Часть вторая. Приближался Новый год. В один прекрасный день я отправился в больницу на окраине

Приближался Новый год. В один прекрасный день я отправился в больницу на окраине. Туда положили Мисаки.

Этим ранним утром, я зашёл в манга-кафе около станции и получил нужную информацию от её обессилевшего дяди.

— Всё же, мне очень жаль, — её дядя беспричинно извинялся передо мной. — Мы думали, ей стало лучше. Она была очень спокойной с тех пор, как бросила школу, а в последнее время вообще казалась счастливой. Хотелось бы знать, было ли это связано с тем, что она задумала. Кстати, откуда вы знаете Мисаки?

— Мы как бы знакомы, — ответил я. Я вышел из манга-кафе и направился прямо в больницу, но…

Я бродил по внутреннему дворику около двух часов. Среди посетителей и пациентов, выходящих на прогулку, я ходил взад и вперёд от главных ворот до переднего входа.

Мисаки лежала в персональной палате на четвёртом этаже в открытое психиатрическое отделение. Неудивительно, ведь она наглоталась снотворного. Это была почти смертельная доза; стоило медикам немного задержаться и могло бы быть слишком поздно.

Не было точно известно, откуда Мисаки достала таблетки, но их мог дать участковый психотерапевт. Однако, чтобы собрать достаточное количество таблеток для удачной попытки суицида, она должна была ходить туда какое-то время. Значит, она сделала это намеренно. Мисаки давно запланировала свою смерть.

И что же я буду делать, когда без всякого предупреждения завалюсь к ней в палату? У меня не выйдет ничего хорошего.

Должен ли я сказать что-то вроде: «Не умирай!»…?

Должен ли прокричать что-то вроде: «У тебя еще все впереди!»…?

Мисаки написала уже множество похожих клише в своем Секретном Дневнике. Но они мало помогли ей, поэтому она решила накачать себя снотворным.

Короче говоря, я ничего не мог сделать для неё. Мне было бы лучше не показываться вовсе. Она, скорее всего, почувствовала бы себя ещё более опустошённой, приняв посетителем жалкого хикикомори.

Подумав о таком развитии ситуации, я решил пойти домой; но когда я поравнялся с больничными воротами, ноги сами остановились. Ещё раз, я обернулся к переднему входу и повторил весь цикл заново.

Мои мысли ходили по кругу. Если бы это продолжилось, я бы уходил и возвращался до ночи. Я не мог прийти к какому-либо решению.

Наконец, набравшись храбрости, я вломился в больницу прежде, чем мог снова передумать. Я взял значок посетителя в регистратуре, приколол его на грудь, и поднялся на четвёртый этаж.

Весь этаж был отведён под отделение открытой психиатрии. На первый взгляд, он ничем не отличался от обычной больницы. Я думал, что психиатрическое отделение должно быть наполнено смирительными рубашками, электрошоковым оборудованием, и лабораториями для проведения лоботомии. Однако, открытое отделение было чистым, светлым и казалось самой обычной частью больницы.

Или я так думал. Когда я заметил пожилую женщину, на вид около шестидесяти, наверняка пациента, садящуюся на корточки в углу коридора, я скорее зашагал к 401 палате.

«Мисаки Накахара», гласила табличка на двери самой дальней по коридору палаты.

Совершенно точно. Это была та самая палата.

Я тихонько постучал.

Ответа не последовало.

Я постучал ещё раз, немного сильнее; опять нет ответа. Похоже, мой стук немного приоткрыл дверь, хотя она могла быть приоткрыта с самого начала.

— Мисаки? — я заглянул в палату.

Её там не было.

«Ну, если её здесь нет, мне тут тоже нечего делать. Я пойду домой!»

Я решил оставить корзину с фруктами, которую купил в больничном магазине подарков. И тут я заметил кем-то оставленное расписание поездов на прикроватной полочке. Местами в расписании встречались комментарии, написанные красной шариковой ручкой. Отложив расписание в сторону, я поставил корзину с фруктами.

Тут на пол упал клочок бумаги. Я поднял его и прочитал: «Микка Тороро был вкусным. Прощайте все».

Сунув эту бумажку и расписание в карман куртки, я выбежал из больницы и поспешил к железнодорожной станции.

Солнце начинало садиться.

***

Они должны были положить её в закрытую палату с решётками на окнах, а не оставлять их открытыми, давая возможность спокойно сбежать. Они должны были надеть на неё смирительную рубашку и накачать лекарствами, чтобы сделать счастливой. Но они этого не сделали, поэтому Мисаки сбежала из больницы. Она возвращалась в родной город. Похоже, она отправилась туда умирать.

Я вспомнил наш давний разговор:

— Цубурая, этот бегун, прямо перед смертью отправился домой в деревню. Там, вместе с матерью и отцом, он ел тёртый батат.

— Хм.

— Наверное, всё-таки, каждому хочется вернуться в родной городок перед смертью.

Возможно, так и было. Должно быть, Мисаки тоже захотела отправиться в свой родной город. Возможно, она задумала сброситься в море с высокого отвесного мыса, на котором, по её словам, она часто играла. И всё же, так просто у неё это не выйдет. Теперь, когда я нашёл её секретную тетрадь и расписание поездов, удача её кончилась.

Судя по заметкам, оставленным Мисаки в расписании, она села на поезд около часа назад. Если я собрался догонять её, мне необходимо сделать это вовремя. Я знаю, куда она направилась и, кроме того, у меня есть деньги. Если часть пути я проеду на такси, то прибуду туда даже раньше Мисаки. Мне не о чем беспокоиться.

