Отдел третий

резюме председателя А. Ф. Кони

Ниже приводится напутственное слово А. Ф. Кони присяжным за­седателям. В приводимом напутствии А. Ф. Кони подводит итог судебному разбирательству.

Господа присяжные заседатели! Судебные прения окончены, и вам предстоит произнести ваш при­говор. Вам была представлена возможность все­сторонне рассмотреть настоящее дело, перед вами были открыты беспрепятственно все обстоятель­ства, которые, по мнению сторон, должны были разъяснить сущность деяния подсудимой, — и суд имеет основание ожи­дать от вас приговора обдуманного и основанного на серьезной оценке имеющегося у вас материала. Но прежде чем вы при­ступите к означенному обсуждению дела, я обязан дать вам некоторые указания о том, как и в каком порядке надо при­ступить к оценке данных дела.

Когда вам предлагается вопрос о виновности подсудимого в каком-либо преступлении, у вас естественно и прежде всего возникает два вопроса: о том, кем совершено деяние и что именно совершено. Вы должны спросить себя, находится ли перед вами лицо, ответственное за свои проступки, то есть не такое, в котором старость ослабила, молодость не вполне раз­вила, болезнь погасила умственные силы. Вы должны убе­диться, что перед вами находится человек, сознающий свои поступки и, следовательно, могущий подлежать за них ответ­ственности.

В настоящем деле нет указаний на душевную болезнь, нет и вопроса о возрасте, и если защитник говорил пред вами о со­стоянии «постоянного аффекта», то есть гнетущего и страстного порыва, то и он не указывал на то, чтобы этим состоянием у подсудимой затемнялось сознание. Что же касается до нервности подсудимой, следы которой не могли ускользнуть от вас, то нервность лишь вызывает большую впечатли­тельность.

Поэтому я думаю, что первый вопрос не представит для вас особых трудностей. Но второй вопрос труднее. Вы должны знать, на основании твердых данных, что именно совершено. Мало знать, что то или другое преступное деяние совершено, — необходимо знать, для чего оно совершено, то есть знать цель и уяснить себе намерение подсудимого.

А затем возникает более общий вопрос: из каких побужде­ний сделано то, что привело подсудимого пред вас.

Есть дела, где эти вопросы разрешаются сравнительно легко, где в самом преступлении содержится уже и его объяс­нение, содержится указание на его цель. В таких делах, по большей части, для всякого ясно, к чему стремится обвиняе­мый. Так, кража в огромном большинстве случаев совершается для завладения чужим имуществом тайно, грабеж—для по­хищения его явно, изнасилование для удовлетворения живот­ной страсти и т. д.

Но есть дела более сложные. В них неизбежно надо иссле­довать внутреннюю сторону деяния. Один факт еще ничего не говорит или. во всяком случае, говорит очень мало. Таково убийство. Убийство есть лишение жизни. Оно является пре­ступным, когда совершается не для самообороны. Но оно может быть совершаемо различно. Я могу совершить убийство необ­думанно, играя заряженным оружием; я могу убить в драке, нанося удары направо и налево; могу прийти в негодование и в порыве гнева убить оскорбителя; могу, не ослепляемый раз­дражением, сознательно лишить жизни другого и могу, наконец, воспитать в себе прочную ненависть и под влиянием ее в течение многих иногда дней, подготовить себя к тому, чтобы решительным, но задолго предвиденным ударом лишить кого-либо жизни. Все это будут ступени одной и той же лестницы, все они называются убийством, — но какая между ними раз­ница! И для того, чтобы ошибочно не стать ступенью ниже, или, в особенности, ступенью выше, чем следует по справедли­вости, — необходимо рассматривать внутреннюю сторону пре­ступления. Это рассмотрение укажет, какое это убийство, если только это убийство.

