Глава 4. — Стояла такая тишина, что слышно было, как распускаются лилии.

" Приходи. Поспеши».

— Стояла такая тишина, что слышно было, как распускаются лилии.

— Лилии?..

— Мы брели по кромке воды, был сильный отлив, Жора сказал, что ему как перед смертью хочется вишен…

— Вишен?..

— Он рассказывал, что слоны убегали от воды в глубь острова, да, он заметил, все это заметили: слоны были неуправляемы. Это был декабрь, канун Нового года.

— Как же ты?..

— Мне позвонили, я должен был срочно лететь…

— А Жора остался?

— Да, не могу простить себе…

— В чем твоя вина?

— Мне казалось… Я же чувствовал, чувствовал… Как могло случиться, что никто не пришел ему на помощь?..

Мы как раз и собирались в первых числах Нового года собрать пресс-конференцию и рассказать о Пирамиде. Да, мы были убеждены, что пришла пора миру знать. Кто-то ведь должен быть первым! Мы были уверены: совершенство свершилось, Пирамида состоялась!..

В тот день ничто не предвещало беды. Утро, как всегда в эту пору, выдалось яркое, солнечное. Утро как утро, как и сотни других, нежное, тихое. Слышно было даже, как в прудах распускаются лилии…

Был выходной день, и у нас не было никаких планов. Когда дело, потребовавшее от тебя неимоверных усилий, кажется, сделанным, забит последний гвоздь и поставлена точка, наступает этап тупой неопределенности — ты не знаешь, куда себя деть, чем занять… Я был даже рад такой абсолютной прострации, наконец-то! Никакой апатии, просто чувство исполненного долга, прекрасно выполненной работы. И ожидание славы. Даже нет, неодолимое чувство отрешенности и познания мира, может быть, ощущение божества… Да, ты над миром, ты — как Небо…

Завтра нас ждали… Был как раз канун Рождества…

Жора еще спал. Все-все мы были вместе, вкупе, а как же! Съехались со всего мира, собрались, как, впрочем, и всегда в такие минуты, собрались в единый кулак, а как же! Мы ведь всегда были едины, а в те дни едины, как никогда, да, мы ведь такое свершили! Мы бесконечно надеялись: совершенство свершилось! И теперь вот нас собрала наша Пирамида… Было от чего потерять голову, мы и теряли… Пьяные предчувствием изменения хода истории, мы жили ожиданием той минуты, когда…

Не было только Тины.

" Приходи. Поспеши. Это я — В ожидании мая".

— Вы знали, что?..

— Никто не мог этого знать. Я уже проснулся, день давно начался, пляж уже был засеян людьми, тишина была такая… звонкий детский смех, еще слышалась настороженная перекличка одиноких птиц, но этой настороженности никто не замечал… Был выходной день. Вода, правда, далеко ушла от берега, отлив, на целый километр обнажилось высокое дно, рифы, даже белый песок уже подсох и теперь прилипал к влажным ногам…

— Говорили, что даже слоны…

— Да слоны спешили уйти подальше от берега, но мы же не следили за их повадками. Я уже проснулся и решил… Не только слоны, вся живность ушла от беды. Кто-то из наших, кажется, это были Стас с Инной, пробежали трусцой невдалеке мимо, Инна приветственно махнула рукой и, улыбаясь, о чем-то спросила, на что я только кивнул и поднял в приветствии правую руку. Я ничего не сказал в ответ, так как ответа не требовалось. Я и не прислушивался к ее словам. Разве я мог знать тогда, что это были ее последние слова, адресованные мне? Какое-то время я любовался ее красивыми сильными ногами теннисистки, белые спортивные трусики, просторная синяя майка (с брендом Н2О), округлые ягодицы… Она трусила босиком, показывая мне свои розовые пятки. На Стаса я даже не взглянул. Помню только, что он бежал со жгутом на левом колене, но его колено надолго не привлекло моего внимания.

Никого из наших я в то утро на пляже не заметил. Спали, видимо, все спали после бурно проведенной ночи. Еще бы! Я рано проснулся, а Жора еще спал. Он всегда по утрам долго дрыхнет. Долго не просыпается. Аня тоже спала…

А Тины не было.

" Приходи. Поспеши. Это я — В ожидании мая".

