Конфликтных текстов

За последние полтора-два десятка лет в правовой сфере происходили большие сдвиги, во многом предопределившие и научное юридическое мышление, связанное с поиском современных подходов к различным проблемам, базирующимся непосредственно на предметном языке. В конце концов правоведы согласились с тем, что группа явлений, вычленяемых в сфере юрисдикции, должна описываться с помощью терминов и понятий юрислингвистики (см.: [Голев, 2007, с. 7− 13]). И в этом есть объективная причина. Лингвистическая составляющая оказалась весьма востребованной и результативной в том смысле, что характеризуемый ею метод исследования дает максимальный эффект при нередко ограниченном объеме информации, заключенном в конфликтном тексте, позволяя не только структурировать, но и расширять его «эмпирические» границы до определенного уровня абстракции. И если раньше текст зачастую рассматривали как «замкнутые цепочки предложений» или как «языковой материал» рангом выше предложения, то современная юрислингвистика, сопряженная с четко заданным хронотопом речевого события, переводит внимание ученых с «содружества синтаксических единиц» на текст как особое речевое произведение, как «высшую коммуникативную единицу, не поддающуюся однозначному определению в понятиях грамматики» [Белоусова, 1981, с. 152].

В этом плане весьма успешны достижения лингвопрагматики, включающей текст в режим ситуации связи (communicative situation) автора с аудиторией и оперирующей термином «дискурс». Как нам представляется, именно акцентирование внимания исследователей на видах связи между коммуникантами зачастую и способствует выяснению функциональной нагрузки конфликтного дискурса, а также описанию как речевого поведения адресанта, так и прогнозируемой им реакции аудитории.

Раздел лингвопрагматики жанроведение, или генристическая лингвистика, намечает новые пути изучения коммуникативных установок авторов конфликтогенных текстов. Мы считаем, что жанроведческий разбор спорного юридического материала весьма успешен и перспективен, так как позволяет выявить скрытое психолого-речевое взаимодействие адресанта и адресата как внешних участников диалога. Такой подход разрешает не только по-новому проанализировать конфликтный текст как некое коммуникативное целое (речевое событие), заключающее в себе в том числе и различные речевые жанры (лозунги, призывы, угрозы, провокационные заявления, оценки, оскорбления и т.д.). Жанроведческая методика делает зримыми внутритекстовые связи, манифестирующие сложное, динамически напряженное и коммуникативно значимое речевое поведение автора, а также помогает осмыслить «раскручивание» содержания исследуемого материала, что весьма важно с юридических позиций.

Исходя из того, что стержневой категорией генристической лингвистики является речевой жанр, понимаемый в его целостно-объединительной функции, мы имеем возможность раскрыть сложную мозаику коммуникативных смыслов конфликтного текста с учетом их значимости и непосредственно описать режим общения адресанта и его аудитории. Не случайно, уточняя определение речевого жанра, ученые обращают внимание на его «социальную ценность» и на сопряженность с лингвокультурными концептами [Слышкин, 2004, с. 178]. Таким образом, для современной правовой сферы обращение к жанрам речи – это не очередной всплеск лингвистической моды, а насущная потребность.

Еще одно преимущество подобного анализа заключается в том, что обращение к генристической лингвистике позволяет уточнить и содержание термина автор (адресант), который в этом случае может рассматриваться как языковая личность, представляющая собой многослойную и многокомпонентную парадигму личностей речевых. В ракурсе языковой способности жанроведение дает возможность подвергнуть разбору специфические черты речевого поведения автора в исследуемом конфликтном дискурсе, выявить его коммуникативные цели по отношению к аудитории и «стратегические результаты», на которые и сориентирован коммуникативный акт.

Термин «речевое поведение» в этом случае трактуется как реализация языка в речи с учетом определенных психологических установок, поскольку на поведение говорящего оказывает влияние его внутренняя картина мира, включающая представление и о языковой сфере, и о правилах ведения речи. Мы считаем, что особенности речевого поведения автора напрямую связаны с используемым им репертуаром речевых жанров, так как «теория речевых жанров предполагает – хотя бы в потенции – именно универсальный подход к речевому поведению человека, механизмам порождения и интерпретации речи» [Дементьев, Фенина, 2005, с. 7]. Данная метода помогла нам не только подвергнуть разбору речевое поведение отдельных адресантов конфликтных текстов, но и позволила сделать определенные выводы, касающиеся коммуникативно-речевого сознания автора, его языковой личности и психофизиологического статуса, а также дать ответы на задаваемые эксперту вопросы [Иссерс, 1999; Карасик, 2003; Клюев, 2002; Седов, 2007].

