Эволюционная теория пола В. А. Геодакяна

Интересную попытку создать эволюционную теорию пола, не замыкающуюся в рамках репродуктивной биоло­гии, предпринял московский ученый В. А. Геодакян, взгляды которого очень популярны в России (см.: Геода­кян, 1965, 1989). Согласно эволюционной теории пола, которую Геодакян развивает больше сорока лет, процесс самовоспроизводства любой биологической системы включает в себя две противоположные тенденции: на­следственность — консервативный фактор, стремящийся сохранить неизменными у потомства все родительские признаки, и изменчивость, благодаря которой возникают новые признаки. Самки олицетворяют как бы постоян­ную «память», а самцы — оперативную, временную «па­мять» вида. Поток информации от среды, связанный с изменением внешних условий, сначала воспринимают самцы, которые теснее связаны с условиями внешней сре­ды. Лишь после отсеивания устойчивых сдвигов от вре­менных, случайных генетическая информация попадает внутрь защищенного самцами устойчивого «инерционно­го ядра» популяции, представленного самками.

По Геодакяну, норма реакции женских особей, то есть их адаптивность (пластичность) в онтогенезе по всем признакам несколько шире, чем мужских. Один и тот же вредный фактор среды модифицирует фенотип самок, не затрагивая их генотипа, тогда как у самцов он разрушает не только фенотип, но и генотип. Например, при наступ-

лении ледникового периода широкая норма реакции са­мок у далеких наших предков позволяла им «делать» гуще шерсть или толще подкожный жир и выжить. Узкая нор­ма реакции самцов этого не позволяла, поэтому из них выживали и передавали свои гены потомкам только са­мые генотипически «лохматые» и «жирные». С появлени­ем культуры (огня, шубы, жилища) наряду с ними выжи­вали и добивались успеха у самок еще и «изобретатели» этой культуры. То есть культура (шуба) выполняет роль фенотипа (шерсти).

Вследствие разной нормы реакции, у женщин выше обучаемость, воспитуемость, конформность, а у муж­чин — находчивость, сообразительность, изобретатель­ность (поиск). Поэтому новые задачи, которые решают­ся впервые, но решить их можно кое-как (максимальные требования к новизне и минимальные — к совершенст­ву), лучше решают мужчины, а знакомые задачи (мини­мум новизны, максимум совершенства) — женщины.

Теория Геодакяна привлекает логической стройностью и хорошо объясняет некоторые факты естественного по­лового отбора, например повышенную смертность самцов, принимающих на себя фронт внешних воздействий и в си­лу этого чаще становящихся жертвами неудачного «экспе­риментирования» природы. Но дедуцировать из нее за­ключения относительно конкретных половых/гендерных свойств и отношений методологически рискованно.

Прежде всего, половой диморфизм не совсем одинако­во проявляется у разных видов, причем варьирует не только степень различий между самцами и самками, но в некоторых случаях и характер, направление этих разли­чий. Особенно сильно варьирует разделение труда. Раз­ные виды животных имеют разные социальные структу­ры, типы лидерства и т. д. У одних видов есть семейная структура, у других самцы и самки соединяются только на период спаривания, у одних есть отцовство, у других нет. Это не может не сказываться на их социальном пове­дении. Чем выше филогенетический уровень вида, тем сложнее у него детерминация половой принадлежности

и тем многограннее ее связь с другими аспектами разви­тия. Более сложный онтогенез и более разнообразная, ин­дивидуализированная деятельность неизбежно увеличи­вают число индивидуальных вариаций в психике и пове­дении, не укладывающихся в рамки дихотомии «мужское или женское».

У многих видов животных лидерами групп, что предполагает высокую степень самостоятельности, яв­ляются не самцы, а самки. Еще сложнее обстоит дело с творческими способностями. Доказано, что самки шимпанзе научаются решать сложные задачи так же легко, как самцы. Самки гориллы осваивают язык зна­ков так же хорошо, как самцы. Самки собак-проводни­ков работают не хуже самцов. Самки дельфинов «ра­зыгрывают» друг друга так же часто, как самцы. Самки попугаев способны подражать голосу и говорить не ху­же самцов. Самки крыс и мышей ориентируются в лаби­ринте не хуже самцов. Наблюдения за шимпанзе в есте­ственных условиях показывают, что нередко именно самки инициируют новые формы деятельности, а соро­дичи им подражают. Спрашивается: почему этого не могут женщины?

