Александр Самойленко 1 страница

Содержание.

Либидо.
Ларисик.
Пучина (I)
Крутой секс (II)
Секс – это животное предательство человеческих чувств
Пучина – 2
Медитация – 1
Одиночество
Медитация – 2
Какая встреча!
Красно-голубые
Продается президент СССР
Анекдот

Спор
Знахарка
Гипноз
Ars longa, vita brevis
Sic transit Gloria mundi
Ав-то-ра!!!
Alter ego
Прощай, литература!
Собрание
Машина времени
Махно, тачанка и … любовь!
Люди делают историю так, как она позволяет себя делать
Савка
Бывшая семья
Сестра президента?!
Полёт над гнездом гадюшки
Братец кролик
Уголовное мурло
Danse macabre
Эпизод № 1
Впервые
Старое кино
Danse macabre – 2
Господи, верни нам нашу фефть!
Эпизод – 2. Из Павлов в Савлы

Эпилог..

«Противные... противные бабские ноги! Фу, как стыдно! Белые, пухлые, колени круглые... Гадость!»
Слезы подступили к глазам, затуманивая отражение в зеркале. Через эту пелену она смотрит на торчащие груди и в ужасе хватает их руками. «Проклятые сиськи! Растут не по дням, а по часам! Пухнут и пухнут! В тринадцать лет такие... Чтоб вы отвалились! И дальше так и будет, так и останется навсегда!..»

Слезы скатываются по нежным загорелым девичьим щекам. Из под короткой мальчишечьей челки большие серые глаза с ненавистью всматриваются в себя.
Но ее руки... Они уже начали свое предательское дело, с недавних пор привычное. Потому что наступил сейчас этот сладкий миг, за которым пришло что-то еще непонятное, но приятное, тело потяжелело, как будто по нему разлилась какая-то чудная жидкость и если вот так, руками, гладить груди и... вниз, животик, и... т а м, и ноги...

Потому что сейчас эти руки не ее, а е г о, и тело это не ее, а е ё... Так она поиграет. Потому что она-то точно знает – женское у нее только тело, а там, где-то внутри, она на самом деле мужчина или сейчас, по крайней мере, мальчишка. И она гладит, гладит это тело... Эти груди – если бы она могла их целовать! И ноги...

Она легла на диван. Так лучше. Ах, как бы она хотела ласкать н а с т о я щ у ю! Как бы она была нежна! Пусть это будет тело... Стелла! Ее лицо, нежный румянец, золотые волосы... «Стеллка, как я люблю тебя! Это ты, ты, это я тебя ласкаю и целую!» – вожделенно горит в мозгу и плоти Ларисы облик любимой одноклассницы и она впивается разгоряченными красными губами в собственную руку и целует ее в засос.

Взгляд ее, почти невидящий сейчас, все-таки выхватывает в углу комнаты гантели и висящий на крючке эспандер. И гнусная действительность отрезвляет ее. Раздвоенное сознание воссоединяется. Лариса в раздражении соскакивает с дивана, хватает со стула и натягивает трусики. Надевает мальчишичьи широкие, чтоб не видно было гадких жирных ляшек, брюки. С сожалением бросает последний взгляд на груди. «Эх, если бы это не мои…» И надевает просторную рубашку.
Смотрится в зеркало. Нет, все равно не мальчишка! Лариса сдергивает эспандер и быстро и зло растягивает его перед грудью раз десять. Потом меняет позицию – растягивает из-за спины. «А-а, что толку! Не растут мускулы, не растут!» – Лариса в раздражении набрасывает эспандер на крючок.
Секунду смотрит на гантели и раздумывает – не подзаняться ли? «Потом», – решает она, бессознательно отвергая гантели, потому что еще свежо в памяти недавнее неприятное, связанное с ними.
Три дня назад мать выбросила эти самые гантели в мусоропровод. И они, бедные, летели-летели с третьего этажа, стукаясь о стенки и гремя на весь подъезд. Но им повезло, они не раскололись – упали на мягкий мусор. Лариса тут же побежала вниз, забрала их, помыла и водрузила на прежнее место.
«Все равно выброшу» – пригрозила мать.
Нет, мать у нее неплохая. Но она не понимает собственную дочь. Еще не так давно она ругала Ларису за то, что вертится все среди пацанов. А сейчас... Сейчас нет дороги ни к пацанам, ни к девчонкам... Одна, сама по себе.
Нет, мать ее не понимает. Или наоборот? Поняла? После того, как она закричала тогда же, три дня назад: «Не хочу быть девчонкой! Не хочу! Я должна быть мальчишкой!...»

