Глава 6. Мюнхен, главный вокзал. Из громкоговорителя забубнил – совершенно неразборчиво, как и на всех вокзалах

Мюнхен, главный вокзал. Из громкоговорителя забубнил – совершенно неразборчиво, как и на всех вокзалах, – женский голос, который объявил:

– На 12-й путь прибывает «Евро-Сити» 64 из Вены, время прибытия 13 часов 36 минут.

Жюльетт боялась, что, когда поезд прибудет и на платформу выйдут пятьсот или даже больше человек, Бродки среди них не окажется. Охватившее ее отчаяние разбил вчера телефонный звонок Александра, который сообщил, что он сбежал из закрытой клиники и вместе с Титусом приезжает поездом примерно в половине второго дня на главный вокзал Мюнхена.

После своего визита в клинику Жюльетт с трудом верилось, что Бродке удалось сбежать. Он не стал рассказывать по телефону подробности, но его голос звучал твердо и уверенно, совершенно иначе, чем тогда, в комнате для посещений пациентов клиники.

«Мне нужен Бродка, – думала Жюльетт, беспокойно ходя взад-вперед по платформе. – Он нужен мне больше, чем когда-либо раньше». Одна мысль о его возвращении придавала ей сил и уверенности в себе.

Поезд приближался к платформе, как показалось Жюльетт, ужасно медленно. Прошла целая вечность, прежде чем колеса со скрипом остановились. Будучи ребенком, Жюльетт в подобных ситуациях – если ей хотелось, чтобы исполнилось ее горячее желание, – всегда молилась: «Боженька, сделай так…» Но с тех пор как Жюльетт пришла к выводу, что боженька глуховат, она отказалась от этого.

Жюльетт стояла в конце платформы, откуда хорошо видела пассажиров. Ей не пришлось долго ждать – она еще издалека разглядела среди толпы Бродку. Жюльетт бросилась к Александру, обхватила его за шею, поцеловала и прижалась к нему всем телом. Мимо них проходили люди, но Жюльетт не обращала на них никакого внимания. За эти несколько мгновений она испытала безграничное чувство счастья. Бродка вернулся.

Забытый Титус стоял немного в стороне. Ему было трудно привыкнуть к незнакомому окружению и тому, что он находился у всех на виду. Жюльетт, с улыбкой протянувшая ему руку, удивилась его серьезности и сосредоточенности.

Когда они вышли на площадь перед железнодорожным вокзалом, Бродка заявил, что на первое время устроит Титуса в маленький пансионат на Ландверштрассе. Он назывался «Таузендшен»; там часто останавливались журналисты и деятели искусства, которым необходимо было провести в городе несколько дней. Бродка был знаком с его владельцем и не сомневался, что тот не станет поднимать шум, если Титус зарегистрируется под вымышленным именем, – разумеется, до тех пор, пока Бродка будет оплачивать счет. Титус выставил это условие, предупредив, что в противном случае он не будет сопровождать Бродку в Мюнхен.

Разместив Титуса в пансионате, они поехали прямо на квартиру Бродки. Но когда они впервые за несколько недель оказались наедине, между ними возникла странная атмосфера смущения, даже неловкости. Им многое нужно было рассказать друг другу, но никто не решался начать.

Наконец Бродка перегнулся через стол и спросил:

– Жюльетт, ты еще любишь меня? После всего, что произошло?..

Жюльетт восприняла вопрос Бродки по-своему. Она решила, что он хочет лечь с ней в постель, причем именно сейчас, когда ей не хотелось интима. Вернее, она не могла, ибо в ее голове роилось слишком много мыслей.

– Я не могу! – внезапно вырвалось у нее. – Ты должен понять меня, Бродка. Пожалуйста!

Некоторое время Александр молчал. Затем он глубоко вздохнул и тихим, едва слышным голосом произнес:

– Что ж, я думал об этом. На самом деле ты тоже считаешь, что я не совсем в себе.

Жюльетт возмутилась.

– Что за чушь ты несешь, Бродка! Это совершенно ни при чем. Я люблю тебя, ты мне нужен…

– Но ты же только что сказала…

– Да, сейчас я не могу с тобой спать. Почему ты этого не понимаешь, Бродка?

Александр недоуменно глядел на нее.

– Я не спрашивал, хочешь ли ты со мной спать, я спросил, любишь ли ты меня еще или нет!

В следующую секунду они обнялись, одарив друг друга нежностью, быстро переросшей в неконтролируемую страсть. Сколько они ждали этого? Как часто, как сильно скучали они, чтобы пережить это мгновение?

Осторожно, словно боясь сделать неловкое движение, Бродка провел рукой по волосам Жюльетт, а она требовательно поцеловала его и крепко прижалась к нему. Жюльетт чувствовала, что Александр, как и она, сильно возбужден. Она начала срывать с него одежду, и вскоре они предались своей страсти.

Жюльетт, совершенно голая, сидела верхом на Бродке, который лежал на полу, и сжимала его тело своими бедрами. Она страстно вскрикивала в такт своим движениям, а Бродка брал ее со всей неистовой страстью, со всей любовью, которую испытывал к ней.

Позже, когда они, тяжело дыша, счастливые и уставшие, лежали рядышком на ковре, когда каждый из них мысленно наслаждался партнером, словно бесконечным колокольным звоном, Жюльетт с нежностью прошептала:

– Я люблю тебя, Бродка. Я буду любить тебя всегда.

И Александр наконец понял, что в их отношениях ничего не изменилось.

До сих пор ни Бродка, ни Жюльетт не рассказывали, что происходило, пока они были в разлуке. Когда Жюльетт сообщила о взломе склада и о том, что кто-то перерыл вещи его матери, Бродку снова охватили сомнения.