Психологически креативность — предмет чрезвычай­но сложный. Согласно некоторым психологическим ис­следованиям, поведение самцов более индивидуально и вариабельно, чем поведение самок. Но можно ли интер­претировать эти различия как проявления креативно­сти? Авторитетная международная энциклопедия по ис­следованию креативности однозначно говорит, что ген-дерные различия в этой области не установлены (Ваег, Kaufman, 2006. Р. 44). Е. Н. Ильин считает, что такие различия есть, но цитируемые им современные отечест­венные работы не имеют необходимого подтверждения и научного статуса (это тезисы конференций, дипломные работы и т. п), а иностранные работы безнадежно стары (Ильин, 2002. С. 126-127).

Кроме того, многие виды деятельности, существенные для понимания общественного разделения труда и разви-

тия способностей у человека (письмо, чтение, художест­венное творчество), у животных отсутствуют, а у челове­ка появились лишь на определенном этапе развития. Вер­бальные и невербальные тесты, с помощью которых срав­ниваются способности мужчин и женщин, вообще не имеют животных аналогов. О каких биологических зако­нах тут можно говорить?

Короче говоря, теория Геодакяна, при всей ее привле­кательности, требует основательной проверки, тем более что на Западе, где теоретическая биология развита лучше, чем в России, эта теория профессионально не обсужда­лась и практически неизвестна. Не исключено, что она кажется нам столь убедительной отчасти потому, что под­крепляет привычные стереотипы об имманентном муж­ском лидерстве.

Категория пола (sex), обозначающая системную сово­купность биологических свойств, отличающих мужчину от женщины, также оказалась сложной. В XIX в. половая при­надлежность (идентичность) индивида казалась монолит­ной и однозначной. В XX в. выяснилось, что пол — сложная многоуровневая система, элементы которой формируются разновременно, на разных стадиях индивидуального разви­тия, причем по мере развития науки количество известных нам элементов увеличивается. Первичное звено этого длин­ного процесса — хромосомный (генетический) пол (XX — самка, XY — самец) создается уже в момент оплодотворения и определяет будущую генетическую программу организма, в частности дифференцировку его половых желез (гонад) — гонадный пол. Первоначальные зародышевые гонады еще не дифференцированы по полу, но затем Н — Y антиген, харак­терный только для мужских клеток и делающий их гистоло­гически несовместимыми с иммунной системой женского ор­ганизма, программирует превращение зачаточных гонад мужского плода в семенники; зачаточные гонады женского плода автоматически превращаются в яичники. После их формирования особые клетки мужской гонады начинают продуцировать мужские половые гормоны (андрогены). Под

влиянием этих зародышевых андрогенов (гормональный пол зародыша) начинается формирование соответствующих, мужских или женских, внутренних репродуктивных органов (внутренний морфологический пол) и наружных гениталий (внешний морфологический пол, или генитальная внеш­ность). Кроме того, от них зависит дифференцировка нерв­ных путей, отделов головного мозга, регулирующих половые различия в поведении.

После рождения ребенка биологические факторы половой дифференцировки дополняются социальными. На основа­нии гениталъной внешности новорожденного определяется его гражданский пол (иначе он называется паспортным, аку­шерским или аскриптивным, то есть приписанным полом), в соответствии с которым ребенка воспитывают (пол воспи­тания). В период полового созревания по сигналу, поступаю­щему из гипоталамуса и гипофиза, гонады начинают интен­сивно вырабатывать соответствующие, мужские или жен­ские, половые гормоны (пубертатный гормональный пол), под влиянием которых у подростка появляются вторичные половые признаки (пубертатная морфология) и эротические переживания (пубертатный эротизм). Эти новые обстоя­тельства накладываются на прошлый жизненный опыт ре­бенка и его образ «Я», в результате чего формируется оконча­тельная половая и сексуальная идентичность взрослого чело­века. Таким образом, первоначально бипотенциальный зародыш становится самцом или самкой не автоматически, а в результате последовательного ряда дифференцировок. Ка­ждому этапу половой дифференцировки соответствует опре­деленный критический период, когда организм наиболее чув­ствителен, сензитивен, к данным воздействиям. Если крити­ческий период почему-либо «пропущен», последствия этого большей частью необратимы.

