Непрямое убийство или самоубийство

Побои другому, от которых произошла или могла произойти смерть

«И начнет бить товарищей своих» (Мф.24, 49), «и тому камнями разбили голову» (Мрк.12, 4). Все те дошли до жестокого убийства, большею частью имели грубую привычку бить других руками (драться), бить почему и чем ни случилось. Таким образом, в этой дерзости рук, в этой смелости касаться тяжелых или опасных орудий, чтобы, рассердившись, ударить, заключается зачаток убийства. И сколько, действительно, бывает смертей от побоев! Человек, которого осыпают ими, потерял равновесие: в таком случае удар рукою или тяжелым орудием приходится ему против груди или в висок головы и он падает мертвым; или же сбитый с ног ударяется он об острое, и умирает. Все эти несчастья происходят оттого лишь, что люди привыкли давать волю своим рукам – самоуправствуют. Пусть здесь (при непреднамеренном убийстве) умысла о смертоубийстве отнюдь не было (иначе же те случаи не встречались бы в кругу самых кровных): но предвидеть опасные последствия была полная возможность. Стараются в настоящем случае оправдать поступок порывом, или взрывом душевным, когда сознание помрачается, разум и воля не могут свободно действовать. Но не виновен ли человек в том, что не принял надлежащих мер обуздать себя – избегнуть взрыва душевного (в гневе или негодовании), что, зная за собой этот недостаток, преждевременно и решительно не положил себе за правило держать себя, разгорячившись тем, как бы у него, точно у убогого, совсем не было рук? Ты, читатель наш, помня, что гнев и негодование стремятся к нападению, и сам связывай себе в душе руки в минуты горячности и ближнего твоего готового напасть, обезоруживай от себя спокойствие. Да; если человеку, который вышел из себя, успеем мы противопоставить спокойствие (учтиво назовем его, упросим сесть, предложим ему какое-либо угощение, например, чаю, а шутка еще больше раздражит его): то порыв его гнева тотчас же может пройти или ослабеет.

Оставление без помощи человека погибающего

«Священник некий схождаше путем тем, и видев (человека, избитого на дороге разбойниками) мимо идее. Такожде и левит…» (Лк.10, 31-32). Эти два лица почти столь же бесчеловечно поступили с избитым, оставив его без всякой помощи, как и самые разбойники, которые избили и изувечили его. Так, если кто погибает на воде (тонет), в огне (во время пожара), под экипажем (в дороге), от нападение хищного зверя или сильного животного, от вьюги или мороза, или только обессилел на улице днем или ночью: виновниками в насильственной смерти этих людей делаются и все те, которые по излишнему самопощажению и без всякой для себя опасности не хотели спасти несчастных, даже и тогда, как несчастные вопияли к ним о помощи. Эта холодность к положению погибающего человека преступна и потому, что никто не может ручаться, как слабый и смертный, за то, что и сам он не подвергнется когда-либо такому же положению, сколь бы ни был осторожен или обеспечен состоянием, или людьми охраняющими. О, как может успокоиться сердце того христианина, который не помог ближнему в критические минуты (особенно престарелому или дитяти), и ближний умер! Где же было тут чувство человеческое? Ведь и в каждом из ближних наших течет та же Евина кровь, как и в нас. Где особенно было чувство христианское? Ведь характер христианина есть милосердие и самопожертвование для ближнего. Ты, друг наш, будь благодетельным самарянином в случае погибели каждого, не только христианина, но и магометанина или язычника.

Произвольное оставление проводниками путешественников в опасном месте или положении, и прямо смертные случаи на дорогах от неисправности проводников

«Аще не сие пребудут в корабли, вы спастися не можете» (Деян.27, 31), было сказано о корабельщиках, которые, видя на море очевидную опасность для жизни всех, хотели было обманом убежать с корабля, чтоб спасти только самих себя. Так особенно те, которые приняли на себя обязанность быть проводниками других, не должны покидать кого-либо в опасности (например, машинист на пароходе, предвидя, что котел с водою от повышенной температуры скоро лопнет, бросается в лодку и бежит с парохода). И сопутники иногда покидают своего товарища там, где видима опасность для его жизни. Не извинительно было бы не покидать его даже и в том случае, если б он сам, по своему безумию, подавал повода к тому, например, своею ссорою или нетрезвым поведением; а прямой и велик грех им, если он, оставленный там в опасном положении, и умрет.—Еще чаще проводники поставляют путешественников в опасное положение собственным нерадением. Как тяжко виновны на сей раз такие капитаны и машинисты пароходов, начальники, смотрители, кондукторы и стражи на железных дорогах, еще перевозчики на реках, которые, справляя свои обязанности, занимаются посторонним делом, дозволяют себе быть нетрезвыми, засыпают и просыпают на деле! Оттого, естественно, они и не предусматривают явных опасностей в пути, подвергают тревоге или совершенной погибели тех, которые вверили их опеке свою жизнь. (Например, капитан пароходный и кондуктор с машинистом на железной дороге заснут или не позаботятся предуведомить о своем ходе, и—вот допускают столкнуться, первый—встречному пароходу, а второй—поезду). Когда последует несчастный случай, —начинаются исследование и суд. Но всякий уже знает, от чего последовало несчастье: причиною его были одна лишь беспечность проводников или недосмотр ими за крепостью моста, машины, экипажа, наконец, самонадеянность и риск. За всем тем, как же возвратить потерю? что значит казнь по суду над одним лицом, когда погибли десятки и сотни лиц от его беспечности и неисправности? —еще тяжелей для него должны быть мучения совести до самого гроба от этой погибели чрез него множества людей. И могут ли предупредить на последующее время подобное зло самые заботливые меры и строгие законы от правительства, если проводники на путях не будут вполне заботливыми и осторожными, а при этом— богобоязненными, верующими в Божию помощь и призывающими ее усердно при каждом рейсе, поезде, плаванье, проводе или свозе? (А между тем, и, действительно, эти-то распорядительные лица на путях сообщения, которые рисуются пред всеми, от которых более или менее зависят все идущее или плывущие, —очень усваивают себе характер горделивый – самонадеянный, вместо веры и надежды на помощь Божию. Когда бы они были более верующими и богобоязненными, тогда больше было бы в них вообще старания и верности своему делу). О, проводники других в дороге! На вас, как на хозяине дома, лежит главная забота охранять тех, которые находятся в экипаже, вами управляемом, охранять не только служебным бодрствованием, но и молитвою.