Но в настоящем деле обвинением поднят вопрос о поку­шении. Вам из явлений обыденной жизни известно, что такое покушение. Оно может быть различно. Бывают случаи, когда человек сам останавливается, приступив к совершению преступления. Стыд, страх, внутренний голос, слабость воли — могут остановить его в самом начале. Но когда и выстрелил человек, когда замахнулся оружием, могут быть разные исходы: удар пришелся мимо, последовал промах, или удар пришелся в за­щищенное, случайно или неслучайно, место и, встретив препят­ствие, не причинил вреда, или же, наконец, удар дошел по на­значению, но особенности организма того, кому он был назна­чен, уничтожили, ослабили смертоносную силу. Удар может быть нанесен так, что есть полная вероятность, что он разру­шит такие части тела, с невредимостью которых связана самая жизнь, а между тем случайное отклонение лезвия ножа или пути, избранного пулею, оставит важные внутренние органы без существенных повреждений или причинит такие, для борь­бы против которых окажется достаточно жизненной силы у по­врежденного организма. В этих последних случаях закон счи­тает, что обвиняемый исполнил все, что от него зависело. Смерть не произошла не по его воле, и не от него уже зави­село устранить ее, отдалить ее приход.

С таким именно случаем, по мнению представителя обви­нительной власти, имеете вы теперь дело. Вы вдумаетесь в об­стоятельства дела и в то, что было объясняемо вам здесь, и решите — есть ли прочные данные для этого вывода.

Картина самого события в приемной градоначальника 24 января должна быть вам ясна. Все свидетельские показания согласны между собою в описании того, что сделала Засулич. Револьвер, брошенный ею, перед вами. Объяснение, почему она его бросила, вы слышали. Оно подтверждается как устрой­ством спуска курка револьвера, так и тою предвиденною ею, суматохой около нее после выстрела, о которой обстоятельно рассказали здесь Курнеев и Греч. Некоторое сомнение может возбудить лишь показание потерпевшего, прочитанное здесь на суде. Но это сомнение будет мимолетное. Для него нет осно­ваний, и предположение о борьбе со стороны Засулич и о же­лании выстрелить еще раз ничем не подтверждается. Надо помнить, что показание потерпевшего дано почти тотчас после выстрела, когда под влиянием физических страданий и нрав­ственного потрясения, в жару боли и волнения, генерал-адъю­тант Трепов не мог вполне ясно различать и припоминать все происходившее вокруг него. Поэтому, без ущерба для вашей задачи, вы можете не останавливаться на этом показании.

Факт выстрела, причинившего рану, несомненен. Но какая это рана, какой ее исход, каково ее значение? Здесь были вы­слушаны эксперты. Эксперты — те же свидетели. Они также говорят о том, что видели или слышали. Но они отличаются одним свойством от свидетелей обыкновенных. Обыкновенный свидетель — человек простой, относящийся непосредственно к виденному и слышанному. Его личные впечатления и выводы иногда затемняют то красноречие фактов, которое содержится в его показании. Но эксперт — свидетель по преимуществу, во­оруженный научным знанием и специальным опытом. Поэтому он не только может, но должен говорить о значении того, что он видит и слышит; его выводы освещают дело, устраняют многие сомнения и неясность обыденных представлений заме­няют определенным взглядом, основанным на строгих данных науки.

И к свидетелям, и к экспертам можно относиться с боль­шим или меньшим доверием. Я напомню вам, что доверие к свидетелю на суде должно основываться на нравственном, а если свидетель — эксперт, то и на научном его авторитете.

Вы примените эти условия к показаниям экспертов, быв­ших перед вами. Если вы найдете, что эксперты относились к делу с полным спокойствием и вниманием, что они, несмотря на разнообразное свое положение, вполне свободно сошлись в одних и тех же выводах, то вы, вероятно, отнесетесь к ним с доверием. Если, затем, вы припомните, что здесь перед вами были трое из наиболее выдающихся хирургов столицы, и в том числе два профессора хирургии, и что они имели возможность проследить ранение и его последствия, так сказать, по горячим следам, у постели больного, то вы придадите их показаниям научный авторитет. Сущность этих показаний от вас не ускольз­нула: рана нанесена, как оказывается из осмотра опаленного места на мундире, почти в упор — рана тяжелая и грозившая опасностью жизни.