Вот что она прокричала. Вслух. Матери. Не могла больше терпеть. Держать э т о в себе. Потому что стала уже отчетливо осознавать – она не такая, как все девчонки. Она еще не знала достоверно – как все то, что с ней творится, называется, но волны непонятного противного страха иногда вдруг накатывались на нее, приходили как будто из ее будущего, которое совсем не за горами и которое так поразительно отличается от исчезающего наивного чистого детства... И там, в будущем, ей предчувствовалась какая-то жуткая, пока еще не знаемая бесконечная грязь, которой занимаются всю жизнь взрослые, прикрывая красивыми словами. Но ее собственная грязь будет еще хуже и грязнее. Потому что... Потому что потому.

В прихожей тявкает и скребет дверь Фрэндик. Пора вести его на прогулку. К собакам она равнодушна, но завела этого крохотулю пинчера, чтобы встречаться во дворе со Стеллой.
Лариса взяла на поводок Френдика и спустилась во двор. Повезло! Стелла сидит на скамейке, Грей, мраморный дог, бегает рядом. Сердце Ларисы как всегда при взгляде на свою любовь, ухнуло вниз и заколотилось, хотя сегодня уже полдня прозанимались вместе в школе, где Лариса глаз не отводила от любимой. И даже так повезло, что и домой из школы шли вместе.
И вот опять везение. «Ура-ура!!!»
Стелла заметила Ларису и махнула ей слегка рукой, что означало: так и быть, подойди, сядь рядом.
Вообще-то Стелла далеко не в восторге от своей новой подруги. Да какая там подруга! С ней ни о чем нельзя поговорить о женском. Странная дивуля. Одна такая на всю школу. Но все-таки приятно иметь необъяснимую безграничную власть хоть над кем-нибудь. Пусть даже над этой Лариской. Тем более, Лариска все-таки заслужила право на некоторую дружбу.
Полмесяца назад, в самом начале учебного года, к Стеллке в школьном дворе подвалил один хулиган дебильный, тоже восьмиклассник. Прикололся гад, за волосы дернул, руками полез, за грудь ущипнул, скотина с грязными лапами. И рожа такая хулиганистая, страшная, что Стелла оцепенела, как кролик перед удавом. Да этого дебила и пацаны боятся.
И тут откуда ни возьмись вылетает Лариска, да ка-ак шмотанет этого дурака, а он ка-ак отлетит в сторону! А Лариска подскакивает – и ногой ему, и ногой, и еще, и портфелем по башке – тра-ах! Вот смеху-то было! Отпад! А пацан отбежал и все хулиганство с его физиономии свалилось, и таким писклявым-писклявым голоском орет; – Я тебе дура блядская дам! Я тебя поймаю!

Вот смешно! Прикол. Всю дорогу домой они в тот день вместе с Лариской хохотали. С тех пор у них и появилось нечто вроде дружбы. Правда, она и раньше замечала на себе пристальные взгляды этой странноватой дивульки. Объяснить и понять такие взгляды Стелла не могла и потому они ее злили и раздражали. Она даже как-то, еще в прошлом году, хотела сказать ей: «Что ты на меня пялишься?» Но после того слу-чая с дураком-дебилом Стелла, конечно, несколько изменила свое отношение к девчонке. Да и эта непонятная власть над Лариской...
С одной стороны и приятно, ведь она чувствует, что может лишь бровью шевельнуть, и Лариска исполнит что угодно. А с другой стороны это какое-то и не слишком приятное –неостижимое ее влияние. Потому что здесь у нее не только та власть, какая бывает, а Стелла уже давно в таких отношениях разбирается – это когда какая-нибудь девчонка подавляет тебя своей... волей, что ли. Или неизвестно чем, может, взрослостью. Бот подавляет и все, и ты перед ней как бы робеешь. А другая перед тобой робеет. Бывает такое.

