Александр Самойленко 2 страница. Девчонки выскакивают, отцепляют собак и бегут по шпалам в сторону бетонного заводика

Девчонки выскакивают, отцепляют собак и бегут по шпалам в сторону бетонного заводика. Там есть чистый ручей. Лариса долго-долго оттирает ноги подруги сначала травой, а потом также долго и тщательно моет своим носовым платочком. Она сжимает эти порозовевшие ноги, как бы случайно трогает за попу...
Там, в туалете, она так ревновала Стеллу к этому онанисту! Но ей все-таки было необыкновенно приятно все это наблюдать: разгоряченное, грешное лицо Стеллки, ее движение руки, ее тело... И еще ей необходимо было видеть сам процесс. Член как таковой ее не очень-то интересовал, хотя она и видела его впервые, но странно – совсем от него не возбуждалась. Смотрела и думала: вот такой должен был вырасти у меня, у меня! Это я должна быть на месте пацана!
– Ты никому не вздумай болтать, – говорит Стелла. Она еще сильно возбуждена, но уже стыдновато. – Это ты виновата, раздраконила меня своей дурацкой травинкой...
– Да я... я если хочешь, сделаю тебе так приятно, что никакой пацан... – отвечает Лариса. Она не может оторваться от порозовевших прекрасных ног.
– Ты?! Ха-ха, травинкой, что ли, ха-ха?
– Н-нет, почему, вот... – Лариса нежно целует плоть, в одном месте, в другом, водит язычком...
– Да... да ну тебя. Пойдем, сядем...
Они садятся в траве так же, как в первый раз. И Лариса гладит, гладит ноги, кругляшки ягодиц, целует и водит языком. Стелла откидывается назад, и Лариса, с молчаливого ее позволения, сначала гладит через трусики, а потом рука ее проникает под ткань и нежно, слегка прикасаясь подушечками пальцев, гладит и скользит по самому загадочному и интимному...
Они молча бредут домой. Никогда больше они не придут вдвоем в овраг и ничего подобного у них не повторится. Потому что у Стеллы с этого дня начнется новая жизнь. С мальчиками.

Л А Р И СИ К.

Всю жизнь мы идём от одной иллюзии к другой, за старыми обманами приходят новые миражи. (Верблюд).

«Юноши и девушки! Дамы и господа! Если вам не хватает жизненной энергии, или вам необходима психокоррекция, или вы испытываете неуверенность и затруднения в половых вопросах – вас обслужит и вылечит экстрасенс маг, психиатр-гипнотезер. Знайте: ваше счастье – в моих руках, которые я держу на вселенской оси энергии! Обращайтесь по адресу: Липовая, 7-13. Я жду вас. Вы о б я з а т е л ь н о придете ко мне...»

Лариса прочла это странное объявление, приклеенное на серой пыльной стене, слегка усмехнулась, вспомнив отрывочные фрагментики давнего посещения сексопатолога. Мать притащила за руку. Глупо. Если человек к чему расположен, так...
Она хотела отойти в сторону, но... почему-то не смогла. А уже подъезжал трамвай, ее номер, но она не могла отойти. Почему-то. Зачем-то она перечитала объявление еще раз. И еще. Это уже было совсем не объявление! «Ты придешь на Липовую не позднее завтрашнего дня!» – вот что читала она. Текст, буквочки – сами перескакивали на бумаге (или в ее мозгу?!) и выстраивались в новые сочетания. И она различила на листке сначала глаза – черные, бездонные, поглащающие, а потом всё лицо – мужское, лет сорока, и...
А трамвай подходит, а она всё стоит, а трамвай подходит или это уже другой, но ее номер. «Ты придешь на Липовую не позднее завтрашнего дня»

«Ха-ха!» А она стоит и читает. «Ха-ха!» Она оглядывается. Наконец. Как будто из другого пространства. Это какой-то парень рядом тоже прочитал. И сказал: «Ха-ха!» Подходит ее трамвай. Она заходит и забывает тут же про объявление и про то, к а к она его читала...
Дома Лариса разговаривает с матерью, ужинает, смотрит телевизор, читает книгу. Ложится спать. Закрывает глаза, проваливается в небытие. Но потом из небытия восстают сначала г л а з а. Темные и бездонные. Растворяющие. Лицо. То, со стены. Вот он весь. Средний рост, лысеющий, в белом халате.

