Нарушенный запрет

Пока собирали гостей и готовили свадебный пир, Леля почти не выходила из дому: молча сидела с подружками, слушала жалобные, протяжные песни – слёзы капали, напитывали печальный красный платок.

Белый и красный цвета – цвета скорби. Сорок дней висит белая тряпица на стене дома, в котором кто-нибудь умер, а в свадебном поезде издалека видно белое или красное платье невесты: для прежнего рода она всё равно что умерла, для нового – ещё не успела родиться. Оттого нельзя видеть просватанную, нельзя слышать, нельзя есть вместе с ней, даже за руку брать – особенно жениху. Иначе тут как тут накличешь беду и ей, и себе.

Это хорошо знали гости, съехавшиеся в ирий. И Хозяин Морской, прибывший верхом на рыбеките, и Лешие на медведях, и Водяные на усатых сомах, и кузнец Кий, встретивший здесь отца. И Чернобог со злобной Мораной, жители Кромешного Мира…

Один Змей, сколько ни объясняли ему, всё не мог взять в толк, чего ради прячут невесту. Знай твердил:

– Вот бы глянуть! Красивая, говорят!..

Чернобог ему и присоветовал:

– А ты глянь. Платочек-то сдёрни с неё – и гляди, сколько душе угодно.

Скотьему Богу повторять не потребовалось. Обернулся удалым добрым молодцем, подстерёг, чтобы Вилы-подружки вывели Лелю в сад ножки размять… Вмиг подскочил, растолкал завизжавших девушек – да и сорвал с головы невесты платок!

Опешив от ужаса и неожиданности, смотрела Богиня Весны в его глупые радужные глаза… Опомнившись, отвернулась, закрыла лицо вышитым рукавом. Поздно! Волос ни о чём больше не помнил, кроме её желанной красы:

– Моей назовись! На что тебе Перун? Давай со мной убежим…

Откуда мог знать небогатый разумом Волос, как жертвуют жизнью ради верной любви, как от счастья отказываются ради любимого? Он к другому привык: вся любовь, если кто большой, красивый да ярый. От рождения видел рядом Морану распутную да беззаконного Чернобога… А своего ума не было.

Он давно позабыл, как опрометью бежала от него, раскрасавца, подружка чумазого кузнеца. Ждал – Богиня Весны засмеётся в ответ, а то и поцелует в уста. Уже вытянул Змей мокрые губы, но ласки не дождался – повернулась Леля, со всех ног бросилась наутёк, а когда прыткий Змей схватил за руку, закричала что было моченьки:

– Мама!..

На этот зов, говорят, весь народ оборачивается, а родная мать и подавно. Хлестнуло Волосу гневным светом в глаза, и великая Лада заслонила дочь от насильника. Тут Скотий Бог впервые увидел, что Богиня Лета может быть не только ласкова, но и очень грозна:

– Оставь невесту, бесстыдный!

И смутно забрезжило Волосу: есть Силы, перед которыми его бессмысленная могута – ничто, ветерок, шуршащий в траве. А вершина Мирового Древа уже застонала под яростными порывами бури: это Перун примчался на помощь. Лишь чуть отстал он от Лады, известно же, если дитя позовёт, никому прежде матери не подоспеть. Понял Змей, что сейчас будет наказан, хотел бежать… Бог Грозы ухватил его за шиворот и сплеча метнул вон из ирия, сквозь все небеса и камень Земли, до самой Исподней Страны! Полетел Скотий Бог кувырком, с перепугу забыв возвратить себе облик крылатого Змея… так и канул в морские тёмные воды, скрылся из глаз, только брызги рассеялись.

– И пускай, – сотворила заклятие гневная Лада, – провалится с тобою и тот, кто тебя, глупый Змеище, надоумил!

И тотчас твердь ирия, небесного Буян-острова, разверзлась под ногами у злой Мораны и Чернобога, полетели они следом за Волосом. И, честно молвить, легче вздохнули все светлые Боги и праведные Люди, приглашённые на пир. Не очень-то гоже гнать со свадьбы гостей – но тот, кто сплетает кругом себя грязные паутины, кто способен протянуть жадную лапу к невесте, разве гость?

Больше ничего не омрачило свадьбу Бога Грозы со светлой Богиней Весны. Ни одна тень не легла ни на свадебный поезд, ни на священный пир, где в заздравных чашах гостей пенился красный мёд, сдобренный чесноком, и лишь новобрачные не притрагивались ни к еде, ни тем более к хмельному питью. И вот расчесали невесте волосы надвое и заплели по-замужнему: в две косы, да притом укладывая золотые пряди из-под низу, не сверху. Покрыли узорчатой кикой… А потом отвели молодых держать опочив в нарочно выстроенной клети, постелили собольи одеяла на тридевяти житных снопах, оставили горшочек каши и печёную курицу, пододвинули к изголовью кадки с зерном, воткнули по всем углам калёные стрелы, повесили на те стрелы румяные калачи… так и до сих пор, подражая Богам, делают разумные Люди, когда женят детей. Говорят, шелковистый мех одеял, крупитчатая каша, курица, стрелы и святой хлеб – это ноой семье на многочадие и достаток…

Но всё же у Матери Лады никак не выходила из памяти сдёрнутая с невесты фата. Мать Лада сама воткнула в притолоку железные иголки, сама опоясала дочь первой нитью, что та когда-то спряла ещё непослушной рукою. И по просьбе Богини кузнец Кий ночь напролёт ходил вокруг свадебного чертога, держа добрый стальной меч – крепкий оберег против нечисти, подкрадывающейся в ночи. Ибо легче лёгкого испортить, сглазить семью, не успевшую ещё толком сложиться. Кий держал стражу честно, а у коновязи ржали могучие белые жеребцы жениха, и им лукаво отвечали кобылицы, выпряженные из колесницы невесты. Кроме меча, Кий носил свой добрый молот, с которым не пожелал расставаться даже в гостях, и если по совести, на этот молот у него было больше надежды.

Утром, когда новобрачные Боги рука в руке вышли из клети, им под ноги метнули и вдребезги расколотили горшок, пожелав:

– Сколько кусочков, столько бы и сыночков!

А смирные донные ракушки-чашули, жители чистых северных рек, поднесли Перуну целые россыпи скатных жемчужин, родившихся от его молний и выросших между корявыми створками. Искусницы Вилы расшили тем жемчугом двурогую кику юной жены, унизали гривы и хвосты колесничных коней. Говорят, немножко даже осталось…