Глава 4. Вечером того же дня, когда Бродка вернулся из Вены, профессор Коллин припарковал свой автомобиль неподалеку от галереи Жюльетт

Вечером того же дня, когда Бродка вернулся из Вены, профессор Коллин припарковал свой автомобиль неподалеку от галереи Жюльетт, правда, на другой стороне улицы. Было около шести часов вечера. Стемнело. Коллин остался сидеть в машине.

Из кармана пальто он достал маленькую черную коробочку размером чуть больше пачки сигарет, затем прикрепил ее к приборной панели и после нескольких бесплодных попыток наконец нашел штекер антенного кабеля. Коллин вставил штекер в предусмотренное для этого отверстие и нажал на красную кнопку. Сначала из коробочки доносились только шорохи, но потом, когда он нашел нужную частоту, внезапно послышался взволнованный голос Жюльетт. Ей ответил мужчина. Вне всякого сомнения, это был Бродка.

Губы Коллина растянулись в усмешке. Через ветровое стекло он видел ярко освещенные окна слева и справа от входа. Он уже давно подозревал, что у его жены кто-то есть, но подозрение, что ее любовником является Бродка, укрепилось в нем только после приглашения этого типа на ужин две недели назад.

Только вот доказать профессор ничего не мог.

Сначала он хотел прямо сказать жене, что та спит с Бродкой, но вдруг засомневался. В конце концов, Жюльетт могла просто все отрицать, а он своим заявлением предупредил бы ее и в результате остался бы в дураках.

Поразмыслив, Коллин отправился в магазин электроники в районе вокзала и купил там жучок, крошечный передатчик вместе с приемником ценой в триста пятьдесят марок – именно во столько обошлась ему эта вещица. Передатчик, который был размером чуть больше пуговицы, он прикрепил к подкладке пальто Жюльетт. И теперь, благодаря маленькому черному приемнику, Коллин мог убедиться в том, о чем раньше только догадывался.

Он сразу обратил внимание, что они обращались друг к другу на «ты», – оговорка Жюльетт во время той встречи не укрылась от него, несмотря на алкогольное опьянение. Нет, его жена и этот Бродка общались очень доверительно, из чего следовало, что они знакомы давно, причем стали близкими людьми.

Коллин вслушивался в их разговор, испытывая смешанное чувство ревности, досады и в некотором роде вуайеризма, которое возникает только в том случае, когда человек подслушивает или подглядывает, и которое возбуждает больше, чем непосредственное переживание. Сначала Коллин не понял, о чем они говорили, но затем до него дошло, что Бродку преследовали какие-то неизвестные личности и что жизнь его была в опасности.

Вся эта история свидетельствовала о том, что у этого мерзавца просто-напросто мания преследования. Но, может быть, в этом что-то есть. Коллин ухмыльнулся. Бродка отнял у него Жюльетт, а Жюльетт позволила увести себя и поддалась на обман этого сукина сына. Коллина охватило злорадство – более того, он пожелал этому негодяю смерти.

Профессор давно задавался вопросом, сколько такая женщина, как Жюльетт, сможет обходиться без секса. Не нужно быть врачом, чтобы знать, что подобное воздержание как психологически, так и физиологически представляет опасность. Коллин осознавал, что он должен понять Жюльетт, которая вынуждена будет завести себе любовника – или как там называют другую сторону внебрачных отношений. Но все это в теории.

Потому что теперь, когда Коллин внезапно услышал из маленькой черной коробочки тихий стон Жюльетт – звуки страсти, которые сам он не мог вызвать у своей жены, – он вскипел от ярости. Эта стерва чем-то занимается с Бродкой!

Коллин напряженно вслушивался, но теперь из коробочки доносилось одно только шипение. Однако профессору не нужно было особенно фантазировать, чтобы представить, что происходило там, всего в пятидесяти метрах от него. Он как будто воочию видел, как Жюльетт раздевается перед этим типом, как, соблазняя его, делает непристойные движения, садится на него и впускает в себя его чертов член.

Теперь Коллин время от времени слышал протяжные стоны, страстные вздохи, негромкие вскрики – и он бы солгал, если бы стал отрицать, что сам не испытывает подобную страсть. Но его ярость была стократ сильнее. Как могла Жюльетт так с ним поступить? Как она могла унижать его столь бессовестным образом?

Разве у нее не было всего, о чем только может мечтать женщина? Разве он солгал, когда перед свадьбой обещал положить к ее ногам весь мир? Разве не позволял ей все, что она хотела?

Наверное, он предоставил ей слишком много свободы. Так много, что она стала спать с каким-то фотографом, который снимает полуголых девиц. Может быть, они уже несколько лет вместе? А он, Коллин, ничего не знал, даже не догадывался…

Профессор вынул из-под водительского сиденья бутылку, приложил ее ко рту, так что его губы приникли к горлышку, и влил в себя коньяк, словно воду.

Из усилителя доносились все более и более страстные звуки. Коллин не помнил, чтобы ему когда-либо доводилось слышать нечто подобное от Жюльетт. Она выла, бесновалась, выкрикивала банальные вещи, как в этих жутких порнофильмах. Называла этого типа похотливым жеребцом и умоляла взять ее сильнее. А этот Бродка ни в чем ей не уступал. Он рычал от страсти, словно животное, называл Жюльетт похотливой сучкой и, хрипя в ритме ее вскриков, задавал один и тот же риторический вопрос:

– Хочешь этого? Хочешь этого? Хочешь этого?

Коллин, больше не в силах выносить это, выключил прибор. Театральное представление страсти прервалось.

Ему было жарко. Он снял очки и вытер платком пот с лица. Его колотило от ярости, он чувствовал, как жар поднимается к голове, как кровь стучит в висках, а глаза вот-вот вылезут из орбит. Он хотел вывалиться из машины, разбить окно галереи, вытянуть на улицу этого Бродку и так избить, чтобы он раз и навсегда отстал от Жюльетт.

Навсегда…

Коллин скривился. Он застрелит этого сукина сына! И все будет выглядеть так, как будто это самоубийство. Он умеет обращаться с оружием. Он знает, как сделать, чтобы все выглядело естественно…

В очередной раз приложившись к бутылке, Коллин снова включил приемник. Страстные вздохи и стоны прекратились, и профессор внимательно прислушался к разговору между женой и ее любовником.

Бродка (нерешительно): «Не так давно ты спрашивала меня, возьму ли я тебя в жены».

Жюльетт (взволнованно): «А ты так до сих пор мне ничего и не ответил».

Бродка (серьезно): «Ну, видишь ли, любимая, до вчерашнего дня я думал, что не создан для семейной жизни, что мне нужна свобода и без нее я не смогу жить».

Жюльетт (обиженно): «Неужели? И ты изменил свое мнение?»

Бродка (неуверенно): «Как бы тебе объяснить…»

Жюльетт (весело): «Не знаю».

Бродка (собравшись): «Я вижу только одну возможность выпутаться из этой ситуации. Я должен начать новую жизнь… в Лондоне, Риме, Нью-Йорке. Мы можем пожениться, и я возьму твою фамилию».

Коллин слушал, затаив дыхание. Он так крепко прижимал приемник к уху, что оно заболело.

– Почему она не отвечает? – прошипел профессор, ударив кулаками по рулю. – Эта стерва должна наконец сказать, что она замужем! Уже пятнадцать лет! Что ее муж никогда не согласится на развод! Почему ты этого не говоришь, Жюльетт?

Коллин сжал голову руками. В глазах пекло. Он вдруг заметил, что плачет.

Приемник снова ожил.

Жюльетт (неуверенно): «Странно. Когда я спросила тебя, женишься ли ты на мне, ты не знал, что ответить. Теперь ты спрашиваешь меня, а я не знаю, что ответить. У меня есть работа, прибыльное дело. Я должна все бросить?»

Бродка (нерешительно): «Если ты меня любишь…»

Коллин швырнул приемник на пол машины с такой силой, что высокочувствительный прибор отдал Богу душу. Профессор же повернул в замке ключ зажигания и рванул с места с такой скоростью, что взвизгнули шины.

