Раздел 2. Алое Почему так много алого?

Глава

Алое... Почему так много алого? Что это? Кровь? Дрожащие, измазанные пылью и испещрённые грубыми царапинами пальцы тянутся к красной пелене. Трепещет вздрогнувший молодой стебель. Нет, не кровь. Цветы. Кровавые ликорисы - цветы мёртвых. Храм Инари - единственное место в округе, где их было настолько много, что пейзаж превращался в кровавое море, застилающее глаза. Это осознание было последним, о чём успел подумать воспалённой рассудок девушки прежде, чем покинуть её тело, которое обмякло на грубом камне просевших, замшелых ступеней. Здесь уже давно не ступала нога человека. Веря старинным сказаниям, местные жители старались обходить это место и советовали поступать приезжим так же, дабы те своим невежеством не разгневали дух священного белого лиса, что согласно легенде дремал в этих стенах. И, казалось, лишь по велению высших сил храм всё ещё жил, а в конце августа и до самых холодов утопал в буйстве цветения ликориса. Он притягивал взгляды, но им любовались лишь издалека. Девушка, что тихо угасала на каменных ступенях, изнывая в бессознательном бреду, попала сюда и вовсе случайно. Она дошла туда, куда хватило сил и, израненная, канула в забытье. Её одежда больше напоминала одеяние мужчин, грубое и без излишеств, но и оно сейчас было превращено в изодранные, грязные лохмотья. Длинные тёмно-каштановые волосы, что сплетались с мелким мусором, были затянуты в тугой пучок на затылке, который уже давно растрепался. Единственной целой вещью был колчан со стрелами и искусный лук за спиной, но даже эти вещи, как и всё её тело, были покрыты гарью и следами крови.

Жизнь проходила своим чередом в скуке и одиночестве, что таились в глубине леса. Минору действительно спал, но лишь до тех пор, пока его покой не нарушила шайка тинэйджеров, наслушавшихся историй о заброшенном храме, что таит в себе дух белого лиса, столь грозного и опасного ёкая. В тот день подростков нашли глубоко в горах, поседевших и дрожащих от страха, словно осиновый лист на ветру. Местные еще долго замаливали грехи неопытных глупцов, принося дары к небольшому алтарю, не смея ступить на землю лиса слишком близко. Алтарь находился в нескольких метрах от подножья храма, изображая подобие небольшого деревянного колодца. С тех пор прошло лет тридцать, и страх медленно увял, но подношения время от времени все же совершались ближе к тому времени, когда молодая луна только начинала свой ход. Минору больше не впадал в сон, предпочитая охранять храм от наглых людишек, посмевших отломать ухо каменной статуе Инари.
В этот день лис, что давно унял свой гнев, но продолжал лелеять свою ненависть, восседал на одной из толстых ветвей раскидистого дерева, прозябая еще один день своего существование. И все бы ничего, но кто-то вновь посмел ступить на его землю. Девушка. Минору уловил тонкий шлейф крови, тянущийся далеко за пределы его зрения. Спрыгнув с ветви, лис лениво окинул человеческое создание взглядом, пнул ногою, переворачивая. Он ушел, но вернулся минут через десять. Сам не понимая почему, но Минору приподнял окровавленное тело, занося в стены храма. Это не была жалость и даже не милосердие, а лишь желание поиграть в очередную изощренную игру с ненавистным ему человечишкой. Уложив девушку на пол, лис обработал раны, наложил чистые повязки. Обнаженное тело, что скрывали окрасившиеся в алый бинты, Минору все же предпочел укрыть тканью шелкового кимоно. Очередное поднесение, не более. Именно этим даром было нежно-персиковое кимоно, расшитое цветами кровавого ликориса. Почему-то, создание на полу напомнило ему Мидори. Слишком хрупкое существо, дабы беречь его. На этом вся забота Минору закончилась. Лис вышел из храма, оставляя свою бессознательную находку на деревянном полу. За прошедшие года храм не изменился, если не учитывать попытки тинэйджеров сломать статую Инари. Дерево оставалось целым, а трава не смела расти там, где ступала нога Минору, оставляя каменную кладку чистой и гладкой. Во внутреннем дворике располагался небольшой колодец с чистейшею водою и деревянным ковшом для заблудших путников. Обойдя свои владения, лис вновь занял излюбленное место на ветви сакуры, что давно позабыла о том, как нужно цвести, оставив розовые бутоны нераскрытыми.К вечеру, когда солнце расшило небо золотым узором, а по лесу побежали причудливые, иногда пугающие тени, девушка очнулась. Мутный взгляд не сразу обрёл чёткость, но даже после его встретили лишь деревянные балки потолка. Взгляд медленно сполз по стене, нашарив лук и колчан, а рядом с ними и сложенную в аккуратную стопку одежду, которую по-хорошему уже можно было выбросить на местную свалку. Пронзительно карие глубокие глаза обежали комнату медленным скольжением, но это ничего не дало. Девушка не понимала, где она находится и что это за место. Она попыталась приподняться. Тело ныло и неприятно саднило, но в целом отзывалось на зов хозяйки. Увидев свои руки, девушка замерла. Несколько долгих мгновений она неотрывно смотрела на белые бинты. Она подняла ладонь, сжала и разжала пальцы, но ткань была затянута настолько крепко, что движение не причинило боли. Кто-то обработал раны, но кто? Она поднялась на ноги, чувствуя, как падает на пол шёлк соскользнувшего кимоно. Тело, так долго обременённое грязной и не самой удобной одеждой, вновь ощутило свободу и ласки, врывающейся в открытое окно, вечерней прохлады. Девушка не смутилась, ведь была здесь одна, а тишина стен не давала ни единого намёка на чьё-либо присутствие поблизости. Взгляд наткнулся на кимоно, на умелую вышивку алого ликориса. Хрупкая фигура вздрогнула. Эти цветы... Девушка вспомнила то место, где сознание покинуло её. Она ещё раз осмотрелась.
- Неужели это и есть тот храм? - шевеля пересохшими губами, вслух, но всё же едва слышным шёпотом, произнесла она, поднимая с пола шёлковую ткань. Кимоно ей было слишком велико, но приходилось довольствоваться тем, что есть. Не смотря на то, что в душу прокралось хладное опасение, девушка всё же покинула комнату, дабы найти того, кто позаботился о ней и поблагодарить.Но храм встретил её гнетущей пустотою. Стены хранили безмолвие веков, но не было на них и намека на грязь или же серебро трудолюбивых пауков, плетущих свои замысловатые сети в уголках домов. Вокруг была чистота, но это все, что позволяло понять, что храм не бесхозный. Храм был не большим и относился к разряду средних. Но даже здесь можно было с легкостью заблудиться, переходя с одной комнаты в другую.

Минору никак не отреагировал на пробуждение незваного гостя, продолжая занимать свой пост. Ночь становилась все холоднее, отдавая летние позиции осени, что смела окрашивать все в оттенок алого заката. Храм давно потерял свой уют, оставаясь оболочкою былого величия. Когда-то сюда приходили прихожане, просить о плодородии и удачном посеве. Но это было в прошлом и сейчас строение жило только благодаря тайне Минору. Он хранил место захоронение Данияра, как самое сокровенное, не подпуская к нему никого.