При этом действует сформулированный Джоном Мани «принцип Адама», или дополнительности маскулинной диф­ференцировки: на всех критических стадиях развития, если организм не получает каких-то дополнительных сигналов или команд, половая дифференцировка автоматически идет по женскому типу, для создания самца на каждой стадии раз-

вития необходимо «добавить» нечто, подавляющее женское начало.

Короче говоря, люди не рождаются мужчинами или жен­щинами, а становятся ими, и в этом процессе важную роль играют социальные и культурные факторы. Вовлечение жен­щин в общественно-производственную деятельность и обра­зование показало, что привычное, казавшееся универсаль­ным «половое разделение труда» не является всеобщим. Мужчины и женщины могут одинаково успешно выполнять самую разную работу, а изменение характера деятельности неизбежно влияет на их психику и самосознание.

Сдвиги в повседневной жизни и общественном сознании повлекли за собой изменения и в языке науки (Jacklin, 1992). В первые два десятилетия XX в. немногочисленные исследо­вания психологических особенностей мужчин и женщин обычно подводили под рубрику «психология пола» (psycholo­gy of sex), зачастую отождествляя пол с сексуальностью. В 1930—1960-е годы «психологию пола» сменила «психоло­гия половых различий» (sex differences), которые уже не сво­дили к сексуальности, но большей частью считали врожден­ными, данными природой. В конце 1970-х годов, по мере то­го как круг исследуемых психических явлений расширялся, а биологический детерминизм ослабевал, этот термин сме­нился более мягким — «различия, связанные с полом» (sex related differences), причем эти различия могут не иметь био­логической подосновы.

Важный вклад в понимание этих проблем внесли общест­венные науки, прежде всего — социология и антропология. Сначала социальные аспекты взаимоотношений между муж­чинами и женщинами описывались в таких понятиях, как «половая роль», «полоролевые ожидания», «половая иден­тичность». Эти термины ясно говорили, что речь идет не о природных, а о социальных отношениях и нормах. Но при­лагательное «половой» несло за собой длинный шлейф неже­лательных значений. Во-первых, оно, как и «пол», невольно ассоциируется с сексуальностью, хотя даже многие биологи­ческие процессы и отношения с нею, как и с репродукцией, не связаны. Во-вторых, эта терминология вольно или неволь-

но предполагает, что социокультурные различия между мужчинами и женщинами только надстройка, форма прояв­ления или оформления фундаментальных, базовых, универ­сальных различий, обусловленных половым диморфизмом.

На самом деле мужчины и женщины взаимодействуют друг с другом не в вакууме, а в конкретных социальных ро­лях, дифференциация которых в разных сферах деятельно­сти, например на производстве и в семье, сплошь и рядом не совпадает. Даже если допустить, что женщина «по природе» пассивна и нежна, это вовсе не значит, что она будет таковой в любых ролях и ситуациях. Нам постоянно твердят, что по­требность в достижении, социальном успехе у женщин ниже, чем у мужчин, и что современные «деловые женщины» — яв­ление совершенно новое, беспрецедентное, даже патологиче­ское. Но может быть, дело не столько в стремлении к дости­жению вообще, сколько в соционормативных рамках, предо­пределяющих, к чему индивид может и должен стремиться и каким образом он может достигать поставленных целей?

Великосветские львицы бальзаковской эпохи были не ме­нее энергичны, властолюбивы и жестоки, чем их мужья и лю­бовники. Но в тех исторических условиях честолюбивая женщина могла сделать карьеру только опосредованно, поды­скав себе соответствующего мужа или организовав своими, специфически женскими, средствами его социальное про­движение. Сегодня эти ограничения отпали. Женщина мо­жет сама, без посредства мужчины, добиться высокого соци­ального статуса, и это существенно меняет мотивацию и ха­рактер взаимоотношений мужчин и женщин при тех же самых природных задатках.

