Историко-антропологическая интерлюдия

Гендерное разделение труда, то есть специфические для мужчин и женщин виды деятельности, социальные роли и функции, которым соответствовали соционорма-тивные образы маскулинности и фемининности, сущест­вовало в любом древнем обществе и представлялось веч­ным, естественным и нерушимым.

По словам древнегреческого историка Ксенофонта, «природу обоих полов с самого рождения... бог приспосо­бил: природу женщины для домашних трудов и забот, а природу мужчины — для внешних. Тело и душу мужчи­ны он устроил так, что он более способен переносить хо­лод и жар, путешествия и военные походы; поэтому он на­значил ему труды вне дома. А тело женщины бог создал менее способным к этому и потому, мне кажется, назна­чил ей домашние заботы». Это подкрепляется ссылкой на обычай, что «женщине приличнее сидеть дома, чем нахо­диться вне его, а мужчине более стыдно сидеть дома, чем заботиться о внешних делах» (Ксенофонт. Домострой. VII. 22-23, 30-31).

В рассуждениях Ксенофонта представлена трехсту­пенчатая схема:

1) божественный замысел устанавливает четкое ген-дерное разделение труда;

2) ему соответствует разная телесная и душевная ор­ганизация мужчин и женщин;

3) общественные нормы и правила морали освящают и закрепляют предустановленный порядок, придавая ему постоянство и легитимность.

Представление об универсальности и «естественной дополнительности» полов господствовало в социологии вплоть до середины 60-х годов XX в. Согласно теории Парсонса и Бейлза, дифференциация мужских и жен­ских ролей в семье и общественно-производственной жизни основана на естественной взаимодополнительно­сти полов. Мужские роли и мужской стиль жизни явля­ются преимущественно «инструментальными», а жен­ские — «экспрессивными». Мужчина бывает кормильцем, «добытчиком», а в семье осуществляет общее руководст­во и несет главную ответственность за дисциплинирова-ние детей, тогда как более эмоциональная по своей при­роде женщина поддерживает групповую солидарность и обеспечивает необходимое детям эмоциональное тепло. Радикальное изменение этой структуры невозможно. Как бы ни вовлекалась современная женщина в общественно-трудовую жизнь, женская роль «продолжает корениться прежде всего во внутренних делах семьи, где женщина выступает как жена, мать и хозяйка дома, тогда как роль взрослого мужчины коренится прежде всего в професси­ональном мире, в его работе, которая обусловливает и его функции в семье — обеспечение ей соответствующего статуса и средств к существованию. Даже если, что впол­не возможно, средняя замужняя женщина начнет рабо­тать, в высшей степени маловероятно, чтобы это относи­тельное равновесие было нарушено, чтобы мужчина и женщина поменялись ролями или чтобы качественная дифференциация ролей в этих отношениях полностью изгладилась» (Parsons, Bales, 1Э55. С. 14—15).

Эта теория подтверждалась не только материалами ис­следований современной семьи. Этнографические данные тоже свидетельствовали о том, что такой тип ролевой дифференциации распространен в обществах разного ти-

па. Проанализировав под этим углом зрения этнографи­ческие описания 56 обществ, М. Зелдич выяснил, что ма­теринская роль была экспрессивной в 48 из них, инстру­ментальной — в 3 и смешанной — в 5. Отцовская роль ока­залась инструментальной в 35, экспрессивной — в одном и смешанной — в 19 обществах (Там же. С. 348—349).

Подтверждали эту теорию и данные дифференциаль­ной психологии, согласно которым женщины субъектив­нее и чувствительнее к человеческим взаимоотношениям и их мотивам, тогда как мужчины больше тяготеют к предметной деятельности, связанной с преодолением физических трудностей или с развитием абстрактных идей. Наконец, антропологи указывали, что особое поло­жение женщины в семье обусловлено ее материнскими функциями, которые детерминированы биологически и от социальных условий не зависят.