Титус, который не знал мать Бродки и, став свидетелем неприятной ситуации в соборе Святого Стефана, быстро и незаметно исчез, во время совместной поездки в Мюнхен предпочитал отмалчиваться. Как только Александр начинал говорить на эту тему, он замыкался. Титус справедливо полагал, что слишком мало знает Бродку, чтобы судить о его психическом состоянии и о том, способен ли его новый знакомый на подобное «короткое замыкание». Тем не менее у Бродки сложилось впечатление, что Титус что-то скрывает. Иногда ему казалось, что для внешне сдержанного экс-священника переживания подобного рода вовсе не чужды.

Бродка пребывал в явной растерянности. Титус согласился расколоться и за двадцать тысяч марок определенным образом помочь ему. Как должна выглядеть эта помощь, Бродка, впрочем, не знал. Титус пока категорически отказывался что-либо объяснять ему.

Вероятно, Титус боялся. И это было основной причиной того, что он только после продолжительных колебаний согласился уехать из Вены и сопровождать Бродку в Мюнхен.

Что касается Жюльетт и обнаруженных подделок, то она рассказала об этом Бродке только поздно вечером, после того как они вместе выпили первую из двух бутылок красного вина. Жюльетт почти стыдилась того, что в прокуратуре против нее ведется расследование, но, поведав историю о подделках и категорично заявив при этом, что у нее даже не было подозрений в обмане, она почувствовала большое облегчение, с души будто камень свалился.

– Знаешь, что это означает? – спросила она. – Я разорена.

Бродка слушал Жюльетт, ничего при этом не понимая.

– Почему ты мне сразу не сказала? – упрекнул он ее.

– У нас с тобой все было так хорошо, – ответила она, – не хотелось портить настроение.

– Но это же смешно! То, что произошло в галерее, очень важно. Ты должна что-то предпринять.

Бродка поднялся, подошел к окну и посмотрел на море городских огней внизу. Затем, не отводя взгляда от окна, спросил:

– Ты и правда думаешь, что за этим стоит твой муж?

Жюльетт забралась с ногами на диван, словно в очень теплой комнате ей вдруг стало холодно.

– Он хочет отомстить и точно знает, что эта история будет означать мой финансовый крах. Какой же он мерзавец! Я так и вижу его лицо, его злорадную ухмылку. Он единственный, у кого была возможность незаметно взять ключ от галереи и заказать дубликат.

Я думаю, что именно при помощи этого дубликата он проник в галерею и подменил картины.

Бродка задумчиво потер подбородок.

– Ты действительно уверена, что он способен на столь энергичные поступки? Я имею в виду, что он ведь шел на большой риск. А еще ему нужно было достать подделки. Если предположить, что за этим и в самом деле стоит Коллин, то у него наверняка были сообщники, причем не один. К тому же он должен был завязать контакты с теми, кто подделывает произведения искусства, а эти люди – профи, у них узкая специализация. Вряд ли им нужны хирурги.

– К чему ты клонишь, Бродка?

– А ты не допускаешь, что за этим может стоять кто-то другой?

Жюльетт подняла глаза на Бродку.

– Да, конечно, – ответила она. – Подделка картин – очень прибыльное занятие, а в этом случае речь идет, в общей сложности, о миллионе. Вопрос только в том, зачем обычным гангстерам утруждать себя, копируя графические работы и подменяя ими оригиналы.

Бродка пожал плечами.

– Возможно, воры хотели потянуть время. Возможно, они собирались продать украденные картины до того, как подмену обнаружат. Это один из вариантов. Но против него анонимный звонок прокурору. Так что эта версия отпадает. Нет, я полагаю, что кто-то совершенно сознательно хочет причинить тебе вред.

– Итак, все же Гинрих.

Бродка смущенно отвернулся.

– Не хочу тебя пугать, дорогая, но у меня нехорошее предчувствие.

– Что ты имеешь в виду? – Жюльетт напряглась.

– Может быть, люди, которые уже несколько месяцев охотятся за мной, взяли на прицел и тебя тоже?

– Зачем им это делать? У меня нет врагов. По крайней мере, таких, о которых мне известно.

– Но они знают тебя и знают, что ты со мной. Они стреляют в тебя, желая попасть в меня.

Жюльетт молчала. В последнее время она о многом передумала. Она ломала себе голову над тем, кто из ее окружения или клиентов мог иметь связи с преступным миром. Но чем больше она об этом думала, тем больше все эти размышления казались ей абсурдными.

А теперь вот и Бродка заговорил о том же самом. Он надеялся, что она сможет хотя бы предположить, кто способен на такой поступок.

Но Жюльетт убежденно ответила:

– Гинрих. Больше никто.

Интуиция подсказывала Бродке, что Коллин – это ложный след. Он считал профессора мстительным, возможно, даже подлым, но, несмотря на свою алкогольную зависимость, Коллин был достаточно умным, чтобы придумать план, из-за которого он первым попал бы под подозрение.

Вместе с Жюльетт Бродка на следующий день занялся изучением списка гостей, приглашенных на вернисаж. Бродка спрашивал о каждом, и Жюльетт рассказывала ему то, что знала о своих клиентах.

Жюльетт не исключала, что среди гостей могла быть темная лошадка, поскольку некоторых посетителей она знала только по имени, которым были подписаны их чеки. Но с этой точки зрения проблем не возникало никогда. Большинство из тех, кто приобретал картины в галерее, были ее клиентами на протяжении многих лет.

– А кто пришел к тебе впервые? – поинтересовался Бродка, добравшись до конца списка.