Не подозревая о том, что Коллин теперь знает об их связи, Бродка отправился на следующий день в адресный стол. Александр надеялся разузнать там какие-нибудь подробности о прошлом своей матери, но кроме известных ему данных о смене места жительства тридцать лет назад он не нашел ничего, что могло бы помочь ему в дальнейшем.

Переезд в дом на Принцрегентштрассе, принадлежавший теперь ему, натолкнул Бродку на другую идею. В Германии все – не важно, идет ли речь о сделке, рождении или переезде, – подтверждается справкой с печатями и подписями, которые, в свою очередь, заверяются юристом специальной квалификации и, опять же, подтверждаются его подписью и печатью. Если речь идет о доме, то фиксируются даже два предыдущих владельца, а также цена покупки и способ оплаты.

В учреждении, ведущем поземельные книги, Бродка случайно нашел то, что искал. В акте 69/17431, кадастр XIII он обнаружил пометку, что его мать купила дом у агентства недвижимости под названием «Pro Curia» и заплатила наличными. Цена составляла одну марку. Акт был заверен нотариусом доктором Зайфридом.

Смехотворная сумма покупки удивила Бродку, и он решил, что в записях допущена ошибка. Но после тщательного изучения документов все подтвердилось. Бродка призвал на помощь чиновника. Тот пояснил, что подобная цена хотя и необычна, но вполне возможна и юридически неоспорима, поскольку речь идет о даре.

Об агентстве недвижимости «Pro Curia» Бродка никогда не слышал. Он предположил, что это предприятие давно обанкротилось. Каково же было его удивление, когда он обнаружил «Pro Curia» в телефонном справочнике, а также его адрес. Агентство находилось в процветающем районе, всего в пяти минутах ходьбы от галереи Жюльетт.

Единственным указанием на предприятие была скромная табличка у ворот – «Агентство недвижимости „Pro Curia“». Через въезд он попал на крытую площадку для парковки, огражденную от нежелательных взглядов соседей невысокой стеной.

Появление Бродки сразу же привлекло к себе внимание, и в дверях слева появился хорошо одетый мужчина среднего возраста, который поинтересовался, что ему угодно. Бродка пояснил, что он хотел обратиться в агентство «Pro Curia», чтобы навести справки о сделке, состоявшейся более тридцати лет назад. Хорошо одетый мужчина в первую секунду, казалось, растерялся, но затем представился, назвав себя Лоренцони, и пригласил Бродку войти в здание.

При виде стерильной чистоты, царившей в офисе «Pro Curia», трудно было представить, что здесь проводились сделки с недвижимостью. За белым письменным столом, на котором не было ничего, кроме телефона, сидела, сложив руки, пожилая седовласая секретарша со строгой прической. Белые встроенные шкафы вдоль стен казались холодными и неприступными, и у посетителя невольно возникал вопрос, что же там хранится.

Бродка рассказал Лоренцони о своем открытии, сделанном в учреждении, где хранятся поземельные книги, и поинтересовался, существуют ли еще какие-либо документы этой спорной трансакции. В конце концов, заявил Бродка, крайне необычно, чтобы дом сменил владельца всего за одну марку. Лоренцони приветливо улыбнулся – чересчур приветливо, чтобы можно было поверить в его дружелюбие, – и ответил, что документы о сделках тридцатилетней давности они не хранят. Одно только управление предприятием сменилось за это время трижды. Он сожалеет.

Бродка покинул офис «Pro Curia» с ощущением, что это агентство недвижимости не менее странное, чем сделка за одну марку, состоявшаяся тридцать лет назад.

Дорн, главный редактор журнала «Ньюс», с которым Бродка если и не дружил, то поддерживал приятельские отношения, оказался самым исчерпывающим источником информации. После того как Бродка посвятил его во все подробности доставшегося ему наследства, Дорн припомнил, что несколько лет назад его журнал опубликовал статью о делопроизводстве агентства «Pro Curia». Дорн, тогда еще главный репортер, готовил материал вместе с одним коллегой, и им впоследствии неоднократно угрожали. Ходили даже слухи, что предшественник Дорна ушел со своего поста не по собственному желанию и не по инициативе руководства издательства, а под давлением этой подозрительной организации.

В архиве журнала Бродка нашел выпуск, о котором шла речь. Статье было семь лет, и в ней описывались махинации одной непрозрачной фирмы, которая за фасадом благопристойности занималась какими-то темными делишками. Исходя из данных статьи, «Pro Curia» имела мало общего с посредничеством при квартирных и земельных сделках; напротив, фирма сама владела различной недвижимостью в стране и за ее пределами, а также имела постоянный доход с таких организаций, как церковные фонды и игорные дома. К тому же в статье упоминалось о торговле наркотиками и проституции, но по этим пунктам доказательств не было, только намеки.

При всем желании Бродка даже представить не мог, чтобы его мать состояла в какой-либо связи с подобной организацией. И все же он ни секунды не сомневался в том, что это агентство недвижимости тридцать лет назад просто подарило Клер Бродке жилой дом с квартирами для сдачи внаем. По какой причине? Какую цель преследовали эти люди, будучи такими щедрыми?

Шеф «Ньюс» полагал, что для Бродки будет разумным вообще не упоминать об этом деле. Сам он, по его словам, не напечатает ни строчки по поводу «Pro Curia». Репортер Андреас фон Зюдов, с которым они вместе исследовали это дело, вынужден был покинуть страну при невыясненных обстоятельствах. Нет, сказал Дорн, для него это будет слишком.

Бродка не испугался слов Дорна. Впервые у него появился конкретный след, намек, возможно связывавший некоторые события последних недель, весь этот сумасшедший кошмар, воедино.

Бродка, который уже начал подумывать о том, что у него не все в порядке с головой, и без конца спрашивал себя, не кажется ли ему все это, ухватился за неожиданно возникший след, словно утопающий за соломинку. Водоворот, в который он попал, становился все сильнее и, похоже, тащил его на дно. И вот теперь он наконец обрел почву под ногами, пусть и неустойчивую.

Вообще-то, Бродка намеревался никогда больше не входить в квартиру своей матери. При каждом посещении ему казалось, что в молчаливых стенах притаилось нечто таинственное, опасное и что ему лучше не вступать с ним в конфликт.

И все же теперь, когда за дело взялись перевозчики мебели, Бродка решил непременно при этом присутствовать. Квартира опустела; картины и другие ценные вещи упаковали в ящики и вместе с мебелью отвезли на склад. Бродка намеревался однажды привести все это в порядок, рассортировать и окончательно избавиться от одежды. Ни один из предметов обстановки, не считая полосатого дивана «Бидермейер», ему не понравился. Но старики привязаны к старой мебели. И его мать не была исключением.

Когда выносили диван, на глаза Бродке попался конверт, адресованный Клер Бродке. Вероятно, он завалился между мебелью, поэтому его так долго никто не находил. Хотя письма в нем не было, конверт показался Бродке крайне интересным, поскольку на нем был адрес отправителя: Хильда Келлер, Зегерштрассе, 6, Цюрих.

Бродка смутно припоминал, что Хильда Келлер была школьной подругой его матери, которая много лет назад вышла замуж за швейцарского банкира и уехала в Цюрих.

Неожиданно для себя он решил лететь в Цюрих. Может быть, старая подруга Клер даст ему какой-то намек?

Бродка отказался от того, чтобы звонить Хильде Келлер. В конце с концов, он был вынужден считаться с тем, что пожилая женщина отнесется к нему с недоверием или вообще откажется разговаривать, если он заранее сообщит о своем визите.

Такси привезло Бродку к дому Келлеров, расположенному в престижном районе над Цюрихским озером, где жители отгораживались друг от друга густыми посадками или стенами высотой в человеческий рост, но в первую очередь – от улицы.

Дом со скромной табличкой «Келлер» скрывался за выкрашенным в коричневый цвет забором и казался заброшенным. Бродка позвонил. Через какое-то время в переговорном устройстве раздался мужской голос.

Бродка назвал себя и пояснил, что он – сын Клер Бродки, школьной подруги Хильды Келлер. Его мать недавно умерла, и ему хотелось бы переговорить с госпожой Келлер.