Проиллюстрируем данное положение рядом примеров из наших лингвистических экспертиз. В течение ряда лет мы проводим исследование публицистических материалов (газет, брошюр, листовок и пр.) на предмет содержания в них экстремистских высказываний, призывов к осуществлению экстремистской деятельности. В частности, один из вопросов, поставленных перед экспертом, чаще всего звучит так: Использованы ли (в газете «Майдан», публикации на сайте «Уфагубъ», в листовке и т.п.) специальные языковые, графические материалы или иные средства (какие именно), обосновывающие, формирующие мнение о целесообразности, необходимости и побуждающие, подстрекающие к организации, подготовке и осуществлению активных действий, направленных на насильственное изменение основ конституционного строя и нарушения целостности Российской Федерации, захват или присвоение властных полномочий, неподчинение законным требованиям представителей власти, осуществление массовых беспорядков и хулиганских действий, актов вандализма по мотивам идеологической, политической, религиозной, национальной ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной, национальной, религиозной группы или отдельных лиц как ее представителей?

Как известно, российское законодательство предусматривает разнообразные формы борьбы со словесным экстремизмом (то есть таким деянием, которое совершается на почве национальной, религиозной, этнической неприязни в процессе речевой коммуникации) в словесной (текстовой) форме. Во-первых, это возможность уголовного преследования с учетом диспозиции ст. 280 УК РФ («Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности») и ст. 282 УК РФ («Возбуждение ненависти или вражды, а равно унижение человеческого достоинства»). Во-вторых, это применение Федерального закона РФ «О противодействии экстремистской деятельности» (УК РФ в ред. ФЗ от 08.12.2003, с. 50-58) и вынесение предупреждения с требованием ликвидации средств массовой информации (при неоднократных нарушениях) Министерством РФ по делам печати, телевидения и средств массовой коммуникации и его территориальными органами, в компетенцию которых входит контроль за соблюдением СМИ ст. 4 Закона «О СМИ».

Наиболее общественно опасными, влекущими уголовноепреследование признаются два вида словесного экстремизма: 1. Призывы к осуществлению экстремистской деятельности (ст. 280 УК РФ); 2. Возбуждение ненависти и вражды, равно как унижение человеческого достоинства (ст. 282 УК РФ).

В целях защиты прав и свобод человека и гражданина, основ конституционного строя, обеспечения целостности и безопасности Российской Федерации 27.06.2002 был принят Федеральный закон «О противодействии экстремистской деятельности» (в ред. Федеральных законов от 27.07.2006 № 148-ФЗ, от 27.07.2006 № 153-ФЗ). Он определил основные положения, описывающие различные действия, попадающие под понятие «экстремизм» (Статья 1. Основные понятия). При этом на основании статьи 15 «автор печатных, аудио-, аудиовизуальных и иных материалов (произведений), предназначенных для публичного использования и содержащих хотя бы один из признаков, предусмотренных статьей 1 настоящего Федерального закона, признается лицом, осуществляющим экстремистскую деятельность, и несет ответственность в установленном законодательством Российской Федерации порядке» [Галяшина, 2006].

При анализе конфликтных текстов мы, как уже отмечалось, обращались к генристической лингвистике, поскольку в процессе общения говорящий (пишущий) намеренновыбирает ту или иную жанровую форму для реализации своего коммуникативного намерения, руководствуясь определенным мотивом, который, является первой инстанцией в порождении речи и «последней инстанцией в обратном процессе – процессе восприятия и понимания высказывания, ибо мы понимаем не речь и даже не замысел, а то, ради чего выражает наш собеседник ту или иную мысль, т.е. мотив» [Седов, 2007, с. 14].

Какие же речевые жанры чаще всего встречаются в предлагаемых для лингвистической экспертизы текстах?