Смолчание о чьем-либо приготовлении или о самом покушении к убийству, а также и о совершенном убийстве

«Аще преслушаеши (промолчишь) в сие время.... ты же и дом отца твоего погибнет» (Есф.4, 14), настоятельно говорил Есфирь Мардохей, чтоб Есфирь открыла убийственные замыслы Амана. Редкий человек живет совершенно один и так, чтоб нельзя было приметить преднамерение его, тем более, покушение к страшному преступлению, каково убийство или самоубийство. Посему окружающие убийцу не должны, например, из боязни мести его, молчать об его готовности совершить грех. Тут вина не та только, что скрываются от правосудия преступление и преступник. Нет, но главнее всего то, что теряется время, опускается возможность спасти от погибели чью либо жизнь; так, если б убийца медленно отравлял кого ядом, а постороннее лицо, заметив его действия, открыло бы об его поступке: то с пользою могли бы быть употреблены медицинские пособия против отравы. Это значит «благоприятствовать» убийству. Положим, это благоприятствование не составляет ни поcoбия, ни участия в преступлении, что оно никогда не желает чужого преступления, как напротив, пособие всегда имеет целью, чтоб совершилось преступление, что оно, таким образом, не имеет головной вины. Положим, смолчать—не донести о чьем либо покушении к убийству или самоубийству иногда побуждает кровь родственная (например, если преступниками были муж, брат, сестра) или сознание многих благодеяний со стороны этих людей. Но во имя-то любви к ближнему лицу и не следовало молчать об его преступлении, чтоб предотвратить это преступление.— Затем, хотя бы преступление и нельзя было возвратить, хотя бы оно вполне совершилось, смолчание—недонесение о нем правительству также составляет вину, только меньшую в сравнении с не предупреждением начатого убийства, Здесь тем более нет пособия преступлению; потому что оно и не было обещано преступнику. Но смолчание может иногда поощрить преступника к новому подобному преступлению, а особенно оно виновно в том случае, если готовится наказание невинно-заподозренному.—Так-то, читатель, чем больше злодеяние иного человека, тем более этот человек делает тревоги и смущения совести и другим людям, которые волей или неволей бывают свидетелями его греха или только особенно близкие к нему лица!

Равнодушное, и даже со смехом, смотрение на чью-либо драку или побои другому

«Емше вcu… Сосфена бияху...: и не едино о сих Галлиону радение бысть» (Деян.18, 17). Так и ныне некоторые равнодушно, и даже с удовольствием, с хохотом, смотрят на то, как кто либо бьет другого, не имея права бить, и за ничтожную вину; или как два человека, иногда же и несколько человек, схватившись друг с другом, борются и бьются. Не значит ли это как бы участвовать в том же буйстве, если не руками, то расположением сердца, и затем— отвечать за самую смерть, если смертью окончатся побои или драка? А нужно бы употребить все возможные меры, например, и физическую силу и слово убеждения и приглашение к помощи других лиц, чтоб прекратить побои кому или чью либо драку. За это будут впоследствии времени благодарны и те, которые бьют или бьются: потому что, разгорячившись, они не могут владеть собой. Бывали случаи, что начинали драться шутя, и один кто делался убийцей (кузнец хотел одной рукой легонько ударить, а из другой отлетела раскаленная полоса и убила с боку стоявшего тут человека).—Христианин! И чужой удар ближнему, особенно же без вины, должен быть чувствителен тебе. И хоть бы иной сильный бил такого человека, который: всех ближе к нему и которого он должен бы более всех жалеть, например, муж свою жену или отец своего сына, — пожалей в этих, удержи бьющего их и рукою твоею и убеждением и мольбою. Тогда ты не будешь подобен равнодушному Анне, который не удержал своего слугу от ударов Иисусу Христу.