Александру пришлось подождать несколько минут, прежде чем электронный замок открылся и его впустили внутрь. К дому, строению тридцатых годов с широкой террасой и навесом, подпираемому угловатыми колоннами, вела узкая дорожка, выложенная плитами.

В дверях дома появился пожилой, безукоризненно одетый господин с бледным нездоровым лицом, казавшийся умственно неполноценным. Когда он представился и, слегка улыбаясь, протянул Бродке руку, она оказалась мягкой и вялой.

– Вот как, вот как, – произнес старик, у которого с «вот как, вот как» начиналось каждое второе предложение. – Значит, вы сын Клер Бродки.

– Да, – подтвердил Александр. – Вы знали мою мать?

– Нет, я не знал ее, но слышал о ней. Моя жена и ваша матушка вместе ходили в школу.

– Они часто писали друг другу письма, – наудачу сказал Бродка.

– Вот как, вот как, – ответил старик. – Но входите же, молодой человек.

Бродка украдкой огляделся. Обстановка некоторым образом напоминала обстановку в квартире его матери. Он надеялся, что в любой миг может появиться Хильда Келлер, но надежды его не оправдались.

После долгого молчания он спросил:

– Я могу поговорить с вашей женой, господин Келлер?

– Мне очень жаль, – сказал старик. – К несчастью, это уже невозможно. Вы, наверное, понимаете.

Бродка сочувственно кивнул. Он подумал, что Хильда Келлер умерла, а потому все дальнейшие вопросы неуместны. Однако Келлер вдруг положил конец его догадкам.

– Она в пансионе, знаете ли, – с грустью произнес он. Увидев на лице Бродки недоумение, Келлер продолжил: – Она утратила рассудок. Альцгеймер, понимаете…

– Мне… мне очень жаль, – запинаясь, сказал Бродка. – Извините меня за нескромный вопрос.

Келлер кивнул и, будто о чем-то вспомнив, предложил Бродке присесть. Сам он тоже сел и теперь казался похожим на статую. Старик замер, сложив руки на коленях и вытянув скрещенные ноги.

– Бывают дни, когда она даже меня не узнает. Тогда она передает приветы своему мужу. С таким нелегко смириться.

Как бы глубоко ни тронули Бродку слова Келлера, он в первую очередь подумал о том, что предпринятое им путешествие было напрасным.

– Но может быть, – вдруг произнес старик, – я смогу оказать вам услугу. Подождите немного, я сейчас вернусь.

Келлер исчез и через несколько минут вернулся с пачкой писем в руках, которую протянул Бродке со словами:

– Вот как, вот как. Это письма вашей матушки. Некоторые Хильда сохранила. Не все, конечно. Хильде будет все равно, если я отдам их вам. Наверняка они ей больше не понадобятся.

Встретить столько понимания у старика Бродка не ожидал.

– Вы даже не представляете, какую радость доставили мне, – искренне сказал он, надеясь найти в письмах хоть какой-то намек на таинственную жизнь матери.

– И вот еще что… – произнес Келлер, когда Бродка уже собирался уходить.

– Да? – Бродка насторожился.

– Нет, ничего, – ответил Келлер и, протянув Бродке руку, вымученно улыбнулся.

Во время крайне беспокойного перелета Бродка начал читать письма. Их было двенадцать, между первым и последним – разница в восемь лет.

Письма походили на моментальные снимки жизни Клер Бродки – не самые волнующие события, о которых она рассказывала школьной подруге. Бродка ожидал найти пару-тройку упоминаний о нем, может, жалобы на его отдаленность от матери, но не нашел об этом ни строчки.

Сплошные мелочи и совершенно пустячные вещи, о которых Клер писала в своих письмах, казалось, значили для нее больше, чем жизнь сына. Многое осталось для Бродки загадкой, часто речь шла о людях и событиях, неизвестных ему. Короче говоря, все это было чем угодно, только не намеком на то, что он искал.

Бродка бегло прочитал почти все письма, кроме одного. Над пассажирами зажглась надпись «Пристегните ремни». Самолет боролся с сильной турбулентностью. В салон врывался свежий воздух. Бродка, немало полетавший за свою жизнь, не беспокоился. Он развернул последнее письмо.

На первый взгляд, оно мало чем отличалось от остальных. Письму было всего полтора года, и оно касалось совместных переживаний юности. Похоже, в тот момент Клер находилась в депрессии, поскольку она сетовала на свою «растраченную жизнь», на ошибки и неверные шаги, правда не вдаваясь в подробности. В одном месте она писала: «Когда вчера я увидела этого упрямого старика по телевизору, то не на шутку испугалась».

Упрямый старик? Бродка стал внимательно читать дальше и замер, когда прочитал еще одно, казалось бы, совершенно не имеющее отношение к жизни матери предложение: «Кардинал Смоленски – дьявол во плоти. Большинство людей его типа – не святые, а самые настоящие дьяволы. Как можно поступать со мной так!»

Это имя Бродке уже доводилось слышать. Смоленски был ультраконсервативным кардиналом курии. Бродка покачал головой. Что же, интересно, могло связывать его мать с кардиналом? Одна мысль о том, что мать писала об этом человеке так, словно знала его, казалась ему абсурдной.

Он сложил листок и сунул письмо в сумку вместе с остальными конвертами.

Снова тупик, подумал Бродка, и тихо вздохнул, пристегивая ремни.

По возвращении Бродка обнаружил на лестничной площадке перед своей квартирой Жюльетт. Она сидела на верхней ступеньке и казалась совершенно подавленной. Увидев Бродку, она вскочила и бросилась ему на шею.

– Мой муж обо всем знает, – всхлипнула она. – Я понятия не имею, как ему это удалось… но он все знает о нас. Он убьет нас обоих. Мне очень страшно! – Она спрятала лицо на груди Бродки.

– Ну, до этого наверняка не дойдет, – пытаясь успокоить ее, сказал Бродка. Он прижал женщину к себе и, нежно погладив ее по спине, добавил: – По крайней мере, эта вечная игра в прятки закончилась.

Затем Александр осторожно высвободился из объятий Жюльетт и открыл дверь.

– Заходи и расскажи, как все случилось, – сказал он и только теперь увидел, что Жюльетт с чемоданом.

– Можно я останусь у тебя? – тихонько спросила она. – Я не хочу возвращаться к мужу.

– Ну конечно, – ответил Бродка после секундного колебания. Он взял чемодан в руку и мягко подтолкнул Жюльетт к двери в квартиру.

– Итак, – спросил он, после того как они оба уселись на диван. – Как он узнал?

Жюльетт немного успокоилась. Подперев подбородок руками, она смотрела прямо перед собой. Наконец она перевела взгляд на Бродку и произнесла:

– Я не знаю. Я уже давно ломаю над этим голову, но ничего путного на ум не приходит.

Бродка положил руку ей на колено и задумчиво сказал:

– Еще тогда, во время нашей первой встречи с твоим мужем, я заподозрил, что он просто притворяется. Наверняка он давно обо всем догадался. Вероятно, господин Коллин великолепный актер.

– Он знает абсолютно все, – потерянным голосом пробормотала Жюльетт. – Даже то, что мы хотели пожениться. Ну откуда ему все это известно?

– Может, мы были слишком беспечны. А может, просто недооценили твоего мужа. Я думаю, что он следил за нами обоими.

Жюльетт с недоумением посмотрела на него.

– Но как он узнал, что мы собираемся пожениться? Он даже знает, что сначала противился ты, а потом я. Он сказал, что я подумываю над тем, чтобы отказаться от галереи. Это же никакому шпику не под силу!

– Да уж. Твой муж, похоже, ясновидящий, а никакой не хирург, – сухо заметил Бродка.

– Наверное, так оно и есть. – Жюльетт в задумчивости подошла к окну и стала наблюдать за улицей, где вечерние машины мчались прочь из города.

Бродку гораздо меньше интересовали обстоятельства, при которых профессор узнал об их отношениях, чем сам факт того, что произошло. Теперь Коллин знает обо всем, и, таким образом, жизнь его и Жюльетт принимает новый оборот.

– Он тебя избил или сделал еще что-нибудь нехорошее? – спросил Бродка.