Внутренняя сторона деяния Засулич будет затем подлежать особому вашему обсуждению. Здесь надо приложить всю силу разумения, чтобы правильнее оценить цель и намерение, вло­женные в действия подсудимой. Я укажу лишь на то, что более выдающимися основаниями для осуждения представляются здесь: во-первых, собственное объяснение подсудимой и, во-вторых, обстоятельства дела, независимые от этого объяснения, но которыми во многих отношениях может быть проверена его правильность или неправильность.

Собственное объяснение подсудимой прежде всего оцени­вается по тому доверию, какое вообще внушает или не вну­шает личность подсудимой. На скамью обвиняемых являются люди самых различных свойств. Обстановка, в которой они действовали до появления на этой скамье, обыкновенно отра­жается и на степени доверия, внушаемого их объяснениями перед судом. В большинстве случаев к объяснениям подсуди­мого надо относиться с осторожностью. Он слишком близкий к делу человек, он слишком большое участие в нем принимает, чтобы относиться к нему со спокойствием, чтобы иногда, под влиянием своего положения невольно не смотреть на деяние свое односторонне, то есть не вполне согласно с истиной. Это настолько понятное явление, что обращаться к подсудимому с укором не следует, а следует лишь искать проверки объясне­ния подсудимого в сложившихся, так или иначе, фактах дела. Но собственное объяснение подсудимого, в особенности в де­лах, подобных настоящему, всегда должно быть принимаемо во внимание.

Существует, если можно так выразиться, два крайних типа, по отношению к значению даваемых ими объяснений. С одной стороны — обвиняемый в преступлении, построенном на свое­корыстном побуждении, желавший воспользоваться в личную выгоду плодами преступления, хотевший скрыть следы своего дела, бежать сам и на суде продолжающий то же, в надежде лживыми объяснениями выпутаться из беды, которой он всегда рассчитывал избежать, — игрок, которому изменила ловкость, поставивший на ставку свою свободу и желающий отыграться на суде. С другой стороны — отсутствие личной выгоды в пре­ступлении, решимость принять его неизбежные последствия, без стремления уйти от правосудия, — совершение деяния в обста­новке, которая заранее исключает возможность отрицания вины.

Между этими двумя типами укладываются все обвиняе­мые, бывающие на суде, приближаясь, то к тому, то к другому. Очевидно, что обвиняемый первого типа заслуживает менее доверия, чем обвиняемый второго. Приближение к тому или другому типу не может уничтожать преступности деяния, при­ведшего обвиняемого к необходимости давать свои объяснения на суде, но может влиять на степень доверия к этим объясне­ниям.

К какому типу ближе подходит Вера Засулич, решите вы, и сообразно с этим отнесетесь с большим или меньшим дове­рием к ее словам о том, что именно она имела в виду сделать, стреляя в генерал-адъютанта Трепова. Вы слышали объясне­ния Засулич здесь, вы помните сущность ее объяснения тотчас после происшествия. Оно приведено в обвинительном акте. Оба эти показания, в сущности, сводятся к желанию нанесением раны или причинением смерти отомстить генерал-адъютанту Трепову за наказание розгами Боголюбова и тем обратить на случившееся в предварительной тюрьме общее внимание. Этим, по ее словам, она хотела сделать менее возможным на будущее время повторение подобных случаев.

Вы слышали прения сторон. Обвинитель находит, что под­судимая совершила мщение, имевшее целью убить генерал-адъютанта Трепова. Обвинитель указывал вам на то нрав­ственное осуждение, которому должны подвергаться избранные подсудимого средства, даже и в тех случаях, когда ими стре­мятся достигнуть нравственных целей. Вам было указано на возможность такого порядка вещей, при котором каждый, счи­тающий свои или чужие права нарушенными, постановлял бы свой личный, произвольный приговор и сам приводил бы его в исполнение. Рассматривая с этой точки зрения объяснения подсудимой и проверяя их обстановкою преступления, проку­рор находил, что подсудимая хотела лишить жизни потерпев­шего.