– Все присутствующие бывали у меня по меньшей мере один раз, – ответила Жюльетт. – Чужих я не приглашала, новых клиентов – тоже. Разве что…

– Да? – Бродка выжидательно посмотрел на нее.

– В списке отсутствуют имена журналистов. Видишь ли, я посылала приглашения во все редакции, так принято. И на вернисаж явились два фотографа, а также редакторша из журнала «Арте».

– Того, что постарше, я знаю, – сказал Бродка. – Его зовут Хаген, он работает на ДПА.^[10] А второй?

– Без понятия. Но мне бросилось в глаза, что он носился как угорелый и столько фотографировал, словно ему нужно было сделать из этого материала специальный выпуск журнала.

– А где вышли фотографии?

– Думаю, нигде.

– Как зовут этого одаренного репортера?

Жюльетт пожала плечами.

– Я забыла его фамилию. Помню только, что он говорил, будто работает на журнал «Ньюс».

– «Ньюс»? Ну надо же! Как будто «Ньюс» станет печатать фотографии с вернисажа!

– А почему нет? – смутившись, спросила Жюльетт.

Бродка ничего не ответил и, сняв с телефона трубку, набрал номер главного редактора «Ньюс» Дорна. От Дорна он узнал то, о чем уже догадывался: «Ньюс» не заказывал никаких фотографий с вернисажа.

– Странная история, – задумчиво пробормотал Бродка.

Жюльетт, которая по-прежнему не понимала, куда он клонит, спросила:

– Почему странная? Я так радовалась, что тот человек пришел. Думала, публикация его фотографий послужит хорошей рекламой для моей галереи.

Бродка горько рассмеялся. Он пытался вспомнить, как выглядел тот фотограф. Но случай с пьяным Коллином вытеснил все остальное. Поразмыслив, Бродка позвонил в ДПА и поинтересовался, где он может найти Хагена. Ему ответили, что в обеденное время фотограф обычно находится в своем офисе.

– Пойдем! – сказал Бродка, протягивая Жюльетт руку. – По дороге я тебе все объясню.

Агентство печати размещалось в большом старом доме в центре города. Приветливый швейцар сразу же пропустил их после того, как Бродка назвал свою фамилию. Третий этаж, вторая дверь налево.

Хаген, пожилой господин почти пенсионного возраста, одевался в стиле английского провинциального дворянства; его серебристые усы замечательно вписывались в общую картину. Он обладал довольно скромным талантом фотографа, и по этой причине его задействовали в основном на пресс-конференциях и событиях общественного характера. Лучше, чем фотографии Хагена, был, однако, его фотоаппарат – «Лейка М3» пятидесятых годов, которым он по праву гордился.

Бродка объяснил Хагену, о чем идет речь, и спросил, помнит ли он второго фотографа, который тоже был на вернисаже.

– С трудом, – ответил Хаген. – Я его никогда раньше не видел, да и после презентации в галерее тоже. Помню только, что меня удивило рвение, с которым этот парень принялся за дело. Он щелкал как сумасшедший и фотографировал вещи, которые я сам никогда бы не стал снимать.

– Я могу посмотреть вашу пленку с вернисажа? – спросил Бродка.

Хаген ничего не имел против и включил на столе подсветку.

Бродка с лупой разглядывал каждый негатив. На нескольких снимках можно было увидеть Жюльетт, один раз – даже Бродку с лицом мрачнее тучи. Но среди них не было ни одного снимка, который бы помог им. И все же во время просмотра Бродка нашел то, что надеялся отыскать: замечательный четкий негатив, на котором был виден пресловутый фотограф.

Он попросил Хагена увеличить негатив № 28.

– Через пять минут будет фотография, – сказал Хаген. – Извините, я сейчас вернусь. – И исчез.

– Слышала? – сказал Бродка, пока они ждали Хагена. – Он фотографировал вещи, которые совершенно не касались выставки.

Жюльетт скривила свое красивое личико, словно сомневалась в словах Бродки.

– Знаешь, – произнесла она, выдержав паузу, – нельзя зацикливаться на чем-то, что впоследствии может оказаться ошибкой. Вполне вероятно, тот фотограф был от другой газеты. Ты же сам когда-то говорил, что там, где есть возможность бесплатно перекусить и выпить, всегда можно встретить репортера.

И они оба рассмеялись. Затем вернулся Хаген и положил на стол перед Бродкой требуемое фото форматом 20 х 30.

Бродка склонился над снимком. Мужчине, запечатленному на нем, было около тридцати лет. Темноволосый, с немного искривленным носом, он ничем не выделялся среди толпы. Фотоаппарат и вспышка, висевшие у него на груди, выглядели скорее как атрибуты любителя, а не профессионала. Александр пододвинул фотографию Жюльетт.

– Может быть, ты его знаешь?

Прищурившись, Жюльетт посмотрела на фотографию и через несколько секунд сказала:

– Нет, хотя большинство людей на фото мне знакомы. Этого фотографа я никогда раньше не видела.

Хаген, еще раз взглянувший на фото, тоже покачал головой и пожал плечами.

Бродка, который надеялся, что они все-таки узнают фоторепортера и таким образом получат подсказку, не скрывал своего разочарования. Они поблагодарили Хагена за оказанную помощь и стали прощаться.

– Не стоит благодарности, – сказал Хаген и протянул Бродке конверт.

Вкладывая фотографию в конверт, Бродка внезапно обратил внимание на фигуру с краю снимка, которая показалась ему знакомой.

Александр почувствовал, что пол уходит у него из-под ног. Он на секунду закрыл глаза и слегка покачнулся.