Но с Лариской у них как-то... Как будто над головами висит у них невидимое облако и там в нем кипит что-то, и все так напряжено, непросто – когда они вдвоем, как будто с мальчишкой, который в тебя влюблен, а ты в него – нет. Так то – с мальчишкой..

Ой, странная дивуля. И фигура неплохая, оформилась, но чучело чучелом! Юбка мешком, чулки сваливаются. Это в школе. А здесь, во дворе, она ее без брюк ни разу и не видела. Ох, странная дивулька. Зато смелая и сильная. С такой не пропадешь...

Лариса медленно, с дрожащими коленками, плывет в тумане своего счастья к скамейке. И сентябрьское солнце в небе смеется, расцвечивая теплыми пятнышками-зайчиками мрачный стакан двора из девятиэтажек. И лицо Ларисы – внутри, под кожей, – расцветает неописуемым аленьким цветочком. Но снаружи лицо ее, конечно, невозмутимо и мужественно – она не какая-нибудь размазня-девчонка. «Хорошо, пацанов нет. Значит, только вышла», – радуется Лариса. Ух, терпеть их не может, этих пацанов! Сейчас повылазят, с окон из-за занавесок уже подглядывают, небось, на Стеллкины белые аппетитные коленки. Повылазят, облепят скамейку, будут таращить безмозглые глазенки на ее любовь и кинофильмы дебильно пересказывать. Дурачье. Тошнит от них...

– Привет, Грэй, – ломает Лариса голос, делает его твердым, не девчоночьим. Она треплет Грэя по холке, отстегивает поводок у Фрэндика, собаки, уже друзья, бросаются друг к другу обнюхивать, а Лариса присаживается рядом со Стеллой.
Эх, ей бы тоже ткнуться носом в эти коленки или, хотя бы, в плечо!..

– Математику сделала? – опрашивает Стелла. Вообще, ей эта математика до левого заднего копыта, но списать бы можно было – неудобно же в классе все-таки выглядеть дурой, хотя ей и чье-то мнение в классе до того же копыта. Ее любовь в десятом...
– Н-неа, еще. Я сделаю. Я сделаю и... если хочешь, занесу тебе?
– Ну, будь лаской, только заносить не надо, звякнешь по телефону, хорошо? - более повелительно, чем просительно сказала Стелла, еще раз удивляясь про себя способностям этой странной девчонки. Ведь сечет по точным наукам, шутя соображает, без натуги, а какая-то незаметная, не умеет себя подать.

– Пойдем, Лара, погуляем? В овраг. Пусть собачки порезвятся там, – предложила Стелла. Но предложила не ради собак, конечно...
«Она сидела а лето уходит и солнце и прощальная зелень зовут куда-то она еще не знает точно лишь догадывается ей уже х о ч е т с я иногда очень сильно потому что она... у нее... уже менструация бывает она женщина но конечно она видела на видиках как это все делается но в жизни она всего этого боится ей четырнадцать почти и как все у нее перемешано в голове и чувствах мечтается о высокой любви да и не мечтается она любит! кажется Сережку из десятого строит ему глазки и стесняется подойти и он стесняется или пренебрегает а ей еще нужно другого... чтобы кто-нибудь гладил ее... по клитору и грудям на видиках она во время э т о г о сама незаметно гладит себя пацаны во дворе малолетние дураки вечером она иногда позволяет подержаться некоторым лучшим за ее ноги но не высоко а грудь не дает стесняется и вообще.. скоро зима пойдут теплые толстые трусы и рейтузы а сейчас она почти голая свободная тело дышит и ждет чего-то в овраге всегда ей х о ч е т с я сильно и отчетливо как будто именно трава и заброшенный туалет возбуждают и зовут куда-то...»