«Так я жду тебя сегодня в шестнадцать ноль ноль. Не опаздывай! Ты не знаешь, где Липовая? Прожила всю жизнь рядом и не знаешь? Сядешь на автобус номер пять. Проедешь шесть остановок, на седьмой сойдешь. Пройдешь дальше по ходу автобуса, завернешь за хлебный магазин, за углом увидишь Липовую №7. Третий этаж, квартира тринадцать. До встречи!»

И еще ей впервые приснилось, что она – женщина! Да-да, она видела во сне свое нижнее тонкое шелковое белье. Которое никогда не носила. Трусы – их кто-то снимал с нее, ах, во сне все расплывчато – кто? Ее раздевали и она даже испытывала вожделение. Ж е н с к о е! А перед глазами, совсем рядом, она видела большой торчащий мужской член с красной распухшей головкой. И она, о-о! языком... Нет, она не хотела этого, но языком... И потом... Противно, мерзко, тошнит сейчас, но там, во сне, она почему-то не может отказать.

Странный гадостный сон. Она – женщина! Смешно. И эта похотливая женская нега во сне...
А наяву? Мать уже ушла на работу. Спешить некуда. В шестнадцать ноль ноль. Что – в шестнадцать ноль-ноль?! Ну это чушь, чепуха! Мистика! Это просто сон. А объявление?! Нет, просто так всё сошлось случайно.
Мать пыталась когда-то несколько раз сводить ее к гипнотезеру. Ох и глупо. Ну при чем здесь... Она мужчина и всё. Должна была родиться мужчиной. Произошла кошмарная ошибка при рождении…

Нет, она не может больше так жить. Существовать... Почти двадцать – и одна, одна, одна! Всегда одна. Невыносимо одиночество в молодости. Не-вы-но-си-мо! Лучше повеситься. Или отравиться. Надо решать. Решаться на что-то. «Не могу больше так, не могу!»
Лариса соскакивает с дивана. Прыжок – удар ногой в потолок. Р-раз! Сальто, спиной на ковер, выброс двумя ногами в воображаемого противника – р-раз! Переворот через голову – р-раз! Выпад левой, выпад правой рукой – р-раз, р-раз! Серия – десять ударов в секунду, р-раз, р-раз!! И ногами, ногами...

Пять лет занятий в секции женского каратэ и гири со штангой не пропали втуне. Это голое тело так разительно отличается от того давнего, глядя на которое когда-то в зеркало его обладательница проливала слёзы... Ни прежней пухлой груди, ни узких женских плеч и круглых коленок!
Грудь – упругая, но небольшая, широкие мужские плечи и на их фоне – узкие бедра. И везде – мускулы, мускулы! Если смотреть сзади, то вполне можно принять за мужчину. Правда, несколько выдают размеры и нежность ягодиц, а также стройная округлость и соблазнительность все-таки женских ног. Ну да мало ли натуральных мужчин с большой дозой феминизированности все тех же прелестей?

В каратэ Лариса записалась после того, как ее едва ни изнасиловали и ни убили вечером в парке уголовные подонки. Ей тогда повезло, как в кино. Проезжала патрульная милицейская машина, из которой заметили в тускло освещенном мраке парка неладное. Повезло, что в машине оказались честные милиционеры, а не те, что служат преступникам.
Она пошла в секцию каратэ. Господи, как в жизни переплетается чистое и грязное! Она так хотела мстить всей этой мрази! Но... вокруг девчонки! Розарий. Ведь она-то мужчина замаскированный. Зажимы, касания, бой, а потом – душ… Сладчайшая пытка. «Лариса, потри мне спинку.»
Какой бы мужчина выдержал эту пусть сладкую, но пытку?! Она боролась с собой как могла. Но и конце концов... Они мылись после тренировки вдвоем с Леной. Она попросила у Лены – в сущности, они были почти подругами, несколько раз ходили в кино: «У тебя такая роскошная грудь. Разреши поцеловать?.. «Лена вяло поотнекивалась и... разрешила. Она целовала грудь, а потам всё, всю... Это было дважды в душе и четыре раза здесь, в этой вот комнате. Леночка-Леночка, спасибо и за это. Но ты обыкновенная женщина, тебе нужны мужчины. Ты терпела меня, ты даже дважды испытала оргазм, а я... Ты не отвечала взаимностью.