Поспеши…

Когда я выходил из бунгало, она только спросила, шутя: «Ты меня бросаешь?». И натянула простынь на голову. Разве мог я тогда знать, что больше никогда не услышу ее? Это — жутко!.. И все остальные еще спали… Есть не хотелось, только пить… И была такая тишина, что казалось мир вымер… Я стоял с пластиковой бутылкой воды, отпивая маленькими глотками, и смотрел на линию горизонта, бесконечную линию горизонта, где море слилось с небом и думал, что уже завтра, может быть, даже сегодня весь мир узнает…

— А разве до сих пор мир не знал?

— Знал. Не верил.

— А сегодня…

— Да, мы решили собрать пресс-конференцию на одном из островов, который подарил нам Хосе еще пять лет тому назад.

— Хосе?

— Речь идет о Хассанале Болкиахе Муиззаддине Ваддаулахе…

— Это тот, что?..

— Да, султан Брунея, Хосе…

Только Тина не смогла приехать.

Я спешил…

Я просто стоял на берегу, счастливый, с мыслями о том, что мы добились, добились того, о чем люди мечтали тысячи лет, выстроили-таки свою Вавилонскую башню и достигли небес, и стащили, стащили-таки Небо на Землю, как любил говорить Жора. И никто, слава Богу, не смешал языки, чтобы нас разлучить, разъединить… Никакого прибоя не было, вода была так непривычно далеко от привычного берега, что мне лень было к ней идти, стоять в одиночестве на полупустынном берегу было истинным наслаждением, блаженством, глубоко вдыхать утреннюю свежесть бездыханного воздуха, улыбаться самому себе…

Подумалось, помню, тогда: красота-то какая — просто жалко жить!

— Жалко умирать, — говорит Лена.

— О смерти и мысли не было. Конечно жалко умирать… Но и жить тоже — такая красота! Хотелось, чтобы она замерла и не шевелилась.

— Красота?

— Красота! Захотелось тотчас клонировать Достоевского, чтобы он посмотрел на всё это и сказал: «Я же говорил, что красота спасёт мир! Вот же вам — полюбуйтесь!».

Инка, я успел это заметить, еще раз обернулась и махнула мне рукой, как бы извиняясь, за то, что она оставила меня одного, но я сделал вид, что уже не смотрю в их сторону. На небе — ни облачка. Истинное блаженство! Меня просто распирало от одной только мысли о том, что сделано. А тут еще — небо, слепящее солнце, песок, свежесть моря… Это был Индийский океан. Или какое-то прибрежное море, переходящее в океан. Было утро, но уже жарко. Легкий ветерок, я заметил, подул легкий освежающий ветерок — редкость в этих краях в такую пору.

Мое ликование было бескрайним! Я сожалел лишь о том, что нет рядом Юли, улетевшей в Москву по каким-то срочным делам.

И о том, что Тине так и не удалось…

Я спешил…

Несколько раз у меня даже судорогой перехватывало горло. Так бывает: ты не в состоянии сдерживать собственных эмоций, тебя просто несет… Впору ором орать! Мысленно я перенесся в Сокольники и пожелал Юле приятных снов. Я едва сдерживал себя, чтобы не закричать во все горло, и, чтобы не уронить себя в собственных глазах и не сорваться на крик, я побежал трусцой… К горизонту. Меня догнала Аня: «Привет!.. Я с тобой!..». Пожалуйста! Отлив был необычно-далеким, вода отошла более, чем на километр, нам кто-то сзади кричал (я оглянулся) и махал руками, рядом никого уже не было, но мы продолжали бежать к воде, Аня отстала, а я, стягивая с себя на ходу футболку, бежал уже по влажному песку, а затем, подпрыгивая и стягивая с себя шорты, бежал и бежал, пока не выбился из сил, а затем шел быстрым шагом к воде, чтобы бухнуться в воду и затем плыть и плыть что есть мочи… Я плыл и плыл, задыхаясь уже и думая о том, что пора, наконец, снова возобновить утренние пробежки и взять в руки ракетки, о которых с этими навуходоносорами и цезарями забыл и думать. Вокруг — ни одной головы. Аня осталась на берегу. Никто не отважился заплывать так далеко. Плавать я умею, и страха никакого не было. Ни о каких акулах или там осьминогах в этих местах никогда не говорили. А что еще могло меня остановить?! Я плыл до тех пор, пока не стал задыхаться, дна давно уже не было под ногами, я не видел его и, когда открыл глаза под водой, то увидел, что там была стихия воды, привычная зеленоватая толща воды, пронизанная солнцем, ставшая родной. Она не могла испугать (я видел ее довольно часто), но мысль о том, чтобы сил хватило на обратный путь, остановила меня, я поплыл к берегу. Сил хватило, и я снова почувствовал дно под ногами… Аня стояла на берегу и приветственно махала руками. Не хватало воздуха! Я шел по песку, обходя обнажившиеся и успевшие подсохнуть розовые рифы, медленно брел, тяжело дыша, фух!.. Завтра же, решил я, возобновлю утренние пробежки. Жора утром не любил ни бегать, ни есть, сова есть сова, он всегда спал почти до обеда. Мы бегали без него — я, Инна, Ната, Аня, Стас… Юра же с нами тоже не бегал, он садился на шпагат, а в позе лотоса мог сидеть часами. Стойку на голове он делал в белых груботканых льняных штанах и всегда старался, чтобы штанины, казавшиеся измятыми жестяными трубами, не обнажали его белые волосатые икры. Как ему это удавалось — одному Богу известно. Ушков, когда прилетал к нам в гости, нередко тоже выходил на берег и отдавался во власть своей вращательной гимнастике. Он вращал всем, чем только было можно. И он был в восторге от восхода солнца. А закат его раздражал. Он никогда не дожидался заката.