– К-конечно, п-пойдем, чего тут сидеть, – с трудом верит своему счастью Лариса. Сейчас, сейчас она пойдет рядом со своей любовью, да еще куда – в овраг! Там так уютно и они будут вдвоем! И никто не осмелится их тронуть и даже подойти близко – рядом солидный внушительный Грей...
– Конечно, пусть собаки хорошо выгуляются. А то щас эти повылазят, – сквозь зубы говорит Лариса, кивая на балкон третьего этажа. Там уже как бы невзначай торчит Димуля в соблазнительных шортах и из его балконной двери как бы тоже невзначай летит стереорев какого-то поганенького рочка.

Стелла искоса взглядывает на Димульку и незаметно вздыхает: вчера вечером она допустила его горячую дрожащую руку выше колена. Значительно...
Они идут. Вдвоем. У Ларисы сердце бухает и тело наливается тяжестью волнения, счастья и предчувствия, чего-то...
Стелла двигается через двор напряженно, чувствуя десятки мальчишечьих и мужских глаз на своих не худых стройных сексапильных ногах, слегка обрамленных детским мини-платьем. Совсем недавно она случайно прочитала о нимфомании – гипер-сексуальности у молодых девиц. И ей стало иногда казаться, что она тоже нимфоманка, эдакая «нимфетка», жаждущая эротики и секса. И стоило ей только вспомнить и подумать про собственное нимфоманство, как походка ее вдруг преображалась, ей чудилось, что все мужики таращаться на ее грудь и ноги, и она напрягалась, ноги ее выписывали в такие мгновения необыкновенные па (по народной поговорке: походка – одной пишет, другой зачеркивает...), бедра ядренно вихляли сами собой, грудь торчком-колесом плыла впереди, а еще впереди всего этого напряженного изобилия шла ударная волна: секса-секса-секса – в самом ближайшем потенциале!
И чем более Стелла съёживалась, пытаясь скрыть все свои гиперсексуальные нимфоманские сексапильные бугорки и бугорочки, тем более они выпирали, гоня перед собой ту самую ударную волну, шибающую по вытаращенным глазенкам действительно всех мужичков, даже самых седых и согбенных, у которых уже много лет стрелка на половине шестого...

Весь этот чудный нимфоманский стеллкин сияющий ореол сейчас принадлежит Лариске. Она купается в его сексапильных лучах...

В обще-то овраг совсем и не овраг, а открытый тоннель, некогда пробитый в скалистой горе. По его дну проложены шпалы и рельсы, которые тянутся в сторону моря, где стоят военные корабли.
В овраге-тоннеле образцовый порядок. По обеим сторонам железнодорожного полотна, бурля, пенясь и ароматизируя, стремится все в ту же сторону моря и пляжа в своем первозданном виде каналья. Продукты канализации, то есть. В ее изумрудно-коричневых потоках бережно хранятся самые обыкновенные вещи, предметы, атрибуты, принадлежности, аксессуары: лысые автомобильные покрышки – отечественного и импортного производства, корпуса сгоревших, проржавевших и угнанных автомобилей – преимущественно импортного производства, а также самые разнообразные личные вещи граждан, вышедшие из моды до такой степени, что не пригодились даже многочисленным бомжам, проживающим неподалеку, возле теплых труб теплоцентрали.

Лариса и Стелла с собаками на поводках, прошли по линии скальную мрачную часть тоннеля и вышли на более широкий простор, где, как сказано у поэта: «травка зеленеет, солнышко блестит». Запахи канализации им нисколько не мешали наслаждаться природой. Наоборот, здесь эти запахи возбуждают и усиливают то тайное настроение и желание, которое испытывают обе, но каждая по-своему.

И еще здесь есть мягкая сочная осенняя трава и густая высокая перезревшая полынь, в которой можно сесть и никто тебя не увидит. Они так и сделали. Отпустили собак, те бросились беситься по склону, а сами уселись в полыни.

Пошел отсчет. Бывают такие моменты бытия: в горе ли, в счастьи ли, в любви, в сексе, в смертельно опасной ситуации – секунда дробится на тысячу мгновений, время разжижается, и от того, что произойдет в одном из этих тягучих мигов, что ты сделаешь или чего не сделаешь – зависит всё твое дальнейшее, вся жизнь. Или смерть. А может, лишь этот временной эпизод, но за которым следил о непостижимой высоты КТО-ТО.