Потом их отношения всплыли, Лена проболталась, на Ларису стали коситься и как-то она услышала брошенное в спину: «Лесбиянка». И она ушла из секции. Да и хватит. Двух-трех мужиков уложит так, что ни одна реанимация не примет...

Завтрак. Туалет. Ванна. Чтоб каждый волосок блестел. «А ведь я готовлюсь! Готовлюсь?! Нет, никуда я не пойду. Чушь. Зачем? Глупости. Липовая семь, квартира тринадцать.
Чушь. «Жизненная, «психокоррекция», «затруднения в половых вопросах»... Я не хочу! Мне не надо. Я – мужчина!»
«Ах, ну какой я мужчина?! Если бы мне настоящий член с... яйцами. А эта мохнатая дырка... Девочка! Смешно».

... валится из рук. Всё валится. Из рук. Валится всё из. Картошку и рис. Одновременно. Лук и тушенку. Потом. Попылесосить. Лук! И тушенку. Полбанки. Экономить. Попылесосить. Черт! Валится всё. Лавруху! И перец. Из рук. Да зачем я пойду. К нему? Скоро мать... Успеть собраться. Черт! Капрон? Надо пораньше. Скоро с работы... Черт! Где тут у нее? Черный капрон. Новый. Черт! Где тут все ее... Пудры-помады?! Черт! Ха! Баба! Де-ву-шка. Ладно. Хоть раз. В жиз... Накрашусь. Ха! Черт! Как они... Дуры. Малюются? Криво, а. Ну и пус... Капрон? Или колгот... Капрон. Или не ходить?

Нет, больше терпеть невозможно. Выносить одиночество. Год за годом, лучшие годы! Зима-весна-лето-осень. И опять всё то же, опять одна. Спорт, компьютерные курсы – часть жизни. Протокольная. А личной – ни грамма! Все вокруг счастливы, держаться за ручки, смеются или грустят, но – вдвоем! И она бы хотела, о, как бы хотела держать руку любимой в своей руке и брести, забыв всё на свете, по какому-нибудь парку, перешагивая через лужи, и вдыхать – вдвоем! какой-нибудь весенний или осенний воздух, смотреть на какие-нибудь высокие перистые или низкие кучевые облака или на солнечную голубизну... И говорить, говорить! О чем угодно – о погоде, музыке, книгах, о наивном быте! Смеяться, хохотать! Или, пусть, плакать, но – вдвоем!
Но одна она. Одна т а к а я. Другой т а к о й она не может встретить. А эти эпизоды с Леночкой... Пошло и унизительно. Выпрашивать. И никакой духовной близости! Если и дальше так, то она превратится в полное ничтожество!
Одна. И мать отдалилась. Один мужик, второй, вот и третий. С сыном знакомил. Дуу-рак!

К остановке автобуса номер пять идет девушка. У нее очень привлекательные ноги. Длинные, мускулистые, в них бесконечная мощь и тайна. Тем более, черный капрон и юбка коротка. На каблуках, правда, движется неуверенно. Что еще более придает... Чего придает? Ну чего-то такого – странно-суперсексуального. Ведь это Лариса идет – в третий или четвертый раз в жизни в капроне и на каблуках...

«Проедешь шесть остановок, на седьмой сойдешь. Липовая, 7, квартира 13». – Вновь слышит она где-то внутри себя чужой голос. Мистика! Но решает – проверю.
Выходит из автобуса, заворачивает за угол. На соседнем доме в большом белом квадрате крупными синими буквами: ЛИПОВАЯ 7.
Ее тренированное сердце вдруг начинает колотиться. Страшно! Непонятно! Лариса делает несколько специальных успокаивающих вдохов. Расслабляет мышцы. Всё. Ей нечего бояться. Ей нужно подняться на третий этаж в квартиру тринадцать и попытаться выяснить в конце концов: кем ей быть, женщиной или мужчиной. Или – вообще никем...

Толкает дверь квартиры номер тринадцать. Открыто. Входит. А коленки все-таки дрожат. Чуть-чуть. Да еще – в капроне... Крохотная прихожая, пустая. Дальше? Дальше. Дверь со стеклом. Толкнула. Открыто.
– Здрасьте, – он!!!