Отказ врача, особенно во время эпидемии, в помощи заболевающим беднякам

Наставление: «почитай врача противу nompeб честию его» (приличною ему наградою в случае нужды) (Сир.38, 1) относится, конечно, к людям состоятельным. Но болеют и бедные, которых жизнь также может быть дорога для их семейств. Бедные по самой бедности своей и не знают и не имеют у себя сподручных средств (домашней аптеки), чтоб помимо врача избавиться от болезни. Врачу и фельдшеру следует различать вообще больных по роду их болезни и по мере надобности в медицинской помощи, и по степени их состояния. Когда врач имеет время и силы посетить больного бедняка и когда знает об его опасном положении, —должен поспеть по первому призыву. Весьма неблагородно и не лучше торгующего поступает тот врач, который даже до того возвышает плату за свои посещения (визиты), что небогатые люди в самой крайней нужде боятся пригласить его к себе, что болеть в лечиться для этих людей составляет самое тяжкое наказание. Не должны также и аптекари отказывать в бесплатном лекарстве бедняку, опасно болеющему. Особенно же во время эпидемии, когда каждый заболевающий бывает опасен, врач должен спешить к больному, —кто бы это ни был, богатый или бедный, друг или враг его. Врач-христианин! Награда за евангельскую добродетель: «болен и посетисте Мене» (Мф.25, 36), несомненно, относится и к тебе, если будешь посещать больных с усердием, без различия их и без ропота. Итак, помнить тебе нужно, что ты стоишь на путях богоугодной добродетели, которою скоро можешь заслужить милость Божию к самому себе!

Умышленное замедление в излечении больного или лечение небрежное

Придают ничтожным болезням значение опасных и намеренно, в видах корысти, тянуть болезнь. Таким образом, напрасно задерживают больного в комнатах его и оставляют при тягостном сознании, что он все еще не может считать себя здоровым. Но, с другой стороны, еще большую вину со стороны врача составляют: торопливое и рассеянное лечение больного, потому что хочется иметь больше домов для своей практики с несомненным вознаграждением; —нераспознавание болезни, а отсюда неправильный ход лечения с первого раза, что иногда приводит больного и к смерти (например, в казенных больницах); — холодность чувств к стонам и страданиям больного, происходящая от привычки видеть такие страдания; —нестарание облегчить особенные боли пациента безвредными средствами; наконец грубое обхождение с больным, которое отталкивает от врача, не располагает иметь к нему доверие и даже усиливает болезнь. Больному и без того больно. А тут еще сам-то врач, знающий и по науке и по практике болезненную раздражительность его, —вместо ласкового слова и утешения, смущает его своим гневом, нехотением подробнее расспросить или выслушать.—Врач— христианин! Помни, что как священнику дорога душа его духовного сына и каждого прихожанина, так тебе должно быть дорого тело и здоровье каждого твоего пациента!

Без особенной нужды разрешение или совет врача больным употреблять в посты скоромную пищу

На это врач не имеет права (духовного), хотя и может высказывать свое мнение. Больные могут решаться— есть в посты скоромное только с разрешения своего духовного отца. Значит врач входит здесь в столкновение со священником. А это не в порядке дел и неблагоразумно. Он и священник должны помогать друг другу у постели больного: он—врач для тела, а священник—для души; священник поддерживает своими наставлениями доверие к нему, так как в отношении к нему больше может быть нетерпеливого ропота со стороны больного. А если он успевает иногда завладеть большим расположением у больного (как например, у маловерующего), чем священник, то не должен употреблять во зло такое расположение. Кроме того, он велит есть в посты скоромное не одним тяжело-больным, которые лежат в постели, но и только слабым по телосложением и здоровьем: не запрещает же он этим больным вредных привычек, как например, курение табаку, или половых наслаждений, которые гораздо более ослабляют телесные силы. В степени разрешения от поста врачи так же безразборчивы: советуют не частью только ослабить пощение, например, среди великого поста есть бы рыбное, но совсем оставить пост, до ядения мяса. Нет, богобоязненный врач никогда не решится склонять больного к нарушению уставов церковных, да еще без особенной нужды. А если иной из врачей сам не соблюдает постов, и потому-то легко смотрит на нарушение другими этого устава церковного: то не должен бы касаться совести больного, который может быть дотоле всегда соблюдал во всей строгости посты и которому, однако, стоить только раз разрешить себя от них, чтоб потом без смущения духа нарушать их. Мог бы врач указать слабому здоровьем более питательные блюда из постных, и это—долг его. Нет, ты, врач—христианин! не бери на свою душу ответственности пред Богом разрешать больному то, на что не уполномочен один и в чем нет и особенной нужды.

Непредупреждение врачом больного о христианском напутствовании и даже отговор-препятствие на этот раз