Тем не менее в разных человеческих обществах нормы тендерного разделения труда не совсем одинаковы. Геро­дот с удивлением писал: «Подобно тому, как небо в Егип­те иное, чем где-либо в другом месте... так и нравы и обы­чаи египтян почти во всех отношениях противоположны нравам и обычаям остальных народов. Так, например, у них женщины ходят на рынок и торгуют, а мужчины си­дят дома и ткут» (Геродот. История. II. 35).

Существенное отличие человека от остальных приматов состоит в том, что половое разделение труда распространя­ется у него не только на уход за детьми и защиту от врагов (первая функция у всех приматов является главным обра­зом женской, а вторая — преимущественно мужской), но также на добывание и приготовление пищи и других средств существования. Как показывают кросскультурные исследования, здесь есть некоторые универсальные момен­ты (Ember, 1981). Например, охота и ловля крупных вод­ных животных — занятия почти исключительно мужские. Мужской работой в большинстве обществ считается также выпас крупного скота, рыболовство, сбор меда, очистка зе­мли и подготовка почвы для посева. Исключительно жен­ской производственной деятельности не обнаружено, но

женщины преобладают в собирании дикой растительной пищи.

В сложных земледельческих обществах тендерное разделение функций более подвижно. Что касается реме­сел, то мужчины почти монопольно занимаются обра­боткой и изготовлением изделий из металла, дерева, кам­ня, кости, рога и раковин; они также доминируют в стро­ительстве домов и изготовлении сетей и веревок. Исключительно женских ремесел нет, но прядением и большей частью также ткачеством, плетением корзин, циновок, шитьем одежды и изготовлением керамики поч­ти везде занимаются женщины. Однако это в большой степени зависит от уровня общественного разделения труда. В более специализированных ремеслах преобла­дают мужчины, тогда как приготовление пищи в боль­шинстве обществ поручают женщинам (хотя межкуль­турные вариации очень велики), они же выполняют ос­новную домашнюю работу, включая заготовку топлива и воды, и основной уход за детьми (см.: Murdock, Provost, 1973).

Долгое время ученые объясняли такие различия, с од­ной стороны, большей физической силой и энергией муж­чин, а с другой — несовместимостью некоторых видов трудовой деятельности с уходом за детьми. Кроме того, отмечалась внутренняя взаимосвязь, ковариативность некоторых видов деятельности (например, если мужчины занимаются рыболовством, то они же плетут веревки и сети). Однако гендерное разделение труда означает не просто дифференциацию социальных функций, но и оп­ределенную иерархию, стратификацию этих видов дея­тельности и категорий людей, которые их осуществляют. Характер общественных взаимоотношений между пола­ми зависит не столько непосредственно от круга специ­фических обязанностей мужчин и женщин, сколько от распределения власти, меры общественного признания, престижности мужских и женских занятий (см.: Schlegel, 1977). По ироническому замечанию Маргарет Мид, мужчины могут стряпать, ткать, одевать кукол или охо-

титься на колибри, но если такие занятия считаются под­ходящими для мужчин, то все общество, и мужчины, и женщины, будут признавать их очень важными. Если то же самое делают женщины, такие занятия объявляются менее важными (Мид, 2004. С. 154).

По-видимому, в этом есть свои стадиально-историче­ские закономерности. Историки первобытного общества полагают, что в раннеродовой общине естественное поло­возрастное деление не создавало стабильных отношений господства и подчинения. Мужчины и женщины специа­лизировались в разных, но в равной степени общественно полезных и уважаемых сферах деятельности, а выдающа­яся роль женского труда в хозяйственной жизни общины в сочетании с матрилинейной (определение происхожде­ния по материнской линии), «материнской» организаци­ей рода обеспечивала женщине высокое общественное положение (Першиц, Монгайт, Алексеев, 1982. С. 99). Социальное угнетение женщин и признание их низшей по сравнению с мужчинами категорией возникает только вместе с патриархатом, частной собственностью и систе­мой наследования имущества.