Черные глаза человека в белом халате, сидящего за столом, пронзают ее мозг, закрепляют в нем два мощных каната и тянут к себе.
– Ближе. Ближе. Еще. Обойди стол. Ближе ко мне. – Одной рукой он пододвигает ей стул, и она опускается вплотную к его ногам, касаясь их своими развитыми спортивными коленями. Вторую руку он тут же заносит ей
назад, к затылку.
– Ты спишь. Ты – во сне. Я – в твоем сне. У тебя сейчас нет своей воли. Я – твой господин. Ты выполнишь всё, что я тебе прикажу. Спать!

Она падает, падает, падает спиной в пропасть. Летит-летит-летит и никак не может долететь. Она – осенний желтый лист. Он сорвался с ветки и качается в воздухе – туда-сюда, и никак... Ее лопатки, наконец, касаются спинки стула. Голова запрокидывается назад, глаза закрыты, она спит, но она совсем не спит и понимает, что попала в дурацкую историю. И знает, что выполнит все-все его приказания.
– Сядь ровно. Открой глазки. Ух, какие у нас симпотные глазки. Ух, а какие у нас стройные мощные ножки... Задери юбку.
Она привстает и поднимает юбку. Садится на трусы.
– Раздвинь ножки.
Она выполняет. Он обхватывает одну ее ногу своими ногами, а руками начинает щупать и обжимать ее ноги, бедра, живот, трет ей между ног...

Если бы она была наяву, она бы ребром с левой или правой врезала бы ему сбоку по шее. Потом, коленом, в морду. Он бы отлетел назад, и тогда бы она правой ступней – ий-яя - в область сердца! Хотя бы в одну треть силы...
Но она во сне и не может проснуться. Хотя и знает, что не во сне. И все-таки, она – во сне и всё, что может – держать двумя руками задранную юбку.
– Тебе приятно. Хорошо. Тепло. Влагалище твое жаждет. Грудь наливается. Ты хочешь целовать мужской член, – бормочет он.
Ей действительно приятно. Между ног теплеет и увлажняется. Она сжимает и разжимает живот, сдвигает и раздвигает ноги... Но если бы она была не во сне, она бы сейчас вот так бы слегка развернулась влево, а локтем правой молниеносно бы врезала в эту рожу.
Да, рожа. Харя поганая. Он же не приказывал любить его рожу. И она не любит. 0-ох, как не любит! Эту длинную носопырку. Эту плешивую тыкву!

Он отворачивает харю и говорит куда-то: – Вася, пойди закрой на задвижку дверь входную и стань на свое место.
Лариса не может видеть – не было приказа туда смотреть, как из одного угла комнаты выходит высокий крупный мужчина и топает – неуверенно, словно слепой, в прихожую. Там он выполняет то, что ему приказали, возвращается в свой угол, поворачивается лицом к стене и застывает. Совсем, как провинившийся мальчишка. Только вот стоит странно – неподвижным застывшим каменным столбом.

Вася действительно провинился. Он не хотел отдать этому хрену десять тысяч долларов. Золотые швейцарские часы с золотым же браслетом отдал безропотно. Но валюту!.. Полтора года во фрахте, по морям и океанам, под чужим флагом. По крохам копил, отказывая себе во всем! Русские моряки – самые нищие в мире, рабы, Россия на коленях и этим пользуются различные «хозяева»...
Эти десять тысяч он только что получил в кассе. И дернул же черт зайти сюда! Но в жизни всё взаимосвязано. Деньги, стремясь угнаться за инфляцией, Василий копил на квартиру: надоело скитаться по морям – ни своего угла, ни семьи. Но женилка-то как раз и не стоит. Простатит. Еще бы: из рейса в рейс, годами. И не всегда на судне есть женщины, а если есть, то мало, и достаются они прежде всего начальству: кэпу, чифу, деду. А Вася всего лишь моторист.
Пришел по объявлению к этому хрену. И вот что вышло. «Достань член. Твердеет! Встает, встает! Стоит как кол! А ты боялся. Будешь трахать всё, что шевелится. Снимай часы. Потянет. Вытаскивай всё из всех карманов!»
Вася и вытащил валюту. «Сколько здесь?» «Десять тысяч». «Они тебе больше не нужны, давай сюда, у тебя их никогда не было. Ты выйдешь отсюда, забудешь меня и этот адрес».