«И тии (врачи) Господеви молятся, да управит (больным) покой и исцеление» (Сир.38, 15), вот что сказано в слове Божием о добром враче. Врачу должно быть боле известно, чем кому либо другому, что душевное, религиозное успокоение больного, которое больной получить в таинствах покаяния и св. причащения, поможет и телесному выздоровлению его (Иак.5, 15) или только облегчению от болезни, и что с Божиею то помощью скорее можно успеть—вылечить трудно-болящего. И так врач поступает против пользы больного и против успеха в собственной практике, если не хочет посоветовать больному, чтоб больной прибегнул к Богу. (А иные богобоязненные врачи после своих наблюдений приходили относительно младенческих болезней к такому правилу: когда младенец заболевал, они велели сносить его к св. причастию; потом же в большинстве случаев и не находили нужным давать младенцам лекарств. Тут нет совсем практики врача и не за что по-видимому благодарить его. Но кто из умных родителей не будет благодарить такого врача?) Затем, врачу более известна опасность больного. Итак, он должен дать совет о напутствовании больного не в один из последних своих визитов, а своевременно. Между тем, иные из медиков—особенно современных—не хотят предупредить ни прямо больного, ни посредством родственников его, чтоб он напутствовался христианскими таинствами, и таким образом, допускают ему умереть решительно не приготовленным христиански: —сколько они возбуждают чрез это ропота против себя со стороны родственников умершего! Какую тем более обиду делают умершему! — Но еще хуже, когда иной врач, пользуясь влиянием на семейных в том доме, где лечит, прямо отговаривает—препятствует напутствовать больного. На сей раз спор особенно относится к таинству елеосвящения, или соборования. Видя в этом таинстве по примеру других суеверов напоминание больному о близкой смерти и оберегая больного от такого напоминания, чтоб не повредить действию на него лекарств, —врач никак, не соглашается на соборование своего пациента или же доводит дело до того, что больной уже остается бессознательным во время соборования. Но как человек образованный, врач не должен бы поддерживать религиозных предрассудков в больном или в родственниках его. Когда больной, действительно, крайне опасен или безнадежен, —обязанность врача продлить его дни и часы жизни с тою именно целью, чтоб больной с сознанием принял предсмертное напутствование.—Врач—христианин! тем более не принимай на себя греха отклонить больного от приготовления к вечной жизни христианскими таинствами.

Огорчение больному или недосмотр за ним в беспамятстве его, а также и в сумасшествии иных

«Яко на сира нападаете, наскачете же на друга вашего» (пронзает друга), с горестью духа говорил больной Иов своим друзьям, которые вместо утешения огорчали его (Иов.6, 27). Если кто раньше не предрасположит себя к терпеливости, опасаясь как человек болезни, тому уже слишком трудно не огорчаться, когда заболеет: и вот такой больной огорчается от самых маловажных случаев, привязывается к каждой мелочи! Между тем вследствие огорчения, какие делают ему, усиливаются его болезнь и страдания от болезни, а иногда и ускоряется смерть. Как же необдуманно или прямо злостно поступают то сами родственники больного, то посторонние для него, например, прислуга, больничные сторожа, все, однако, обязанные заботиться о нем, первые—по долгу природы, вторые по данному обещанию, а третьи по должности, —как они не осторожны или злонамеренны, когда огорчают больного! Например, укалывают его несправедливыми или только неуместными упреками, не только дают ему заметить, но я вслух высказывают, что он в тягость им, даже оставляют его на несколько часов или минут самому себе, как бы готовы тягаться и самим больным, наконец, выражают свою досаду на него тем, что не хотят тихо передвинуть его на постель или осторожно перевязать ему раны. Это такая безжалостливость, которой обличителями могут быть и животные, ласкающиеся около своих болеющих господ или благодетелей: «и пси приходяще, облизаху гной его» (Лазаря), сказано (Лк.16, 21). Нет: долг человеколюбия требует устранять от больного даже всякий шум—стук, который может обеспокоить его; даже нужно в глазах его умерять жалостливые слезы о нем же, так как это будет сильнее волновать его. Пощаду от огорчений следует оказывать также и тем людям, которые хоть не лежат в постели, хоть выполняют свои обязанности по службе или по дому, но, очевидно, находятся в болезненном состоянии, например, чахотные или нервные люди; еще разрешившиеся от бремени заслуживают покоя со стороны окружающих.— Что же до больных в беспамятстве, а также помешанных или совсем безумных, эти требуют и ежеминутного надзора за ними. Сколько было примеров, что больные такого рода от недосмотра за ними простуживались, падали и получали сильные ушибы, а умалишенные и посягали на собственную жизнь (Мф.17, 15)! Заметим подробнее о несчастных последнего рода. Число умалишенных заметно увеличивается, —без сомнения, от быстрой современной жизни людей, а отсюда и от чрезвычайных резких перемен в их положении. Первичные случаи сумасшествия скорее поддаются излечению. И вот здесь неправильно поступают те родственники или близкие лица помешавшегося, которые по своему предрассудку или ради ложного стыда медлят поместить его в лечебное заведение: при домашних средствах сумасшествие почти неизлечимо (родов его бываете несколько). А с неизлечимыми остается только обращаться по человечески, между тем как их часто бьют, для смеха раздражают, как беззащитных. Не нужно оставлять без сердечной заботливости и только глубоких меланхоликов, особенно тех, которые впали в меланхолию от пресыщения всеми грешными удовольствиями своей жизни. Эти люди дают заметить внимательному человеку, а иногда прямо проговариваются, что их борет мысль о самоубийстве. И так нужно быть чаще е ними, чего и сами они желают (между прочим, не следует давать им в руки книги, или статьи, где говорится о самоубийстве). Относительно всех этих несчастных, человеколюбивый пример оставил нам Спаситель. Он благосклонно принимал тех, которые заботились о больных бесноватых (Мф.15, 28), и этим показал нам, что и мы должны быть человеколюбивы к больным в беспамятстве и к сумасшедшим. — Милосердый христианин! Особенно о больных-то в беспамятстве или с сумасшествием, если будешь с ними, припомни и исполни слова св. Писания: «тебе оставлен есть нищий» (Пс.9, 35).