Жюльетт заметила странную реакцию Бродки и обеспокоенно спросила:

– Тебе нехорошо?

Бродка протянул ей фото.

– Знаешь этого парня?

– Титус! – в ужасе воскликнула Жюльетт. Вне всякого сомнения, это был Титус: то же самое розовое лицо, тот же светловолосый парик. – Теперь я понимаю, почему тогда, в соборе Святого Стефана, он показался мне знакомым!

Что делал Титус на вернисаже у Жюльетт? Очевидно, он интересовался Бродкой еще задолго до их встречи в Вене. И он знал о Жюльетт! По всей вероятности, знал также и то, что он, Бродка, был ее любовником. Но если Титус знал об этом, то, значит, он вел двойную игру.

Чего же еще, ради всего святого, добиваются эти люди?

На улице, перед агентством печати, Бродка заявил, что хочет лично навестить Титуса, и попросил Жюльетт подождать его дома.

Пансионат «Таузендшен» на Ландверштрассе находился неподалеку, поэтому Бродка решил пройтись пешком. Шум транспорта и толпы людей, которые вышли на улицу во время обеденного перерыва, казались ему не настолько докучливыми, как обычно, – напротив, они отвлекали его от мрачных мыслей и тысяч вопросов, которые он себе задавал.

– Добрый день, господин Бродка. – Молодой человек в черном костюме, стоявший за стойкой администратора, обратился к нему по имени, что очень удивило Бродку. Но затем он вспомнил, что номер Титуса был снят на его имя.

– Я хотел бы поговорить с господином Титусом, – вежливо произнес Бродка.

Администратор что-то набрал на клавиатуре своего компьютера, потом поднял голову и сказал:

– Мне очень жаль, господин уехал сегодня утром. Я могу выписать вам счет?

– Уехал? – нахмурился Бродка. – Но это невозможно!

– К сожалению, это правда. Около семи тридцати, – пояснил молодой человек, снова бросил взгляд на монитор и осведомился: – Вы оплатите наличными или карточкой?

Еще немного, и Бродка схватил бы дотошного администратора за грудки, но в последний миг опомнился, протянул нахалу свою «Визу», подписал квитанцию и, не попрощавшись, покинул пансионат.

Оказавшись в пешеходной зоне, ничем не отличавшейся от пешеходных зон в других немецких городах, Бродка съел жареную сардельку, которая была на вкус такой же отвратительной, как и везде в Германии, и запил все колой, критиковать которую было не за что. Желудок Бродки по-прежнему недовольно бурчал, его глаза устали от витрин, за которыми во всей красе были выставлены новые модели весенних коллекций, пестрые до ряби в глазах. Разбитый и подавленный, Александр медленно брел по Театинерштрассе.

После непродолжительного эмоционального подъема Бродка вновь чувствовал себя в западне. Казалось, он был совершенно беспомощным, брошенным на растерзание сильному невидимому противнику.

Что же все это значит?

Исчезновение Титуса поставило его в тупик. Он даже не пытался найти ответ. Вместо этого он размышлял над главным вопросом: кто его враг?

Путь до дома был неблизкий, но Бродка предпочел пройтись по улицам, чтобы хоть немного отвлечься. Когда Александр проходил мост Принцрегентенбрюке, ему в голову пришла мысль о том, что он уже давно живет в Мюнхене, но сегодня первый раз идет по этому мосту. Он поднялся к статуе Ангела Мира и повернул налево, на Мария-Терезия-штрассе. Краем глаза он замечал вывески нотариусов и агентств недвижимости. Если бы его спросили, как он добрался до дома, он вряд ли смог бы вспомнить, какой дорогой шел.

Дома его ждал сюрприз: у Жюльетт были гости.

Коллин.

– Добрый день, – сказал профессор.

– Добрый, – с угрюмым видом бросил ему Бродка и посмотрел на Жюльетт. – Титус уехал. Что этому тут надо?

Коллин не дал Жюльетт сказать ни слова.

– Я хочу забрать свою жену. Понимаете?

– Нет, не понимаю.

– Я люблю свою жену, молодой человек. Кстати, мы с Жюльетт все еще женаты.

– Вы имеете в виду бумагу, которую вы когда-то подписали? Забудьте об этом. Жюльетт вас больше не любит. И в этом вы отчасти виноваты сами.

– Держите себя в руках, господин. Это вы отняли у меня жену. Раньше за такое наказывали, господин…

– Бродка, – сухо напомнил Александр. – Похоже, вы напрочь забыли, что мы с вами живем в двадцатом веке. Замужняя женщина не обязана всю жизнь терпеть рядом с собой алкоголика-импотента.

Но тут впервые заговорила Жюльетт:

– Оставь его, Бродка. Об этом было говорено сотни раз, и ты тут ничего уже не изменишь. – И, обращаясь к Коллину, добавила: – Сначала ты разрушил себя, а теперь пытаешься поставить на колени меня. Думаешь, я не знаю, кто стоит за подделкой картин? Ты хочешь уничтожить меня, чтобы я добровольно вернулась к тебе. Но этот номер не пройдет, дорогой мой. Наоборот, теперь я, по крайней мере, знаю, что ты не остановишься ни перед чем.

– Но это же чушь! – оправдываясь, воскликнул Коллин. – Ты ведь хорошо знаешь, что я ничего не понимаю в искусстве. Откуда у меня связи с теми, кто занимается подделкой картин?

Бродка, который слушал их перепалку, рассерженно вставил:

– Вы сами утверждали, что все покупается и продается.