Вы слышали, затем, доводы защиты. Они были направлены преимущественно на позднейшее объяснение подсудимой, в силу которого рана или смерть генерал-адъютанта Трепова была безразлична для Засулич, — важен был выстрел, обращавший на причины, по которым он был произведен, общее внимание. Таким образом, по предположению защиты, подсудимая счи­тала себя поднимающею вопрос о восстановлении чести Бого­любова и разъяснении действительного характера происше­ствия 13 июля, и не только перед судом России, но и перед ли­цом Европы. То, что последовало после выстрела, не входило в расчеты подсудимой.

Вы посмотрите спокойным взглядом на те и другие до­воды, господа присяжные заседатели. Вы остановитесь на их беспристрастном разборе и, производя его, вероятно, встрети­тесь с вопросами.

Если нужно обращать на что-либо общее внимание, хотя бы путем необыкновенного или даже незаконного поступка, то является ли стрельба из револьвера и на расстоянии, на кото­ром трудно промахнуться, единственным неизбежным сред­ством? Общее внимание исключительно ли связано с действи­ями, которые почти неминуемо сопровождаются пролитием крови. Выстрел, направленный не в человека, но с внешними признаками покушения, не так же ли может поднять вопрос? Наконец, поднятие, вопросов, хотя бы и о действительно боль­ных сторонах общественной жизни, способом, избранным подсудимою, не является ли резким нарушением правильного устройства этой жизни, не является ли лекарством, которое оставляет болезненные следы, так как определение в каждом данном случае вопроса, который должен быть таким образом поднят, ставится в зависимость от произвола, от развития, от разума или неразумия отдельного лица.

Обратясь к показанию Засулич, вы поищите в нем дока­зательств того, что она могла быть твердо уверена, что дело ее будет разбираться обыкновенным судом, публичным, гласным; ввиду этого вопроса, я должен вам напомнить, что она здесь, на суде, объяснила именование себя Екатериною Козловой боязнью за своих знакомых, так как предполагала, что дело о ней будет производиться политическим порядком. А по этим делам закон разрешает закрывать двери суда всегда, когда это будет признано судом нужным.

Обсуждая доводы прокурора, вам придется остановиться на том, что надо понимать под мщением. Придется разобрать значение первоначального заявления подсудимой о желании отомстить. Быть может, в самом этом слове вы найдете и объ­яснение практической цели, для которой был произведен вы­стрел, если вы согласитесь с обвинителем в его взгляде на по­ступок Засулич.

Чувство мщения свойственно немногим людям; оно не так естественно, не так тесно связано с человеческой природой, как страсть, например, ревность, но оно бывает иногда весьма сильно, если человек не употребит благороднейших чувств души на подавление в себе стремления отомстить, если даст этому чувству настолько ослепить себя и подавить, что станет смешивать отомщение с правосудием, забывая, что враждебное настроение – плохое подспорье для справедливости решения. Каждый более или менее, в эпоху когда характер не сложился окончательно, испытывал на себе это чувство. Состоит ли оно в непременном желании уничтожить предмет гнева, ви­новника страданий, вызвавшего в душе прочное чувство мести? Или наряду с желанием уничтожить — и притом гораздо чаще — существует желание лишь причинить нравственное или физическое страдание, или и то, и другое страдание вместе? Акты мщения встречаются, к сожалению, в жизни в разно­образных формах, но нельзя сказать, чтобы в основе их всегда лежало желание уничтожить, стереть с лица земли предмет мщения.

Вы знаете жизнь, вы и решите этот вопрос. Быть может, вы найдете, что в мщении выражается не исключительное же­лание истребить, а и желание причинить страдание и подверг­ать человека нравственным ударам. Если вы найдете это, то у вас может явиться соображение, что указание Засулич на желание отомстить еще не указывает на ее желание непре­менно убить генерал-адъютанта Трепова.