Беспокойство – потрясение умирающему

Можно ли не позаботиться о жизни и покое ближнего в часы самого умирания его? О, и тут можно тем более или послужить или повредить ближнему! Главное чувство, какое примечается в умирающем, —это чувство оставления. Ему не хочется оставаться одному, хотя пред самой последней минутой иные и просят всех удалиться от них. Итак, не надобно оставлять в одиночества умирающего. Затем, одни, умирают тихо, как бы засыпают, а другие среди сильной борьбы: тот или иной образ умирания зависит более от качества болезни, а во всяком случае по этому еще нельзя каждый раз заключать об особенном достоинстве или недостоинстве умирающего; иной еще и искусственно показывает себя бодрым, тогда как в душе своей тем большие переносит борения. Умирание есть разделение дотоле нераздельного, рассечение на двое души и тела, которые всегда были вместе. Это и тайна и страшная перемена в человеке. Итак, не следует смущать умирающего разговором о предсмертной борьбе, а во время самой борьбы—потрясать, беспокоить его чем-либо отвне, например, смотреть на него с страшным испугом, затруднять его какими либо вопросами, напоминать ему о близких, которых он оставляет: все это может и предупредить его кончину. А особенно не следует у постели его громко плавать, или отчаянно стонать. Почему же? Потому именно, что слух у людей умирающих позже всех чувств закрывается; к тому же и умирают преимущественно к вечеру или к утру, когда кругом в природе бывает больше тишины. Этого рода беспокойство умирающему может помешать ему в предсмертной борьбе, затянуть эту борьбу и сделать ее мучительною. Посему у постели умирающего все должны оставаться в самом глубоком молчании (4Цар.2, 5). Человек, человек! Не бегай от умирающих, потому что и сам умрешь!

Непредостережение себя и других, от опасности быть застигнутым скоропостижною смертью там, где видима эта опасность

Так, одни с крайнею неосторожностью хранит при себе огнестрельное оружие (весь кабинет у них обвешен ружьями да револьверами, из которых одни есть и заряженные). Другие столь же неосторожно держат у себя ядовитые или сильно действующие вещества, которые употребляются ими в ремесленной работе. Третьи в своих фабриках и у машин не предпринимают предохранительных мер против внезапной смерти, даже и тогда, как на известной машине их и в известном пункте уже были случаи убийств: а должны бы они с настойчивостью напоминать не только новым, но по временам и старшим людям, которые работают или обращаются у них в фабрике, что вот в таких-то местах или пунктах у машины надобно быть крайне осторожным, чтоб не подвергнуться смертной беде. Четвертые в иных случаях всего на шаг стоят от смертной опасности для себя и других, и не берегутся; так например, держит иной в руках заряженное ружье, и допускает произойти выстрелу в человека, который идет мимо. Во всех этих обстоятельствах вменяемость несчастий, которые произошли или могли только произойти, доказывается на следующих основаниях: а) вредные последствия для жизни были вероятны, или видимы, и б) была возможность избегнуть их. Здесь-то уже видим не просто неосторожность, или легкомыслие, беспечность, но и «дерзость».—Христианин! береги свою и чужую жизнь от явных опасностей, потому что жизнь у каждого только одна.

Язвительные слова ближнему, а особенно угроза убить его

«Язва язычная сокрушает кости» (Сир.28, 20); се Исав… грозит убить тебя» (Быт.27, 42). Не ровно слово: иное—язвительное бывает убийственнее и меча для человека, А особенно угроза убийства способна потрясти человека, к которому относится, и надолго оставляет его в страхе пред угрожавшим. Бывали случаи самой смерти после такой угрозы, хотя угрожавший и не прикасался к человеку угрожающему («убью тебя» было сказано одному, и он весь расслабев через два дня умер). Тут многое убийственно действует на человека с восприимчивой натурой со стороны уязвляющего его словами или угрожающего ему смертью: и громкий, дрожащий от гнева голос, и злобно-пронзительный взгляд, и дыхание, исходящее от переполненного злостью сердца, а иногда и прямо сила злого духа, с которым сблизился злой человек, способный произнести убийственную угрозу («зашибу тебя, все жилы тебе вытяну», говорит в злости своей). Для самого угрожающего опасна эта угроза, хоть бы она произносилась в одной запальчивости тем, что может развиться по искушению дьявола в желание и перейти в дело. - От тебя же, христианин, так как ты должен быть любовью «долготерпеливой и небезчинствующею» (1Кор.13, 15), то от тебя пусть исходит ближнему только искреннее благожелания здравия!