Коллин вскочил, в его движениях было что-то угрожающее. Жюльетт испугалась, что соперники вот-вот бросятся друг на друга, словно олени во время гона. И вдруг ей в голову пришла ужасная мысль: а если Коллин вытащит сейчас оружие и наставит его на Бродку? Или на нее? Она со страхом следила за мужем и облегченно вздохнула, увидев, что он постепенно расслабился.

Жюльетт подошла к ним. Правой рукой она толкнула профессора, а левой – Бродку. Затем улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой и сказала:

– Вы ведете себя как дети. Может быть, обсудим все за бутылкой красного вина?

Предложение Жюльетт удивило мужчин. Однако Коллин, пожав плечами, ответил:

– Согласен.

Бродка просто кивнул.

Жюльетт принесла из кухни «Кот дю Рон». После того как они вместе осушили бутылку, так и не приступив к желанной дискуссии, было решено открыть еще одну.

Коллин посмотрел на Бродку.

– Красное вино для стариков – лучший из даров, – заметил он, слегка улыбнувшись.

– Вильгельм Буш, ^[11] – отозвался Бродка.

– Вот как? – Коллин усмехнулся. – А мне казалось, что это я придумал.

Бродка хмыкнул, и лед внезапно тронулся. Соперники начали провозглашать тост за тостом, и вскоре завязался оживленный разговор о дальнейшей судьбе Жюльетт. Красное вино сделало свое дело. Оба пытались отстоять свою точку зрения, совершенно не обращая при этом внимания на Жюльетт, из-за которой все и началось. Когда Жюльетт попыталась вмешаться, Коллин заявил, чтобы она «заткнулась», а Бродка даже не заступился.

К несчастью, Коллин и Бродка допились почти до взаимной симпатии. Полную гармонию нарушал только неразрешенный вопрос о том, кто из них двоих имеет право на Жюльетт.

– А меня хоть кто-нибудь спросит? – закричала она, не зная, плакать ей или смеяться.

Коллин и Бродка посмотрели на нее удивленными пьяными глазами. Никто не ответил.

– Уж тебя-то, – укоризненно произнесла Жюльетт, обращаясь к Бродке, – я считала умнее.

Мужчины переглянулись. Затем Бродка многозначительно посмотрел на Коллина и сказал:

– Вот как можно ошибаться.

Спустя какое-то время то ли серьезно, то ли в пьяном угаре Бродка спросил профессора:

– На какую сумму отступных за Жюльетт вы вообще-то рассчитывали?

Услышав вопрос Бродки, Жюльетт сердито вскочила, принесла из соседней комнаты сумочку, набросила на плечи пальто и покинула квартиру, хлопнув дверью.

Коллин и Бродка беспомощно посмотрели ей вслед. Затем переглянулись, и профессор заплетающимся языком произнес:

– Я как-то читал о проститутке, которая обходилась своему сутенеру в сто тысяч. С этой точки зрения Жюльетт, конечно, намного дороже. Она ведь порядочная женщина. Разве она не чудесна?

Бродка сделал хороший глоток.

– У меня к вам предложение, профессор, – сказал он. – Пусть судьба решит, кому будет принадлежать Жюльетт.

– Она принадлежит мне! – прорычал Коллин, уставившись на собутыльника затуманенным взглядом.

– А я утверждаю, что она принадлежит мне, – ответил Бродка. – И поскольку мы не можем прийти к соглашению, пусть наш спор решит жребий. Я предлагаю сыграть на нее в кости.

Одурманенный винными парами, Коллин задумался. Но предложение показалось ему заманчивым, и он согласился.

Что заставило Бродку сделать это дурацкое предложение, он и сам потом не мог объяснить. В игре ему никогда не везло. Наоборот, он принадлежал к тому типу людей, которые могли купить двадцать лотерейных билетов, и все они оказывались пустыми.

Бродка снял с полки стаканчик с игральными костями.

– Называйте условия.

– В таком случае предлагаю бросать по очереди. Кто первым выбросит три шестерки, тот и выиграл.

Коллин взял стаканчик двумя руками и затряс его с такой силой, словно хотел выбросить сразу все очки. Затем с громким стуком поставил стаканчик на стол.

Бродка ухмыльнулся, увидев, что удача не улыбнулась Коллину.

Бродке тоже не особо везло.

Так они бросали и пили примерно с полчаса, пока Коллин наконец не предложил попробовать обойтись одним кубиком, объяснив, что выбросить три шестерки почти невозможно. Он не успел договорить и с грохотом поставил стаканчик на стол. Оба уставились на кости: три шестерки.

– Вы выиграли, – разочарованно пробормотал Бродка. Казалось, он отрезвел в мгновение ока.

Коллин усмехнулся, борясь с самим собой. Он поднялся, покачиваясь из стороны в сторону, как будто проверяя свою устойчивость, и после паузы серьезно сказал:

– Ну что ж, все ясно. Вызовите мне, пожалуйста, такси.

Бродка словно в трансе подошел к телефону. Он даже не заметил, как профессор Коллин вышел из его квартиры. В голове была одна мысль: вот и все.

По дороге в туалет Александр увидел оставшееся в прихожей пальто Коллина. Бродка снял его с крючка, шатающейся походкой вышел на лестницу, но профессора уже не было. Вешая пальто обратно на крючок, он заметил в одном из боковых карманов тяжелый предмет.

Бродка опустил руку в карман и вынул револьвер.

Сердясь на Бродку, поразившего ее своим поведением, – от Коллина она другого и не ожидала – Жюльетт сбежала к Норберту, парню, который жил в мансарде неподалеку от дома Александра и уже долгие годы считался молчаливым поклонником Жюльетт.