Разрешить, так или иначе, вопрос о степени доверия к по­казанию подсудимой нельзя, не перейдя к проверке его дан­ными дела. И здесь вы снова встретитесь с рядом вопросов. Во-первых, вы обратите внимание на оружие и на то, что оно куплено по поручению подсудимой. Показание Лежена оха­рактеризовало перед вами свойства револьвера. Это — один из сильнейших. Вместе с тем по конструкции своей он один из самых коротких. Вы припомните мнение обвинителя, что ка­либр револьвера, его боевая сила указывают на желание убить, но вы не упустите из виду и того соображения, что раз­мер револьвера делал удобным его ношение в кармане и его незаметное вынутие оттуда, причем не цель непременного убий­ства могла быть в виду, а лишь обстановка, в которой при­дется стрелять. Во-вторых, вы обсудите расстояние, с которого произведен выстрел, и место, куда он произведен. То, что он произведен почти в упор, может служить указанием на жела­ние причинить смертельное повреждение, но не надо упускать из виду, что расстояние между генерал-адъютантом Треневым и Засулич обусловливалось обстановкою, и, быть может, с дру­гого места выстрела уже и нельзя было произвести. Вы ре­шите, было ли расстояние, с которого был произведен столь близкий выстрел, выбрано Засулич произвольно, и не было ли бы удобнее для целей убийства стрелять с несколько большего расстояния, так как тогда можно, не стесняясь расстоянием, навести пистолет в наиболее опасную часть тела. При этом вы сделаете и оценку выбора места, куда произведен был выстрел. Вы припомните, что говорил обвинитель о волнении подсуди­мой, мешавшем ей сделать выстрел иначе, но не забудете так­же и того, что, и по обыденным понятиям и по медицинскому исходу настоящего ранения, наиболее опасными местами для причинения смерти являются голова и грудь. Вы вообще обра­тите особое внимание на оценку данных самого события.

Перед вами здесь было высказано, что для определения того, что Засулич не хотела убить, не нужно особенно остана­вливаться на фактах, — они, по-видимому представляются не имеющими значения. Но я не могу со своей стороны дать вам, такого совета. Я думаю, что на факты нужно во всяком деле обращать особое внимание. На одних предположениях и теоретических выводах судебного решения — обвинительного или оправдательного — безразлично, — строить нельзя. Предполо­жения и выводы являются иногда прочною и верною связью между фактами, но сами по себе еще ничего не доказывают. Всего лучше и несомненнее цифры, где нет цифр, там остаются факты, но если цифр нет, если факты отбрасываются в cторону, то всякий вывод является произвольным и лишенным оснований. Поэтому, повторяю, при обсуждении двух возни­кающих из дела вопросов о покушении на убийство и о нане­сении раны вдумайтесь в факты и подвергните их тщательному разбору. Отвечая на первый из поставленных вам вопросов, вы ответите на вопрос о ране — тяжелой и обдуманной заранее; отвечая не только на первый, но и на второй вопрос, вы отве­чаете на вопрос об убийстве, которое как вы видите из преж­него вопроса, предполагается не совершившимся только от причин, которые устранить или создать было не в силах Засу­лич. Ответ на все эти вопросы дает полную картину покушения на убийство, ответ на один первый дает картину нанесения, сознательно и обдуманно, тяжелой раны.

При признании подсудимой виновною вам придется выби­рать между этими двумя ответами. Быть может, у вас возник­нут сомнения относительно выбора одного из этих ответов. Ввиду этого я должен вам напомнить, что по общему юриди­ческому и нравственному правилу всякое сомнение толкуется в пользу подсудимой: в применении к двум обвинениям в раз­личных преступлениях это значит, что избирается обвинение, в преступлении слабейшем.

Остается указать еще на ту часть вопроса первого, одина­ково применимую и к покушению на убийство и к нанесению тяжелой раны, которая говорит о заранее обдуманном наме­рении.