Побродив ещё немного по пустынным переходам и залам, девушка вышла на крыльцо. Как вернуться в ту комнату, где её оставили чьи-то тёплые руки, она не помнила, поэтому просто сошла вниз по ступеням, босыми ногами ступая на холодный истёртый временем камень. Вечерняя прохлада, пробирающаяся под ткань кимоно, казалась приятной, но какой-то неестественной. Девушка осмотрелась. Её не пугали ни вечерние сумерки, ни глубокая тишина здешних мест, лишь завораживала та неведомая тайна, что хранят эти древние молчаливые стены. Озираясь, она подошла к колодцу, только сейчас осознав, насколько жажда измучила горло. Деревянный ковш окунулся в холодную родниковую воду. Смочив губы, девушка выпила добрую половину, остаток же бережно вылила под кустарник душистого лимонника. После босые ноги направились дальше скитаться по территории храма Инари. Прошло около двадцати минут и девушка забрела в самое старинное крыло, но даже там не чувствовалось должное запустение, какое было присуще заброшенным местам. Она остановилась у каменной арки. Вниз бежали частые ступени, которые напомнили ей лестницу у входа, но, казалось, прожили на несколько десятков лет дольше или же руки того, кто обитал в храме, специально оставляли это место нетронутым, время от времени лишь приводя его в порядок. По обеим сторонам буйствовал всё тот же ликорис. Но, казалось, здесь его было намного больше, ибо красные венцы цветов мелькали даже среди деревьев, убегая в лес. Помедлив, девушка всё же спустилась вниз. Её встретила небольшая поляна, находящаяся в неком углублении, словно природа специально хотела скрыть её от чужих глаз, маленький заросший лотосами пруд, стройный кипарис и холодный могильный камень, засыпанный первыми опадающими листьями. В сердце закралась дрожь. Не тронув увядший венок, девичья рука осторожно смела листья на землю, шепотом прочтя высеченное имя:
- Данияр...

Жизнь в одиночестве - клеймо пережитого. Минору больше не чтил злодейку-судьбу так, как делал это прежде. Даже Инари, удостаивалась от него скупой веры лишь потому, что этот храм стал местом захоронению Данияра. Возможно, лис не раз задумывался о смерти, но, даже покинув этот свет, он не сможет быть ни с Ней, ни с Ним. У демонов нет будущего в загробной жизни. Они создаются Богами, желающими развеяться или же навести страх на люд, дабы те молились и приносили подношение. Но не только Богам была уготована участь творцов. Многие ёкаи родились из страхов и желаний людей. Даже животные не всегда покидали этот мир, превращаясь в хранителей того, что было дорого. Минору не помнил многого о прошлом. Его воспоминания начинались с появления перепуганного маленького зайца. Данияр стал тем, кто заставил слоняющегося по миру лиса, осесть в буйных лесах, заботясь о том, кто был так похож на него. Минору никогда не рассказывал мальчишке о том, что благодаря ему пустота в его сердце была заполнена недостающим фрагментом, способным унять пустоту памяти. Он не помнил, кем на самом деле был создан и как ранее жил. Впадал ли в ярость как сотню лет назад или же был послан охранять тех, кто пал под гнетом белоснежных лап. На все эти вопросы не было ответов, и лис цеплялся за воспоминания о Данияре и Мидори, как цепляется за трость, погрязший в трясине путник. Ему казалось, что если он отпустит их хоть на мгновение, тут же увязнет где-то в самой темноте. Сколько бы глупцов не забредало в чащу леса, дикий лис более не проявлял и доли милосердия и сострадания, позволяя ёкаям и прочим демонам расправиться с мешающей проблемой, как им заблагорассудиться. Он стал слишком флегматичным к окружающему миру, проявляя рвение только в те мгновения, когда мерзкие людишки желали переступить порог храма Инари. Каждый из них пытался разрушить, осквернить своими грязными ручонками стены храма. Но каждый встречался с демоном внутри самого себя один на один. Кицунэ были теми, кто был способен принять лик того, кого пожелают, пробираясь в самые темные уголки людских сердец вправе выбирать во благо или на зло. Минору редко пользовался подобным, да и не показывался на глаза людям так уж часто. Все это были проделки ёкаев, которые пытались осесть в храме, но прознав о том, кто же на самом деле здесь хозяйничает, убирались прочь. Мэйма - дух усохшей сакуры, бледная девица скрывающая свое лицо под маскою скорби, была единственной, кто в здравом уме ступал на земли храма, терпя гнев его хозяина. Именно она преподносила лису оставленные на алтаре людские дары, будь то персики или же дорогая одежда. Её же истинным подношением было сливовое саке, которое лис изредка все же позволял себе испить. Мэйма, в силу увядшего дерева, была довольно слабым ёкаем, но даже после стольких лет, Минору не позволил ей осесть в храме на ветвях застывшей сакуры, оставляя бутоны ждать снисхождения, дабы раскрыться лишь раз в году, в день смерти Данияра, а после вновь превратиться в бутоны. Такова была жизнь Минору, но разве назовешь жизнью подобное существование? Он тлел, проживая года как мгновение. И собирался жить так и дальше. Но слуха коснулся шум, что прорезал гнетущую тишину клинком разящей стали. Ветер принес шепот его имени... Он отчетливо услышал, как чужие уста произнесли святое для него имя «Данияр». Как же был он беспечен, позволив смертному бродить по храму. Увязший в липкой паутине прошлого, он и не заметил, как незваный гость добрался до самого сокровенного, в силах осквернить чужие покои. Осознание этого окатило ледяною водою, вмиг отрезвляя разум, возвращая присущий холод, напоенный ненавистью и презрением к столь жалким и хрупким существами как люди. Спрыгнув с ветви сакуры, Минору принял облик мальчишки, меняя покрой кимоно на традиционный покрой одеяния служителей храма. Лисьи ушки были прижаты к голове, а хвост - спрятан. Суми поспешил туда, где каждая ступенька являлась отчетом расстояния к холоду могильно камня. Босые ножки шустро перепрыгивали с камня на камень до тех пор, когда к входу на полянку оставалось не больше двадцати ступенек. Шорох ткани лишь усилился со звоном колокольчиков, бережно развешанных на ветвях деревьев, отпугивая ёкаев и демонов. Наверное, если судить с точки зрения человека, это место было самым безопасным в этом храме, способное помочь узреть истину во многом. Суми не спускался ниже, дабы не оголить пушистые уши. Он стоял, и некоторое время просто сверлил взглядом спину человека. Но когда одно неверное движение девушки сломало тонкий стебель еще не раскрывшегося бутона ликориса справа от каменного изваяния, лис заговорил:
- Убери руки, человечишка! - Его голос сочился презрением и ненавистью. Даже года не смогли унять ту боль, что посмели причинить ему люди. Они стерли способность любить и доверять. Искоренили желание сеять добро и быть тем, кто спасает. Они посеяли злобу на свежих ранах сердца, не забыв засыпать все это солью и серною кислотою, прожигая все глубже, оставляя шрамы не способные исчезнуть никогда. Пусть незнакомка едва коснулась могильного камня, но одно осознание этого заставляло демона плотно сжимать острие жемчужных клыков, вгрызаясь в нежную кожу до оттенка металла во рту. Он не позволит никому прикасаться к Данияру. Не позволит тревожить его могилу. Людям не место в долине мертвых, где ликорисы цветут круглый год на зло своим собратьям, что раскинули алое полотно вокруг храма, обреченные увядать и превращаться в удобрение, лелея свою столь короткую, но яркую жизнь. Его взгляд, напоминающий витражное стекло, был мутным, не способным открыть завесу тайны, где больше не тлился уголёк несбыточных надежд.
- Убирайся отсюда! - Пускай он был зол, но тембр голоса, что должен был искриться детской непосредственностью горного ручейка, сейчас напоминал ленивость затхлого болота. Слишком ленивый и бесцветный как для ребенка, чей удел веселиться. Мальчишка не сдвинулся ни на йоту даже тогда, когда поток холодного ветра коснулся пепла длинных волос, пробираясь к могильному камню, дабы взметнуть вверх листву, а после осесть одинокими листочками на одеянии девушки. Суми ожидал того момента, когда смертное создание бросится бежать, прорываясь сквозь лесную чащу, раздирая кожу в кровь, как делали это те, кто ступал на земли храма. Но никто прежде не забредал так далеко, и это была его ошибка, заставившая показаться на глаза человека. Но последнее его не беспокоило, ведь люди слишком сильно подпитывают свое воображение, позволяя теням принимать причудливые формы. Таков был удел людей, слабых и бесполезных. Но ожидания лиса не принесли должных плодов. Девушка вздрогнула, услышав внезапно подкравшийся голос, но на этом всё проявление её страха закончилось. Возможно, его и вовсе не было, а может она прятала это хладное чувство столь искусно, что было невозможно заметить даже едва уловимые колебания на её светлом лице. Она поднялась с колен и обернулась, лишь на миг впустив в глубину горько-карего взгляда каплю удивлению и непроглядную печаль. Мимолётным взглядом она заметила, как опустилась в траурном поклоне алая головка ликориса, надломленный стебель которого был больше не в силах удерживать тяжесть буйствующего цветка.
- Прости меня за мою глупость. Это место дорого тебе. Я не должна была приходить сюда, ноги сами принесли, - тихо прошептала девушка и, склонившись к поникшему цветку, провела тонкими пальцами по согнутому стеблю, который, словно почуяв эту нежность, потянулся вверх за её ладонью и вскоре стоял так же ровно и крепко, словно ничего и не происходило.- Я не знаю, как попала в этот храм. Долгое время я блуждала по лесу, и когда уже не было сил, мне явился дух юноши, который и привёл меня сюда. Я благодарна тебе за заботу, но если такова воля хозяина - я покину это место.