Начнем с речевого жанра «призыв». Словари отмечают: «Призыв: 1. Обращение с требованием, просьбой принять участие в каком-л. деле, в какой-л. деятельности. 2. Обращение, в краткой форме выражающее руководящую идею, лозунг» [Мокиенко, Никитина, 1998, с. 475− 476]. По классификации А. Вежбицкой, речевой жанр призыва означает: «хочу, чтобы ты сделал Х / говорю это, потому что хочу, чтобы ты это сделал / знаю, что ты это сделаешь, потому что ты знаешь, что ты обязан делать то, что я хочу, чтобы ты делал» [Вежбицка, 1997, с. 104]. Для такого рода высказываний характерно использование глаголов в повелительном наклонении, образованных с помощью частиц пусть и да плюс глагол в форме изъявительного наклонения, настоящего времени, 3 лица, единственного числа. Языковым показателем призыва считается также наличие слов хватит, довольно, достаточно и пр. Кроме того, сюда же следует отнести восклицательные предложения без сказуемого, имеющие побудительный характер.

Среди исследуемых материалов (газета «Майдан», 2008, распространяемая в Республике Башкортостан частными организациями националистического толка) можно выделить следующие примеры: «Старое правительство в отставку!»; «Хватит досужих рассуждений у печки о вселенском благе!»; «Встань с колен, сходи в сберкассу за углом и сделай денежный перевод»; «Я призываю всех своих братьев по вере и духу…подняться с колен»; «Пришло время нашего Возвращения!»; «Пусть освободится яростная мегатонная энергия освобожденного человеческого духа! Да здравствует всепобеждающая народная освободительная революция! И да ускорит Аллах ее приход! Амин»; «Мы за вооруженную самоорганизацию населения».

Данные высказывания, бесспорно, попадают под категорию «призыв» и «лозунг», на чем настаивает и сам автор: «Я пишу об этом мире, призываю к восстанию против тирании и угнетения …»; «Авангарду башкирского народа и всем субпассионариям народа Башкортостана предлагаю другойлозунг-цель − « Нация Ислама».

В качестве высказывания, связанного с экстремизмом, мы квалифицируем также речевой жанр «провокация». Словарное значение слова провокация таково: «подстрекательство кого-н. к таким действиям, которые могут повлечь за собой тяжелые для него последствия» [Лопатин, Лопатина, 1997, с. 527]. С помощью элементарных смысловых единиц А. Вежбицкой этот речевой жанр можно описать так: «говорю: я хочу, чтобы ты знал, что Х сделал тебе плохо / хочу, чтобы ты разозлился на Х / думаю, ты выступишь против Х, сделаешь ему плохо, а это мой враг и мне будет хорошо, хотя тебе - плохо».

Например, таковым является провокационное высказывание о башкирах: «Это не доверчивость и не наивность. Это тупость. Как можно верить москалям? Какая разница, какого они цвета? Какая разница, происходило это тогда, сегодня или 300 лет назад?». Указанная фраза должна, по коммуникативному намерению автора, воздействовать на языковое сознание читателя-башкира, заставить его почувствовать свою «ущербность», разозлиться и увидеть в «москалях» внешних врагов своего народа, тем более что они «врагами были и будут всегда». Такой жанр особенно результативен еще и потому, что в газете проводится постоянная мысль: «Аллах зовет воевать с врагами, неверными, кафирами, и в этом заключается истинная цель мусульманина».

Такими же провокационными можно считать и фразы, где «педалируется» идея унижения башкир «москалями»: «Мой народ пребывает сегодня в униженнейшем состоянии. В состоянии безверия и тупого язычества»; «В каком месте политического, духовного, экономического развития или деградации пребывает наша нация, которую мы хотим видеть полноценной?»; «Башкиры снова признали над собой власть безбожников и в итоге, абсолютно закономерно выродились сами в язычников». Сюда же можно отнести и провоцирование «хороших» русских на борьбу с «гебней»: «Но не все русские мазохисты-москали, не все бараны, покорно идущие на убой языческим божкам. Были среди них и такие, кто с оружием в руках воевал против врагов России – коммунистической гебни. Конечно, их не так много по сравнению с маленьким литовским или украинским народом».