Злая и нескрываемая ненависть

«Всяк ненавидящий брата своего человекоубийца есть» (1Ин.3, 15), сказано прямо. От чего бы ни происходила эта ненависть, от затаенной ли зависти к ближнему, от сознания ли многих обид со стороны его, от усвоения ли себе ненавистливого характера в cpеде людей ненавистливых, от ложного ли убеждения, будто и стоит ненавидеть известного человека: во всяком случае ненависть убийственна в отношении к другому. Тот, к кому она обращена и явно обнаруживается, не может быть спокойным. Сознание, что его ненавидят, да еще напрасно и тогда как он старается угодить, заслужить честным образом любовь других, -такое сознание тревожит его, сокрушает его дух: в этом самом и заключается человекоубийство. И вообще ненависть есть зачаток убийства. В правилах церковных, когда она бывает явна, непримирима и злостна, полагается за нее такая епитимия: в случае смерти того, к кому выражалась ненависть или с кем была непримиримая вражда, ненавистник в продолжение 40 дней должен прощаться на могиле умершего (Номокан.ст.127).—Ты, христианин, всячески воспротивься в себе чувству ненависти к ближнему, да еще напрасной, и обнаружение пред ним этого чувства, которое очень тонко передается ему. Воспротивься, потому что ненависть в самом основании противна духу истинно христианскому (Ин.13, 25).

Отнятие чести у невинного или невинной (нравственное убийство)

«Добре мне паче умрети, нежели похвалу мою кто да испразднит» (1Кор.9, 15). Так на тех людей, которым честь дороже существования на свете, отнятие ее действует убийственным образом. Например, убийственно для благонамеренного служаки, когда уничтожают все заслуги его по службе из-за какого-нибудь ничтожного ошибочного случая, и даже только ищут случая к этому: заслуги несомненны и всем известны, а по зависти и личной досаде говорят, что «их совсем нет», и предпочитают заслуженному не имеющего ни одно заслуги. Еще хуже, когда и те, которые хорошо знают и обязаны засвидетельствовать о честных заслугах человека, осуждают его же пред всеми. Убийственна для невинной девицы или вдовы огласка о них пред всеми, будто они бесчестны: невинная Сусанна горько плакала, плакали также и родители ее и родственники, когда бесстыдные два старца завинили ее пред всем народом в нарушении ею целомудрия (Дан.13, 32-42). Это убийство ближнего есть «нравственное». Тут человек, особенно же глубоко верующий, всею душою сочувствует словам апостола: «лучше мне умереть...». Но бывали примеры, что оно оканчивалось и действительною смертью (Лавсаик, ст.36).—Ты, христианин, сделавшись сам виновен в лишении пред всеми невинного лица чести его, не думай обвинять или подозревать это лицо в излишнем будто бы честолюбии. Тут не алчность чести снедает его, а ревность о похвале своей пред собственною совестью и пред Богом. И так лучше берегись всякого случая отнять у невинного честь, хоть бы он тебе и не нравился, хоть бы быль враг твой.

Не вполне заслуженное осуждение кого к лишению всех прав состояния или на самую смертную казнь

«Неповинна и праведна не убивай», прямо обличаются в убийстве те которые «судят суды неправедны, и неповинныя убо осуждая, прощая же невинныя» (Дан.13, 53). Неправедный судебный приговор сначала убивает дух подсудимого, а затем расстраивает его здоровье: расстройству здоровья предварительно содействует и тюрьма, где мало света, где смрадный воздух, недостаток движений, часто самая скудная пища, бездейственная жизнь. Если невинный впоследствии времени, по особенному Божию устроению, и оправдается, если получит свободу и возвратится из тюрьмы или ссылки в свое место: все же его здоровье будет потеряно. И вот за это-то расстройство здоровья его и сокращение жизни и будут в ответе пред Богом судьи, которые небрежно отнеслись к его делу, а также и те лица, который совсем напрасно подвели его под дело! Словом, здесь уже нравственное убийство соединяется и с телесным.—Затем, может состояться и быть выполнен даже смертный приговор не вполне соразмерно с виною преступника. От чего же? От разных причин.—От смелой клеветы на преступника, —смелой по тому самому, что преступник, казненный смертью, уже лишается возможности хоть впоследствии времени изобличить ее. От сильного негодования в первое время на него; потому что он своим преступлением обеспокоил или целое общество, как например, зажигатель, или только тех, которые начальствовали над ним, как например, возмутитель или убийца в самой тюрьме.— А особенно от поспешности суда и по жестокости сердца судей. В законе еще остается смертная казнь для исключительных преступлений. Но здесь важны вызов суда по этому закону и потом—самый суд. Закон далек от преступника, а вызывающе на него суд, который может окончиться для него смертью, и сами судящии видят или могут видеть всю глубину его злодеяния, все что может смягчить его вину, например, раздражающее влияние на него других, или же увеличивать его наказуемость. И вот здесь-то, в этих-то двух пунктах (в вызове суда и производстве его) и может заключаться ошибка человеческого правосудия, которая запечатлевается кровью, да так запечатлевается, что уже на веки остается непоправимою. Главные виновники преступления, против которых направляем был смертный суд, и открываются впоследствии времени, например, из разговоров их же самих. Но уже все оказывается поздним! Таким образом, смерть преступника должна остаться на совести и тех, которые ошибочно вызвали на него смертную казнь, и которые неправильно определили ее. Вместе с тем эти же самые лица отвечают и за вредные последствия, которые произвела на общество выполненная смертная казнь. А вредные последствия в таком случае особенно могут быть: тогда например, многие потрясаются необыкновенною жалостью к казненному преступнику (падают в обмороки, не могут некоторое время после казни принимать пищи и спать); но найдутся и такие, которые ищут тут только удовлетворить своему бесчеловечному любопытству.—Читатель! Если ты, по своему частному положению в обществе, не имеешь никакой прикосновенности к тому, чтоб судить или вызывать такого рода суд, который тяжело отзывается на здоровье и даже на самой жизни подсудимых, — тебе остается одно, чего однако держатся и все добрые судьи, именно: жалеть и прощать в душе самых тяжких преступников. Относясь к ним с «любовью, вся терпящею» (1Кор.13, 7), ты станешь на одной стороне с Церковью, которая прощает в таинстве покаяния, и напутствует к смерти молитвами, даже и приговоренных к смертной казни.