Действия незнакомки отобразились куда большей хмуростью на кукольном личике мальчишки. Цветок, надломленной человеческою глупостью, вновь вернул себе былой облик, становясь куда прекрасней, чем прежде. Разве человек способный на такое? Вряд ли, если, конечно, он не маг или ведьма, или того хуже - экзорцист. Ни тех, ни других и уж точно ни третьих Суми не любил пуще, чем безмозглых людишек, шастающих где не попади и приносящих с собой разрушение и скорбь.
- Ни один ёкай не смеет ступить на эту землю! Как и жалкий человечишка! – взмахнув рукою, лисенок плавно провел ею по воздуху, напоминая художника, что невидимой кистью старался нарисовать горизонт. Этот жест давал понять, что белобрысый мальчишка очерчивает территорию. Территорию, где чужакам не место. Колокольчики вновь зазвенели, а рука безвольно вернулась к своему исходному состоянию, оставаясь висеть вдоль тела. Эта особа становилась куда невыносимой. Этот вежливый тон. Эта манера речи и движений. Как же она бесила дикого лиса, заставляя плотнее сжимать зубы.
- Мне плевать, что или кто привел тебя! Убирайся! - повторил Суми, а после сделал шаг вперед. Слишком долго он находился рядом с человеком, не понимающим, с чем имеет дело и где находится. Он не желал приближаться, оставив между собой и девушкой пять ступеней и несколько метров, дабы быть непостижимым земле, где хранилось его сокровище. Длинные серебристые волосы были взъерошены. Он периодически состригал их, как и несколько дней назад, позволив прядям струиться лишь до пояса. Никому более не было позволено касаться серебряных нитей, ведь он желал помнить нежность рук Мидори. Она предала его, но предательство ли это было? Он давно простил её. Но не смог простить себя и свою беспечность. Если бы не он Мидори была бы жива и Данияр тоже. Он виновен в их смерти, и этого никогда не исправить.