Пошел отсчет. Видеоряд. Замедленные кадры – рапидом. Самым крупным планом. Вот Стелла, поднимая сзади платьице –чтоб не помять, садится на трусики, сгибая ноги в коленях. И камеры-глаза Ларисы размытым кадром проезжают по ближайшей, облепленной пыльцой метелке полыни, по желтому полосатому брюшку поздней пчелы или осы, и впитываются т у д а, между двумя чудными нежными, ослепительно белыми, чуть провисшими развалами ног, в эту узкую голубую полоску трусиков, посредине которой такая миленькая заманчивая бороздка. И каждый кучерявый волосок по бокам...
«О-о!» – едва не в слух стонет Лариса, внизу живота ее резко и необычайно сладостно вспыхивает горячее пламя, оно перемещается ниже, ниже, готово вырваться наружу! Колени дрожат, голова кругом, и она без сил опускается у ног Стеллы, не отрывая взгляда от ослепительных сокровищ...

Стелла своей позы не стесняется, чего стесняться, девчонка же рядом, а не мальчишка. «Пусть ноги позагорают», – думает она. Но еще, где-то далеко, она то ли думает, то ли догадывается или просто ей почему-то так кажется, что Лариске будет довольно интересно посмотреть на ее ноги и на... все остальное. И даже больше, чем «интересно». А раз так, то и ей самой тоже «интересно» и даже тоже больше...

Впрочем, все эти ощущения не отчетливы и не понятны, но она все-таки бросает мельком взгляд на Ларису. Та сидит, приопустив голову, глаза скрыты длинными ресницами и не ясно, куда они направлены. Стелла еще не видит в этих глазах напротив пьяного возбужденного и возбуждающего блеска, но какой-то ток, идущий от этой девчонки, она сейчас чувствует. Да и сам овраг, и полынь, и торчащий невдалеке деревянный заброшенный туалет располагают к чему-то...

– Слушай, как у меня ноги? – спрашивает Стелла. Ей действительно нужно знать постороннее мнение. Потому что в общем и целом она как будто и имеет о собственной внешности представление – свое, и по заинтересованным взглядам – чужое. Но иногда, глядя на себя голую в зеркало, начинает сомневаться. Это как с нимфоманством. Стоит только сказать себе: «Я несчастная и ничтожная гиперсексотка, нимфоманка...» И всё. Сразу же и вправду превращаешься в нимфетку.
И в зеркале стоит начать подмечать свои недостатки у того и сего – и моментально превращаешься в уродину. Поэтому чужое мнение, если оно положительное, всегда не помешает. А то, что Лариска отзовется о ее ногах положительно, Стелла не сомневалась. Потому и спросила.

Идет отсчет! Доля секунды – и Лариса уже на законном основании приподнимает голову и смотрит туда, куда ей разрешили. Пытается изобразить сосредоточенный оценивающий вид, но розовое лицо и блестящие желающие глаза выдают ее Стелле и та готова уже опустить ноги, но хочется все же услышать и мнение.

Лариса протянула руку как бы к травинке – совсем рядом с белым нежным эллипсом, но услышав вопрос, опять как бы совершенно индифферентно, раздумав рвать травинку, провела по заветному мягкому эллипсу ладонью – с самого низа. И вибрирующий ток желания из руки Ларисы вошел в тело Стеллы, передался ей и включил иное видение.
Овраг, полынь, туалет – все это вдруг стало сверхотчетливым, контрастным и непостижимо переместилось в ее живот и поехало, поехало вниз и т а м потеплело...
– Ноги у тебя... блеск, – говорит Лариса, слыша себя откуда-то со стороны. Ей нехорошо. Она может вот-вот не сдержаться и броситься целовать эти ноги и...
Она все-таки срывает травинку и начинает водить ею от самых трусиков и по нежным эллипсам, прикасаясь к ним как бы невзначай и пальцами...