Провокационными следует назвать и высказывания-оценки, касающиеся различных народов:

1. Речевой жанр «комплимент»: «башкортостанский Ислам» – «духовная, идеологическая и политической платформа для всех думающих, действующих и дерзких людей»; «… но люди мыслящие, действующие и дерзкие, понимают они это или нет, уже вступили на Прямой путь, и рано или поздно, они поведут борьбу за возвышение Слова Аллаха»; «Рамзан Кадыров же, в свою очередь, демонстративно плюет на т.н. «гордость великороссов»; «Лишь 2 народа – украинцы и чеченцы сохранили на русских зонах человеческий и этнический облик»; «чеченский народ идет по пути Аллаха»; «Чечня сегодня де-факто – независимое государство»; западные украинцы «потрясли совок своим фанатизмом и сверхстойкостью»и под.

2. Речевой жанр «хула»: «Вся русская история – сплошной болезненный и запутанный геморрой. Каких-либо успехов ценой огромных потерь русские достигали, когда ими руководили варяги, чингизиды, немцы, евреи, грузин. Причем у русских всегда еще во всем виноваты евреи, кавказцы, бусурмане, нехристи, Запад и ЦРУ. Сами русские никогда ни в чем не виноваты – а это первейший признак язычества»; «Военные победы русского оружия ….оказываются либо поражениями с большим количеством трупов, либо же полностью выдуманными, как например, т.н. Куликовская битва» и под.

3. Речевой жанр «угроза» также употребляется в качестве провокационного приема, ведущего к экстремизму. По А. Вежбицкой, угроза означает: «говорю: я хочу, чтоб ты знал, что если ты сделаешь Х, то я сделаю тебе нечто плохое / думаю, что ты не хочешь, чтобы я это сделал / говорю это, потому что хочу, чтобы ты не сделал Х» [Вежбицка, 1977, с. 104]. Этот жанр относится к конфликтным и воплощает в себе вербальную агрессию. В «Словаре современного русского языка» [1988] угроза в одном из своих значений определяется как «обещание причинить какое-либо зло, неприятность». Именно угрозами и являются следующие высказывания: «…курбангалеевцы заплатили за свои пацифистские заблуждения дорогую цену: они оказались на обочине борьбы за Республику, они сражались на стороне кафиров и за их идеалы, подверглись унижениям и издевательствам с их же стороны, пережили воистину коранические сюжеты – исход, изгнание, эпидемии, скитания, чужбину, нищету, тюрьмы и забвение своего народа. Курбангалеевцев практически никто не помнит. Я их помню и пишу, чтобы другим неповадно было».

Особенно часто этот речевой жанр автор статьи использует, когда говорит о грядущей революции: «Новая народная революция в России неизбежна. Она надвигается неумолимо.< …> Новоявленных офигевших господ развелось немерено. Офицерья всякого, новым хозяевам служащих, карательных, вертухайских и стукаческих структур и в Башкирии много развелось. Очень много чего нуждается в тотальной зачистке. Но судить мы будем не именем революции, а именем Аллаха – единственного господина»; «Народная освободительная революция, о которой так долго говорили «экстремисты», окажется суровой реальностью, причем, как это еще бывает в России, реальность превзойдет самые смелые прогнозы…, все похоже будет разворачиваться гораздо раньше!»; «Россию ждет горькое похмелье»; «Революция надвигается. Это милость Аллаха. Всевышний дает нам шанс»; «Но скоро придет время, когда понятие «башкирский национализм» обретет полно-кровное насыщение, а именно – полно-кровная реализация священного права полноценного народа на собственное определение»; «Полрайона уже скуплено челябинцами, а простые башкиры не могут получить и делянки в лесу, пора прекращать это безобразие! Иначе это добром для челябинцев не кончится».

4. Речевой жанр «угроза» может сочетаться с речевым жанром «распоряжение», который трактуется следующим образом: «говорю: я хочу, чтобы каждый, кто принадлежит к группе Х, делал Z /думаю, что каждый, кто принадлежит к группе Х, понимает, что должен делать то, что я хочу, чтобы он делал» [Вежбицка, 1997, с. 108].

