверхности свое отражение. Увидела сережки.

«Я люблю его. Вот что я здесь делаю».

Потом она снова открыла крышку.

Труп залил кровью почти все продукты. Кроме того, дизайн упаковок продуктов «Фрионор» был очень старомодным. Минимум двенадцать лет, все совпадает.

Она сосредоточилась на дыхании, на размышлениях, на том, чтобы отогнать от себя все неважное. Если они хотят поесть, она должна добраться до магазина. Можно спросить у кого-нибудь из детей, где находится ближайший продовольственный магазин. Да, так она и поступит. Яйца с беконом. Свежий хлеб. Клубника. Йогурт.

Марта закрыла крышку и зажмурила глаза. Ей казалось, она сейчас заплачет, но вместо этого она рассмеялась истеричным смехом человека, который находится в состоянии свободного падения в кроличью нору. Затем она открыла глаза и пошла к лестнице. Поднявшись наверх, она поймала себя на том, что напевает песенку.

«That you’ve always been her lover and you want to travel with her»^[37].

Сумасшедшая.

«…and you want to travel blind and you know that she will trust you»^[38].

Сумасшедшая, сумасшедшая.

«…cause you’ve touched her perfect body with your mind»^[39].

Маркус сидел у открытого окна и играл в «Супер Марио», как вдруг услышал, что снаружи хлопнула дверь. Он выглянул на улицу. Та красивая тетенька. Во всяком случае, сегодня она была красивой. Она шла от желтого дома к калитке. Маркус вспомнил, как Сын засветился, когда он рассказал ему, что видел, как она входила в дом. Нельзя сказать, чтобы Маркус так уж хорошо разбирался в подобных вещах, но ему показалось, что, наверное, Сын в нее влюблен.

Тетенька подошла к девчонкам, прыгавшим на резиночке, и о чем-то их спросила. Они показали в сторону, она улыбнулась, что-то прокричала им и быстро пошла туда, куда они махали руками.

Маркус собрался снова погрузиться в «Марио», но его внимание привлекли раздвинувшиеся в спальне занавески. Он взял бинокль.

Там был Сын. Он стоял у окна с закрытыми глазами, приложив руку к перевязанному боку. Он был голым. Он улыбался и казался радостным. Как Маркус в рождественский вечер перед тем, как открыть подарки. Нет, скорее, как Маркус, проснувшийся на следующий день после Рождества и перебирающий в памяти полученные подарки.

Сын достал из шкафа полотенце, открыл дверь и хотел выйти, но остановился. Он посмотрел в сторону, на стол, и взял что-то с него. Маркус навел бинокль.

Тетрадь. В черном кожаном переплете. Сын открыл тетрадь и стал читать. Потом он выпустил из рук полотенце, сел на кровать и продолжил чтение. Перелистал страницы. Несколько минут просидел так. Маркус видел, как черты его лица постепенно меняются, а тело напрягается и застывает.

Потом он резко вскочил и швырнул тетрадь в стену.

Запустил туда же настольную лампу.

Ухватился за бок, прокричал что-то и уселся на кровать. Наклонил голову и потянул ее вниз сложенными на шее руками. Так он и сидел, дрожа всем телом, как будто его сотрясали судороги.

Маркус понял, что произошло что-то ужасное, но не понял что. Ему захотелось побежать туда, сказать или сделать что-нибудь, чтобы утешить Сына. Это он умел, он часто утешал маму: говорил о чем-нибудь хорошем, что они делали вместе, она ведь помнит? Выбирать приходилось из малого, всегда из одних и тех же трех-четырех событий, и она вспоминала, начинала грустно улыбаться и трепать его по волосам. А потом ей становилось лучше. Но вместе с Сыном он ничего такого хорошего не делал. И может быть, Сын хочет побыть сейчас один, это Маркус бы понял, он и сам такой. Если мама хотела утешить его, когда его что-то мучило, он раздражался, словно утешение делало его еще слабее, словно эти хулиганы были правы и он на самом деле размазня.

Но Сын-то не был размазней.

Или был?

Он только что поднялся и повернулся к окну. Он плакал, глаза его были красными, а щеки – мокрыми от слез.

Что, если Маркус ошибается, что, если Сын точно такой же, как он сам? Слабый, трусливый, готовый смыться, убежать и спрятаться, чтобы его не побили? Нет-нет, это невозможно, Сын не может быть таким! Он большой, и сильный, и смелый, и помогает тем, кто не такой. Или тем, кто еще не стал таким.

Сын поднял тетрадь, сел и начал писать.

Через некоторое время он вырвал страницу, скомкал, бросил в мусорную корзину у двери и снова стал писать. На этот раз он закончил быстрее. Взял листок и прочитал написанное. Потом закрыл глаза и приложил листок к губам.

Марта поставила пакет с продуктами на кухонный стол и вытерла пот со лба. До магазина идти оказалось дальше, чем она думала, и обратно она почти бежала. Она сунула коробочку клубники под кран, выбрала две самые большие красные ягоды и взяла букетик лютиков, которые насобирала по дороге. При мысли о его горячем теле под одеялом она вновь испытала сладкий укол. Героинщица, словившая кайф во время возни на кухне. Потому что теперь он стал ее наркотиком. Она подсела после первого укола. Она пропала, и ей это нравилось!

Уже на лестнице, увидев открытую дверь спальни, Марта поняла: что-то не так. Слишком тихо.

Кровать была пуста. На полу валялась разбитая настольная лампа. Его одежда исчезла. Под осколками лампы она заметила черную тетрадь, которую нашла в кровати.

Марта позвала его по имени, уже зная, что ответа не последует. Когда она пришла, калитка была открыта, хотя она была уверена, что закрывала ее. Они пришли и забрали его, как он и говорил. Он, конечно, сопротивлялся, но безрезультатно. Она оставила его спящим, она не позаботилась о нем, она не…

Марта повернулась и увидела на письменном столе листок бумаги. Он был желтым, наверное, его вырвали из блокнота. Слова были написаны старой ручкой, лежащей возле подушки. И первое, что пришло ей в голову: наверное, это ручка его отца. И еще не прочитав текст, она подумала, что история повторяется. Она прочитала, выпустила из рук цветы и закрыла ладонью рот – бессознательное движение, призванное скрыть гримасу, когда губы искривляются, а глаза наполняются слезами.

Дорогая Марта. Прости меня, но я сейчас исчезну. Я буду любить тебя вечно. Сонни.