Жюльетт, по-прежнему стоявшая у окна, покачала головой. Затем она прижалась лбом к оконному стеклу и, не оборачиваясь, сказала:

– Нет, ничего такого, но ты же сам видел, каким он может быть, если в нем просыпается агрессия. Он угрожал, что убьет и тебя, и меня…

– Пьяные много чего говорят…

– Он не был пьян. – Жюльетт отвернулась от окна и подошла к Бродке. – Когда Коллин угрожал мне, он был так же трезв, как и в разговоре с тобой. Если речь идет о действительно важных вещах, он всегда в трезвом уме и…

Телефонный звонок не дал ей договорить. Бродка поднял трубку. Бросив взгляд на Жюльетт, он одними губами произнес: «Коллин».

Несколько секунд Бродка молча слушал, затем твердо произнес:

– Да, конечно, ситуация, в которой мы оказались, достаточно неприятная. К сожалению, у меня не было возможности рассказать вам о своих отношениях с Жюльетт и поговорить как мужчина с мужчиной. Мне очень жаль. Но теперь вам все известно. Чего вы от меня ждете? Извинений? Это ничего не изменит. Кроме всего прочего, мне трудно извиняться за свои чувства. Я люблю вашу жену, а ваша жена любит меня. Могу только просить, чтобы мы уладили это как разумные люди.

Жюльетт с волнением прислушивалась к словам Бродки. Он выбрал абсолютно правильный тон. Никаких отговорок, никаких причитаний. Вместо этого – уверенность в себе. Она встала и подошла к телефонной трубке, чтобы слышать голос Коллина.

Тот казался не настолько спокойным, как Бродка. Поинтересовался, у него ли Жюльетт. Когда Бродка ответил утвердительно, в голосе Коллина появились угрожающие интонации.

– Как вы себе это вообще представляете? Любовь любовью, но Жюльетт по-прежнему моя жена. Не будете ли вы столь любезны объяснить мне, как все у вас дальше будет с Жюльетт?

– Хорошо, – по-прежнему спокойно ответил Бродка. – Первое время Жюльетт поживет у меня. Думаю, так будет лучше для всех сторон – дабы не возникало конфликтов.

На другом конце провода раздался деланный смех, в котором смешались гнев и горечь. Отсмеявшись, профессор поучительным тоном сказал:

– Мой дорогой молодой друг, мы с вами говорим не о любви и конфликтах.

– А о чем?

– Исключительно о деньгах.

– Простите? – Бродка и Жюльетт удивленно переглянулись.

– Да, – повторил Коллин, – мы говорим о деньгах, дорогой мой. Все в мире имеет свою цену. Или вы считаете по-другому?

– И сколько же я должен заплатить вам за вашу жену? – язвительно поинтересовался Бродка.

После показавшейся им бесконечной паузы Коллин насмешливо ответил:

– Ну вот, я же говорил. Наконец-то вы меня поняли. Ничего в этом мире не дается просто так, даже смерть. Потому что ее цена – жизнь.

На миг Бродка потерял дар речи. Жюльетт была поражена не меньше. Широко раскрыв глаза, она глядела на Бродку. Взяв себя в руки, Бродка сдержанно произнес:

– А если я откажусь? Я имею в виду, что рано или поздно ваш брак все равно развалится.

Ответ профессора был краток:

– Это было бы очень глупо с вашей стороны.

Бродка нахмурился.

– Вы собираетесь нам угрожать?

– Угрожать? Эти слова принадлежат вам, а не мне. Я всего лишь высказал свое скромное мнение, понимаете? И если мы договоримся, я готов оставить вас в покое. Можете забирать мою жену. Она мне больше не нужна. Но сделка обойдется дорого, ведь вы богатый человек…

Жюльетт, не в силах больше выносить этот голос, протянула руку и нажала на рычаг.

Затем они просто смотрели друг на друга и молчали. После довольно продолжительной паузы Бродка спросил:

– Неужели он серьезно думает, что я должен ему заплатить? Вероятно, твой муж опять напился.

Жюльетт отвернулась.

– Я всегда говорила, что Гинрих – старый мерзавец, – сказала она. В ее голосе одновременно звучали злость и печаль.

– Такое же впечатление сложилось и у меня, – пробормотал Бродка. Временами, когда Жюльетт рассказывала ему о своем муже, у него возникали сомнения. Действительно ли Коллин настолько мерзок, как она говорила о нем? К тому же недавняя встреча с профессором в их доме не вызвала у Бродки каких-либо негативных ощущений. Но после этого телефонного разговора он был согласен с мнением Жюльетт.

– Ну ладно, – сказал Александр, присаживаясь на диван. – Все это вписывается в общую картину. Мой полет в Цюрих оказался примерно таким же неприятным, как и твой дражайший супруг. Ужасное путешествие.

Жюльетт села рядом с Бродкой и спросила:

– И что? По крайней мере, ты слетал не напрасно?

Бродка пожал плечами и скривился.

– Если я тебе расскажу, что случилось, – заявил он, – ты мне не поверишь.

– Так что же произошло?

Бродка покачал головой, словно все еще не мог поверить в то, что с ним случилось в Цюрихе.

– Хильда Келлер, лучшая подруга моей матери, – единственная, кто, вероятно, мог бы мне помочь хоть немного разобраться, – потеряла рассудок. Она в клинике. Иногда не узнает даже собственного мужа.

– Хотелось бы мне, чтобы со мной было то же самое, – сказала Жюльетт в приступе черного юмора. – Значит, твое путешествие было напрасным?

Бродка взял пачку писем, лежавшую перед ним на столе, и пролистнул их большим и указательным пальцами правой руки.

– Возможно, и нет, – ответил он. – В одном из писем я нашел странное упоминание об одном человеке… Тебе знакома фамилия Смоленски?

– Смоленски? – Жюльетт подняла голову. – Похоже на польский. А нет ли в Ватикане кардинала Смоленски?

– Именно о нем и говорится в этом письме.

– Но какое отношение он имеет к твоей матери?

Бродка горько рассмеялся.

– Если бы я знал! По крайней мере, в одном из адресованных школьной подруге писем мать пишет, что этот кардинал Смоленски – дьявол во плоти, что она не понимает, «как можно с ней так поступать». Вот, смотри. – Он выудил из пачки письмо, о котором шла речь, вынул его из конверта и протянул Жюльетт.

Прочитав письмо, она вернула его Бродке.

– Что это, во имя всего святого, может значить? – с недоумением на лице спросила Жюльетт. – Надеюсь, ты не обидишься на меня, если я спрошу: в своем ли уме была твоя мать последние годы?

Бродка понимающе кивнул.

– Этот вопрос, Жюльетт, я и сам себе задавал. Насколько я знаю, моя мать была далеко не набожной женщиной. Какое ей дело до этого римского кардинала? Но потом я вспомнил Титуса. Загадочного бывшего священника, с которым я познакомился в Вене. Он утверждал, что раньше был секретарем кардинала курии. Этот Титус намекал мне… что существует некая могущественная организация, к которой он еще недавно принадлежал. Он использовал почти те же слова, что и моя мать. Он сказал, что эти люди более дьяволы, чем сам дьявол.

– И ты думаешь, что этот Титус и твоя мать имели в виду одного и того же человека?

– Не одного и того же человека. Но вероятно, одну и ту же группу лиц. И эта связь с Ватиканом. Может быть, здесь что-то действительно кроется?

– Ты в это веришь?

Если быть честным с самим собой, то Бродке пришлось бы признаться, что проводить параллели между словами Титуса и письмом его матери довольно рискованно.

– Я думаю, что единственный, кто мог бы мне помочь, это Титус.

– Почему бы нам не поехать вместе в Вену и не спросить его?

Бродка заколебался.

– Я больше не хочу ехать в Вену, – сказал он после паузы.

– Но почему? Объясни мне. Это как-то связано с убийством, в котором ты оказался замешан?

– Там было еще кое-что. – Бродка отвернулся. – Эта женщина, которую потом убили… ее натравили на меня. И она почти добралась до меня. Но я клянусь тебе, ничего не было.

– Вообще ничего, совсем?

– Ну да, она была у меня в номере. Но поверь мне, ничего не произошло!

Жюльетт долго смотрела на Бродку.