И тут Вася не захотел. Воспротивился. Слишком дорого достаются ему эти зелененькие. Слишком много с ними было связано надежд. Сколько месяцев, лет! болтаясь в штормягах в вонючей клетке-каюте, проклиная свою одинокую холостяцкую жизнь, он лелеял планы на будущее!
– Я не... не... не... – он не мог говорить, голова раскалывалась и кружилась, а этот хрен давил его, давил! Злым нечеловечьим взглядом, двигал руками-щупальцами возле головы.
– Я не... не... не... не отдам, – сказал все-таки Вася. Но этот хрен сам взял пачку и сунул себе и карман пиджака.
– Ну, Васек, нехорошо меня не слушать. У тебя куртка кожанная, мне нравится цвет. Где брал?
– В Южной Корее.
– Снимай. Но ты провинился. Стань в угол и стой. Будешь мне сегодня служить.

Вот так Вася и стоит в углу. А что делать. Одна радость – из расстёгнутой ширинки торчит, как лом, его ненаглядный...
– Ну, рассказывай-рассказывай, с чем пришла? Всё рассказывай подробно.
И Лариса рассказывает свою историю. Иногда прикрывает глаза. Ведь она спит?
А эта харя расстегивает ей блузку, стягивает бюстгальтер, вываливает грудь, сосет соски, рука в трусах.
– Тебе очень приятно. Я – твой любимый мужчина. Тебе не нужны никакие женщины, это твоя придуманная глупость. Ты меня любишь. Ты меня хочешь! Лижи язычком у меня в ушке.
– Она лижет. Он давно уже без халата. И без брюк. Без ничего.
– А теперь – лижи головку! Смотри, какая аппетитная у меня головка. Розовая, тугая, ну, язычком, так, так, а-а, хорошо! Молодец. Открой ротик, вот, правильно. Открой глазки и смотри мне в глаза! Молодец. Язычком нажимай сильнее. О-о, отлично, отлично, а-а... Вася, иди сюда!
Вася подходит.
– Вася, ты хочешь бабу?
– Я хочу бабу.
– У тебя будет вот эта молодая спортсменка. Пока смотри и наслаждайся.
Вася смотрит и наслаждается. С его ненаглядного падает первая капля...
– Встань, Ларисонька, и сними с себя все, кроме чулок. Лариса снимает с себя всё, кроме чулок.
– Ложись спиной на стол. С тобой твоя любимая Стелла. Она целует твои ноги и лижет твою... Ты сейчас кончишь.
И Лариса сжимает в руках плешивую голову: – О-о, Стелла, Стелла!...
– А теперь и мне надо кое-что подарить, де-воч-ка... Тебе не будет больно, спокойно, спокойно, оп! Вот так, вот так, а-а-а...

Лариса терпит. Она все стерпит. Она все понимает. Нет, она совсем не спит. Только не может сопротивляться. От бессилия и унижения по щекам бегут слезы. Уже не девичьи...
– Жалко целку? Чего ее жалеть! Знаю, ты меня опять разлюбила. Полюби Васю. Вася, тебе нравится, когда женщина сосет твой член?

– Мне нравится.
– Ну дай ей. Ей тоже нравится. Ларик, ты любишь сейчас Васю. Люби его, люби его член, ну! Вот так. А я на вас полюбуюсь. Вот, молодцы. Терпи, Вася, не кончай. И я с вами. Вот какая у нас уютная семейка. А теперь, Вася, давай рабоче-крестьянским способом. Поаккуратней только, видишь, дама дефлорацию сейчас прошла. Лучше – в попку. Вася, любишь в попку?
– Люблю в попку.
– Все перешли на пол! Лара, встань на коленки. Вася, возьми на подоконнике сливочное масло и смажъ свой ломик.
Член, член, Вася. Поехали. А я интеллигентным способом...

– Всё, ребята, хватит, да плюнь, Лара, чего ты во рту эту прелесть держишь? Одевайтесь.
– Люби, Ларчонок, мужчин. Они тоже люди. Люби хотя бы иногда. Ты можешь, но не хочешь. Но вообще тебя спасет только операция. Запомни: транс-сек-су- аль-на-я операция. Член пришьют с яйцами. Вот бы тебе такой, как у Васи, да? А вообще, ребята, эра размножения у человечества кончилась. Все вступим в партию онанистов или сдохнем от спида. Что, Васек, член в штаны не влазит? Всё, член твой падает, ну, падает-падает! Застегнулся!
Ларик, сейчас ты выйдешь отсюда, сядешь в автобус номер пять, сойдешь на своей остановке, притопаешь в свою хату, примешь теплую ванну, сменишь трусишки и ляжешь спать. Проснешься утром. Окончательно. Ты не вспомнишь этот дом, не вспомнишь меня, мое лицо. Всё было с тобой во сне. Жизнь – это сон про сон, который сон про не сон... Иди.