Дикий лис помнил каждого из близ живущих ёкаев, как знал и тех, кто прибыл или же покинул лес. Обо всем ему рассказывала Мэйма в те дни, когда он позволял. Они распивали саке, позволяя друг другу не умереть со скуки. Но в рассказах Мэймы не было и слуху о духе юноше. Но какая ему к слову разница? Быть может это просто самоубийца, появившийся в лесу относительно недавно, так что молва еще дойдет до него, а сейчас следовало избавиться от незваного гостя.Но стоило девушке, покорно склонив голову, сделать шаг к лестнице, как путь ей преградил порыв внезапно поднявшегося ветра. Он обрывал ослабшие листья, играя пробирающие душу мелодии, теребил ветви вековых деревьев и сгибал хрупкие стебле цветов, которые, ища спасения, припадали к земле. На косах ветра летел розовый дождь лепестков плачущей сакуры. Сегодня она вновь расцвела. Сегодня был тот вечер, когда много лет назад, вместе с солнцем, заката достигла жизнь юного сердца Данияра. И цветущее дерево из года в год, роняя слёзы своего убранства, оплакивало эту утрату. Вихрь всё кружился, становился чем-то осязаемым. А когда лепестки рассыпались серебристым свечением, из этой дымки перед лисом возник силуэт высокого юноши. Он был почти прозрачен, но даже это не испортило его лица, которое сияло всё той же проклятой красотой. На фоне молочной дымки его тела, глаза отливали едва различимой голубизной и мягко взирали на лиса. В этом взгляде плескалась глубокая печаль и лёгкий укор. Ничего с тех пор не изменилось в его лике, на поясе висела верная катана, лишь в груди не было той роковой стрелы, которую перед захоронением бережно вытащили дрожащие руки Минору. И ничто не заставило усомниться - это был всё тот же навечно юный Данияр. Девушка, приоткрыв губы, отступила назад и замерла, но, казалось, стоящий к ней спиной, призрак пытается защитить её от гнева хранителя здешних мест. Данияр же сделал короткий шаг к лису. Медленно приложив палец к губам, он едва заметно улыбнулся и отрицательно покачал головой, словно прося не делать того, что роилось в мыслях кицунэ. Рука потянулась к серебру длинных волос. Когда-то Данияр любил перебирать их, пропуская сквозь пальцы. Сейчас же пряди беспрепятственно проскользнули сквозь молочную дымку его руки, от чего улыбка стала ещё печальнее.Суми же в свою очередь быстро сменил удивление на осторожность и, наверное, попытку защитить себя. Стоило созданной его воспаленным сознанием фигуре юноши попытаться прикоснуться к нему, как лисенок зарычал, отступив шага на три-четыре назад по ступенькам. Лисьи уши сначала взметнулись вверх, а после вновь прижались к голове, в то время, как пушистый хвост, так и норовил подмести своей белизною каменные ступени. Сейчас он напоминал взъерошенного дикого лисенка, встретившего что-то непонятное. Суми долго присматривался к размытым, но таким родным чертам. Это был Данияр. Несомненно, именно Данияр.
- Д...Данияр, - одними губами произнес белобрысый мальчишка, бросившись в объятья юноши. Но эта попытка не увенчалась успехом. Призрачная дымка с легкостью позволила тельцу Суми буквально проскользнуть насквозь. Маленькие ладошки раз за разом пытались ухватить Данияра за ткань кимоно, но все попытки были тщетными. Он не мог прикоснуться. Не мог почувствовать его тепло. Даже присутствие человека больше не казалось чем-то значительным. Лишь бы он был рядом. Рядом с ним.
- Почему? Почему я не могу прикоснуться? - всхлипнул лис, обессилено падая на колени, впиваясь острыми коготками в землю. Сердце разрывалось, вновь ощутив всю боль и безысходность ситуации. Разве он не натерпелся? Разве это еще не конец? Суми не желал отпускать его, шепча сквозь выступившие слезы, одно лишь слово:
- Прости...
Он не смог сохранить. Не мог обуздать себя. И сейчас все это давило неподъёмным грузом, вырывая всю горечь из сердца.А юноша лишь стоял и смотрел печальным взглядом на метания лиса. Да, он знал и любил этот облик, который изредка принимал Минору, дабы поиграть с ним, словно со своим сверстником. Силуэт призрака мерно покачивался в воздухе. Его то и дело разрывали отчаянные прикосновения лиса, но дымка собиралась вновь, латая воздушные раны. По щеке духа скатилась слеза. Такая же молочно-белая, сияющая потаённым свечением, как и он сам. Данияр присел на холодную землю рядом с Суми, но даже так не покидало ощущение, словно его тело парит в воздухе. Было видно, как поднялась его грудь и так же мерно опустилась. Он тяжело вздохнул, хотя и не нуждался в воздухе. Вновь холодная дымка ладони опустилась на волосы лиса, но, так же как и раньше, не смогла их коснуться. Тогда Данияр обернулся к девушке, которая с безмолвным замиранием сердца наблюдала за происходящим. В её глазах искрилась водянистая влага, но как только юноша взглянул на неё и протянул ей руку, она едва заметно улыбнулась и согласно кивнула. Подойдя ближе, она крепко сжала его ладонь, которая, к удивлению, вовсе не просочилась сквозь её кожу. Призрачное свечения угасло, тело насытилось оттенками живого. Данияр улыбнулся ей и благодарно кивнул, а когда вновь потянулся к Суми, то на макушку лиса в ласковом, успокаивающем прикосновении опустилось тепло его ладони.Это сон. Это все просто сон, что вскоре превратится в кошмар. Суми знал это, ведь именно так оканчивался каждый его сон, превращая тихие ночи в Ад, пронзающий воспоминанием о былых временах. Это было просто невыносимо, но если такова плата за возможность увидеть Данияра, лис был согласен терпеть эту муку пускай и целую вечность. Дыхание сбилось, срываясь на тихие всхлипы. Он сдерживал рвущиеся наружу слезы, мелко дрожал. Лис никогда не позволял себе подобную слабость, но сегодня сил сдерживаться больше не было.
- Почему... это случилось? Ты бросил меня одного, - продолжал всхлипывать мальчишка, казалось не видя и не слыша ничего до тех пор, пока не почувствовал родные прикосновения, наполненные нежностью.

- Б...больно, - подняв влажные от слез глаза, мальчишка больше не сдерживался, позволяя соленой влаге окрасить бледные щеки. Он хотел прикоснуться к нему, прижаться всем телом, но боялся. Боялся, что стоит ему прикоснуться и Данияр исчезнет, растаяв в его перепачканных землею руках. Страх липкой паутиной пробирался в душу, изливаясь горячими слезами.А Данияр... Он так хотел забрать эту боль и подарить то заслуженное успокоение белому лису. Он бы всё отдал, только отдавать уже было нечего. Он лишился жизни и, бьющегося в груди, сердца, а его душа стоила лишь жалкие гроши, которые не могли составить достойную плату. Не зная ответа на такие простые вопросы, Данияр лишь печально смотрел своим прозрачно-водяным взглядом в глаза Минору. Его рука плавно легла на бледную щёку, ласково вытирая струящиеся слёзы. Душа, превращённая в лохмотья, продолжала рваться, ибо меньше всего Данияр желал, дабы плакали эти мозаичные глаза. И, казалось, сейчас они поменялись местами, ведь когда-то давно так же бережно его успокаивал Минору, стараясь не подпустить беду слишком близко. Данияр кинул ещё один безмолвный взгляд на девушку, и вновь она согласно кивнула, словно понимала без слов каждое его желание. Итогом было то, что она выпустила его ладонь, но тут же опустила руку на плечо. О шпильку в собственных волосах, она проколола палец, кровью нарисовав на бледной шее юноши замысловатый знак. После чего отошла, скрываясь в тени. Прикосновение было разорвано, но тело Данияра так и не рассыпалось той призрачной дымкой, лишь на шее ярко-алым светился оставленный символ. Получившая свободу рука медленно опустилась на плечо Суми. Ещё мгновение и Данияр заключил его в крепкие объятия, прижимая к себе, как самое бесценное сокровище.
- Знаю, - наконец-то заговорил юноша. Даже его голос звенел всё теми же бархатными переливами.- И мне больно. Больно видеть эти слёзы. Знаю, бросил, хотя обещал не делать этого. Я виноват перед тобою, но, поверь, вовсе не хотел этого. Мне так жаль, - уткнувшись в макушку, шептал Данияр и медленно гладил лисьи уши в тщетной попытке успокоить.А мальчишка заревел пуще прежнего, цепляя ручонками за Данияра, будто на последнем издыхании. Он пытался впитать в себя тепло и аромат его кожи, но призраки не пахнут. В Данияре не было того тепла, что так отчаянно желал дикий лис, прижимаясь к его телу. Он ревел до хрипоты в голосе. Только этот образ позволял глазам Минору изливаться до изнеможения, становясь красными. Он больше не видел ничего, окутанный пеленою горьких слез.
- Не уходи... Останься со мной! - среди всхлипов, что пропитались безысходностью, с соленых губ кицунэ срывались бессмысленные слова. Данияр уйдет. Бросит его одного, как и столетие назад, обратив душу и тело в тряпичную куклу.- Забери меня с собой... Я не хочу оставаться один... Не бросай... Я прошу тебя! - Маленькие пальчики сильнее сжали ткань его одеяния, не заботясь о том, что вскоре все исчезнет, а он вновь останется один.- Ни за что! - приподняв заплаканное лицо, дабы взглянуть на Данияра, буквально прорычал лисенок.- Я не отпущу тебя! Я больше не вынесу этого!
Все эти годы, заперев себя в стенах храма, Минору медленно сходил с ума. Это было невыносимо для него. Невыносимо вновь переживать боль утраты. Лучше бы он не приходил. Не ранил вновь, сыпля соль на открывшиеся раны.