– Я давно хотел тебе сказать, – снова начал Бродка, – но не отваживался. Я боялся обидеть тебя. Прости меня.

– В таком случае пусть это будет поводом поехать вместе в Вену. Возможно, для нас сейчас лучшего выхода, чем исчезнуть из города на пару дней, просто нет.

– А галерея? – напомнил ей Бродка.

Жюльетт засмеялась.

– Повешу на дверь табличку «Закрыто».

– Ты сделаешь это?

– Я сделаю это.

В Вене весна по-прежнему заставляла себя ждать. Деревья, высаженные вдоль Рингштрассе, стояли без листьев, но небо впервые за несколько недель было ярко-синим. Перед Хофбургом^[5] стоял фиакр. Казалось, дни уже стали немного длиннее.

Бродка и Жюльетт остановились в «Гранд-отеле», что вызвало у Александра некоторое смущение. Но портье, господин Эрих, заметно поднял ему настроение, почтительно поприветствовав Жюльетт словами:

– Целую ручку вашей супруге.

Бродку охватило чувство неловкости, когда они с Жюльетт на следующее утро направились к западному вокзалу, на Цвельфергассе, 112. Он нервничал в первую очередь потому, что не знал, как пройдет их встреча с Титусом. Что ни говори, а в прошлый раз Титус просто выдворил его – из страха, как он отчетливо дал понять.

От Жюльетт не укрылась неуверенность Бродки, когда они выходили из такси перед домом на Цвельфергассе. Поднимаясь по лестнице на седьмой этаж, она старалась держаться поближе к нему, чтобы поддержать. Через несколько минут Бродка нажал на звонок, рядом с которым была табличка «Швицко». В Дверь открылась. Но на пороге стоял не Титус, а почтенная пожилая женщина.

– Что вам угодно? – поинтересовалась она.

Бродка представился и спросил, можно ли поговорить с Титусом.

– Титус? – повторила незнакомая женщина. – Не знаю я никакого Титуса. Я – вдова, живу здесь одна. И моя фамилия Швицко, как вы, вероятно, прочитали на табличке. Всего доброго.

Она уже хотела захлопнуть дверь, когда Бродка торопливо проговорил:

– Секундочку, уважаемая госпожа. Вы так же хорошо, как и я, знаете, что Титус живет здесь, когда вы находитесь в Соединенных Штатах. Он рассказывал мне, что большую часть года вы проводите во Флориде. Поверьте, я друг Титуса.

Женщина внимательно посмотрела на Бродку, затем перевела взгляд на Жюльетт и недоверчиво произнесла:

– Вы не из Вены, не так ли? – Когда Бродка ответил отрицательно, она добавила, то ли утверждая, то ли спрашивая: – В таком случае вы не являетесь представителем какой-либо организации.

– Нет-нет, – поспешил заверить ее Бродка, чем, похоже, успокоил женщину.

– Видите ли, – медленно произнесла дама, – Титус – хороший человек, хотя на первый взгляд этого не скажешь. Нельзя судить о людях по их склонностям.

Чтобы завоевать доверие вдовы, Бродка старательно закивал.

– Совершенно с вами согласен. Вы случайно не знаете, где мне найти Титуса?

– Мне очень жаль, – ответила хозяйка. – Титус уехал впопыхах, забрав все свои вещи. Их, правда, не так уж много. Хватило одного такси, чтобы увезти все.

Бродка и Жюльетт переглянулись.

– И вы не догадываетесь, куда мог податься Титус? – поинтересовался Бродка.

Вдова Швицко негодующе подняла свои аккуратные брови.

– Видите ли, – сказала она наконец, – с его стороны было бы глупо сообщать мне, куда он отправляется. Потому-то он исчез быстро, не объяснившись со мной. – Она наклонилась вперед и заговорщическим тоном добавила: – Титус все время считал, что его преследуют.

– Он никогда не намекал, кто за ним гонится?

Женщина беспомощно развела руками.

Бродка украдкой взглянул на Жюльетт. Оба понимали, что продолжать расспрашивать женщину бессмысленно. Она сказала все, что знала.

Поэтому они вежливо попрощались.

Разыскать в Вене такого человека, как Титус, который к тому же еще и прятался, казалось Бродке еще более сложным, чем найти пресловутую иголку в стоге сена. Но, тем не менее, он не оставлял надежды встретиться с ним.

По возвращении в отель Бродка был в совершенном отчаянии. Он ни в малейшей степени не представлял себе, что делать дальше. И все же, несмотря на огромное количество людей, толпившихся в холле в послеобеденное время, Александр прижал Жюльетт к себе и, глядя ей в глаза, тихо, но твердо произнес:

– Я не сдамся, слышишь? Ни за что не сдамся. Я обязательно что-нибудь придумаю…

Бродка направился к стойке портье и потянул за собой Жюльетт. Был один человек, который мог помочь ему отыскать Титуса: Агостинос Шлегельмильх.

Бродка вспомнил, что Шлегельмильх – еще тогда, когда они вместе сидели в камере, – без всякого смущения рассказал о том, что он гомосексуалист, и заявил, что уже следующим вечером его отпустят и он будет сидеть в каком-то ресторанчике, попивая в свое удовольствие. К сожалению, Бродка забыл название этого заведения.

Но зачем существуют на свете портье? Господина Эриха на месте не оказалось, однако вместо него был не менее услужливый коллега. Когда Бродка спросил портье о том, где в Вене собираются голубые, на его лице не дрогнул ни один мускул. Тем не менее он осторожно огляделся по сторонам и, чуть наклонившись к Бродке, перечислил несколько заведений с экзотическими названиями. Одно из них показалось Бродке знакомым: «Роте Гимпель» на Фаворитенштрассе.

«Роте Гимпель» находился на нижнем этаже недавно отреставрированного дома городского совета. Здание было построено на рубеже девятнадцатого-двадцатого столетий. Расположенный сбоку вход был украшен красным балдахином, а два куста по обе стороны от входа сверкали сотней маленьких лампочек.

Внутри все поражало таинственным шармом, присущим заведениям, где собираются голубые. Зал, имевший форму полукруга, был разделен на множество ниш с маленькими столиками, половина из которых была занята. Бар, находившийся справа, украшала причудливая красная птица.

Бродка сел у стойки. Вопреки ожиданиям, на него почти никто не обращал внимания. И только бармен, лысая груда мышц с золотой цепью на шее, вежливо поинтересовался, чего тот желает.

Скорее из смущения Бродка заказал скотч со льдом. Пока бармен наливал напиток в бокал, Бродка как будто между прочим поинтересовался, не появлялся ли сегодня Агостинос Шлегельмильх.

Нет, ответил тот, придвинув виски Бродке. И добавил, что Агостинос никогда не приходит раньше половины девятого и примерно через полчаса уходит. Чтобы не привлекать к себе слишком много внимания, Бродка осушил бокал, расплатился и ушел.

На противоположной стороне улицы Александр заметил маленький ресторанчик, типичный венский байсль^[6] с двумя большими окнами, через которые хорошо просматривался вход в «Роте Гимпель». Публика, среди которой Бродка заметил как сомнительных, так и одиозных личностей, вряд ли могла быть причислена к сливкам венского общества. Но Бродка пришел не за тем, чтобы развлечься или развеять скуку, поэтому сразу же сказал об этом официантке, довольно симпатичной светловолосой шлюхе, которая не преминула подсесть за столик к самому лучшему, по ее мнению, мужчине и поинтересоваться, что она может для него сделать.

Она может принести ему пива, сказал Бродка, добавив, что кое-кого ждет. Молодую женщину это нисколько не смутило, и она заявила, что до того момента, как этот кое-кто придет, они могли бы замечательно провести время. Может, он угостит ее бокалом «Пикколо»?

Надеясь, что она отстанет, Бродка согласился, но вскоре понял, что ошибся, ибо блондинка принялась рассказывать о себе и – что еще хуже – задавать вопросы: откуда он, случайно ли оказался здесь, нравится ли она ему или он больше любит парней – в последнем случае ему нужно только перейти дорогу.