Однако свести социальные взаимоотношения полов к одной-единственной системе детерминант, будь то био­социальные константы или угнетение женщин мужчина­ми, невозможно. Социально-структурные факторы тесно переплетаются с культурно-символическими. Замечено, что все народы, осознанно или неосознанно, ценят объек­ты, виды деятельности и события, порожденные челове­ком или находящиеся под его контролем (культура), вы­ше, нежели неподконтрольные и данные извне явления (природа). И поскольку женское начало воспринимается как более близкое к природе, чем к культуре, оно ставит­ся ниже мужского.

Представление о «природной» сущности фемининности покоится на трех кажущихся универсальными пред­посылках:

1. Биологическая зависимость женского организма от осуществления физиологических функций, связанных

с продолжением рода (беременность, рождение и выкарм­ливание детей).

2. Социальная зависимость женщин от их а) вынуж­денной связи с детьми в период лактации, кормления гру­дью и б) обусловленной этим преимущественной локали­зации женской деятельности (например, стряпни) в до­машней среде.

3. Психологическая зависимость, возникающая вследствие идентификации девочек с конкретными жен­щинами, начиная с собственной матери, за деятельностью которой, большей частью домашней, они наблюдают и участвуют в этой деятельности на протяжении всего
детства, тогда как мальчики должны в конечном счете идентифицироваться с мужчинами, деятельность кото­рых развертывается вне семьи, это дает мальчикам боль­ше вариативных возможностей и, следовательно, степе­ней свободы.

Но такое объяснение представляется чересчур об­щим. Чтобы понять конкретные исторические типы тен­дерной стратификации, американский антрополог Эрнестина Фридл (Friedl, 1975) сопоставила систему доступ­ных мужчинам и женщинам социальных ролей в обществах охотников и собирателей и в земледельче­ских обществах, выделив возможные детерминанты гендерных ролей и степень господства одного тендера над другим в следующих контекстах:

а) контроль за производством, особенно за домашним и внедомашним распределением стратегических экономи­ческих ресурсов;

б) право участвовать в политической, ритуальной и религиозной деятельности и быть ее руководителем;

в) степень автономии в принятии решений, касаю­щихся сексуальных отношений — брака, местожительст­ва, развода и воспитания детей.

Оказалось, что дифференциация занятий мужчин и женщин и характер их взаимоотношений зависят преж­де всего от хозяйственной деятельности общества. У охотников и собирателей основу власти мужчин над

женщинами составляет мужская монополия на охоту за крупными животными, а в земледельческих обществах — преимущественное право на расчистку и распределение земли.

Впрочем, даже в самых древних обществах тендерное разделение труда не везде одинаково. Среди охотников и собирателей существуют четыре главные формы тендер­ного разделения труда. У одних народов (хадза в Танза­нии, пали в Юго-Западной Индии) мужчины и женщины индивидуально собирают пищу каждый для себя, причем только малая часть мужской энергии уходит на охоту; гендерное разделение труда здесь слабое, но главная от­ветственность за детей лежит на женщинах. У других на­родов (североамериканских индейцев вашо, конголез­ских пигмеев мбути) охота, собирательство и рыбная ло­вля осуществляются силами всей общины, при участии как мужчин, так и женщин, хотя последние играют вспо­могательную роль. У третьих (бушменов кунг из пустыни Калахари и североавстралийских аборигенов тив) муж­чины и женщины добывают пищу порознь, причем жен­ское собирательство обеспечивает свыше половины, а мужская охота — 30—40% пищевых ресурсов. У четвер­тых (эскимосов) практически единственным способом добывания пищи является мужская охота, женщины только обрабатывают мясо и шкуры.