Норберту было около тридцати лет. Его короткие темные волосы были зачесаны на лоб. Внешне он ничем особо не выделялся – за исключением одной мелочи, которую почти никто не замечал. Однако же для Норберта она имела большое значение: у него не было мизинца на правой руке.

В обычной жизни этот изъян не так уж важен, но у Норберта была необычная жизнь. Будучи эстетом, он высоко ценил гармонию и вообще все прекрасное. По профессии Норберт был пианистом, поэтому несчастный случай, который произошел с ним несколько лет назад и стоивший ему, помимо нескольких шрамов на шее и на лбу, мизинца, в корне изменил его жизнь.

Его карьера музыканта, выступающего с концертами, конечно же, закончилась. С тех пор Норберт зарабатывал себе на жизнь, играя в барах – в качестве мастера левой руки и безымянного пальца правой руки, который отныне взял на себя функции отсутствовавшего мизинца. Потеря мизинца оставила в душе Норберта неизгладимый след, поскольку со времени несчастного случая – в отличие от прошлого – он теперь больше склонялся к своему полу, чем противоположному. Он вел самую настоящую двойную жизнь и был известен в соответствующих заведениях вокруг Гертнерплац под именем Берта.

Что касается его отношения к Жюльетт, то оно носило платонический характер. Норберт никогда не осмеливался приблизиться к ней с грязными намерениями – не говоря уже о том, чтобы у него возникло желание. Нет, такие мужчины, как он, создают себе достойную почитания женскую икону и остаются верны ей всю жизнь.

Вот таким человеком был Норберт. Изредка заходя в галерею, он смотрел картины, о которых знал только то, что никогда не сможет позволить себе приобрести их. Во время этих визитов он нередко изливал Жюльетт душу, и она брала на себя роль его лучшей подруги.

Норберту было известно о разваливающемся браке Жюльетт и ее страсти к Бродке. Когда речь заходила о том, чтобы выбрать между мужем и любовником, он был на стороне последнего. При этом он никогда не видел Бродку, да и тот знал Норберта только понаслышке и даже не догадывался о глубокой внутренней привязанности Жюльетт к пианисту.

Жюльетт провела у Норберта всю ночь. Она заявила, что мужчин с нее довольно. Да, она ненавидела Коллина, а от общества Бродки решила отдохнуть.

Той ночью в голове Жюльетт созрел план: взять свою судьбу в собственные руки. Она рассказала Норберту, что хотела бы начать со спасения своей галереи от разорения. И в первую очередь ей нужно было выяснить, каким образом на нее вышли мафиози, занимающиеся подделкой произведений искусства.

Норберт выразил сомнения относительно того, как она планировала проследить путь картин из Рима до самого Мюнхена. Но Жюльетт не дала сбить себя с толку и уже на следующий день забронировала билет до Рима. Она была совершенно уверена в том, что Альберто Фазолино не продавал ей подделок. Как коллекционер, Фазолино пользовался исключительной репутацией. Он сам частенько приобретал картины у Жюльетт, оплачивая покупки своевременно и не торгуясь.

Поразмыслив, Жюльетт пришла к выводу, что ей необходимо найти место, где картины были заменены подделками. Конечно, некоторые детали указывали на то, что подмена произошла в ее галерее, но разве можно утверждать, что это не случилось где-то на полпути между Римом и Мюнхеном? Она должна была действовать наверняка.

Непростая задача.

Самолет «МакДоннел Дуглас 80» после полуторачасового полета приземлился в начале первого в аэропорту Фиумицино. Оттуда Жюльетт направилась прямо в отель «Эксельсиор» на Виа Венето.

В окна номера влетал уличный шум, но за тяжелыми шторами из зеленой камки открывался прекраснейший вид на пеструю оживленную улицу. Конечно, Виа Венето слегка подрастеряла свой шарм со времен «Сладкой жизни» Феллини, но по сравнению с другими известными улицами она еще сохраняла определенную прелесть, в первую очередь благодаря людям, которые населяли ее.

В одном из многочисленных бутиков Жюльетт купила себе зеленый двубортный весенний костюм, в магазине неподалеку приобрела пару черных туфель. Все это значительно подняло ей настроение. Затем она позвонила Альберто Фазолино и сообщила, что находится в Риме и хочет с ним поговорить.

Фазолино, как ей показалось, был удивлен и попытался перенести встречу с Жюльетт на следующий день, но она, благодаря своей настойчивости, убедила коллекционера отложить свои дела и принять ее.

Еще и четырех месяцев не прошло с тех пор, как она встречалась с Фазолино в Риме. Он жил с женщиной, которая годилась ему в матери и носила только черную, очень элегантную одежду и черные туфли на высоком каблуке. Его дом с высокими окнами и порталом с колоннами был похож на палаццо и своим фасадом выходил на Виа Банко Санто Спиррито. Название улицы, что в переводе означало Скамья Святого Духа, вряд ли можно было встретить в каком-либо другом городе мира, ибо Церковь так много всего приписала Святому Духу, что эта безвкусица уже никого не трогала.

– Мне очень жаль, синьора, что вы попали в столь неприятную историю с подменой картин, – этими словами встретил ее Фазолино. Он держался по-деловому, и весь его вид стал еще более деловым, когда в салон ненадолго зашла его жена и одарила незнакомую посетительницу критическим взглядом.

Салон был обставлен массивной антикварной мебелью, от которой у каждого среднего европейца началась бы резь в животе. С потолка свисали две люстры, горевшие даже днем, чтобы хоть как-то осветить мрачную комнату. На высоких стенах, густо увешанных картинами и графическими работами, почти не было видно дорогих обоев. Только стена с двумя окнами, выходившими на улицу, оставалась чистой от всяческих предметов искусства.