Культурные стереотипы мужского и женского различа­ются не только по степени, но и по характеру фиксируемых свойств. Мужчин везде и всюду чаще описывают в терминах трудовой и общественной деятельности, а женщин — в семейно-родственных терминах, и эта избирательность предо­пределяет направленность нашего внимания. Дело не столь­ко в том, что мальчик объективно сильнее девочки (это вер­но далеко не всегда), сколько в том, что ось «сила — слабость», по которой постоянно оценивают мальчиков, зна-

чительно менее существенна в системе представлений о жен­ственности, женщин чаще оценивают по их привлекательно­сти или заботливости. Разговоры об «истинной мужествен­ности» и «вечной женственности» только запутывают воп­рос, навязывая нам единообразие, которого история никогда не знала.

Чтобы избавиться от ложных ассоциаций и преодолеть сведение социальных проблем к биологическим, в науку бы­ло введено понятие «гендер».

В английском языке слово gender обозначает грамматиче­ский род, который не имеет с полом ничего общего. В неко­торых языках (например, в грузинском) грамматического рода нет вовсе. В других языках (например, в английском) эта категория применяется только к одушевленным сущест­вам. В третьих, как в русском, наряду с мужским и женским существует средний род. Грамматический род слова и пол обозначаемого им существа часто не совпадают. Немецкое das Weib (женщина) — среднего рода, во многих африкан­ских языках слово «корова» — мужского рода и т. д.

Вопреки распространенному представлению, слово «гендер» заимствовали из грамматики и ввели в науки о поведе­нии не американские феминистки, а выдающийся сексолог Джон Мани (1924—2006), которому при изучении гер­мафродитизма и транссексуализма потребовалось разграни­чить общие, родовые, свойства мужчин и женщин (пол как фенотип) и более частные, сексуально-генитальные, эроти­ческие и прокреативные, явления (Money, 1955). Позже оно было подхвачено социологами и юристами, в результате чего его значение изменилось (см.: Бем, 2004; Тендер и язык, 2005; Кон, 20046; Киммел, 2006). Впрочем, оно и по сей день остается многозначным (Ушакин, 2002; Зверева, 2002; Сав-кина, 2007; Smiler, 2004).

В психологии и сексологии «гендер» употребляется в ши­роком смысле, подразумевая любые психические или поведен­ческие свойства, предположительно отличающие мужчин от женщин (раньше их называли половыми свойствами или раз­личиями). В общественных науках и, особенно, в феминизме «гендер» приобрел более узкое значение, обозначая «социаль-

ный пол», то есть социально детерминированные роли, иден­тичности и сферы деятельности мужчин и женщин, завися­щие не от биологических половых различий, а от социальной организации общества. Гендер — это система межличностно­го взаимодействия, посредством которого создается, утвер­ждается, подтверждается и воспроизводится представление о мужском и женском как базовых категориях социального порядка. «Делать гендер означает создавать различия между мальчиками и девочками, мужчинами и женщинами; разли­чия, которые не являются естественными, сущностными или биологическими» (Уэст, Зиммерманн, 2000. С. 207).

По образному выражению американского антрополога Кэтрин Марч, пол относится к гендеру как свет к цвету. Пол и свет — естественные физические явления, допускающие объективное измерение. Гендер и цвет — исторические, куль­турно обусловленные категории, с помощью которых люди группируют определенные свойства, придавая им символи­ческое значение. Хотя физиология восприятия цвета у людей более или менее одинакова, одни культуры и языки термино­логически различают только два или три, а другие — не­сколько десятков и даже сотен цветов. Все это имеет свои со­циальные причины и следствия.

«Пол» и «гендер» чаще всего различают по принципу кау­зальной атрибуции, называя «гендерными» те характеристи­ки, которые считаются социально детерминированными, а «половыми» — те, которые считаются заданными биологиче­ски (например, «гендерная стратификация», но «половой ди­морфизм»). Но строго «развести» эти ряды невозможно, поэ­тому существует и иное словоупотребление (Deaux, LaFrance, 1998; Ruble, Martin, Berenbaum, 2006). Сохраняются и дисци­плинарные различия: если психологи, как правило, обсужда­ют гендерные свойства и особенности индивидов, конкрет­ных мужчин и женщин, то социологи и антропологи говорят о гендерном порядке, гендерной стратификации общества, гендерном разделении труда, отношениях власти и т. д.

