К проблеме лингвистического обоснования

К важнейшим теоретическим задачам судебной (или юридической) лингвистики относятся разработка методологических основ и базовых понятий (таких, как нормы и конвенции речевого общения, речевой конфликт и речевое правонарушение, конфликтогенный текст, экология языка, языковые манипуляции, недобросовестная реклама, понятие чести и достоинства личности и многие др.), исследования в области типологии речевых правонарушений и конфликтогенных текстов, «юридизация речевых конфликтов» [Голев, 2003, с. 67], требующая взаимодействия усилий лингвистов и правоведов, а также разработка принципов и методов судебно-лингвистической экспертизы конфликтного текста.

Весьма актуальной теоретической проблемой является осмысление сущности судебно-лингвистической экспертизы (на фоне иных судебных экспертиз и с учетом положений общей судебной экспертологии), четкое определение ее границ, компетенций и возможностей [Россинская, 2005].

Особой теоретической и прикладной значимостью обладают исследования направленные на решение проблем оптимизации смыслового (логико-семантического и дискурсивного) и лингвопрагматического анализа конфликтного текста, включающего выявление эмоционально-волевой подоплеки речевой деятельности, определение явных и подспудных мотивов и коммуникативных целеустановок. Немаловажное значение имеет логико-семантическая характеристика отдельных фрагментов текста как отвечающих или не отвечающих условиям истинности.

Чтобы квалифицировать реализованное в некотором тексте деяние как правонарушение («нарушение такой нормы права, которая содержит санкцию», т.е. предусматривает юридическую ответственность [Юридическая энциклопедия, 2001, с. 814]), в большинстве случаев необходимо лингвистическое обоснование. Юрист выносит правовую оценку, но анализ формы и содержания текста – удел и прерогатива лингвиста.

Как показывает практика судебной лингвистической экспертизы, чаще всего лингвистический анализ конфликтного текста требуется при рассмотрении уголовных дел по ст. 130 (оскорбление). При расследовании дел по другим «речевым» статьям УК РФ – 129-й (клевета), и 207-й, предусматривающей наказание за заведомо ложное сообщение о террористическом акте, – лингвистические экспертизы назначаются относительно редко: считается, что эти преступления к судебной лингвистике прямого отношения не имеет, поскольку, как известно, у лжи нет языковых примет [Вендлер, 1985]. В то же время прежде чем квалифицировать какой-то текст как клеветнический, необходимо определить, допускают ли вызвавшие конфликт языковые выражения истинностную оценку. А это относится уже к компетенции языковеда.

Сошлюсь здесь на один показательный пример из судебно-лингвистической практики. В 2008г. в одном из пермских судов был вынесен обвинительный приговор по ст. 207 (заведомо ложное сообщение об акте терроризма) некоему гр. Ш-ну, который разместил в Интернете текст с угрозами в адрес неопределенных лиц. Вот этот текст:

Я вчера... купил пистолет. Старый ТТ с затертыми номерами. Коробку на 150 патронов. Патроны старые, на донышке выбит 64-й год, но сохранились хорошо, «маслята». Пистолет в промасленой бумаге, сегодня утром его почистил, смазал жидким оружейным маслом, проверил механизм. Заряжал магазин, но стрелять не пробовал – я уверен, что и так сработает хорошо. У кого купил, не скажу. Но у продавца были еще пистолет Макарова – две штуки. Я не взял, плохо из него стреляю, да и мощность не та. ТТ – самое то.

Я вас всех ненавижу, я ненавижу Путина, ненавижу Каспарова, ненавижу Макдональдс, ненавижу Дом-2, ненавижу метро, ненавижу российскую провинцию. Я заберу с собой два-три десятка душ.

Я пока не решил, в какой ВУЗ города я пойду. Наверное, все-таки, в политех. Я его ненавижу. Хотя одинаково ненавижу и остальные «типа университеты». Я ненавижу людей. Вы у меня попляшете. На раскаленной сковородке.

В отношении автора этого текста было возбуждено уголовное дело. В ходе нескольких судебных разбирательств выносились определения о назначении лингвистических экспертиз. В первом определении суда на разрешение эксперта был поставлен один вопрос: Может ли данный текст рассматриваться как заведомо ложное сообщение о террористическом акте?

Отрицательный ответ, данный в экспертном заключении автором этой статьи, судебного заседателя не удовлетворил, и была назначена повторная экспертиза (ее провели специалисты из Уральского РСЦЭ), на разрешение которой были вынесены следующие вопросы:

1) Может ли текст при прочтении оказать психологическое влияние на человека?

2) Связано ли содержание текста с событиями в Америке, в шт. Вирджиния, при расстреле американским студентом лицом корейской национальности [? ]?

3) Исполнен ли данный текст в ироничной, иносказательной манере?

4) Может ли данный текст рассматриваться как угроза, представляющая опасность гибели людей?