Жюльетт уже видела эту галерею ужаса – по-другому назвать эту комнату, к сожалению, было нельзя, – поэтому сумела скрыть смущение, которое возникало у каждого, кто посещал дом Фазолино впервые. При виде редкостных предметов она, однако, утвердилась во мнении, что человек, обладающий столь значительными ценностями, едва ли станет связываться с мафией, занимающейся подделкой произведений искусства.

Преисполненный гордости и хвастливый, как любой коллекционер, Альберто Фазолино показал гостье свое новейшее приобретение, рисунок сангиной танцовщицы балета Ренуара, который Жюльетт оценила в добрый миллион. Марок, понятно дело, не лир.

Уже во время их первой сделки она задавалась вопросом, откуда у Фазолино берутся деньги на столь страстное увлечение. Из продолжительного и весьма делового разговора она узнала, что семейное наследие Фазолино состояло из недвижимости – домов и очень удобно расположенных земельных участков.

После того как Жюльетт тщательно рассмотрела рисунок Ренуара и искренне порадовалась за коллекционера, она сказала:

– Синьор Фазолино, я приехала, чтобы прояснить ситуацию с подделками графических работ де Кирико и Явленского. И я хотела попросить вас помочь мне в этом.

Театрально воздев руки, Фазолино, словно плохой актер, воскликнул:

– Синьора, как я могу помочь прояснить вопрос с подделками, если я ни секунды не сомневаюсь, что продал вам оригиналы! Фазолино никогда никого не обманывал!

– Я и не утверждаю этого, – ответила Жюльетт. – Я совершенно убеждена, что картины, которые я осматривала здесь, в этой комнате, были оригиналами. Но я не знаю, что случилось с ними потом. 27 ноября прошлого года я видела их впервые, 30 января была обнаружена подмена. Где-то в этом промежутке оригиналы могли быть подменены копиями.

– Вам следовало сразу же забрать их с собой, – заметил Фазолино.

Жюльетт недовольно взглянула на него.

– В самолет? Без страховки? Ни один серьезный торговец произведениями искусства не поступил бы так.

– Знаю, – извиняющимся тоном произнес Фазолино.

– Итак, вы поручили транспортно-экспедиционному агентству…

– «Джиолетти Фрателли»…

–…которое занимается транспортировкой произведений искусства, упаковать и перевезти картины.

– Да. Это серьезная фирма, синьора. Они работают со всеми римскими музеями. Не могу даже представить, что во время доставки ваших картин с ними могло что-то произойти.

– До Германии путь неблизкий, синьор Фазолино.

– Конечно, синьора. Но в любом случае вы подтвердили получение картин и расписались в этом, не заметив, что вместо оригиналов пришли копии.

Жюльетт пожала плечами, бросив беспомощный взгляд на противоположную стену, на которой висело множество картин.

– Если я буду исходить из того, что все эти картины – подлинники, замечу ли я, что среди них есть парочка подделок?

– И тем не менее за «Джиолетти Фрателли» я готов отдать руку на отсечение, – заявил Фазолино. – Эти люди уже неоднократно занимались перевозками по моему поручению, и я всегда был доволен. Абсолютно надежное и серьезное предприятие. Можете убедиться в этом сами.

Фазолино подошел к неуклюжему секретеру, стоявшему на черных львиных лапах, открыл один из ящичков и, вынув план города, протянул его Жюльетт со словами:

– Офис агентства расположен на Виа Марсала, неподалеку от Стацьоне Термини. Возьмите такси на углу Корзо, это напротив моего дома.

После того как жена Фазолино второй раз просунула голову в дверь и вновь оглядела гостью с головы до ног, Жюльетт предпочла попрощаться, хотя ни на йоту не приблизилась к разгадке.

– Если я смогу вам как-то помочь, синьора, – приветливо сказал хозяин дома, – дайте мне знать.

На что Жюльетт ответила:

– Вы найдете меня в отеле «Эксельсиор».

Фирма «Джиолетти Фрателли» действительно специализировалась на перевозке произведений искусства. В соответствии с этим парадное, выходившее на Виа Марсала, выглядело представительным и процветающим. Офис агентства располагался на втором этаже построенного в пятидесятых годах здания, в котором отчетливо чувствовались архитектурные вкусы дуче.

Чтобы попасть на второй этаж, Жюльетт пришлось подняться по мраморной лестнице. Затем она оказалась в передней, где в ряд стояло с полдюжины черных кожаных кресел. На стенах висели трехмерные фотографии самых представительных транспортных средств фирмы.

В приемную вела стеклянная дверь, за которой сидела приветливая дама, вежливо поинтересовавшаяся, что угодно гостье. После того как Жюльетт пояснила, в чем дело, появился безукоризненно одетый мужчина средних лет и попросил ее пройти за ним в кабинет. Уточнив у Жюльетт фамилию, адреса отправителя и получателя, а также дату заказа, он ввел эти данные в компьютер. Через несколько секунд, когда на экране появился формуляр, сотрудник поинтересовался:

– Что вы хотели узнать, синьора?

– Все, – ответила Жюльетт. – Я хочу проследить путь картин от дома синьора Фазолино до своей галереи. Это возможно?

– Конечно, – улыбаясь, ответил служащий. Он что-то набрал на клавиатуре и указал на экран. – Видите, синьора, 1 декабря картины забрали с Виа Банко Санто Спиррито, доставлены машиной номер 17 в Болонью, на центральный склад. Водителей звали Кипро и Маттей. В Болонье картины перегрузили в малолитражку и отвезли прямо в Мюнхен. За этот транспорт отвечают наши шоферы Морганьи и Ланцизи. Заказ был выполнен 2 декабря в 10: 30, получение картин подтверждено вами, синьора, вот ваша подпись.