Иногда с нами бегали и наши навуходоносоры и эйнштейны…

Я искал глазами того, кто махал мне, казалось, руками, это был какой-то мужчина, он был в шортах с кривыми черными тонкими ногами, и смешно было смотреть, как он махал длинными черными руками, как крыльями маленькой ветряной мельницы. Его нигде не было. Вообще берег был непривычно пуст… Только Аня меня дожидалась. И махала, призывно махала руками, и прыгала, прыгала…

Ах, как жаль, что Тина не смогла…

Знаешь ли, эта спешка…

Когда потом я смотрел любительские кинокадры, я видел себя, устало бредущего по мелкой воде и не подозревающего, что сзади в сотне метров от меня… Кто-то снимал меня кинокамерой с неблизкого расстояния, я казался небольшим черным пятнышком с малюсенькой головой и спичечными ручонками, едва движущимся на фоне серого песка. Это был я, я и Аня. Как потом оказалось, снимали не нас, а то, что было за моей спиной. Я оказался случайно в кадре. Но это был я, а за мной… Оторопь берет! Я уже видел искаженное ужасом лицо Ани, но недоумевал: что случилось?! Когда я оглянулся на нарастающий шум, вода уже грозно нависла над нами мутно-зеленой накатной стеной.

Аня бросилась ко мне, обвив шею руками:

— Voila tout… (Вот и все, фр.) — вот и все, что мне удалось расслышать в этом беспощадно жутком навале стихии.

В тот же вечер эти кадры облетели все страны мира. Все люди мира видели, что я в шаге… что у меня нет… что мне не устоять… Это был всевселенский вздох сожаления и бессилия: никто ничем мне не мог помочь.

Я видел перед собой залитый солнцем белый берег, стену изумрудной растительности, бездвижные опахала пальм, их частые темно-коричневые кривые стволы, словно ножны сказочных сабель. Ни Стаса, ни Инны нигде не было, не было никого, кто мог бы привлечь мое внимание. Эх, нет и Тины! Вот бы она удивилась моим способностям крутануть на песке сальто с разбега! Ага!

Вскоре я восстановил дыхание и теперь брел уже по подсохшему песку, обходя розовые рифы, удивляясь лишь тому, почему до сих пор на пляже никого нет. Был, как сказано, выходной день, и обычно к нам на остров приезжало множество разных гостей. С утра все они спешили на пляж. Среди зарослей и пальм то тут, то там виднелись, высвеченные ярким солнцем, синие крыши отдельных строений. Ни страха, ни каких-либо тревожных ощущений я не испытывал. С чего бы?! Только любопытство: где же все? Я ни разу не оглянулся. Что я мог там, сзади, увидеть? В моих ближайших планах был завтрак, затем мне хотелось обсудить с Жорой и Юрой завтрашний день, затем — Аня, может быть, Слава Ушков, который так и не поверил в завершение строительства Пирамиды («Пирамиды не будет и быть не может!»), но на звонок отозвался и прилетел. Чтобы воочию убедиться: Пирамиды не будет! Он придавал мало значения духометрии и не верил в нее. Как, ну как можно измерить дух?! Дребедень какая-то! А уж жить без денег!!! Об этом и речи быть не могло. В этом они с Витом держались друг друга.