5) Несет ли смысловое содержание текста от 21.04.2007 г. наступление каких-либо опасных последствий для людей?

6) С какой целью автором указанного текста 17.05.2007 г. было сделано дополнение следующего содержания: «Надеюсь, всем понятно, что данный текст – художественное произведение, вымысел автора, не имеющий отношения к действительности, злой памфлет против действий маньяков, расстреливающих людей»?

7 ) Является ли текст художественным произведением?

К компетенции лингвиста (точнее, филолога) были отнесены 3-й и 7-й вопросы, остальные были предметом психологической экспертизы. Я не психолог и не юрист, но, признаюсь, мне не очень понятны мотивы вынесения на экспертизу именно этих вопросов и невключения в их число вопроса, прямо касающегося ст. 207 УК РФ, а именно: Может ли данный текст в целом или какие-либо его фрагменты рассматриваться как заведомо ложное сообщение о террористическом акте? А ведь, подчеркну, без ответа на этот вопрос юридически грамотное решение по данному делу невозможно.

Между прочим, анализируемый случай интересен и в том отношении, что показывает, насколько важно мотивированно и правильно формулировать вопросы, требующие экспертного исследования. Например, 5-й вопрос некорректен по модальности. Текст (перформатив), являющийся угрозой, несет лишь потенциальную опасность для людей, и то только в том случае, когда угроза не притворная, не вымышленная. Доказать, что этот текст является реальной угрозой (искренним намерением автора текста) нельзя. На некорректно поставленный вопрос трудно дать логичный, убедительный ответ. Так, эксперт, отвечая на этот вопрос, заключает: Представленный на экспертизу текст от 21.04.2007 г. несет по смысловому содержание наступление опасных последствий для людей (в частности: возможность осуществления угроз схожими с автором текста индивидами). Но«возможность осуществления угроз схожими с автором текста индивидами»существует всегда. Может ли, однако, быть осужден человек, угрожавший сжечь чей-либо дом, если в действительности дом сожжет кто-то другой (и при этом не будет доказано, что имел место сговор)?

Не очень ясна цель «филологических» вопросов (3-его и 7-го), но какова бы она ни была, возможность получить определенный обоснованный и убедительный ответ на 7-й вопрос (а только такой может удовлетворить суд) представляется совершенно эфемерной. Выводы эксперта-лингвиста о том, что в анализируемом тексте «налицо непродуманное развитие неотчетливо понимаемой темы «текста», что в нем «отсутствуют все признаки смысловой цельности – и на содержательно-логическом и содержательно-коммуникативном уровнях», что «анализируемые материалы не являются текстом (в лингвистическом понимании этого слова) [? ] и нельзя говорить о наличии в них авторского замысла» [? ], что «ни одним из свойств художественного произведения исследуемый текст не обладает», – выводы эти весьма субъективны, неубедительны и, кстати, противоречат выводам эксперта-психолога (о том, что текст оказывает психологическое влияние на читателей и несет опасные последствия).

Оценивая композицию, речевые особенности, стиль анализируемого текста, эксперт заключает: «Это очень неграмотное решение текста [? ], свидетельствующее о непродуманности авторской позиции и авторского замысла (это тоже характеристика смысловой цельности текста). автор только что буквально кокетничал с читателем – теперь он его ненавидит». Это суждение вполне может быть опровергнуто как необоснованное – такими же, впрочем, субъективными суждениями; например: «Резкое изменение в эмоциональной окраске текста, начиная с 12-го предложения, само построение этого фрагмента с использованием синтаксического параллелизма и семикратным повтором слова «ненавидеть» являются очень грамотным решением автора текста, свидетельствующим о четкости авторского замысла, продуманности композиции»и т.п.

Ни лингвистическими, ни искусствоведческими методами нельзя обосновать мнение, что анализируемый текст не является художественным произведением, вымыслом, фантазией автора. Если автор текста утверждает, что его текст – вымысел, который он считает художественным произведением, можно выразить мнение относительно эстетических достоинств, степени художественности и т.п., но нельзя опровергнуть утверждение самого говорящего, что его слова являются вымыслом и он считает этот вымысел художественным произведением.

Ничего удивительного, что суд не смог прийти к определенному решению, была назначена третья лингвистическая экспертиза, имевшая целью осветить единственный вопрос: Является ли текст в целом или какие-либо его фрагменты сообщением о готовящихся действиях, создающих опасность гибели людей?

Полагаю, что вопрос этот с юридической и лингвистической точек зрения сформулирован некорректно. Любой ответ него, что называется, бьет мимо цели, т.е. не дает оснований для юридически грамотного и справедливого решения. Ведь для обвинительного приговора по ст. 207 УК нужно убедиться в том, что имело место событие преступления, а именно: заведомо ложное сообщение об акте терроризма, иначе говоря, сообщение о готовящемся событии, облеченное в такое языковое выражение, которое удовлетворяет условиям истинности, т.е. в принципе может быть расценено как истинное (соответствующее действительности) или ложное.