Каждое действие чем серьезнее, тем более оно обдуманно; то же и по отношению к преступлению. Обвинительная власть находит, что подсудимая учинила свое деяние, задолго его об­думав и приготовясь к нему; защита полагает, что ничего об­думанного заранее не было и что Засулич, думая о том, что она впоследствии совершила, в приемной градоначальника, на­ходилась в состоянии постоянного аффекта, то есть в состоя­нии постоянного гнетущего и страстного раздражения. Престу­пления, совершенные в состоянии раздражения, существенно отличаются от обдуманных заранее. Если вы признаете, что подсудимая в то время, когда стреляла в генерал-адъютанта Трепова, находилась в состоянии вызванного в ней незадолго перед тем раздражения и гнева, то вы отвергнете обдуманность и исключите ее из первого вопроса, прибавив к нему, в слу­чае утвердительного ответа на прочие его части, «но без обду­манного намерения». Закон, однако, признает запальчивость раздражение как последствия внезапно налетевшего гнева, который вполне овладевает человеком. Неожиданная обида, насилие, явное притеснение, возмутительное поведение могут в очевидцах или в потерпевшем вызвать негодование, которое заставит его забыть об окружающем и броситься на обидчика или, вступив с ним в объяснение, постепенно потерять всякое самообладание и свершить над ним преступное деяние, послед­ствий которого совершитель за час, за полчаса иногда вовсе и не предвидел и которых он в спокойном состоянии сам ужас­нулся бы. Но где есть некоторое время подумать, побыть с са­мим собою, где на первом плане не гнев, а более спокойное и более глубокое враждебное чувство, там убийство является уже умышленным. Там же, где желание причинить вред или убить существует более или менее продолжительное время, где человек встает и ложится с одной мыслью, с одной решимо­стью, где он приобретает средства для своего деяния и затем, однажды все обдумав и предусмотрев и на все решившись. идет на свершение своего дела, — там мы, с точки зрения закона, имеем дело с преступлением предумышленным, то есть совершенным с заранее обдуманным намерением. Каждый день, в течение долгого приготовления и обдумывания, человек этот может негодовать на свою будущую жертву, каждый день вос­поминание о ней может возбуждать и гнев, и раздражение, и все-таки, если это продолжалось много-много дней и в течение их мысль о будущем деле созрела и развивалась, закон ука­зывает на предумышление.

Не в гневе, не в страстном негодовании отличие престу­пления, совершенного предумышленно, от деяния, сделанного в раздражении, а в промежутке времени, дающем возможность одуматься, критически отнестись к себе и к задуманному делу и, призвав на помощь силу воли, отказаться от заманчивого плана. Там, где была эта возможность критики, возможность отказа, возвращения назад, возможность раздумия, там закон видит условия обдуманности. Где, этого нет, когда человек не­ожиданно поглощен страстным порывом, там закон видит аффект.

Господа присяжные! Мне нечего говорить вам о порядке ваших совещаний: он вам известен. Нечего говорить о важно­сти ваших обязанностей как представителей общественной со­вести, призванных творить суд. Открывая заседание, я уже го­ворил вам об этом, и то внимание, с которым вы относились к делу, служит залогом вашего серьезного отношения к вашей задаче. Указания, которые я вам делал теперь, есть не что иное, как советы, могущие облегчить вам разбор данных дела и приведение их в систему. Они для вас нисколько не обяза­тельны. Вы можете их забыть, вы можете их принять во вни­мание. Вы произнесете решительное и окончательное слово по этому важному, без сомнения, делу. Вы произнесетеэто слово по убеждению вашему; глубокому, основанному на всем, что вы видели и слышали, и ничем не стесняемому, кроме голоса вашей совести.

Если вы признаете подсудимую виновною по первому или по всем трем вопросам, то вы можете признать ее заслужи­вающею снисхождения по обстоятельствам дела. Эти обстоя­тельства вы можете понимать в широком смысле. К ним отно­сится все то, что обрисовывает перед вами личность виновного. Эти обстоятельства всегда имеют значение, так как вы судите не отвлеченный предмет, а живого человека, настоящее кото­рого всегда прямо или косвенно слагается под влиянием его прошлого. Обсуждая основания для снисхождения, вы припо­мните раскрытую перед вами жизнь Засулич. Быть может, ее скорбная, скитальческая молодость объяснит нам ту накопив­шуюся в ней горечь, которая сделала ее менее спокойною, бо­лее впечатлительною и более болезненною по отношению к окружающей жизни, и вы найдете основания для снисхо­ждения.

Получите вопросный лист. Обсудите дело спокойно и вни­мательно, и пусть в приговоре вашем скажется тот «дух правды», которым должны быть проникнуты все действия лю­дей, исполняющих священные обязанности судьи.