Еще больший разброс существует среди земледельче­ских народов. У одних народов (папуасов гурурумба в Новой Гвинее, африканцев ибо в восточной Нигерии, бемба в Замбии и др.) землю расчищают мужчины, а об­рабатывают мужчины и женщины совместно. У других (тирики западной Кении, американских ирокезов и др.) мужчины расчищают землю, но обрабатывают ее исклю­чительно женщины. У третьих (южноамериканских ин­дейцев яномамо, североамериканских индейцев хопи) все основные земледельческие работы выполняют мужчины, женщинам остаются только подсобные функции. Соот­ветственно варьирует и разделение домашних обязанно­стей.

Чем объясняются эти межкультурные различия? По мнению Фридл, монополия мужчин на большую охоту — результат не столько их большей физической силы, сколь­ко трудностей, связанных с необходимостью удаляться далеко от дома, что заставило бы людей, если бы в охоте участвовали женщины, переносить на большие расстоя­ния также детей и запасы пищи. Там, где в силу экологи­ческих условий охота на крупных животных возможна вблизи жилья (например, у филиппинских негритосов агта), женщины участвуют в ней так же успешно, как мужчины.

Мужская монополия на расчистку земли тоже обусло­влена, по-видимому, не только физической трудоемко­стью этой работы, но и тем, что новые земли часто прихо­дится осваивать на границе племенной территории, кото­рую необходимо защищать от врагов. А ведение войны — всюду прерогатива мужчин, не только вследствие их большей силы и агрессивности, но и потому, что популя­ция легче переживает потерю мужчин, чем женщин.

Природные условия и хозяйственная жизнь во многом определяют и тендерную социальную иерархию. По дан­ным Фридл, как среди охотников-собирателей, так и сре­ди земледельцев относительное могущество женщин воз­растает, если они участвуют в добывании пищи, а также во внедомашнем распределении и обмене ценимых благ и услуг. Там, где женщины вовсе не участвуют в обеспече­нии пищевыми ресурсами или, много и долго работая в сфере жизнеобеспечения, не несут непосредственной ответственности за внедомашнее распределение, их лич­ная автономия и влияние на других наиболее ограниче­ны. Напротив, там, где мужские права по распределению благ и услуг не намного больше женских, значительно меньшая разница наблюдается и в социальном статусе обоих полов.

Эти факторы влияют и на дифференциацию воспита­тельных функций мужчин и женщин. Фридл подчеркива­ет, что местопребывание детей и распределение ответст­венности за выхаживание младенцев зависят от отведен-

ных обществом женщинам производственных задач, а не наоборот. Биологические функции зачатия, вынашива­ния, деторождения и выкармливания взаимосвязаны, поэ­тому главная ответственность за выращивание детей всю­ду принадлежит женщинам; не случайно во многих язы­ках понятия «женщины» и «дети» образуют единый блок. Но сколько детей женщина рожает, кому они принадле­жат, кто тратит время и энергию, надзирая за их активно­стью, где содержат детей и до какого возраста надзор за ними считается необходимым — все эти вопросы и отве­ты на них систематически связаны с целостной социаль­ной и культурной системой общества.

Новейшие кросскультурные исследования гендерного разделения труда не принесли особых сенсаций (Ember, 2007, личное сообщение), но появились новые теоретиче­ские идеи.

Прежде всего, улучшилось взаимопонимание сторонни­ков биоэволюционного и социокультурного подходов. Их исходные позиции противоположны. Эволюционные биоло­ги и психологи выводят половые различия в человеческом по­ведении и психике из законов полового отбора, считая их не­изменными и всеобщими. По их мнению, почти все различия в поведении и мотивации современных мужчин и женщин — «пережитки» нашего эволюционного прошлого (Buss, Kenrick, 1998. P. 983). Представители социального конст­руктивизма, к числу которых относятся и феминистки, на­против, отдают предпочтение изменчивым социокультур­ным факторам. Обе теории утверждают, что имеют хорошее эмпирическое подтверждение. В пользу эволюционистов го­ворит тот факт, что при всех исторических переменах муж­ское и женское поведение по-прежнему ориентируется на «эволюционные универсалии», общие у человека и живот­ных. Однако кросскультурные исследования показывают, что тендерные различия относительны. Даже в древних об­ществах разделение мужского и женского труда не было аб­солютным, женщины не только выращивали детей, но и вно­сили существенный вклад в материальное жизнеобеспечение