- Ты ведь знаешь, я лишь гость в этом мире. Мне нет места среди живых, - с вязкой грустью в притихшем голосе произнёс Данияр. Наверное, действительно было бы лучше, если бы он остался всего лишь давно ушедшим прошлым, но юноша, что будучи духом, лелеял все воспоминания о былом, не мог не прийти. Он появлялся здесь каждый год, когда для него расцветала сакура. Бесцельно бродил по округе, серебрясь в густой чаще и вторя песням уснувшего леса. Иногда он помогал заблудшим путникам, но на рассвете таял в лучах восходящего солнца. Из-за тонкой нити, что связывала его с хранителем даже после смерти, Данияр мог являться этому миру в любое время, но всё же делал это лишь раз в году. Лишь в день своей смерти, словно поддерживая правдивость местных сказаний и легенд. Но за все года он ни разу не показывался на глаза Минору. Знал, что этим причинит боль, ибо он даже неспособен прикоснуться к нему. Не желая ранить его духами прошлого, юноша боролся с искушением и всегда держался в стороне, видя, как изо дня в день белого лиса поглощает тьма. Не желал он такой судьбы для Минору. Не хотел, дабы он прозябал в одиночестве, коротая свой бесконечный век. Потому-то и привёл эту девушку. Не первый раз они встречались с ней, только своё имя Данияр никогда не называл, говоря, что ещё не время. Когда-то давно, когда нынче прекрасная девушка была всего лишь маленькой девочкой, он нашёл её в лесу. Вечерело, гроза ломала ветви и распускала на небе ветвистые трещины молний. Тогда он помог ей выбраться из лесу, но никак не ожидал, что юное дитя после будет искать встречи с ним. С мёртвой тенью прошлого. Она приходила вечером к старому дубу, где он непременно ждал её, серебрясь среди массивных ветвей. А девушка всегда приносила с собой яркий японский фонарик, который по поверьям притягивал чистые души. Это пламя было единственным, что согревало Данияра. Он успокаивался и выслушивал длинные беспокойные истории её детства, а после юности. Девушка, не тая, открывала ему все свои переживания и мелкие, часто никчёмные секреты, которые ей были всё же дороги, и которыми она больше ни с кем не могла поделиться. Слишком странная дружба. Но Данияр был рад этому. Когда же пришло время, он поведал ей и часть своей истории. Ответом ему послужило лишь обещание помочь. Это вызвало лишь мимолётное удивление в его глазах, которое сменилось печальным взглядом и грустной улыбкой. Многое он повидал на своём веку, но всё же, отчаявшись, не верил, что ещё когда-нибудь сможет прикоснуться к Минору, однако помнил это обещание и тайно хранил надежду. Днём он вновь помог ей, а нынче девушка отплатила ему тем же. Подняв Суми на руки, Данияр поднялся, дабы пройти несколько шагов и опуститься на надгробный камень собственной могилы.
- Интересно, что стало с моим телом? - слишком задумчиво прошептал он, коснувшись мимолётным прикосновением бесчувственной грубой плиты. После Данияр вновь заглянул в глаза лисёнка. Он обнял его заплаканное лицо тёплыми ладонями и невесомо поцеловал в лоб. Наверное, он сейчас намного больше желал бы увидеть самого Минору, но не смел даже заикнуться об этом, довольствуясь короткими минутами вместе.- Я не могу забрать тебя, Минору. Но я всегда с тобой. Я в твоём сердце. Я каждый день наблюдаю за тобой, хотя ты меня даже не замечаешь. И мне больно видеть то, как медленно ты угасаешь. Но знай, я люблю тебя всё так же сильно, как и тогда.- Данияр покрепче прижал к себе лисёнка.- Эта девушка, Эммануэль, она не причинит тебе вреда, поверь моим словам и позволь ей остаться. Если ты захочешь, я буду приходить к тебе, но без её помощи мне не справиться.

-Она не нужна мне! - воспротивился Суми, отчаянно мотая головою, от чего шелк алой ленты более не смел сдерживать серебро длинных волос.- Ненавижу людей! - шмыгнув носом, лис едва успокоившись, посмотрел на Данияра, а вернее на то, как шею призрака ласкает алый знак. Столь же насыщенный, как роспись кровавых маков на его, Минору, бедре. Он бы многое отдал, лишь бы Данияр не бросал его. Не заставлял сходить с ума в одиночестве. Данияр не мог оставить его, вновь и вновь позволяя гибнуть, подобно тепличному цветку, оставленному на морозе беспощадной зимы.- Я ненавижу людей! Она... Не хочу! Не буду! Ты вновь бросишь меня, - судорожно шептал Суми, продолжая время от времени шмыгать покрасневшим носом. Под мозаичными глазами давно разлились фиолетовые чернила, становясь куда ярче, чем прежде от пролитых слёз.- Не... бросай меня. Я... Я сделаю все, что надо. Если тебе нужна моя кровь, - поднеся к потрескавшимся губам тонкое запястье, Суми тут же прокусил его, разрывая натянутую кожу, острием клыков, - я дам её тебе! - позволяя кровавым потекам стекать на ткань кимоно, с отчаянием в голосе, прошептал Суми. Он готов был отдать все: и тело, и душу. Будь то плоть или сила - он поделится всем, дабы Данияр больше не бросал его.- Пожалуйста...

- Не следует причинять себе боль, - тихо шепнул Данияр, тут же зажимая ладонью алые раны. Его пальцы быстро окрасились кровью, которая капала на кимоно. Белое, как и его любимые ромашки. И душа юноши была благодарна Минору, что тот проводил его в последний путь под знамёнами белого. Данияр протянул руку и девушка, что стояла в тени, вложила в его ладонь широкий тряпичный пояс. Казалось, она понимала его без слов, угадывая желания и выполняя их раньше, чем губы юноши успевали произнести их вслух. Оторвав от пояса длинную ленту, Данияр бережно перевязал рану, поплотнее затягивая узел, и оставил на бледной ладошке ребёнка мягкий, извиняющийся поцелуй. Да, он помнил то время, когда терпеть не мог Суми, но сейчас этот облик Минору был ему так же дорог, как и всё естество лиса.
- Я знаю, Суми, я всё знаю, но я ведь тоже был человеком, помнишь? И я любил тебя и люблю. Никого роднее у меня не было. Я виноват лишь в том, что не оправдал твоих надежд, оказался самым обычным, слабым и хрупким человеком, как ты и говорил. Но даже так...- Данияр замолчал и прикрыл глаза. Он вновь так крепко, как только мог, прижал к себе лисёнка, ласково поглаживая серебро его волос и нынче смело пропуская сквозь пальцы длинные пряди. Эммануэль же осторожно подняла с земли шёлк алой ленты и, помешкав, осознавая, что белый лис не примет её помощи, всё же отдала её Данияру, дабы тот вновь завязал плотный бант.- Мне не поможет твоя кровь. Я и так слишком многое у тебя отнимаю. Даже сейчас. Моё присутствие отнимает у тебя силы, пусть пока ты этого и не чувствуешь. Они дарят мне эту призрачную жизнь, но без помощи медиума всё это бессмысленно. Прости, что вновь причиняю тебе боль. Прости меня, Минору...