Истинностной оценке, как известно, подлежат только сообщения, соотнесенные с внешними по отношению к говорящему субъекту событиями и фактами, т.е. утверждения о чем-либо или отрицание чего-либо. В то же время существует обширный класс высказываний (сообщений), которые не отвечают условиям истинности. В частности, не могут быть определены как истинные или ложные высказывания, выражающие оценку (Этот дом не слишком удобен), отношение говорящего к чему-либо (Я сожалею, что Иван не приехал; Я ненавижу Петра).

Логики и лингвисты выделяют различные виды высказываний, входящих в широкий класс так называемых перформативов, или высказываний-действий, относительно которых бессмысленно ставить вопрос об их истинности или ложности. Такие высказывания (сообщения) отвечают условиям искренности, успешности, справедливости и др., но не истинности. К таковым относятся, например, комиссивы, т.е. разного рода намерения, обещания (Я обещаю больше не опаздывать), директивы (Прошу не опаздывать; Умоляю, не верь Петру), вердиктивы, в том числе оценки (Виновен; Назначаю штрафной удар; Он негодяй!) и др. [Остин, 1986, с. 117 – 129; Серль, 1986]. В этот класс языковых выражений (сообщений) входят разного рода предупреждения (Я не потерплю, если ты будешь опаздывать) и угрозы (Я сожгу твой дом; Лучше не попадайся мне на пути; Ты у меня попляшешь; Я убью тебя, если ты не отстанешь от моей жены и т.п.)

Яркая особенность сообщений-перформативов заключается в том, что они обязательно включают сказуемые в форме 1-го л. (обычно ед. числа) настоящего времени. Так, сообщение о вердикте присяжных может быть истинным или ложным (Вчера суд присяжных признал гр. N виновным), но сам вердикт есть высказывание, в перформативной рамке которого имеется сказуемое, представленное глаголом в 1-м л. наст. вр. (Виновен! = ‘ Я считаю, что N виновен’); вердикт может быть справедливым или несправедливым, необоснованным, но никак не истинным или ложным.

Между прочим, высказывание с глаголом-сказуемым в 1-м л. буд. времени ([ Я говорю, что ] Я приду завтра утром) формально не может быть отделено от типичного комиссива (Я обещаю прийти завтра утром), а потому также не может быть определено как ложное или истинное.

Далее, необходимо различать собственно угрозу (Я сожгу дачу Петра) и сообщение об угрозе (ср.: Иван во всеуслышание заявил, что сожжет дачу Петра). Понятно, что только последнее (сообщение об угрозе со стороны кого-либо) может быть истинным или ложным, но никак не сама угроза, т.е. соответствующего содержания высказывание от первого лица. Конечно, собственно угроза может быть в действительности притворной, мнимой. Но нет средств, с помощью которых можно было бы по языковой форме определить степень ее реальности.

В анализируемом тексте истинными или ложными могут быть определены следующие высказывания (исключая выражения в квадратных скобках):

Я вчера... купил пистолет. Старый ТТ с затертыми номерами. Коробку на 150 патронов. Патроны старые, на донышке выбит 64-й год, но сохранились хорошо, «маслята». Пистолет в промасленой бумаге, сегодня утром его почистил, смазал жидким оружейным маслом, проверил механизм. Заряжал магазин, но стрелять не пробовал – [я уверен, что и так сработает хорошо].[У кого купил, не скажу]. Но у продавца были еще пистолет Макарова – две штуки. Я не взял, плохо из него стреляю, [да и мощность не та. ТТ – самое то].

Все другие высказывания текста (Я вас всех ненавижу, я ненавижу Путина, ненавижу Каспарова, ненавижу Макдональдс, ненавижу Дом-2, ненавижу метро, ненавижу российскую провинцию. Я заберу с собой два-три десятка душ. Я пока не решил, в какой ВУЗ города я пойду. Наверное, все-таки, в политех. Я его ненавижу. Хотя одинаково ненавижу и остальные «типа университеты». Я ненавижу людей. Вы у меня попляшете. На раскаленной сковородке) не являются сообщениями, которые можно определить как ложные или истинные, так как они либо выражают отношение к чему-либо субъекта речи, либо являются перформативами (угрозами).

Реальность или мнимость угрозы не может быть установлена процедурами логического анализа, можно лишь верить в реальность угрозы или сомневаться в ней. Поэтому угроза (не сообщение о ней!) ни при каких обстоятельствах не может быть приравнена к ложному сообщению.

В анализируем тексте нет высказываний, которые могут быть осмыслены как истинные или ложные сообщения о готовящемся террористическом акте. Из этого со всей очевидностью следует, что за текстом, написанным и распространенным гр. Ш-ым, нет события преступления, предусмотренного статьей 207 УК РФ.