Пока блондинка жизнерадостно щебетала, Бродка не сводил внимательного взгляда с «Роте Гимпель». И действительно, прошло совсем немного времени, и он увидел у ресторана напротив Агостиноса Шлегельмильха. Бродка с облегчением заметил, что тот пришел пешком. Когда Шлегельмильх выйдет из заведения, он сможет пойти за ним. Заговаривать с Агостиносом в ресторане или на улице казалось Бродке слишком рискованным: этот тип может повести себя так же, как и во время их последней встречи, а то и вовсе, чего доброго, попросит своих дружков помочь избавиться от Бродки.

Он знал, что Шлегельмильх – ловкий малый и подступиться к нему было практически невозможно. Страх Агостиноса перед тайной организацией, которую он расценивал как более опасную, чем мафия, казался Бродке преувеличенным. Вероятно, страх был наигранным – исключительно для того, чтобы избавиться от него. Бродка почти не сомневался, что он каким-то образом стал поперек дороги Шлегельмильху или Титусу, – а возможно, даже им обоим.

Бродка расплатился по счету заранее, дав назойливой блондинке щедрые чаевые, которые немедленно исчезли в глубоком декольте блузки. Затем он стал ждать, не сводя глаз с заведения на противоположной стороне улицы.

Перед «Роте Гимпель» царило оживление, люди приходили и уходили, и Бродка начал опасаться, что может проглядеть Шлегельмильха. Однако тот, кого он искал, вскоре появился в дверях и пошел в сторону центра города. Бродка покинул ресторан, пересек улицу и последовал за Шлегельмильхом на небольшом расстоянии.

Недалеко от Терезианума^[7] Шлегельмильх повернул на Майерхофгассе и, пройдя около пятидесяти метров, исчез в открытом подъезде. К счастью, Бродка поспешил и успел поймать входную дверь, прежде чем она захлопнулась. Но Агостиноса и след простыл.

Это был старинный подъезд с широкими каменными ступенями и красивыми поручнями. Посередине находился лифт, драгоценная реликвия эпохи Сецессион, заслуживающий особого внимания: обитая красно-коричневым деревом кабина, двери и боковые окошки которой были сделаны из шлифованного, украшенного цветочными узорами стекла.

Слева от входа Бродка увидел выкрашенную в зеленый цвет дверь в квартиру. Когда-то там, вероятно, жил швейцар, но теперь такая жилплощадь стала слишком дорогой, чтобы предоставлять ее служащим.

Бродка даже не поверил своим глазам, когда увидел табличку рядом с дверью, на которой было написано: «Шлегельмильх». Александр прислушался, но из квартиры не доносилось ни звука. Он снова отошел к лифту и спрятался за ним, размышляя, как узнать у этого типа место пребывания Титуса. Единственное, что пришло ему на ум, это предложить Шлегельмильху деньги.

Пока Бродка думал, как ему поступить, дверь квартиры тихонько приоткрылась и показалась голова Агостиноса. Он, вероятно, хотел удостовериться, что все чисто. Затем сделал несколько шагов по направлению к входной двери и бесшумно открыл ее.

Из своего укрытия за лифтом Бродка наблюдал за тем, как Шлегельмильх приложил указательный палец к губам. В тот же миг в дом вошла сначала одна темная фигура, затем другая, третья – в общем, добрый десяток мужчин, женщин и детей не старше десяти лет. У некоторых были сумки, у других – узелки.

Внезапно у Бродки словно пелена с глаз упала. Агостинос Шлегельмильх никогда даже не намекал, чем занимается, чтобы заработать на жизнь. Теперь все было ясно: он был «тягачом».^[8] Вернувшись в отель, Бродка рассказал Жюльетт о своем открытии, и они вместе придумали план.

Жюльетт настояла на том, чтобы Бродка взял ее с собой, поскольку она, как женщина, одним своим присутствием может разрядить обстановку, если вдруг ситуация выйдет из-под контроля.

Вечером следующего дня Бродка вместе с Жюльетт отправились в «Роте Гимпель».

Тот, кто думает, будто в заведениях для голубых женщины – нежеланные гости, глубоко заблуждается. К Жюльетт отнеслись с вежливой предупредительностью, пусть и осыпали не совсем теми комплиментами, к которым она привыкла. Они заняли место за столиком в дальнем конце зала, откуда хорошо был виден вход, и выпили один из прекрасных коктейлей, которые здесь подавали.

Около девяти в зале появился Агостинос, одетый, как всегда, в темно-синий костюм и красный галстук. Прежде чем он успел занять место, к нему подошел Бродка и пригласил за свой столик.

Шлегельмильх был очень удивлен и не скрывал своей настороженности.

– Как ты вообще сюда попал? – спросил он.

Бродка пристально посмотрел на бывшего сокамерника и улыбнулся.

– Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь, – заявил он. – Но мы можем договориться. Присаживайся, нам необходимо кое-что обсудить.

Он подвел Шлегельмильха к столику и представил ему Жюльетт как свою спутницу жизни, что вызвало у Агостиноса еще большее недоверие. Однако он все же сел, заказал красного вина и спокойно произнес:

– Слушаю.

– Для начала скажи, где Титус, – сказал Бродка.

Шлегельмильх уставился на него со смешанным чувством удивления и гнева. Жюльетт испугалась, что этот тип, решив, что они пытаются одурачить его, бросится на Бродку, обещавшего сделку. Однако Шлегельмильх лишь молча пригубил вино и только потом встал, собираясь уйти. Но Бродка решительно усадил его обратно.

– Где Титус? – повторил он и добавил: – Если ты не ответишь на мой вопрос, из нашей сделки ничего не получится.

– Да что ты заладил про сделку? – не сдержавшись, вспылил Агостинос.

– Ну как же, – сказал Бродка, – ты продаешь мне свою тайну, а я продаю тебе свое молчание.

– Я понятия не имею, о чем ты говоришь, Бродка. Если ты не хочешь выражаться яснее, то разговор окончен. У меня есть дела поважнее.

Бродка украдкой огляделся, затем придвинулся поближе к Шлегельмильху и негромко произнес:

– Наверняка очень выгодно провозить людей из России, Украины, Ирана, Пакистана, Албании и бог знает откуда еще на золотой Запад. Думаю, будет очень жаль, если тебе придется оставить столь доходное занятие.

Агостинос Шлегельмильх не проронил ни слова. Он взял свой бокал и сделал большой глоток. По его лицу было видно, что он растерял всю свою уверенность. Проведя тыльной стороной ладони по губам, Агостинос наконец сказал:

– Уважаю, Бродка. Я от тебя такого не ожидал. Правда, не ожидал.

Бродка воспользовался случаем и стал давить сильнее.

– Кстати, устранять меня или Жюльетт – или нас обоих – было бы бессмысленно. Я оставил у адвоката запечатанный конверт, который откроют только в случае моей кончины. В этом письме – все подробности о наших взаимоотношениях.

Конечно, это было неправдой, но звучало достаточно убедительно. Шлегельмильх отпустил узел галстука и недоверчиво покачал головой.

– Кажется, я действительно недооценил тебя, Бродка. – Агостинос криво улыбнулся и добавил: – Ну хорошо. Что тебе нужно от Титуса?

– Немного информации, ничего больше. Титус кое-что рассказал мне, и я подозреваю, что он знает о структуре организации, которая преследует меня. Можешь считать, что ты тут вообще ни при чем. От тебя требуется только связать меня с Титусом. Он должен встретиться со мной.

– А если он не захочет?

Бродка пожал плечами.

– Ты имеешь на Титуса очень большое влияние. Поэтому позаботься о том, чтобы он захотел. Это уже в твоих интересах…

Агостинос скривился, будто от всей этой истории у него разболелась голова. Наконец он ответил:

– Ладно, так и быть, я попытаюсь. Но не думай, что я стану каким-то образом помогать тебе в дальнейшем. Эти люди, с которыми ты имеешь дело, очень опасны, Бродка. Они скрываются под маской набожности и любви к ближнему, но на самом деле там правит балом сатана. Это дьяволы, самые настоящие дьяволы.

Слова Шлегельмильха привели Жюльетт в ужас. Она почувствовала, как ее тело покрылось гусиной кожей. Если до сих пор она считала страх Бродки преувеличенным и наигранным, то теперь нисколько не сомневалась: он в опасности.

