Римский профиль греческой философии. Трактат О пределах блага и зла (De Finibus Bonorum et Malorum) во многом является квинтэссенцией философских трудов Цицерона - как в

Трактат " О пределах блага и зла" (De Finibus Bonorum et Malorum) во многом является квинтэссенцией философских трудов Цицерона - как в содержательном, так и в стилистиче­ском аспекте. Написанный в мае-июле 45 г., он стоит как бы в центре его теоретических сочинений и хронологически, и по сути, поскольку разбираемая в нем категория " высшее благо" представляет собой конечную цель и основание этической тео­рии, и потому многократно упоминается и в других произведе­ниях, содержащих разбор иных этических принципов и норм¹⁸. Интересно, что если понятию " высшего блага", sum-mum bonum или finis bonorum, находится достаточное количе­ство прямых греческих параллелей: о " предельном благе" гово­рил и Аристотель (например, " Никомахова этика" 1097а, " Эвде-мова этика" 1220а, ср. " Большая этика" 118, 6), и Эпикур (" Пись­мо к Менекею" 128, 11-129, 1), и Антисфен (Диоген Лаэрций VI 104), и стоики, включая Зенона, Клеанфа, Хрисиппа, Панэтия и др. (ср. Диоген Лаэрций II 87; VII 87, 94, 100), - то для второй категории, " высшего зла", значимых соответствий гораздо меньше, и они, безусловно, более расплывчаты и туманны: мож­но привести общие упоминания о таком понятии у Аристотеля (например, " Метафизика" 1051а) или сообщения Диогена Лаэр-ция (II 98) о горести как высшем зле в учении киренаиков. Ха­рактерно, кстати, что именно доксограф Диоген нередко ищет у философов суждения " о благе и зле" (так, например, он сооб­щает об их трактовке Платоном - III 78), в то время как в самих греческих философских источниках речь прежде всего идет исключительно о категории " высшего блага".

Возможно, такая симметричность понятий возникает как Раз в доксографической литературе и первых философских Учебниках, где понятие " высшее зло" появляется как бы " по необходимости". Оттуда подобная симметричная оппозиция ^могла прийти и в трактат Цицерона - при том, что по сути на протяжении всего сочинения он говорит прежде всего о трактовке различными школами высшего блага, а о " предель-

Вступительная статья

Ном зле" упоминает походя и сумбурно (см., например, " О пределах блага и зла" II 92, 104; V 80). При этом характерно, что чаще всего " высшее зло" появляется просто как некая парная категория к " высшему благу", давая необходимое для этики Цицерона противопоставление положительного и от­рицательного полюсов (например, I 29-30; II 31, 63). Логиче­ски (и не в последнюю очередь - риторически) уравнове­шенная система требовала такой симметрии. Показательно, что представление о " пределе зол", finis malorum, отчасти бы­ло сохранено именно латинской традицией (так, в частности, это понятие служит предметом рассуждений Августина в " О граде Божием" XIX 1-3, где он ссылается на Варрона, но, воз­можно, что за этим пассажем стоит и трактат Цицерона).

Некоторым знаком нового осмысления предшествующей греческой традиции можно считать и латинский термин, ис­пользованный Цицероном для передачи представления о " вы­сшем", " предельном". Соответствующий греческий термин xeXoq - одна из весьма важных категорий философского языка, в которой соединена семантика цели, предельной границы и внутренней завершенности. Таким образом, " высшее благо" в греческой интерпретации предусматривало и определенное целеполагание, и идею самодостаточности, законченности, ко­торых, пожалуй, не подразумевал латинский эквивалент уш&, означавший собственно " границу", " предел" - иными словами, просто некоторую " конечность". Потому не случайным кажет­ся настойчивое желание Цицерона построить некую иерар­хию благ, установив, какое из них является предельным (на­пример, III43 ел., V 15 и далее). С одной стороны, за этим, без­условно, угадываются греческие образцы - в частности, клас­сификация учений о высшем благе Карнеада, основателя так называемой Новой Академии (см. комментарий к гл. VI пятой книги), чья доктрина была во многом воспринята и Антиохом Аскалонским. Однако в освещении Цицерона это тяготение к установлению последнего, наивысшего блага, кажется, не в по­следнюю очередь объясняется и самим значением латинского