– Отпусти! Отпус... – черный проклятый злой глаз! Яма! Черная дыра из космоса... Подлая поганая энергия схватила ее и тянет, затягивает! Отпусти! С поворота бы и пяткой в этот глаз! Но она не может, не может, скованная злом! Наказание за то, что не хочет быть женщиной. Красный фаллос суют ей в рот... Сволочь Черный Глаз! Нет, нет, нет!!! Я мужчина! Черный глаз! Ты убил меня. Вася, куда лезешь?! Гады! Нет! Я не буду! Не хочу смотреть этот сон... Но если не сон... Я умру. Я умру. Я умру.

"... кладбище. Необъятное. Тетя Вера в гробу. Страшная. Могилы. Могилы. Жутко. Мо-ги-ла. Черный глаз. Мамина под руга лучшая. Тетя Вера умерла. Не хочу» Черный глаз. О-о, скорей бы проснуться.
Кладбище. Необъятное. Несколько сопок и впадин – целый город. Родительский день. Десятки тысяч людей. Наверху и под землей. Под землей больше. Те, что наверху бодрятся – мы еще живы!
Но низко висит над вторым городом тяжелое, гнетущее скрытым камнем на душе, метафизическое настроение, испаряющееся то ли из подсознания живых, то ли из могил мертвых. Люди поминают, прибирают могилки, но массовый гипноз рока, неизбежности и непонятной бессмысленности сковывает и жмет живое к земле.
И вдруг раздается вой – страшно тоскливый, почти нечеловеческий: «У-у-у!! У-у-у!!!»
Несколько минут окружающие пытаются не замечать его, не впускать в себя. В конце концов, так не принято. Если уж слишком грустно, можно и всплакнуть за оградкой, но втихую.
А вой все продолжается. Становится нестерпимей. Тем, кто его слышит, впору бы завыть самим.
В этом «У-у-у», разваливающим традиции и приличия, слышится жуткая сила, стремящаяся вниз ли под землю, или на небеса, к чему-то спесиво-равнодушному и высшему, – с великой жалобой и рыдающей тоской смертного разума на жестокую несправедливость, на убитую любовь, на разрушенную дружбу, на невозможность встречи, на ни-ког-да!!!

«У-у-у!!!» – только инстинктивным звуком, отвергая слова, эту давно застывшую лаву мышления, звуком, как хрупким мостиком, прокидываясъ над бессмысленной пропастью несуществующей для живого вечности, у-у-у, обшаривая в темноте сознания память прошлого, туда, к милому, единственному, неповторимому, в ни-ку-да!!! У-у-у!!!

Лариса подходит к оградке, откуда раздается этот вопль в бесконечность. Поперек могильного холмика лежит мужчина. Рядом валяется пустая бутылка из-под вина. На скромном черном металлическом памятнике фотография молодой женщины. Приветливая улыбка, влажно блестят ровные зубы, по плечам распущены пышные белые волосы, большие глаза смотрят живо...
Лариса взглядывает на дату смерти – пять лет.

... большие глаза смотрят живо. Лариса узнаёт себя! Это она лежит в могиле. Как ей холодно и одиноко там! Везде и всегда – одиноко. А муж наверху плачет, тоскует и не знает, что в могиле его жена – мужчина!
Да нет же, нет, это ему, ему, Лари... да... Лариси-ку... Ну да-да, у меня мужское имя – Ларисик! Как же я раньше не знал...а... не знал-л-л! А разве такие бывают? Ла-ри-сик. Ну, конечно, это обыкновенное м у ж с к о е имя! Всем известное. Это я, муж, наверху, а внизу, в могиле, моя жена. Как же ее зовут? Стелла! Стелла, у-у-у!!! Я наверху и внизу одновременно. Черный подлый глаз!

Ларисик приоткрывает веки. «Черный глаз? Ла-ри-сик? Что я? Где? Фу, какой жуткий сон!»
Настенные часы показывает ровно шесть. Сумрак. Что такое? Утро? Вечер? Мокрые глаза, подушка... Что такое? Сон. Тусклые стены. Запах... кладбища?... Тоска. Почему?
На кровати лежит мать. Спит. Значит утро. Но... почему?! Черный глаз! И... Вася...
Лариса встает с дивана. «Какой Вася? Это же – сон? Но она помнит Васю и его...