Бродка же слышал эти слова не впервые, а потому они мало тронули его. У него был план – докопаться до сути дела, – и никто не мог ему в этом помешать. Но помощь Титуса была необходима.

– Завтра утром жду звонка Титуса в «Гранд-отеле», – сказал Бродка. – В этом случае мы встретимся в течение дня. Где и когда – это я оставляю на его усмотрение.

Шлегельмильх кивнул.

– Итак, договорились. Я сделаю все, что смогу.

Когда они возвращались в отель на такси, Жюльетт была необычайно молчалива. Но ей понравилось, как Бродка взялся за это дело, особенно пришлась по душе идея о письме, якобы оставленном у адвоката. И даже признание Бродки, что эту историю он придумал, дабы Шлегельмильху не полезли в голову глупые мысли, не могло заставить не восхищаться им.

На следующее утро, в начале восьмого, когда Бродка и Жюльетт еще спали, зазвонил телефон. Заспанный Бродка дотянулся до трубки и пробормотал:

– Алло?

Человек на другом конце провода не представился, но Бродка сразу понял, что это Титус.

– Через три часа, ровно в десять, в соборе Святого Стефана, последний ряд.

И прежде чем Бродка успел ответить, в трубке послышались гудки.

Хотя на Кертнерштрассе и Штефанплац дул теплый ветер, внутри огромной церкви было настолько холодно, что дыхание конденсировалось белыми облачками. Жюльетт подняла воротник пальто.

В соборе было не так людно, как в обеденное время, когда здесь расхаживали многочисленные туристы и просто любопытные. И только один экскурсовод, работавший с группой японских пенсионеров, пытался рассказать о красоте пятисотлетнего строения на английском языке с сильным венским акцентом.

Титус уже ждал. Он сидел в последнем ряду и задумчиво смотрел в потолок. Бродка едва не прошел мимо него, потому что на Титусе был светлый парик из длинных, зачесанных назад волос. Бродка и Жюльетт сели на скамью справа и слева от Титуса. От него пахло спиртным. Титус поздоровался и сказал, обращаясь к Бродке:

– Прости за этот маскарад, но без парика я не решаюсь выходить на улицу. По крайней мере, в нем меня не узнают. – После небольшой паузы он напрямик спросил: – Что ты хотел?

Бродка закашлялся. Он не знал, с чего начать. Но затем, осторожно оглядевшись по сторонам и не увидев никого, кто мог бы подслушать их разговор, приглушенным голосом произнес:

– Титус, ты единственный, кто может мне помочь. И тебе не нужно бояться, что я когда-либо хоть словом обмолвлюсь о том, от кого у меня эта информация.

– Агостинос говорил, что ты на него давил.

– У меня не было иного выхода. Только таким образом я мог добраться до тебя. Поверь, я никогда бы не выдал Агостиноса. Честное слово.

– А кто она? – Титус кивнул в сторону Жюльетт.

– Моя спутница жизни. То, что я обещаю, касается и ее.

Жюльетт протянула Титусу руку.

– Мы раньше нигде не встречались?

Тот смотрел на нее как на посылку, которую не хотят принимать.

– Насколько я помню, нет. – Так и не подав руки, что для такого человека, как Титус, даже не считалось неучтивым, он обернулся к Бродке: – Речь идет о той старой истории?

– Если тебе угодно так называть то, что произошло со мной, – кивнув ему, сказал Бродка. – Вот только я тем временем обнаружил новые следы, и все они ведут в одном направлении…

– Могу себе представить, – с мрачным видом пробормотал Титус. – Следы заканчиваются у стен Ватикана.

– Так оно и есть. Знаю, это звучит странно, потому что ни я, ни моя мать не имели к Церкви никакого отношения. Что все это значит, Титус? Ты же служил священником в Ватикане, если я тебя правильно тогда понял, и должен знать, что там происходит. Тебе и самому довелось многое пережить, ведь так?

– О да. Даже больше, чем мне хотелось бы. Одно воспоминание об этом – и во рту появляется отвратительный привкус. – Титус опустил руку в карман куртки, вынул оттуда флягу и как следует приложился к ней.

– Ты имеешь в виду, что господа, окружающие наместника Иисуса на земле, вовсе не так набожны?

Титус горько усмехнулся.

– Набожны? В Ватикане интересуются всем, кроме Бога. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

Жюльетт бросила на Титуса испуганный взгляд. Нужно было очень сильно разочароваться, чтобы, будучи даже экс-священником, выражаться подобным образом.

Титус повертел серебристую флягу в руках, а затем, испуганно оглядевшись по сторонам и придвинувшись к Бродке вплотную, тихо продолжил:

– Мало кто знает, что на самом деле происходит в Ватикане. Тогда, после смерти польского папы, кардиналы собрались на конклав, чтобы выбрать преемника из своих рядов. Но они не смогли прийти к согласию. Они заседали два месяца за закрытыми дверями, однако ни один из кардиналов не набрал большинства голосов. В конце концов их отношения так ожесточились, а возможность выбрать нового папу оказалась настолько мала, что старики решили тянуть жребий. Все согласились с условием, что новый папа не должен проявлять личной инициативы. Они договорились о том, что все решения будут приниматься кардиналами после совещания. Жребий пал на человека, которого почти никто не знал.

– Но ведь так было всегда: существовали влиятельные папы и слабые папы, – заметил Бродка.

– Верно, – кивнул Титус. – Но в этом случае все совершенно иначе. Дело в том, что, как только был выбран новый папа, власть в Ватикане захватила маленькая, но могущественная группа кардиналов курии. С тех пор они держат папу, так сказать, взаперти в Ватиканском дворце. Он не имеет права покинуть Ватикан и должен подписывать все документы, которые ему дают.

– Очень часто в газетах пишут, что папа живет достаточно уединенно, – вставил Бродка.

– Да. – Титус тихонько рассмеялся. – Пожалуй, это правда.

Бродка нахмурился и после паузы спросил:

– А какую роль играет во всем этом кардинал Смоленски? Он что, босс?

– Один из боссов. Эта организация подобна огромному спруту, щупальца которого дотягиваются до самого дальнего уголка.

– И никто ничего против этого не предпринимает?

– Тот, кто отважится вступить в открытое противостояние со святой мафией, может попрощаться с жизнью. Помнишь, как два года назад умирали кардиналы? Тогда в течение очень короткого промежутка времени преставились шесть кардиналов из Южной Америки и Восточной Азии. Говорили, что они умерли от старости. Но самому молодому из них было пятьдесят шесть, а самому старому – шестьдесят шесть. Согласись, это не возраст. И тем не менее расследование решили не проводить. Кардиналы, видите ли, не умирают насильственной смертью. Их призывают. Вопрос только в том, кто именно это делает.

Титуса, который был вынужден долго молчать, будто прорвало.

– Римская курия, – говорил он, – располагает огромной армией помощников. Для курии все священники – фигуры на шахматной доске, повсюду в мире, и не важно, каков их духовный сан. Сто двадцать кардиналов, четыре тысячи епископов и более четырехсот тысяч священников – и всех их держат в ежовых рукавицах люди, обладающие реальной властью.

– Ты знаешь этих людей? – осторожно поинтересовался Бродка.

– Некоторых из них, – кивнув, ответил Титус. – Я знаю, где и с кем они общаются. Я знаю номера их счетов и пароли в Швейцарии и на Багамах… Короче говоря, я знаю об этих людях, к несчастью, слишком много. Теперь ты понимаешь, почему я вынужден жить в подполье?

Бродка присвистнул и поглядел на Жюльетт, которая была поражена словами Титуса не меньше его самого.

– Чем ты живешь? – спросил Бродка, четко осознавая щекотливость и двусмысленность своего вопроса.

– Тем, что дает мне Агостинос, – ответил Титус.

– Тебе известно, чем занимается Агостинос?

– Он занимается всем, что приносит прибыль. Он – укрыватель, контрабандист и «тягач». Он – мошенник, но не преступник. Агостинос никого никогда не убил бы…

Собор Святого Стефана постепенно наполнялся туристами.