– Ой, хи-хи, щекотно, – смеется Стелла. «И очень приятно», – могла бы добавить она, но не добавляет, а просто наслаждается, внизу живота все теплеет и теплеет, а в голове: «матросы солдаты без лиц только фигуры ходят иногда по оврагу девчонки разодетые ее возраста гуляют здесь в конце кочегарка видела девки туда влазили в окно она не такая но сейчас бы не Лариска а солдатик или матросик травинкой или рукой...»

Она чувствует, что вот-вот полоска на трусиках станет мокрой и соскакивает, обозревая косогор.
– Грэй, Грэй! – кричит Стелла. Обе собаки мчатся по склону к хозяйкам.
– Пойдем, отольем? – предлагает Стелла.
– Пойдем, – соглашается Лариса. От напряжения она тоже хочет писать. Но как же она счастлива – в туалет со Стеллкой!...
Они сбегают с косогора вниз, подходят к туалету.
Туалет шикарный. С двумя отделениями – мужским и женским. О, сколько здесь мгновений чудных бывало у лиц обоих полов, преимущественно, несовершеннолетних! И сколько еще будет... Туалет гражданский, но примерно раз в пятилетку его чистят солдаты. Или матросы. А в промежутках нейтрализация происходит с помощью санитаров природы – больших зеленых туалетных мух.
– Давай пристегнем собак и привяжем, а то рванут куда-нибудь, – говорит Стелла.
Они привязывают поводки к торчащей из земли железяке. Туалет, хотя и беспризорный, но буквы «Ж» и «М» видны четко.
– Слушай, никогда не была в мужском. Зайдем? – утвердительно спрашивает Стелла.
– Зайдем, – соглашается Лариса. Вообще-то, если бы только могла, она рассказала бы Стелле, что в женском туалете ей гораздо интереснее, хотя в мужском она тоже никогда не бывала. Но в женском...
В последнее время Лариса специально искала возможность зайти в общественный женский туалет, даже в платный. И там, при виде женщин, снимающих, надевающих или сидящих... Ох, там... Но сейчас они вместе со Стеллой и Ларисе все равно – где и куда, главное, рядом будет ее любовь!

В туалете полумрак, глаза медленно адаптируются, Стелла вдыхает острый запах испражнений и ей кажется, что в мужском отделении и пахнет как-то необычно, возбуждающе. Она разглядывает разрисованные и исписанные стены. И чего-то здесь только нет! Маты, пахабные фразы и предложения... А вот вполне умело вырезана ножом женская голова, рот открыт и в нем... Ну дают! Пацаны или солдаты?
Когда-то здесь было несколько кабинок, но перегородки, разделяющие их, давно выломаны. Стелла становится над одной из дырок, поднимает платье, сгибает колени и одновременно стягивает трусы. Лариса смотрит во все глаза, медленно расстегивает брюки. Она тоже присаживается, но писать ей уже не хочется, огонь из ее живота просится наружу! Так хорошо, как сейчас, ей еще ни разу не было!
Т а м у нее мокро и она гладит пальцем м е ж д у... И ест глазами профиль Стеллкиной ноги, упиваясь прекраснейшим журчаньем рядом льющейся струи...

А в это самое время, весьма молодой человек по имени... Впрочем, имени его девчонки никогда не узнают и в дальнейших их памятливых эротических грезах, в многократных прокручиваниях пленки незабвенного эпизода – вперед-назад, он будет являться как ОН – пацан лет пятнадцати.
Итак, некий, абстрактный (для девчонок, но, конечно, никак не для себя лично) молодой человек спешил к туалету. Сначала он спешил просто так. Потому что ему очень нравилось побыть в туалете одному, полюбоваться на искусные рисунки, почитать надписи, каких не найдешь в книгах...
От всего этого у него моментально вспухал и вставал член, он вытаскивал его из ширинки, трогал руками, млел с бухающим сердцем и ожидал чуда – что в женское отделение войдут и тогда... Тогда начнутся страннейшие удивительнейшие секунды! Тогда через дырки, особенно через ту, нижнюю, под отогнутой жестью... Там так близко и хорошо видно!