Глагол распорядиться описывается в русском языке так: «Распорядиться, -яжусь, -ишься; сов. 1. Отдать распоряжение. 2. Позаботиться об устройстве, проведении чего-л.» [Лопатин, Лопатина, 1997, с. 579]. «Распоряжение, -я, ср. 2. Указание, требование органа власти, руководителя, обязательное для исполнения» [там же]. На то, что данное высказывание является распоряжением, указывают также грамматические показатели, в частности слово «следует» в значении – «7. безл., обычно с неопр. или придаточным дополнительным. Нужно, должно, полагается» [Словарь русского языка, 1988, с. 134]; синонимично «надо (нужно), в знач. сказ. Трудно или нельзя обойтись без того, чтобы…» [Лопатин, Лопатина, 1997, с. 354]. Например: «Парламент должен стать парламентом!» (с. 2); «… все министры старого правительства должны уйти в отставку!»; «Неовалидовцы должны подойти к этой милости Всевышнего во всеоружии и не повторять роковых ошибок предков. Наша история – и есть наша политика»; «Мы же должны быть свободны и от москалей, и от собственных чинуш, неважно каковы их фамилии и национальности»; «А мне мою нацию готовить надо к часу «Икс»»; «… Соответственно, активным представителям народа, если только они не хотят остаться на окраине политического процесса, следует объединить и институтализировать свои разрозненные и малочисленные образования. И, разумеется, не только не отказываться, а наоборот, усиливать уличные протестные акции»; Следует помнить, что любые войны в России всегда и неизбежно приводили либо к реформам, либо к революции…»; «Нам надо изменить самих себя! Встать с колен, расправить плечи, сплотиться во имя свободы и справедливости!».

Особое место в подобных конфликтных текстах отдано также речевому жанру «план», совмещаемому с распоряжениями и призывами. Согласно словарям, план означает «заранее намеченную систему действий, предусматривающую порядок, распределение во времени и сроки осуществления» [Лопатин, Лопатина, 1997, с. 445]. В терминах А. Вежбицкой этот жанр мы попробовали описать так: «говорю (пишу), чтобы ты представил себе, что, как и когда я хочу сделать, / говорю (пишу) это, потому что хочу, чтобы ты знал содержание действий и сроки их выполнения». В качестве иллюстраций приведем следующие высказывания: «ИСЛ ставит задачу отобрать предмет политики у бюрократического государства в пользу людей»; «Именно люди Духа, носители пассионарности и воинского образа жизни и должны получить власть в обществе, причем явочным путем, путем самоназначения в период революции… Власть эта захватывается пассионариями»; «Скачок из " царства необходимости" в " царство свободы" происходит не в будущем…., а осуществляется здесь и сейчас, конкретным отрицанием тиранического миропорядка, волей воинов-пассионариев к смерти, которая является не чем иным, как оборотной стороной воли к власти»; «Это означает ликвидацию люмпен-бюрократического режима, признание его исполнительных инструментов преступными, его юридической базы нелегитимной, роспуск и объявление вне закона всех организаций, санкционированных режимом».

Обращает на себя внимание использование глаголов отобрать, получить (власть), захватить (власть), ставить задачу, ликвидировать, осуществить (-ся), отглагольных существительных ликвидация (режима), отрицание (тиранического миропорядка), роспуск, объявление, самоназначение и пр., которые входят в лексико-семантическую группу, напрямую связанную с концептом «революция». Например: «захват власти пролетариатом – не завершение социальной революции, но лишь ее начало, начало периода войн, борьбы и переворотов»; «всемирная насильственная борьба пролетариата за власть – это не что иное, как всемирная классовая борьба» и пр.

Именно такие высказывания и помогли выявить намеренные коммуникативные ходы автора, запланированные заранее с целью воздействия на языковое сознание адресата. Такой психический прессинг более эффективен, поскольку ученые отмечают «некритическое» восприятие читателями (зрителями) информационных текстов.

Мы описали в данной статье речевые жанры только тех конфликтных текстов, которые требовали экспертизы на предмет квалификации их в качестве экстремистских материалов (то есть «предназначенных для обнародования документов или информации на иных носителях, призывающих к осуществлению экстремистской деятельности либо обосновывающих или оправдывающих необходимость осуществления такой деятельности…»). Лингвистическая экспертиза смогла доказать, что описанные нами речевые жанры можно считать примером словесного экстремизма, поскольку они: «призывают или подстрекают к осуществлению, инициируют, провоцируют или руководят противоправными действиями экстремистского толка; оправдывают или обосновывают их». [Галяшина, 2006, с. 32].