«Это... Это – не сон?!?» – она бредет в ванну, стягивает ночную рубашку, рассматривает тело. Синяки. Засосы?! Ощупывает у себя...
Это не сон! Не сон! Черный глаз – гипнотезер! И Вася... Значит... Значит – всё. Не жить. Не могу... Значит всё. Всё, всё. Дверь на задвижку. Всё. Скорее. Бельевая веревка. Воду, воду, обмыться, смыть с себя и...
Она включает воду, отвязывает бельевую веревку со змеевика и торопливо привязывает ее к душевому штырю.
Обильные слезы текут, течет вода, заполняя ванну, трясутся руки – она пытается соорудить петлю. И это ей в конце концов удается. Ложится в ванну, быстро моется, не чувствуя ни воды, ни мыла. Не помня, что вчера вечером она мылась после э т о г о. Она вообще не помнит вчерашнего вечера, что говорила матери. Она только очень хорошо помнит Черный глаз, не лицо, а именно один страшный глаз! И очень хорошо помнит Васю. И некоторые подробности...

Слезы текут, и она уже автоматически-бессознательно проверяет штырь – прочно, прикидывает еще раз длину веревки – пойдет, надевает на шею петлю и глубоко вздохнув, зажмурив глаза, шагает с края ванны...
И в тот миг, когда петля бесповоротно сдавила горло, Лариса успела подумать о матери. Вспомнила, что никак не простилась с ней, не увидела напоследок ее лица. Или, хотя бы, записку...
И тогда ей очень-очень захотелось в е р н у т ь с я. Оказывается, никогда и ничего ей не хотелось в жизни т а к! Потому что уже с перекрытым дыханием она поняла, что..

Секунда долго расслаивалась и стала почти бесконечной. В начальных частях секунды она написала матери длинное прощальное письмо, политое слезами. Но они никогда не были с матерью близки. Потому что она любила мать как сын. А мать относилась к ней как к дочери.
Но теперь уже все равно, вторая часть бесконечной секунды принесла быстрый страх – останавливалось сердце. И тогда она еще успела понять п р е ж н и м разумом, что хотела вернуться, потому что кончалась с к а з к а. Потому что Видимая Вселенная – это сказка в и д и м о й ее части. И она, Лариса, уходила из этой видимой сказки. Но Жизнь – волшебная сказка даже тогда, когда она далеко не сказочна!
Ей захотелось вернуться, это желание мучительно-безнадежно мгновенно взорвалось и приняло размеры всей Вселенной, потому что желание жить и было Разумной Вселенной, в и д и м о й ее части...

Но загадочный мотор жизни – сердце, остановился, и в ПЕРЕХОДЕ, в абсолютной тишине и темноте, в безвоздушном и безмысленном пространстве, Ларису объяло такое же бесконечное – как видимая часть Вселенной, – облегчение. Пошли другие секунды – секунды смерти. Тело, согласно физическим законам данного пространства видимой части Вселенной, переключило реле и зажило иной жизнью. Внутренние органы расслабились, готовясь к самоуничтожению. Как и полагается, очистился мочевой пузырь, и по ноге тела проскользила змейка мочи.

Секунды смерти сложились в минуту и Мозг, еще физически живой, занялся своей последней, но основной работой – подготовкой отделения от тела пси-энергии. Через десять минут эта работа должна быть закончена и пси-энергия пойдет на СКЛАД, в центр Галактики. Там, на СКЛАДЕ, в невидимой части Вселенной, пси-энергия будет жить в другой с к а з к е...

Но Мозг только делает вид, что готовится. На самом деле он прекрасно знает карму хозяйки. Не судьба ей сейчас... Поэтому Мозг, шатаясь на веревке с телом, вступил во взаимодействие с н е ж и в ы м. Он приказал, дюбелям, которыми пристрелян душевой штырь, на микрон сбросить в диаметре. А окружающему их бетону – раскрошиться. Вот так. Еще несколько качков тела и штырь выползает, выползает, бах!