Жестокость к убогим и уродам

«Пред слепым да не положиши претыкания» (т.е. камня под ноги его, чтоб он споткнулся и упал) (Лев.19, 14). Это до вреда слепым. В отношении же к другим, например, хромым, глухим, глухонемым, горбатым, зобным, калекам и параличным жестокость составляют: покидать их без всякой помощи, если иные из них нуждаются, как младенцы, в уходе и надзоре; преследовать их или прогонять от церквей и монастырей, чтоб они видом своего уродства не возмущали чувств, не расстраивали бы нервов, между тем как здесь-то за отсутствием для них особого приюта самое приличное место им испрашивать милостыню; издеваться над ними, сильно бить их за проступки. Зачем же так поступать с несчастными? Они ведь беззащитны и нуждаются в особенном покровительстве, что доказывает самое слово: «убогий (у Бога)». Имея их под своим покровительством, Господь Бог внушает и нам жалеть их, а не теснить и убивать. Христос— Спаситель постоянно был окружаем убогими, которые ходили за Ним для исцеления и получали от Него исцеление: не трогательный ли это пример для нас оказывать человеколюбие к этим несчастным? Затем, все же они не звери, а люди, сколько ни безобразен и отвратителен вид некоторых из них. Когда их преследуют или только брезгуют ими: тогда те из них, которые сознают себя, еще больше ропщут на Бога, на свою судьбу, как напротив человеколюбивое а ласковое обращение с ними успокаивает их и будто сглаживает пред ними в эти минуты убожество их. Пусть одни из них сделались уродами сами от себя, от своей неосторожности или вследствие нетрезвой жизни: однако это не резон нам обращаться с ними в духе карательном за невозвратимые вины их. Не всегда они подлежат и какому-нибудь взысканию за свои худые поступки, по той самой причине, что некоторые не имеют совсем нравственных понятий (таково, например, состояние глухонемых от самого рождения), что по самой-то уродливости они более расположены к раздражению. Наконец, и то составляет недостаток милосердия к уродам, когда состоятельные родственники их не дают им возможности обучиться грамоте или ремеслу или достигнуть еще большего образования, иначе сказать, не дают им прав на человечество. Это касается особенно тех, которые глухонемые и вместе слепы от рождения или с раннего детства. Когда у человека нет ни слуха, ни языка, ни зрения: тогда он самый несчастный. Для него закрыт мир познаний: в нем преобладает чувственная природа; отвлеченное, духовное и чистое чуждо для него, хотя и в нем человеческая же душа; хотя скрывается и в его душе искра божественного. Долгое время неизвестны были средства, как помочь особенно этим несчастным уродам, как пробудить в них разум и свободу. Теперь же изобретен и особый язык для них (посредством пантомим и движения губ или же путем осязания их). — Христианин! по примеру милосердия Божия и Христа—Спасителя будь и ты милостив к убогим и уродам. При виде их вспомни о своем духовном убожестве, и этим расположи себя к смирению и покаянию (Ин.9, 3).

Пренебрежение игрока опасностью для своей жизни на публичных зрелищах

Здесь человек поставляет себя между двух состояний: «или получить рукоплескания от публики или умереть вдруг». Так например, на сценах «делают прыжки в виде полета птицы; ходят на высоте по канатам или по потолку вниз головою; остаются продолжительней минуты в воде, подобно рыбе (отсюда название: «рыба-человек»), пользуясь только тем воздухом, который раньше взят ими с запасом в грудь; играют с тяжестями над своей головой; взлезают на огромные и гладкие столбы; нарочито раздражают лютых зверей». Во всех этих играх и представлениях кто же не видит легкой решимости игроков расстаться со своею жизнью? И мало ли известно примеров смертей на этих сценах? (Положил игрок свою голову в пасть льва, и—лев оторвал ему голову, заметив, как кровожадное животное, откуда-то у него на лице знаки крови; вертел над собой силач целое бревно, и—после сотни опытов такого упражнения бревном ударил себе в голову). Здесь опасности для жизни должны быть по законам природы. Если же они предотвращаются, то потому, что иные игроки привыкают к ним с детского возраста, когда мягкие и гибкие члены могут быть приучены ко всяким движениям и положениям тела, невозможным уже в период возмужалости. Но, кроме внезапной смерти, здесь же весьма естественны особенный повреждения здоровья, например, разрыв мышц от сильных движений. На этот раз слишком укрепляются одна часта тела на счет других, непрерывные односторонние движения изменяют тело и располагают его к различным болезням. И так кто погибает от этого удальства, тот несомненно—самоубийца. А для кого оно проходит до времени благополучно, тот все-таки делает каждый рада покушение к самоубийству, получает болезни, сокращает свою жизнь.—Ты, читатель, и не имей иного взгляда на этих игроков и представителей как на пренебрегающих своею жизнью.