Хороший популярный и удобочитаемый очерк гендерной социологии — книга Майкла Киммела «Гендерное общество» (Киммел, 2006).

Появление категории гендера повлекло за собой дальней­шие уточнения психологической и медицинской терминоло­гии. Важнейшие из этих новаций — понятия тендерной идентичности и тендерной роли.

Гендерная идентичность — это базовое, фундаменталь­ное чувство своей принадлежности к определенному полу, осознание себя мужчиной, женщиной или существом какого-то другого, «промежуточного» или «третьего» пола. Гендерная идентичность не дается индивиду автоматически, при рождении, а вырабатывается в результате сложного взаимо­действия его природных задатков и соответствующей соци­ализации, «типизации» или «кодирования», причем актив­ным участником этого процесса является сам субъект, кото­рый принимает или отвергает предлагаемые ему роли и модели поведения. Возможны даже случаи «перекодирова­ния» или «переустановки» гендерной идентичности с муж­ской на женскую или наоборот (в просторечии это называ­ется переменой или сменой пола). Состояние, когда индивид не может принять «данный» ему на основании его анатоми­ческого пола гендерный статус мужчины или женщины и ис­пытывает острую неудовлетворенность им, называется рас­стройством тендерной идентичности (РГИ).

Первой естественной лабораторией для изучения законо­мерностей формирования и изменения гендерной идентич­ности стала клиника транссексуализма. В массовом созна­нии нестабильность тендерных категорий обычно считается чем-то патологическим, не имеющим отношения к нормаль­ной обыденной жизни, где границы мужского и женского ка­жутся твердыми и незыблемыми. Но о «съемности» гендер­ной идентичности говорят и этнографические данные: мно­гие культуры не только признают существование людей «третьего пола», но и создают для них специальные социаль­ные ниши — роли, статусы и идентичности. В древних обще­ствах это противоречие проявлялось в игре и карнавальной культуре, когда люди могли и даже были обязаны менять свои привычные тендерные роли и маски. Это частный слу­чай признания индивидуальных различий, не укладываю­щихся в прокрустово ложе бинарных оппозиций.

Столь же подвижными оказались и гендерные роли, то есть нормативные предписания и ожидания, которые соот­ветствующая культура предъявляет к «правильному» муж­скому или женскому поведению и которые служат критерием оценки маскулинности/фемининности конкретного инди­вида. Хотя тендерные роли часто формулируются очень же­стко, они, и тем более ориентированное на них поведение, не обязательно бывают однозначными. В них всегда присутст­вуют элементы игры, театрализованного представления. Взаимодействуя с другими людьми, индивид предъявляет им определенный имидж, «изображает» мужчину, женщину или существо неопределенного пола, используя для этого одежду, жесты, манеру речи.

Кавалеры приглашают дамов:

Там, где брошка, там перёд...

Дамы приглашают кавалеров:

Там, где галстук, там перёд....

Условный, игровой характер гендерного поведения под­черкивается такими научными терминами, как «гендер­ный дисплей», «делание гендера» и «гендерный перформанс».

Усложнение научных категорий как инструментов соци­альной саморефлексии отражает сдвиги в культуре и массо­вом сознании. Жизнь современного человека стала значи­тельно более текучей и разнообразной, расширяя диапазон индивидуального выбора. Я могу чувствовать себя на рабо­те одним, дома — другим, в дружеской компании — треть­им, и каждая из этих моих идентичностей — подлинная. Это затрудняет однозначное определение «мужского» и «женского» и подсказывает определенные мировоззрен­ческие выводы: если гендерное разделение труда и нормы мужского и женского поведения не универсальны, а истори­чески изменчивы, то к ним можно и нужно относиться кри­тически, то есть их «деконструировать». Это распростра­няется и на содержание категорий маскулинности и фемининности.