Ему везло в этом туалете всего три раза. Уж эти три раза он каждый вечер крутит, как мультики – перед сном. А потом, бывает, что утром встает, а трусы мокрые, скользкие. А как-то и на простынь попало. Все эти дела он прячет от родителей, застирывает. А утром помнит только, что снились голые женщины и потом было приятное-приятное, после чего легко и пусто. Но что это с ним такое, почему? В обще-то, откуда берутся дети, он приблизительно знает. На уровне тычинок и пестиков. Видика у них дома нет, порнухи никогда настоящей не видел. Да и кино оно всего лишь кино. Нет у него и старших опытных друзей, они остались в другом далеком микрорайоне, в старом доме, откуда он с родителями переехал в новую квартиру.
И вообще, в последнее время он остался один на один с этой сладчайшей тайной по имени ЖЕНЩИНА. И тайна эта в любую минуту может оказаться рядом, в туалете, открыться между чудных, заманчивых, загадочных женских ног...
Ох, ноги! Он приобрел небольшую подзорную трубу и смотрел из окна квартиры на ноги, на мини юбки и под юбки... Какое это, оказывается, счастье, что у девчонок и женщин есть ноги! Если б только можно было их трогать, гладить...

Здесь ему, конечно, повезло три раза. Первый раз он увидел, как зашла толстая тетка, причем, в мужское отделение. И он заскочил туда же. Тетка сидела прямо в коридорчике и писала прямо на пол. И пока он, почти не глядя на тетку, открывал дверь, она нагло успела встать, и он косым взглядом выхватил синие семейные трусы, толстые белые ноги и черный треуголик волос. «Ох и туалет, – сказала тетка. – Хоть ложись да е... А мальчик увидел, что тетя зашла и заглянул, да?» Но он уже был за дверью, с расстегнутой ширинкой. И стоял у него вовсю. А тетка потопталась, покряхтела и ушла.

А второй раз он уж рассмотрел! Почти полностью. Тоже баба старая, лет тридцати, села как раз рядом с дыркой под жестью. И он согнулся и смотрел, как льётся струя, он видел такой интересный коричневый шов – до сих пор снится. Жаль, жесть загремела, баба рассердилась, заорала... Радовалась бы, что есть желающие на нее любоваться.

Вот недавно ему тоже повезло, но как бы наоборот. Он шел по шпалам, а впереди выписывала девчонка, красивенькая-красивенькая, лет двенадцати-тринадцати. Синенькая коротенькая юбчонка, голубенькая кофточка, а ножки – объеденье! Он топал за ней и молил – мысленно, конечно: «Зайди, зайди в туалет! Ну зайди, чего тебе стоит...»
А девчонка шла и иногда полуоглядывалась на него. И подойдя к туалету, юркнула туда. И он тоже моментально оказался в своем мужском отделении. Он решил посмотреть в среднюю дырку, но поскольку в этом туалете его член распухал и вставал автоматически, он сначала расстегнул штаны и вытащил его, а потом уже нагнулся и посмотрел в дырку. И что же он там увидел? Он и не сразу сообразил – что же он там наблюдает?
Нечто голубое-голубое в крапинку, с черной точкой внутри. Глаз! Ее глаз! Она бессовестно подглядывала за ним! А он, дурак, стоит с расстегнутыми штанами и торчащим членом!
– Ты что же это подглядываешь?! – возмущенно говорит он. Вот уж не ожидал от такой аккуратненькой-красивенькой.
– А ты что? – в ответ говорит она, но глаз, бессовестная, не убирает.
– Ну раз так, и смотри тогда, – говорит он и подносит головку к самой дырке. Он бы и сунул в дырку, но она маловата. Ему как-то по-новому интересно и приятно, но и стыдно. Девчонка всё любовалась, он уже хотел попросить, чтоб и она ему показала, но тут послышались шаги, оба отскочили от стенки, девчонка выскользнула и умчалась.

