Гроза и весна

Стал уже порастать травою-быльём отцовский курган, когда над Перуновым дубом прошумели могучие орлиные крылья, раздался клёкот:

– Собирайся, кузнец, в гости на небесную свадьбу!

Ибо прислал Перун к Матери Ладе доброго свата, славного Даждьбога-Солнце. Ударил его по плечу кикой – замужним женским убором, – чтобы верней сладилось дело:

– Езжай, брат!

Даждьбог не заставил себя дважды просить. Приоделся в расшитые бисером золотые одежды и выехал на солнечной колеснице, молясь Небу:

– Подари удачу, отец!

Привязал коней у ворот и пошёл пешком через двор, как достоит вежливому гостю. Ступил правой ногой на порог и тихонько приговорил:

– Ты стань, моя нога, твёрдо и крепко, ты будь, моё слово, твёрдо и метко! Будь острее ножа булатного, липче клею и серы, твёрже земных камней: что задумал, да сбудется!

Мать с Дочерью и Отец Род обрадовались гостю, повели за стол угощать, но он не пошёл. Встал под матицей – старшей балкой в избе, связующей не только стены, самые судьбы живущих. Глянул на неё и мысленно обратился, призывая в союзники. В матице великая сила: незваный, непрошеный гость не смеет её миновать, стоит смирно у двери и ждёт хозяйского слова. Лишь свой, родной, идёт в красный угол без приглашения. Где же, как не прямо под матицей, встать свату, который надеется чужих сделать родными?

Поклонился Даждьбог хозяевам и протянул руки к Огню, и рыжекудрый младшенький братец приветливо выглянул из каменной печи:

– С чем пожаловал, князь Огненный Щит?

Молодой сват огляделся и сел на лавку, шедшую вдоль половиц. Тут уже хозяева окончательно поняли, в чём дело, но не подали виду, завели разговоры. И наконец он сказал:

– Я к вам не пиры пировать и не столы столовать, я к вам с добрым делом со сватаньем! Есть у вас, как я слышал, славное серебряное колечко, так вот у меня для него золотая сваечка припасена…

Ахнула Леля, прижала ладони к процветшим, как маки, нежным щекам, кинулась вон. И ведь ждала, что зашлёт свата Перун, а всё равно сердце девичье часто забилось, сладко и жутко. Не чуя ног пробежала по зелёным лугам, к самому Мировому Древу. И вдруг подхватили её знакомые, надёжные руки, и любимый голос промолвил:

– Куда бежишь, желань моя? Ко мне или от меня?

…Сказывают, Богиня Весны прижалась к Богу Грозы и ничего разумного не ответила. А что тут отвечать?

Через луг к ним уже шли Мать Лада и Отец Род, Отец Небо и Мать Земля, Макошь. Молодой сват подвёл двоих отцов друг к другу и велел взяться за руки, благословляя будущее родство. Мать Лада сама передала дочь Перуну:

– Вот твоя суженая… Люби её и жалуй, как мы любили и жаловали!

А Отец Род добавил:

– Выбрала молодца, так уж не пеняй на мать и отца.

Бог Грозы вытащил из-за пазухи большой красный платок-фату, передал Роду, пора, мол, невесту завешивать-закрывать. Тут Леля снова кинулась убегать, на сей раз больше для вида… куда там! Шумной стайкой слетелись подружки, крылатые чудесницы-Вилы, хозяйки колодезей и светлых озёр. Затопотали проворными козьими копытцами, растущими на ногах у всех Вил, изловили невесту, повели назад, обступив плотным кольцом. Богиня Весны тщетно силилась разомкнуть их кружок, скидывала фату, которую бросали ей на плечи. Дочь-девушку причисляют к роду отца, замужняя входит в род мужа. Так пусть не прогневаются достославные деды, пусть видят горе невесты, пусть ведают – не сама с радостью отрекается, силой уводят!

Вот почему до сего дня считают достойным, чтобы невеста печалилась, даже когда идёт по любви. А свёкор со свекровушкой непременно желают, чтобы молодая невестка звала их матерью и отцом…

…Но вот и привели Лелю назад, и Род сам связал два конца фаты у неё под подбородком, а два других перекинул через голову вперёд, пряча лицо. Завесил-закрыл любимую доченьку в добрый час перед полуднем, когда Солнышку время вплывать в самую высь – на долгий и счастливый век, на совет да любовь!