– Я наткнулся на письмо моей покойной матери, – начал Бродка. – В этом письме она упоминает кардинала Смоленски, называет его дьяволом. И жалуется, как ужасно он с ней поступил. Что все это может значить?

Лицо Титуса скривилось в гримасе, он задумался.

– Не имею ни малейшего понятия, – наконец ответил он. – Но какая тебе разница?

– Я уже рассказывал, что с тех пор, как умерла моя мать, со мной происходят странные вещи. В меня стреляли. На меня хотели повесить убийство. Меня преследуют. И еще: моя мать оставила огромное наследство, как-то связанное с Церковью. Все ниточки, за которые я пытаюсь ухватиться, тут же обрываются. Люди, которые могли бы мне помочь, либо мертвы, либо молчат как рыбы. Черт побери, что же мне делать?

Титус шмыгнул носом и вытер его рукавом пальто. Затем, проведя ногой по полу, словно он хотел раздавить жука, сказал:

– Неужели у тебя нет никаких объяснений происходящему? Если ты действительно вызвал их недовольство, то должен быть какой-то отправной пункт.

– Моя мать владела домом с квартирами для аренды, который очень выгодно расположен и дает миллионный доход. Из поземельной книги я узнал, что тридцать лет назад она купила его у агентства недвижимости за одну марку.

– Как называется это агентство?

– «Pro Curia».

Титус поднял глаза на Бродку. В них было удивление.

– Ты знаешь, кто скрывается за этим именем?

– Нет.

– «Pro Curia» – это предприятие, занимающееся земельными участками и домами по всему миру. Оно на сто процентов принадлежит холдинговой компании в Цюрихе, акционерами которой являются, в свою очередь, «Кредит Свисс» в Женеве, «Институт пер ле Опере Религиозе» – читай банк Ватикана – и несколько маленьких частных банков, в той или иной форме связанных с делом Божьим. Иными словами, это прибыльный концерн, на первый взгляд контролируемый банками, на самом же деле – Ватиканом. И эта фирма якобы продала твоей матери недвижимость за одну марку?

Бродка прошипел:

– Черт возьми, я могу это доказать! У меня есть все документы!

– А зачем им было это делать?

– В том-то и дело. Я понятия не имею! – Бродка посмотрел Титусу прямо в глаза, затем тихо, но настойчиво произнес: – Ты должен мне помочь. В накладе не останешься. У меня есть деньги. Скажи, сколько ты хочешь.

Титус колебался и не спешил давать ответ.

И только когда вмешалась Жюльетт и с пылкостью стала говорить, что ни Бродка, ни она больше не могут выносить этой неизвестности, Титус сказал, что хочет все хорошенько обмозговать, и попросил двадцать четыре часа на раздумье. После этого Титус вынул из кармана листок бумаги и нацарапал на нем номер, по которому его можно будет найти.

Он хотел придвинуть листок Бродке, но тот, казалось, забыл о нем. Он неподвижно сидел на скамье как громом пораженный и неотрывно смотрел в неф. Глаза его были широко раскрыты, нижняя губа слегка подрагивала, а сам он сжал кулаки, но не от ярости, а словно ожидая чего-то страшного.

– Бродка, – испуганно прошептала Жюльетт, – Бродка, что с тобой?

Александр не слышал ее. Его взгляд был прикован к опрятной пожилой женщине в ярком костюме и черной шляпе с широкими загнутыми полями. Она шла по проходу в толпе других посетителей собора. Внезапно женщина остановилась и посмотрела на высокий готический свод. Затем на какое-то мгновение ее глаза остановились на Бродке. Жюльетт показалось, что она даже слегка склонила голову, чтобы поприветствовать Александра, а потом отвернулась и продолжила свой путь.

– Бродка, – шепотом произнесла Жюльетт, – что случилось?

Словно очнувшись от сна и пытаясь избавиться от наваждения, Бродка пару раз как следует тряхнул головой и провел ладонью по лицу. По-прежнему глядя куда-то вперед, он почти беззвучно произнес:

– Моя мать. Это была…

Его голос умолк. Он снова посмотрел мимо Жюльетт на женщину, которая тем временем отошла уже метров на двадцать.

– Да что случилось-то, скажи ради бога! – обеспокоенно воскликнула Жюльетт.

– Это моя мать! – выдавил из себя Бродка, не отводя взгляда от женщины, которая продолжала шествовать по проходу.

– Чушь, – заявила Жюльетт. – Твоя мать мертва.

– Да посмотри же! – Бродка пальцем указал на пожилую даму, скрывшуюся в толпе посетителей.

Жюльетт сжала его руку.

– Твои нервы сыграли с тобою злую шутку, – твердо произнесла она. – За последние недели на тебя обрушилось слишком много всего.

Бродка вырвал руку, вскочил со скамьи и бросился бежать в ту сторону, где исчезла женщина. Пробегая по проходу, он нечаянно толкнул пару туристов.

– Мама! – закричал он так громко, что эхо разнеслось по всему собору.

Добежав до того места, где в последний раз мелькнула шляпа пожилой женщины, он поспешно огляделся, но дамы нигде не было видно. Бродка, расталкивая посетителей, бросился вперед. Он запрыгнул на скамью, перешагнул через молившихся прихожан и при этом опрокинул подставку для жертвенных свечей. Тут же вспыхнуло алтарное покрывало. По собору разнесся многоголосый крик.

Не обнаружив женщину с этой стороны нефа, Бродка кинулся, отчаянно озираясь, к главному алтарю, споткнулся, поднялся, забрался на заградительную решетку и не заметил, как задел скамеечку для молитвы, которая с грохотом упала на пол.

Дико вращая глазами, Александр оббежал вокруг алтаря, словно женщина могла спрятаться за ним. Лицо его было белее мела, волосы упали на лоб.

– Мама! – в отчаянии кричал он. – Мама!

Внутри церкви едко пахло дымом.

Посетители вжались в скамьи. На площади перед собором завыли полицейские сирены. В Божьем доме раздался пронзительный свисток, затем послышались гулкие шаги полицейских. Бродка вышел из-за колонны. Его безумный взгляд блуждал по сторонам. Казалось, он сошел с ума. В то время как полицейские тушили разгоравшееся пламя, двое из них набросились на Бродку и повалили его на пол. Один оттащил его в сторону, а другой надел наручники. Бродка, брыкаясь и крича, сопротивлялся изо всех сил. Один из полицейских отвел в сторону его колено. Бродка взвыл от боли.

– Не причиняйте ему вреда! – крикнула Жюльетт, оттолкнула полицейского и стала перед Бродкой, пытаясь защитить его.

Вокруг них в мгновение ока собралась толпа яростно ругающихся людей.

– Я все могу объяснить! – заявила Жюльетт полицейскому чиновнику и помогла Бродке подняться.

Тем временем их окружили остальные полицейские. Их было с десяток, а за ними толпилось раз в пять больше зевак.

По нефу разнеслись крики:

– Помешанный!

– Сумасшедший!

– Этот человек потерял рассудок!

– Вы – его жена? – спросил старший из полицейских.

– Да, – солгала Жюльетт.

– Часто с ним такое бывает? – В голосе мужчины звучала скорее насмешка, чем сочувствие.

Жюльетт вскипела от ярости. Она с трудом владела собой.

– Нет, – уверенно произнесла она. – Такого с моим мужем еще не было. Но если я объясню вам причину его поведения, вы наверняка все поймете.

– Ну, если вы уверены в том, что говорите, – ответил полицейский, многозначительно глядя на своих коллег, – то я готов вас выслушать.

Жюльетт посмотрела на Бродку. Его лицо было бледным как полотно.

– Мы осматривали собор, – начала Жюльетт, – когда моему мужу показалось, что он увидел среди посетителей свою мать…

– Ну и что? – Полицейский начал проявлять нетерпение.

– Его мать мертва.

– Понимаю, – сказал полицейский. И, обернувшись к своим коллегам, коротко бросил:

– Баумгартнер Хеэ.

Из рядов зевак послышалось одобрительное ворчание. «Баумгартнер Хеэ», психиатрическая клиника города, находилась в 14-м районе. Один только вид здания, в котором она располагалась, вселял ужас в любого, кто просто смотрел на него, даже не входя внутрь.