А сейчас он подошел к туалету и увидел привязанных собак. Сердце его учащенно забилось и приятная привычная туалетная истома разлилась но всему телу и член моментально вспух.
Девчонки! Конечно, девчонки! Кто ж тут еще будет привязывать собак?! Те девчонки, которые лазят здесь, якобы собачек выгуливают, а сами липнут к матросикам и стройбатовцам. А такие девчонки... У-ух, они всё могут!.. Только бы успеть!
И он заскочил в мужское отделение. Глаза его после солнца ничего почти во мраке туалета не различали. Зрение у него в последнее время портилось. «Половое созревание», – сказала врачиха и выписала очки.
Но все, что он различил и понял – ошибся! Вон, пацан в брюках стоит, отливает. Как раз на том месте, где самые лучшие дырки. А, черт. Придется изобразить, что тоже надо отлить. Как-нибудь надо струйку выдавить. Он переходит дальше, в конец. Член, зараза, торчит, как лом. И вырос же. То был все маленький-маленький, а за последний год... Такое ощущение иногда, что член скоро больше тела разрастется. Да, попробуй тут выдавить струю, не капает. И эти не уходят...

– Ой, какой симпатичный мальчик с таким симпатичным пенисом, хи-хи-хи... – вдруг слышит он абсолютно девчоночий голос. Он машинально, всем корпусом, оборачивается и... Видит, что мальчишка в брюках, который ближе к нему, вовсе не мальчишка, а просто девчонка с короткой стрижкой! Но дальше!.. Он прошел и не заметил, а сейчас его глаза, адаптировавшиеся к тусклому туалетному освещению, видят нечто совершенно необыкновенное и прекрасное! Дева, нежная белая, с золотыми распущенными волосами, стоит над дыркой с поднятым платьем и опущенными трусами...
– Ну, подойди-подойди, покажи, – говорит (или ему снится?!) дева. И он, как в одном из своих эротических снов, не отрывая взгляда от начала ее ног, медленно подходит к ней, забыв убрать правую руку с члена.
– Да ну его, размечтался, – занудливо говорит та, что в брюках.

Но Стелла... С ней что-то случилось. Она впервые видит вот так близко. Может, другой такой ситуации у нее никогда не будет, как же пропустить, а пацана она встречает в первый и последний раз и никто не узнает... Как ей всегда, особенно в последнее время, хотелось увидеть близко и потрогать...
– У-у, какой большой, ну-ка... – и она сначала слегка прикасается, а потом, осмелев, сжимает в ладони нечто длинное, горячее и упругое. И оно, оказывается, съезжает. Туда-сюда. И ей так приятно, так приятно...
Платье она не опустила, придерживает его одной рукой, а другой – туда-сюда...

И мальчик падает-падает, летит к ее ногам, между ног, сейчас, сейчас он бросится на это платье, на ноги, сейчас что-то с ним случится необыкновенное, белые волшебные ноги так близенько, и животик, сейчас!..
– О-о-о! – стонет он и впервые в жизни видит, как из него, словно из насоса, вылетает белая вязкая струя – на ее белые нежные ноги, и еще струя, и еще, и еще – о-о-о!!!

Она не сразу замечает и понимает, но заметив, отдергивает руку – страшно и стыдно, но интересно и приятно.
– Хи-хи-хи, – что-то на ногах жидкое, опускает платье и поддергивает трусики, и обе выскакивают на улицу.
А он стоит на полусогнутых, держась за стенку, струя еще льётся. Ему легко и прекрасно. Воздушно! Вот, оказывается, как всё делается...

Стелла подарила незнакомому мальчику на три года увлекательное сладострастное, но вредное для молодого неокрепшего растущего организма занятие – онанизм.

... потому что жизнь человеческая – последовательная цепь развращающих и загрязняющих тело и душу эпизодов. Такими нас придумали Создатели. Но где-то, высоко-высоко, на каком-то седьмом небе десятого или двадцать пятого измерения, конечно же, хранится компакт-история, куда возвращается наша пси-энергия – душа, и где можно путешествовать вперед и назад по Времени, прокручивая вновь и вновь миги прошлого бытия. Может быть, только там, в той небесной обители, нам будет дано погрустить о несостоявшейся земной ч и с т о т е...