Тело Ларисы сгибается и падает в ванну. А в ванне – вода. Она смягчает удар и тело садится поперек ванны, свесив с нее ноги и лишь слегка ударившись затылком о стену. Сердце стоит и это Мозгу совсем не нравится. Уже две минуты смерти. Через восемь минут умрет и он, Мозг! И хотя он прекрасно знает весь дальнейший сценарий, да и не только этот. Он давно вычислил до наносекунд все варианты предстоящих десятков лет, но... береженного Бог бережет! И он посылает второй с и г н а л: «Вставай скорее, Людмила Андреевна! Разоспалась! Дочь умерла, а ты дрыхнешь!»

Людмила Андреевна никак не может проснуться. Снится ей кошмарный сон! Только она определенно знает, что это совсем не сон! Но зачем Бог или кто-то другой Всемогущий посвящает ее в ЭТО?! Она совсем не хочет! Ей жутко и тяжело видеть т а к о е! И знать. Ее посвящают в СМЕРТЬ. Но это не просто смерть. Нет, это нечто совсем-совсем другое... Нечеловеческое.
Вот она абсолютно наяву идет по больнице. Внешне больница похожа на обыкновенную советскую: серость, убогость, палаты на восемь-десять человек.
Она идет по узкому бетонному коридору и перед ней открываются двери. Ее сопровождает кто-то, но этот кто-то – невидимка, он не говорит, а телепатирует ей. Без слов, как во сне, она понимает, что больные в палатах – смертники, неизлечимы и больны безумно-страшными болезнями, многих из которых еще на Земле нет.
Она видит гниющие страшные открытые язвы, отрезанные руки, ноги, головы, внутренние органы, стекающие по каким-то желобам на каких-то столах кровь и гной. И запах, запах...
Ее провожатый по жутчайшему аду телепатирует что-то совсем уж непонятное. Если перевести на человеческий язык, то, примерно, так: да-да, н а ш и издержки производства – эти в а ш и болезни. Мы экспериментируем. Вы искусственны и слишком мимолетны...
Людмила Андреевна впервые видит смерть в таком не закамуфлированном, ч и с т о м виде.

Крупным планом появляется лицо Веры в гробу. Но вдруг ее лицо подменили на... лицо Ларисы! Бледное, мертвое... Скорее бы проснуться! Но она видит: кладбище. Необъятное. Несколько сопок и впадин – целый город. И вдруг раздается вой – страшно тоскливый, почти нечеловеческий: «У-у-у!!!»

... поперек могильного холмика лежит мужчина. На скромном черном металлическом памятнике фотография молодой женщины. Приветливая улыбка, влажно блестят ровные белые зубы, по плечам распущены пышные волосы, большие глаза смотрят живо...
Глаза Ларисы!
«Вставай скорее, мама!!! Разоспалась! Дочь умерла, а ты дрыхнешь!..»
Людмила Андреевна вскочила. Сердце бешенно колотится! На Ларискином диване лишь смятая постель! Придерживая рукой левую грудь, пытаясь хоть так унять сердце, бросилась на кухню – пусто! Туалет – пусто! Дернула дверь в ванную – закрыто.
– Лариса?! – деревянным голосом кликнула. Тишина.
– Лариса!?! – тишина.
Дернула ручку изо всех сил, шпингалет отлетел, и она увидела дочь...

Ей казалось, что она кричит, визжит: «А-а-а!!!» Но на самом деле лишь тихий скрип вырывался из ее горла: «а-а-а», пока она разжимала петлю и вытаскивала дочь из воды.
Положила тело прямо на холодный пол. Лихорадочно вспоминая – что надо делать и как, превозмогая обморок и сердечный приступ, начала неумело производить искусственное дыхание. Дула изо рта в рот, давила на грудь, поднимала и опускала руки дочери, и опять дула, давила, дула, давила, потеряв ощущение времени и теряя рассудок, соскакивала, пыталась бежать вниз к общественному телефону звонить в «скорую» и тут же догадываясь – нельзя остановиться ни на секунду! Любая секунда – это жизнь. Или смерть.
Опять дула, давила, массажировала! Очнулась только тогда, когда дочь открыла глаза.
Лариса хотела сказать: «Напрасно, мама. Т а м так легко и ничего не нужно...» Но из передавленного горла вырвался лишь хриплый долгий кашель-стон.
И через кашель, через стон, она пытается сказать:
– Тркха-ахакха-тркансх... оперкха... трансеккхакха... рация...
«Транссексуальная операция...» – разобрала мать.