Итак, я брел себе, размышляя…

Думая о Тине…

Теперь никакой спешки уже не требовалось.

Волна была такой силы… Бедный Йорик!..

Я не успел испугаться, только обернулся на нарастающий шум. Испуг был погребен этим серым вероломным валом, я просто задохнулся от страха, видимо, инстинкт заставил меня вдохнуть и тотчас меня пронзило ощущение абсолютной беспомощности, словами этого не передать, я завис, но сознания не терял, бывали мгновения, когда я падал, как в яму, летел, словно это были качели, мчался вниз в ожидании удара о дно, но удара не было, меня вертело в этом вихре воды, как Богу было угодно и, когда вдруг кожей я почувствовал воздух, я открыл глаза и мне снова удалось глубоко вдохнуть, я успел совсем рядом заметить верхушки пальм, но и только, и опять провалился, меня снова накрыло водой, а я, будь что будет, открыл под водой глаза…

Я не успел даже удивиться, мол, а ты кто такой?! Кто такая?!! Жалкое, жадное тупое серое, не знающее ни слова ни по-русски, ни по-английски, ведущее себя просто по хамски, мокрое, как мокрица, как какой-то слизняк, мутное, слепое чудовище! Да ты… Да я… Да ты знаешь, кто я такой?! Я был бесконечно возмущен: как ты смеешь?! Эта мысль мелькнула в моем мозгу лишь на мгновение. В самом деле: какая-то там вода, обычное Н₂О, сочившееся всегда, как вода сквозь пальцы или уходящее просто в песок… Я никогда не знал силы воды, никогда не испытывал на себе ее мощи. Иногда меня настигал ливень, я как-то было даже тонул… Я, конечно, видел всякие там репортажи о ее вероломстве — сносило дома, мосты, слышал о жертвах… Но никогда не был в ее власти... А ты кто такая?! Она меня не то что не заметила, она обратила на меня внимания не более, чем на собачью кучку, просто плюнула на меня. Все эти рваные мысли молнией сверкнули в мозгу, и тут же их сменили мысли о прошлом, о том, что было в моей жизни значительного и никчемного. Точно так, как это описывается в книжках: мальчик на велосипеде, живые родители, моя несравненная бабушка Саня, что-то из школы — лампочка, как я однажды разбил лампочку, и в классе стало темно, что-то еще, молнией, вспышка воспоминаний, Оля, затем Таня, кажется, Рия и целая вереница лиц, а затем наши клоны, клоны, колонии клонов… Все в цвете (мне всегда снятся лишь цветные сны). А потом — свет, безжалостный слепящий белый свет во все глаза, море света, и я снова вдохнул.

Я был в шаге от Бога!.. И Аня тоже…

— Ты видел Аню?

— А потом был ад… Ададад… да-ад… Неожиданно, высверком молнии воскресивший мечту снова жить среди книг и цветов… В ту минуту самым страшным же было — не знать под ногами земли. Я же…

— Ты плачешь?

— То, что Богом дано — не отвертишься… Назови мне того, кто ушел от судьбы! Да никто! Неизбежность судьбы — вот промысел Бога. Для кого-то это и предназначение…

Смешно было даже думать о каких-то там телодвижениях, о каких-то усилиях по спасению с моей стороны, о какой-то помощи со стороны… Нигде не было никаких сторон. Мрак, гул, ад и страх, жуткий страх… Страх сковал мое тело…

Ничего другого не оставалось, как только молиться и отдать себя в руки Бога. Ведь и эта волна, и я в ней — Его воля, Его промысел. Она — проявление нашего с ней Бога, живое Его воплощение.