своей общины. Кроме того, с изменением характера общест­венного производства меняются формы брака и семьи. Сек­суальный «двойной стандарт», мужское сексуальное насилие и право собственности на женщин — не эволюционные уни­версалии, а «побочные продукты патриархатных форм соци­альной организации, которая появилась при определенных социально-экономических условиях» (Wood, Eagley, 2002. P. 716). Серьезный вызов эволюционной психологии броса­ют и современные общества, в которых традиционные фор­мы полового разделения труда и связанные с ними психоло­гические свойства претерпевают радикальные изменения.

Отсюда — поиск новых, не столько альтернативных, сколько интегративных теорий, пытающихся преодолеть оп­позицию эволюционизма и конструктивизма.

Биосоциальная теория половых различий и сходств Алис Игли и Венди Вуд (Eagly, 1987; Eagly, Wood, 1999; Wood, Eagley, 2002) ставит в центр своего внимания интерактив­ные отношения между физическими свойствами мужчин и женщин и социальными контекстами, в которых они жи­вут. Важнейшие отдаленные, внешние детерминанты полодиморфических ролей в обществе — это, с одной стороны, поло­вые различия, характерные для каждого пола физические свойства и соответствующее поведение (например, вынаши­вание и выхаживание младенцев у женщин и большая масса тела, скорость движений и физическая сила у мужчин), а с другой — средовые факторы, то есть действующие в каж­дом конкретном обществе социальные, экономические, тех­нологические и экологические силы. Хотя перечисленные фа­кторы присутствуют и взаимодействуют всегда, сам процесс взаимодействия может происходить по-разному, а конкрет­ные различия в социальном поведении мужчин и женщин возникают в результате того, что они распределены по раз­ным социальным ролям.

Например, в индустриальном и постиндустриальном об­ществе женщины чаще мужчин оказываются в роли домохо­зяек и воспитательниц детей, в то время как мужчины больше заняты оплачиваемым трудом. Однако, в отличие от Парсон-са и Бейлза, Вуд и Игли не считают, что эти роли мужчин

и женщин обязательно будут взаимоисключающими или име­ющими особое экспрессивное или инструментальное содер­жание. Напротив, они полагают, что эти роли меняются в за­висимости от изменения тех домашних и внедомашних задач, которые типичны для мужчин или женщин. Именно неодина­ковое место мужчин и женщин в социальной структуре фор­мирует, благодаря целому ряду опосредствующих процессов, полодиморфическое поведение, которое затем становится нормативно-стереотипным. Например, если мужчины чаще женщин выполняют роли, связанные с экономическо-производительной деятельностью, то соответствующие навыки, ценности и мотивы становятся для них стереотипными и ин­корпорируются в мужскую гендерную роль.

Иными словами, мужчины и женщины не потому занима­ются разными видами деятельности и выполняют разные со­циальные роли, что имеют больше способностей к тем или другим, а, наоборот, соответствующие интересы и способ­ности формируются потому, что общество «развело», «рас­пределило» их по разным ролям и видам деятельности.

Гендерные роли направляют социальное поведение муж­чин и женщин посредством а) социализационных процессов (обучение и воспитание) и б) социально-психологических процессов подкрепления ожиданий и саморегуляции. Меха­низмы, посредством которых общество распределяет между мужчинами и женщинами жизненные задачи, бывают более или менее гибкими. Психофизиологически их гибкость обес­печивается выработанной человеком способностью к слож­ному социальному обучению (Flinn et al., 1998) и усвоению культуры. Опираясь на эту способность, общество социали­зирует мальчиков и девочек, готовя их к будущим жизнен­ным ролям, с учетом как общих транскультурных констант, вроде женской репродуктивной функции и мужской силы и энергии, что подчеркивает эволюционная психология, так и специфических социально-экономических условий (кото­рые акцентирует социальный конструктивизм).