Сидя в ночном поезде, я открыл карту, купленную в магазине по пути. Я искал мыс — тот самый, о котором рассказывала Мисаки, на котором она часто играла в детстве. «Вот он.» На карте был только один мыс рядом с её родным городом, это точно он.

Должно быть, Мисаки села на поезд, отправившийся прямо перед моим. Смешавшись с толпой едущих домой на Новый Год людей, она, вероятно, направляется в родной город, к так популярному среди самоубийц мысу. Но она не знает, что я следую за ней.

Я не позволю ей уйти. Я точно догоню её. По крайней мере, об этом я не волновался. Проблема была в другом.

Что я скажу Мисаки, когда найду её?

Хотя бы немного, но я понимал её страдания. Лишь самую верхушку её боли; но этого уже было достаточно, чтобы вообразить её степень. Наверное, она чувствовала себя загнанной в угол, считала, что иного выхода нет. И её боль никогда, никогда не исчезнет, за всю её жизнь.

Конечно, это было естественно. В некотором смысле, её боль была общей для всего человечества. Это были вполне заурядные страдания. У всех бывают подобные ощущения. И у меня тоже.

«Даже если я останусь жить, это ничего не изменит. Всё это – лишь боль».

Зная это, смогу ли я удержать её от прыжка? Имею ли я право останавливать её? Как член общества, я, наверное, должен сказать что-то подходящее, вроде: «Даже так, продолжай жить!» или «Перестань ныть!».

Я понимал всё это.

Я понимал это, но…

***

Пока я размышлял над всем этим, поезд прибыл к месту назначения.

Сойдя со станции, я увидел заброшенный городок. Было уже заполночь; но даже в такое время вокруг станции стояла мёртвая тишина. Никаких признаков жизни на улицах.

Кроме того, было очень холодно, и шёл снег. Поскольку город располагался возле Японского моря, там частенько бушевали снежные бури. Я быстро застегнул воротник своей куртки и направился к единственному такси, которое заметил. Водитель удивился позднему клиенту. Пожилой мужчина, похоже, спал в своём кресле. Он поспешно протёр глаза.

Забравшись в тёплую машину, я показал на карте пункт моего назначения. Водитель посмотрел на меня с недоверием, на лице его был вопрос: «Ты серьёзно?»

Я кивнул, и машина тронулась, лязгая цепями на шинах.

— Зачем вам ехать в подобное место такой поздней ночью?

— Осматривать достопримечательности. Пожалуйста, быстрее.

Спустя полчаса, такси выехало на холмистую дорогу, ведущую вдоль берега океана. Она шла вверх по крутому холму. Справа бушевало тёмное море. Когда мы заехали на холм, такси остановилось.

— Это место действительно стало довольно популярным среди туристов, но здесь ничего нет.

Водитель как будто оправдывался.

Я оплатил поездку и вышел из такси.

— Ты же не собираешься… Нет, строительство уже завершено, всё будет в порядке.

Сказав это, таксист выехал на дорогу.

Я огляделся по сторонам и действительно ничего не увидел. Вернее, было так темно, что я вообще едва мог видеть.

Так как океан был справа от меня, я решил, что найду мыс в той стороне, однако, лишь редкие фонари освещали мне путь. Я чувствовал себя крайне беспомощным. На тот момент, я пересекал дорогу и шёл по заснеженной тропе, перелезая через заграждения.

Мисаки должна была быть на другом конце этой тропы. Шагая по забирающемуся ко мне в ботинки снегу, стараясь не поскользнуться и не упасть, я продолжал пробираться по тропе через густой кустарник. С каждым шагом, окружающая меня тьма становилась всё глубже.

Вскоре, свет фонарей уже не доходил до меня, и я едва ли мог что-то видеть. Вдруг, кустарник заметно поредел. Тропа закончилась, и перед моими глазами предстали темнейшего цвета небо и Японское море. Всё верно. Я достиг края мыса. Было слишком темно, чтобы точно разглядеть, но скала оканчивалась примерно в тридцати шагах от меня. Наконец-то я дошёл. Я добрался до пункта назначения!

А что насчёт Мисаки?

Я огляделся вокруг, но мало чего увидел. Большая полная луна плыла по ночному небу, но мои глаза ещё не привыкли к темноте, поэтому я не мог различить ничего, кроме смутных контуров. Не было заметно признаков чьего-либо присутствия. Это всё, что я мог сказать.

Что это могло означать? Я приехал первым? Или Мисаки остановилась где-то по пути? Или может…

Моё сердце сильно заколотилось, кровь застыла в жилах.

Нет, нет, этого не могло случиться. Она никак не могла спрыгнуть до моего прибытия, так? Она будет здесь вскоре. Вскоре Мисаки придёт по этой тропе.

Я отошёл и сел на скамейку, что была повёрнута к океану. Повернувшись лицом к маленькой тропке, я ждал Мисаки.

Прошёл час. Мисаки не пришла. Мне начинало казаться, что она не придёт совсем. Я закрыл лицо руками. Сам того не осознавая, я начал говорить сам с собой:

— Почему?

— Что «почему»?

— Неужели я опоздал?

— Нет, не опоздал.

— Но Мисаки…

— Всего пять минут разницы. Тебе бы детективом быть.

Я медленно повернул голову вправо. Там стояла Мисаки. Она была в чёрном, сливающемся с окружающей темнотой пальто.

Присев на край скамейки, Мисаки объяснила:

— Наконец-то ты что-то сказал. Я не знала, что делать, ведь ты так долго молчал.