- Ну и пусть! Мне не жалко для тебя сил, - продолжал сетовать мальчишка. На любую попытку девушки подойти ближе, лисенок реагировал крайне агрессивно, вздыбливаясь и крепче прижимаясь к Данияру. Ему было плевать, даже если присутствие Данияра изопьет его до дна, как дешевое вино. Даже если боль будет разрывать тело, ему будет все равно. Лишь быть с ним. Минору никогда не задумывался о том, что сможет настолько привязаться к человеку. Это было невыносимым, но столь же реальным, как холод могильного камня, рядом с которым дикий лис мог просиживать днями, не чувствуя ничего, кроме пустоты. Он был пустым сосудом, чью целостность сначала разбили, выпустив все содержимое, а после попытались склеить, не заботясь о былой конструкции. Все свои чувства лис осознал лишь с потеряй Мидори, а после и Данияра. Он любил их, пускай и каждого по-своему. Но потерять сразу обоих, стало непосильной ношей, что давила, сжимая в тисках чёрной скорби.
- Ты другой... Ты только мой... Мой и больше ничей!
Почему, судьба не может оставить его в покое? Не может вновь стать благосклонной в своих капризах. Не может вернуть его счастье.

- Так всегда было и так всегда будет, - согласно кивнул Данияр, медленно выпуская воздух из лёгких. Так казалось, что он действительно жив. Юноша нынче играл свою особую роль, пытаясь превратиться из обычного бестелесного духа в живого и тёплого человека. Только для Минору.

Ветер утих. Листья не смели напевать свою шелестящую мелодию жизни. Лишь яркие ликорисы по-прежнему медленно покачивались в своём утопическом вальсе, который был неясен никому из живых. Небо медленно начинало сереть, а бутоны сакуры у храма медленно закрывали свои лепестки, прекращая своё цветение до следующего года. Близился рассвет, а с ним и час горького прощания. Да, Данияр обещал приходить, но всё же не мог остаться рядом навечно, ибо прекрасно понимал, что даже силы священного белого лиса имеют свои ясно очерченные границы.- Суми, можно попросить тебя... Попросить выпустить наружу Минору? - едва шевеля губами, прошептал юноша у самого лисьего уха, словно хотел, дабы его речи слышал только лис. Было слишком больно, дабы так долго оставаться сильным, сдерживая большую часть своих эмоций. Пусть ненадолго, но всё же Данияр вновь хотел ощутить себя тем несмышлёным юнцом, что так часто искал защиты в крепких объятиях лиса. Сердце… жаль Минору не слышал его биения. Что-то подсказывало, что вскоре цветы сакуры унесут его счастье, вновь скрыв свое соцветие в розовых бутонах. Осознание этого приносило очередную порцию боли, вновь заполняя сломленный сосуд горечью разлуки и отчаянья. Он не хотел изменяться, но это было сродни прощальному подарку.
- Это больно и невыносимо. Он не будет таким как прежде, как и я, - тихо шепнул Суми в ответ. Наверное, именно ипостась Минору больше всех пострадала, закрывшись в себе, подобно улитке в созданном ей же домике.- Я люблю тебя, - напоследок крепче прижавшись к Данияру, всхлипнул носом Суми. Время неумолимо бежало вперед, а он все молил его остановиться. Задержаться еще хоть на миг, но каждая мольба оставалась нетронутой. Выбравшись из объятий Данияра, лис спустился на землю, делая шаг назад. Обернувшись, он взглянул на девушку, но тут же вернул мозаику своих глаз Данияру. Миг и тело лиса поглотило белое пламя, что вскоре спало подобно невесомой пелене. Теперь перед Данияром стоял Минору. Одетый в черное кимоно, он безмолвно взирал на юношу, не выражая ничего. Данияр же таким его и помнил: сдержанным и часто хмурым. Лишь в глазах всегда была немая нежность и трепетная ласка. Сейчас же там было пусто. Казалось, что лис не видит ничего вокруг или же попросту отказывается от реальности, зная, что она принесет ему очередную порцию желчной боли. Данияр поднялся на ноги. Не смотря на холод мраморного лика Минору, он улыбался ему, светло и тепло, но неизменно печально. Подойдя совсем близко, Данияр опустил теплые пальцы на бледную щеку, нежно поглаживая знакомый шелк кожи, от которой по-прежнему пахло сладкой магией. Юноша вспомнил, как любил вырисовывать причудливые узоры на груди лиса в то время, когда они коротали дни в тени деревьев, придаваясь чистой лени. Помедлив и налюбовавшись до боли знакомыми чертами, Данияр все так же безмолвно крепко обнял белого лиса, вжимаясь в грудь. По его щекам полились соленые слезы горечи, которые все же не были способны смочить тонкую ткань одеяния, ибо все же принадлежали духу. Минору не выражал ничего до тех пор, пока прикосновение Данияра не пробудило его ото сна. Обвив хрупкий стан, дикий лис сейчас напоминал домашнее животное, жавшееся к человеку. Он так же молчал, не нарушая тишину, крепко прижимая тело Данияра к себе. Казалось миг и будь мальчишка живым, кицунэ переломал бы ему кости, но это было совсем не так. Он прижимал пшеничное дитя солнца с особой нежностью и любовью, осознав, насколько же ему всего этого не хватало. Былые времена не вернуть, и от этого становилось тяжелее.
- Я... люблю... тебя, - тихо шепнул лис, коснувшись губами призрачных слез, ощущая насколько боль может быть соленой. Положив ладонь на лицо Данияра, Минору внимательно посмотрел в его глаза. Даже года не изменили в них ничего, заставляя демона невольно вздрогнуть. Он больше не плакал, ведь слёзы иссохли пролитые самым безобидным из его образов. Суми не скрывал своих эмоций и за это Минору был ему благодарен.
Солнце медленно тянулось к небосводу, буквально выныривая из земли. В глазах лиса затаилась печаль разлуки, а пальцы судорожно цеплялись за медленно угасающий образ самого дорогого, что было у него. Кровавый символ на шее Данияра становился всё бледнее, превращаясь в блёклое размытое пятно, а вместе с этим его тело вновь обретало присущее духам свечение, но всё же ещё не превращалось в ту призрачную пустынную дымку. Первые солнечные лучи медленно ползли по остывшей за ночь земле, а вместе с этим объятия Данияра становились всё крепче. Он преданно смотрел в глаза Минору, но боялся отпустить его даже на короткий миг, чувствуя, как неумолимо отпущенное ему время отсчитывает последние минуты. Эммануэль вышла из тени, дабы положить свою ладонь на плечо Данияра в тот момент, когда начертанный ей символ полностью исчез с его бледной кожи. Но даже это не помогло, продлив его пребыванием в этом мире лишь на две лишние минуты.
- И я люблю тебя и всегда помню. Я вернусь к тебе с закатом, если ты позовёшь меня, - только и успел вымолвить Данияр прежде, чем его лик растаял в рассветном тумане. Не осталась ничего. Ни одного напоминания о том, что нога юноши вновь ступала в мир живых. Лишь алая лента на волосах Минору хранила лёгкое прикосновение его тепла и под ногами, истязаемые ветром, кружились увядающие лепестки сакуры. Эммануэль же, бледная и измотанная, покачнувшись на ногах, бессознательно упала на землю, подобно марионетке, которой перерезали все нити, связывающие с руками кукловода. Расставание всегда болезненны. Но куда больше боли приносит осознание того, что очередная встреча продлится от заката и до рассвета. Минору еще долго стоял на месте не в силах сдвинуться. Тело сковывала дрожь, а губы вновь шептали лишь одно слово:

- Прости…
Разве он способен вновь выдержать это? Наверное, нет. Он был благодарен Эммануэль, но не более того. Он не собирался нянчится с ней, но и не собирался прогонять, теряя волю к жизни с новой силой. Подняв бессознательное тело, дикий лис отнёс девушку в храм. На этот раз он не бросил её на холодном полу, а бережно уложил на расстеленный футон, укрывая одеялом с узорами бледноликой сакуры. Рядом с футоном был поставлен поднос со сладчайшими персиками и кувшин чистейшей воды. Сам же Минору вернулся к сакуре, мягко поглаживая кору. Все это было слишком сложно. Он не хотел больше ничего. Лишь мягко устроившись на массивной ветви уснувшего дерева, лис закрыл глаза, вторя тишине.

Глава

Эммануэль очнулась лишь к вечеру. Глаза вновь нащупали потолок уже знакомой комнаты, но сейчас тело приятно согревали тёплые ткани, не позволяя вздрагивать от, пробирающегося сквозь приоткрытое окно, сквозняка. Девушка по-прежнему была бледна и выглядела так, словно сама вот-вот превратится в тех бестелесных духов, что являлись её взору с наступлением сумерек. Однако сил, дабы встать, ей хватило. Кое-как она пригладила пальцами спутанные волосы и вновь заколола волнистый водопад ночи простенькой заколкой. Облачившись в чистое кимоно, которое было оставлено лисом у её подушки, Эммануэль покосилась на поднос с персиками, который заметила отнюдь не сразу, хоть он и находился так близко. Взяла один единственный плод, она некоторое время крутила его в пальцах, разглядывая напоенные солнцем бока, о чём-то думая. Уголки её губ дрогнули в призрачной, но печальной улыбке, которую девушка, наверное, успела перенять у Данияра. Всё же, спустя мгновение, Эммануэль откусила кусочек сочной мякоти и босыми ногами прошлёпала к окну. Приложив ладонь к деревянной раме, она немым взором вглядывалась в плотную муфту вечера. Её глаза в паутине ветвей различили бледноликий силуэт юноши. Эммануэль вздохнула. В её сознание всплыли картины ночной встречи, заставляя глаза скрыться под блестящей влагой, которую она тут же смахнула. Прислонившись макушкой к оконной раме, девушка ещё долго всматривалась в неподвижную фигуру. Теперь она знала и понимала, что за тайну столько лет хранил и хранит по сей день храм Инари.

Минору так и не спустился с дерева даже тогда, как луна снизошла на небеса. Он мог днями сидеть в роще сакуры, не спускаясь на землю. Вот и сейчас ему нужно было время, дабы прийти в себя и разложить по полкам все, что произошло. Он отчетливо ощущал чужой взгляд, но даже не шелохнулся, а вот в храме дела обстояли иначе. Тишину помещения нарушил скрип половиц, а после и скрежет плохо смазанных ставней. На пороге в комнату стояла девушка с маской печали, что скрывала лицо меловой белизною. Девушка была одета в серо-синее кимоно, отличающееся грубой тканью рабочего покроя. От неожиданности Мэйма выронила из рук яблоки, что доселе держала буквально в охапке, замерев в неестественной позе. Перед ней был человек, так что стоило бы убежать и спрятаться, а вместо этого дух сакуры просто застыла, стараясь не дышать. Эммануэль же вздрогнула и резко повернулась. Её рука в охотничьей привычке, выработанной до жесткого автоматизма, дёрнулась за спину, но не нащупала там верный лук, что всегда был её спутником, разделяя все горести дорог. С опозданием до девушки пришло осознание того, что лук по-прежнему стоит у стены, куда его и поставили руки лиса, поэтому замерла она в не менее неестественной странной позе, во все глаза таращась на то, что нарушило её мечтательный покой. К сожалению, у неё был не самый радужный опыт встреч с ёкаями низшего класса, поэтому она опасалась, изредка бросая взгляды на своё оружие, однако не решалась и шагу ступить, ибо не понимала, что или кто перед ней. Мэйма же некоторое время просто стаяла, подобно статуе, а после наклонилась сначала влево, а после вправо, изображая раскачивающееся дерево, подняв руки вверх. Поняв, что за каждым её движением человек следит, ёкай сначала вздрогнула, а после спряталась за ставнями, олицетворяющими двери в этом храме. Спустя минуту, дух сакуры уже стояла едва выглядывая из-за двери.
- Ты меня видишь, человек? - тихо поинтересовалась Мэйма.

- Д-да, - заикнувшись, неуверенно проговорила Эммануэль и с запозданием кивнула, подтверждая слои слова, словно побоялась, что звук застрял у неё в горле и прозвучал исключительно в её сознании, которое отчаянно пыталось понять, стоит ли ему опасаться этого пугливого и на вид вовсе безвредного существа. Придя к выводу, что ёкай опасается её, что было странно и заставляло тонкие брови задумчиво хмуриться, девушка сделала шаг к двери. После ещё один. Эммануэль, словно повторяя движения духа, прижалась к ставне, скрываясь за нею, будто столь хрупкая преграда могла подарить ей защиту.
- Ты кто? - найдя в себе силы, дабы заговорить вновь, произнесла девушка, пытаясь прогнать из голоса дрожь. Мэйма все это время хмурилась, стараясь понять, почему же лис не прогнал человека со своей земли. Или же он просто не заметил его? Но это сродни сказке. Скорее снег пойдет среди жаркого зноя, чем Минору добровольно впустит кого-либо в храм или же на его территорию. Но раз человек был здесь, значит на то были свои причины. Сделав шаг в сторону, а после вперед дух сакуры вошел в комнату, поддевая край кимоно, а после присаживаясь, дабы собрать принесенные яблоки.
- Ёкай… Меня называют Мэйма.- Беря одно яблоко за другим, ёкай сначала вытирала его до блеска о ткань одежды, а после бережно укладывала на колени. Она не соврала, ведь действительно носила сие имя, пусть оно и не было истинным. Сама по себе Мэйма была среднего роста с пшеничными волосами, что кончиками отдельных прядей едва достигали хрупких плеч. Лица или же мимики не было видно из-за фарфоровой маски, отображающей лишь одну эмоцию - печаль. Да и голос её был относительно спокоен, ведь раз все так происходит и человек видит её, но все еще жив в стенах храма значит и опасаться его не нужно. Поднявшись на ноги и удерживая яблоки, екай, прошла к подобию алтаря, что стоял в дали комнаты укрытый ставнями, которые дух тут же отодвинула, дабы возложить на него принесенные дары.
- Не стоит меня, бояться, я не причиню вреда. Люди меня мало интересуют.