Мы остались наедине. Чушь, конечно, собачья, несусветная чушь. Это я сейчас все придумал и всем так рассказываю, что мне доставляло немалое удовольствие чувствовать себя в ее сумасшедшей власти, представления не имея, где верх, а где низ, где восток, а где запад, где дно, а где небо, где рай, а где ад, ад везде, всюду ад, только ад… Но еще большее удовольствие, рассказываю теперь я, мне доставляли те считанные мгновения, когда вдруг голова, да глаза и нос, и, конечно же рот, рот, да рот, только губы, две рыбьи губы оказываются вдруг, о, какое это счастье! вырываются на единственный миг из воды, на одно лишь мгновение, на один только блеск молнии, на такую лишь долю времени, когда ничего невозможно успеть, ничего в этой жизни, а лишь только схватить, уцепиться зубами, всей своей жизнью, ее еще жарким остатком, ухватиться за воздух, откусить от его бесконечного неба, отгрызть, да отгрызть его малую толику, кубик, гран, жаркий жадный свистящий глоток… О, какая это несказанная Божья милость, Его милая щедрость!.. Потом — снова пучина волны… Где верх, где низ?.. Абсолютная тьма, ад. Хоть бы лучик света…

Не знаю, как мне удалось зацепиться за сломанный пальмовый ствол, (может быть, это была десница Бога!), я завис, уцепившись обеими руками, ногами же… Мои ноги так и не нашли опоры до тех пор, пока скорость воды не упала. И лишь потом я смог ухватиться за ствол дерева… Но я мог дышать и открыть глаза, круглые от ужаса, мог орать сколько было сил, из страха, конечно, и одна только мысль сверлила мой мозг: удержаться!.. Мои пальцы просто въелись, вгрызлись в этот спасительный сук, как челюсти бульдога в горло врага. Когда пришло понимание того, что случилось, я все еще орал, словно меня резали. Потом понял, что меня некому слышать. Так что толку орать на весь мир! Аню я увидел…

— Аню?!

— Мимо меня неслись кровли крыш, окна, кресла и сломанные кровати, плыли, задрав кверху ноги и кувыркаясь столы, деревья и джипы, какие-то бочки и ящики, какая-то змеями извивающаяся одежда, чемоданы и сумки, яркие пляжные зонты и даже отломанное крыло двухместного самолета… И люди, и люди, они, кто был еще жив, цеплялись за все, что было на плаву, их головы еще были над водой, как кокосовые орехи, а мертвые, те кто был уже без признаков жизни, просто… Аня была…

— Аня?..

— Все они проносились мимо, безвольно плывя среди всякого хлама, я старался на них не смотреть, не искать среди них знакомых, кто-то, несясь в метре от меня, тянул ко мне руку, эти молящие о помощи, полные страха, еще живые глаза, а какой-то таец оказался на спине проносившегося мимо, видимо, замешкавшегося слона, хоботом пытавшегося ухватиться за мою пальму… А Аня…

— Что «Аня», что «Аня»?!

— Это был ад!..

Все вокруг куда-то неслось, спешило… Антаманское море пришло в каждый дом…

Это была водная «Герника», воплощенный «Крик» Мунка…

Я на собственной шкуре узнал, что такое бульдожья хватка. У меня даже мысли не мелькнуло, чтобы расслабить пальцы, они были под водой и я не чувствовал боли. Чтобы отцепить, отковырять меня от ветки, спасателям пришлось применять металлический уголок.

Я не знал, куда меня отнесло. По всей видимости, я был среди первых, подхваченных волной, и когда зацепился за пальму, находился от берега далеко. Мимо плыло все, что смогла в своей жадности и жестокости одолеть вода. И безмерно много людей, бесконечное множество... Словно их всех специально собрали и, отмывая в огромной ванне, как какие-то там овощи, готовили для засолки. Люди просто кишмя кишели… Я не искал среди них знакомых и находил. Сперва я узнал чью-то кофточку с большими красными маками. Она облепила мертвое тело, и маки не казались такими яркими. Вчера вечером я видел эти маки совсем рядом живыми, под ними была живая атласная кожа… Среди тел были и живые головы, стриженные и с мокрыми обвисшими волосами, абсолютно черными или длинными русыми… И глаза, глаза… И эти, полные немого крика глаза. Таких глаз, переполненных страхом, я никогда в жизни не видел. Никакого крика я не слышал, все уже откричало и было погребено в беззастенчиво-веселом смеющемся шуме воды. Мысль о том, что мои новые шорты, оставшиеся на берегу, могут плыть где-то рядом, меня рассмешила. Пронеслась, покачиваясь, как бакен, искусственная матка, за которую успели уцепиться двое. Я заметил только их затылки. Мне удалось узнать еще одного — нашего садовника-мексиканца. По его цветистой красно-зеленой футболке…

Единственное, что меня радовало: слава Богу, что её не было рядом…

Тины…

«Я дышу на стекло…».