Решимость на преступные дела, соединенные с опасностью быть убитым

Так женщина, решаясь только истребить во утробе незаконный плод, принятою отравою может повредить и своей жизни; человек, знающий соперника себе в своей любодейной связи, и, не смотря на явную опасность встретиться с этим соперником, идущий на постыдное дело, — идет вместе с тем на явную смерть, хоть положим не желает же себе смерти; грабитель, пускаясь на грабеж и разбой в такие места, где есть вооружение или где нельзя не предвидеть сильного противоборства, также частью решается быть самоубийцей. О, вы безжалостные к самим себе! Зачем вы решаетесь умереть не только без христианского приготовления, как умирают другие скоропостижною кончиною, но даже среди самого порока, в пылу постыдной страсти? Ведь в таком случае грешник как есть, скверный по душе и телом, ступает ногою во гроб и вдруг является на тот свет к своему бессмертному Судии!

Пьянство непременно сокращающее, а иногда и скоропостижно прекращающее жизнь

«В вине не мужайся: многих бо погуби вино» (Сир.32, 29). Прежде всего пьянство само по себе сокращает жизнь; потому что в вине заключается огонь, который хоть медленно, но верно сожигает или иссушает жизнь. Это яд «алкоголь», как начало всех спиртных напитков. Если употреблять его в чистом или цельном составе и большими мерами, то от него непременно застигнет человека скорая смерть. Но если он употребляется и умеренно, однако часто, то располагает также к болезням и между прочим дает наклонность учащать и увеличивать приемы его (отсюда быстрое развитие привычки к спиртным напиткам). Невоздержанный человек, выпив снова вина, чувствует в себе теплоту, делается развязнее и веселее; если он был болен, то забывает тогда про свою болезнь; ему, наконец, думается, что вином-то он и поддерживает свою жизнь, что без вина он только болел бы. Но все это ложные чувствования. Вино, действительно, ускоряет кровообращение, оживляет, горячит: но в то же время и ослабляет тело до изнурения. Пьяница поутру чувствует головную боль, раздражается ото всего; затем у него трудное дыхание, расстроен желудок, слабеют ноги (от вин известного рода), дрожат руки, слепнут глаза. Таким образом, жизнь его постепенно истощается, если он не перестанет совсем пить.—К этому часто присоединяются и случайные повреждения его тела в нетрезвом виде. Например, как часто упившийся надает, ушибается, захватывает себе сильную простуду от погоды, который поберечься не умел, или от холодной воды, которою хотел утолить внутренний жар, —ознобляет себе руки или ноги! —Пьянство имеет связь и с другими пороками такого рода, которые разрушительно действуют на здоровье. Оно вызывает эти пороки или страсти как нечто сродное себе, например, распутство, курение табаку, напряжение груди, во время веселого пения или только бессвязного крика. И вот вполне естественно, что жизнь пьяницы, особенно со слабым телосложением, также быстро истощается, как скоро сгорает свеча, если жгут ее с обоих концов. Насколько времени сокращается его жизнь, определить невозможно; потому что одному Господу Богу известен срок жизни каждого, потому что иные люди умирают рановременно от разных причин. Но верно, что люди, во всю жизнь свою не перестающие упиваться, никогда не бывают долговечными. Чем раньше кто из них начал упиваться вином, тем скорее оканчивает свою жизнь: тут большею частью и крепкие телосложением «не преполовят дней своих» (Пс.54, 24). Если же иногда видим пьяницу и престарелых лет то, потому только, что этот человек нажил себе страсть уже под старость свою или же предавался ей с большими промежутками времени (переставал на несколько лет пить, и опять начинал). Что же, ужели все это не самоубийство, хоть медленное и ненамеренное? Ужели можно сомневаться, что от пьянства раньше приходит старость и самая смерть? Сознают это и сами пьяницы, но уже поздно, т.е. тогда, как слягут в постель иди будут застигнуты злою чахоткою. Но если пьяница человек семейный и бедного состояния, то тянет с собой к потере здоровья и других: дети его часто или голодают и зябнут в нетопленой избе или простуживаются от недостатка теплой одежды. Жизнь, значить, гаснет кругом.
Но вот она нередко и вдруг прекращается от пьянства! Опьянивший смел на все: пускается плавать, и—тонет; сильно погоняет дорогой коней, и кони разбивают его. А кого же это более находят на дороге мертвыми, израненными, замерзшими? — Нетрезвых. Сколько примеров самосгорания от вина! сколько случаев белой горячки, а за нею самоубийств! —И все это терпят, на все это необдуманно решаются люди ради только жидкости спирта и вин, к которым под конец уже и неспособны чувствовать вкуса! —Ты, читатель наш, всяким хранением охраняй себя от пристрастия к спиртным напиткам. И умеренность, но частовременность на этот раз, ведет к нетрезвости. Частовременность же в употреблении вина встречается еще больше, чем грубое пьянство. Пусть бы оставалось для нас с тобой вино только принадлежностью радостных встреч и случаев в жизни, да подкреплением ослабевших сил. В последнем случае советовал и апостол Павел употреблять его «стомаха (желудка) ради…и частых его недугов» (1Тим.5, 23), но с таким дополнительным словом: «мало приемли».