- Я думала, здесь больше никого нет, - едва смогла произнести Эммануэль. В её сознании уже давно не было страха, однако то, что её застали врасплох вызывало неприятные ощущения, ибо вместо добродушной и безобидной Мэймы тут могло бродить нечто куда более опасное. Девушка же покинула своё оцепенение лишь тогда, когда дух принялся собирать рассыпанные яблоки. Она наклонилась, подобрав несколько плодов и вложив их в руки Мэймы. После же Эммануэль неотрывно следила за каждым движением ёкая и редкой блёклой вспышкой в её взгляде проскальзывало непонимание и доля любопытство, ибо редко ей встречались столь мирные духи.
- А что... Что тебя интересует? - наблюдая, как последнее яблоко было возложено к алтарю, которого девушка так же ранее не заметила, произнесла Эммануэль.

Отчитав молитву богу Инари, Мэйма, поднявшись, закрыла ставни, а после повернулась к человеку. Её серебристые глаза давно привыкли скрывать свой окрас под тенью маски, но сейчас с явным интересом рассматривали человека. Ёкаи обычно не разделяли друг друга по половым признакам, как, впрочем, и людей.
- Разве это важно? Важнее то, что здесь делает человек? Не уж Минору впустил вас по доброй воле?

- Белый лис спас меня от погибели, - не тая, призналась Эммануэль, облокачиваясь о стену и прикрывая глаза. Вновь разболелась голова и девушка, медленно массируя виски, попыталась унять эту боль, вызванную слабостью, духовным и физическим истощением. Еще никогда медиуму не приходилось столь долго удерживать дух умершего в этом мире, но, выполняя данное обещание, она приложила все усилия и нынче это давало о себе знать. Немного постояв в тишине, Эммануэль подошла к подносу, дабы налить немного воды. Делая медленные глотки, она продолжила:
- Священный лис позаботился о моих ранах, дал мне одежду, еду и крышу над головой.- Даже зная имя кицунэ, Эммануэль не произносила его вслух, ибо Данияр запретил делать это до тех пор, пока Минору сам не назовет его ей.- Я не знаю, позволят ли мне остаться в этом храме, но все равно от всей души благодарна за все, что для меня сделали. И я бы хотела хоть как-то отблагодарить его за эту доброту. Может, вы мне подскажите, что я могу сделать? Как мне выразить свою благодарность?

Каждое слово человека все больше и больше втаптывало рассуждения об её адекватности глубоко в самые недра матушки земли. Мэйма впервые слышала о том, что хозяин здешнего храма впустил человека, да еще обработал раны и одел. Все это заставляло голову буквально дымится от рассуждений, а дух сакуры попросту зависнуть невесть где, в своем маленьком мирке.
- Нет, нет, нет! - замахав ладошками, затараторила Мэйма.- Человек! Ты, наверное, ошибся. Мой господин не занимается подобными глупостями. Он даже ёкаев не жалует на своей территории, что уж говорить о людях.

- То есть ты хочешь сказать, что твой хозяин настолько слаб, что до сих пор не почувствовал моего присутствия, когда так свято долгие годы оберегает это место? - добавляя к терзаниям Мэймы новую тему для рассуждений, спросила девушка и выпила из чаши последний глоток воды.- И неужели ты думаешь, что я настолько дерзкая и лишенная всякого воспитания, что, ведомая лишь собственными суждениями и выгодой, посмела без должного на то разрешения переступить порог чужого дома и хозяйничать здесь? - Эммануэль присела на пол и прикрыла глаза.- Наверное, ты многого не знаешь о священном белом лисе. И вовсе не ведаешь о том, кем он был раньше. Ему был очень дорог один человек. Очень давно. И если я еще здесь, значит ему так нужно.

-Хозяин? - то ли удивление, то ли укор сорвался с губ Мэймы. Она не любила людей, тем более таких заносчивых.- Знания расходятся. Мне позволено знать лишь то, что дано. Большее не интересует, - дух сакуры говорила правду. В лесах и по сей день меж ёкаев передавались легенды о Кровавом лисе. О трагедии, унесшей жизни тысячей людей, лишившей домов сотни ёкаев. Она знала многое, но, даже не смотря на это, все равно приходила в храм.
- Я здесь на добровольной основе, - остановившись у двери, Мэйма даже не обернулась.- Но даже так, человеку здесь не место, - произнеся это, ёкай покинула храм, растворяясь в его тишине.

- Знаю, - тихое эхо с ощутимым опозданием сорвалось с губ Эммануэль. Оно чёрной едкой кляксой расползалось на нетронутом холсте первозданной тишины, но вскоре впиталось в эту глухую материю и исчезло вовсе, словно никогда не касалось своим звучание иссохших деревянных стен. Девушка вздохнула и как-то бессильно сползла по стене, оседая на ровных истоптанных половицах, которые издали жалобный скрипящий плач и утихли. Иногда она проклинала свой дар. В одних лишь мыслях спрашивая небеса, заслужила ли это проклятие. Но сейчас она была благодарна всем божествам, что ей дарована возможность так бесстыдно касаться мира за гранью. Мира пыльных легенд с привкусом выцветших чернил, затхлых таинств, где размытые лики наперебой спешили поведать ей свои откровенно скучные или же не бывало захватывающие истории. Эммануэль выслушивала каждую. Запоминала. Хотя знала, что к большинству из них больше никогда не прикоснётся её память, оставив тлеть услышанное или же увиденное на задворках сознания. Сейчас, благодаря своему проклятию, она могла оставаться здесь, чувствуя себя хоть немного полезной. А легенды расцветали подобно бутонам алых маков, время от времени разнося свои семена, дабы возродить что-то небывало новое. Минору же был именно тем семенем, что не раз возрождало былые легенды одним лишь своим ликом. Но всякая слава не всегда приносит сладкие плоды, предпочитая хранить горечь. Лис все так же лежал на ветви сакуры, погружаясь в мир собственных иллюзий. Он проигнорировал присутствие Мэймы, как само себе разумеющееся, оставаясь все так же неподвижно пассивным. В храме по-прежнему было тихо. Это, витающее в заточении толстых стен, спокойствие, нарушалось лишь мерным дыханием Эммануэль, которая ещё долго, словно вторя самому Минору, оставалась неподвижной. Её веки вновь тяжелели, наливались липким сиропом манящих снов, которые привлекали отнюдь не цветными и беззаботными картинками из сказки, которая практически всегда превращалась в кровавый кошмар. Нет. Просто сон - это то, что сейчас могло помочь восстановить утраченные силы. Где-то совсем рядом бродил дух Данияра. Она чувствовала его потустороннюю прохладу, казалось, даже видела пару раз проплывший мимо окна смазанный пепельно-молочный силуэт, что выцвел до тонкости незримой паутины. Но покинувшие силу не позволяли наверняка узнать, что это - действительно призрак юноши или же короткие миражи, вызванные усталостью. Эммануэль вздохнула и прикрыла глаза. Сейчас от неё толку было не больше, чем от обычного украшения интерьера. Слишком громоздкого, чтобы не замечать, но слишком красивого, дабы попросту выкинуть. Эммануэль, заставив себя подняться на ноги, всё же вернулась обратно в тёплые объятия одеяла. Спустя несколько минут она уже крепко спала, забывшись своими кошмарами. А та молочная дымка, что чудилась ей, но для всех оставалась незримой, одиноко блуждала по храму, пока не нашла покой на ветви сакуры, рядом с Минору.