Плодотворность такого подхода подтверждается и соци­альной психологией, и антропологическими кросскультур-ными исследованиями. Например, доказано, что в традици-

онных обществах при социализации девочек наибольшее внимание уделяется формированию такой черты, как забот­ливость. В классическом исследовании воспитания детей в 110 культурах (Barry, Bacon, Childs, 1957) приводятся та­кие данные: больше поощряли быть заботливыми девочек, чем мальчиков, в 82% обществ, а в остальных культурах тре­бования к мальчикам и девочкам в этом отношении были одинаковыми. Напротив, мальчиков, в полном соответствии с их собственными желаниями, всюду поощряют заниматься соревновательными силовыми играми. Однако степень этих социализационных различий зависит от степени жесткости гендерного разделения труда. По мере вовлечения женщин в производственную деятельность, а мужчин в уход за деть­ми социализационные нормы маскулинности и фемининности становятся более гибкими и перестают казаться взаимо­исключающими. Именно это происходит в современном об­ществе.

Общественное разделение труда тесно связано со струк­турой власти. Суть этой зависимости остается спорной. По мнению Вуд и Игли (Wood, Eagley, 2002), разделение труда между полами и патриархат (порядок, когда мужчины обла­дают большей властью, более высоким статусом и более сво­бодным доступом к ресурсам, чем женщины) относительно независимы друг от друга, но взаимосвязаны. Возникнове­ние патриархата исторически связано с войнами, развитием интенсивного сельского хозяйства и появлением сложных экономических систем. Все это вместе взятое благоприятст­вовало сосредоточению богатства в руках мужчин и повыше­нию их статуса, оттесняя женские занятия и роли на второй план. На эту тему имеется обширная марксистская литера­тура — от Фридриха Энгельса до Ю. И. Семенова. Новей­шие исследования убедительно показывают, что общества, которые часто находятся в состоянии войны, отличаются резко выраженным гендерным неравенством (Goldstein, 2001).

Сложность проблемы (и самого понятия) патриархата состоит, в частности, в том, что это слово обозначает, с од­ной стороны, господство мужчин в обществе, а с другой —

власть отца в семье. Но это не совсем одно и то же. Даже в пределах семьи патриархат «имеет два главных сущност­ных параметра — правление отца и правление мужа, именно в таком порядке» (Therborn, 2004. Р. 13). Но и там, где вла­стные функции в семье и обществе определенно принадле­жат мужчинам, последние не всегда управляют миром, в том числе своими детьми, непосредственно и единолично (о со­отношении мужской и женской власти см. подробнее: Здравомыслова, Темкина, 2007а).

Сталкиваясь с традиционными моделями гендерной стра­тификации, где мужчинам отводится ведущая, главенствую­щая роль, а женщины выглядят зависимыми, подчиненными, ученые подчас не замечают стоящей за этим более тонкой дифференциации публичной и домашней сфер. В патриар­хальных обществах публичная сфера, как правило, составля­ет привилегию мужчин, участие женщин в ней строго огра­ничивается, что создает впечатление их полного бесправия. Но такое впечатление может быть ошибочным, поскольку в другой, домашней сфере бытия правом принятия решений иногда столь же монопольно обладают женщины, и мужчины не могут в них вторгаться.

Наряду с разделением труда и прочих социальных функ­ций важным аспектом гендерного порядка является гендерная сегрегация. Чем больше мы углубляемся в прошлое, тем жестче и непроницаемее границы мужского и женского ми­ров, причем тенденция к обособлению и созданию закрытых однополых сообществ, в рамках которых формируются спе­цифические системы ценностей, самосознание и стиль жиз­ни, выражена у мужчин гораздо сильнее, чем у женщин. Та­кое явление ученые называют гомосоциальностъю (общение с себе подобными) или мужской тенденцией к группирова­нию (male bonding).