– А вы не считаете возможным, что при транспортировке картины подменили?

Сотрудник фирмы высоко поднял брови.

– Синьора, картины находились в запечатанном контейнере из алюминия. Он был запечатан дома у синьора Фазолино и распечатан под вашим контролем. Вот посмотрите. – Он снова указал на экран. – Запечатан 1 декабря в 8 часов 20 минут, что подтверждено Анастасией Фазолино. Печать сломана 2 декабря в 10 часов тридцать минут, что подтверждено Жюльетт Коллин.

Как и предсказывал Фазолино, транспортно-экспедиционное агентство произвело на Жюльетт благоприятное впечатление. Она даже не могла представить, что во время транспортировки, организованной этой серьезной фирмой, могло произойти что-то неладное. И все же ее удивило, почему за упаковкой картин следил не сам Альберто Фазолино, а его жена Анастасия.

От Фазолино Жюльетт слышала, что его жена ровным счетом ничего не понимает в искусстве, что она с отвращением и непониманием относится к страсти мужа-коллекционера.

Эта мысль не давала Жюльетт покоя. Она решила зайти к Фазолино еще раз и попытаться выяснить, почему он сам не следил за упаковкой и опечатыванием картин.

Когда Жюльетт подъехала на такси на Виа Банко Санто Спиррито, она заметила молодого человека, который как раз выходил из дома Фазолино. Жюльетт изумилась. Она была совершенно уверена в том, что однажды уже видела этого молодого человека, но сейчас не могла вспомнить, когда и где они встречались. У него были короткие темные волосы, римский профиль, а в руках – черная сумка.

Жюльетт вложила в руку шофера две купюры и пошла за молодым человеком пешком. Он направился к мосту Ангелов, куда нельзя въезжать на машинах, перешел Тибр и от замка повернул налево, к Виа делла Коцилиационе.

Жюльетт не спускала глаз с молодого человека, следуя за ним на безопасном расстоянии. Перед ней в дымке возник купол собора Святого Петра, величественный вид которого делал немного набожным даже самого закоренелого атеиста.

Одной этой мысли оказалось достаточно, чтобы молодой человек исчез из поля зрения Жюльетт. Он словно сквозь землю провалился. Она обошла обелиски, стоявшие вдоль улицы, проверила, не спрятался ли мужчина за ними, заметив, что его преследуют, но того нигде не было.

Попытки Жюльетт поймать такси оказались безуспешными, и ей ничего не оставалось делать, как пройти через Понте Витторио Эмануэле обратно к Корзо, где, как она полагала, ей повезет больше.

Обвешанные фотокамерами туристы бродили вдоль берегов Тибра, выискивая наиболее привлекательные виды. Наблюдая за ними, Жюльетт внезапно поняла, кем был тот человек, которого она преследовала. Это тот самый неизвестный фотограф, который приходил к ней на вернисаж и которого Бродка увидел на фотографии Хагена!

Жюльетт оперлась локтями о стену и посмотрела вниз, на обрыв. Глядя, как несет свои неторопливые воды Тибр, она задумалась. Но чем дольше она размышляла о том молодом человеке, тем больше сомневалась. Возможно ли столь странное совпадение? А если этот незнакомец просто похож на фотографа?

Из своего номера в отеле Жюльетт позвонила Норберту и попросила у него телефон ДПА в Мюнхене. Затем она сделала звонок Хагену и обратилась к нему с просьбой прислать ей экспресс-доставкой фотографию, на которой был запечатлен загадочный фотограф. Адрес: отель «Эксельсиор», Виа Венето, Рим.

Хаген обещал помочь.

Жюльетт хотела показать фотографию Фазолино и спросить его, что означал приход к нему этого человека.

Фотография от Хагена пришла через 24 часа и привела Жюльетт в неописуемое волнение. Если до сих пор она сомневалась в своих предположениях относительно человека, который вышел из дома Фазолино, то теперь, рассмотрев присланное фото, поняла: это был тот самый фотограф.

В этот момент она увидела Фазолино в ином свете. Добрый Альберто вовсе не был тем серьезным, богатым коллекционером, которым она его считала. Богатым, может, он и был, но тогда возникал вопрос, откуда у него состояние. Чтобы разогнать сгустившиеся вокруг Фазолино тени, Жюльетт решилась на необычный шаг. У Бродки она научилась тому, что любое серьезное расследование должно начинаться с архива. Поэтому она направилась в «Мессаггеро» на Виа дель Тритоне, 152 – единственную газету, название которой она знала, – и попросилась в архив.

Пресс-архив «Мессаггеро» располагался на верхнем этаже здания, а вход в него был на заднем дворе. Но как бы хорошо его ни прятали, так что он казался несуществующим, всем было известно, что это один из лучших газетных архивов Италии.

Жюльетт представилась журналисткой из Германии и объяснила, что ведет расследование по делу о мафии, занимающейся подделкой произведений искусства. Могут ли ей чем-либо помочь?

Архивариус с приятной внешностью и длинными, зачесанными назад волосами, заплетенными на затылке в косу, принял Жюльетт, указал ей место перед старомодным монитором и пояснил, что нужно набрать ключевые слова «falsario»^[12] или «falsificatore».^[13] Помедлив, он добавил, что могут помочь «arte»^[14] или «processo».^[15]

– Capisco? ^[16]

– Si.

Однако когда Жюльетт осталась перед компьютером одна, ее усилия не увенчались успехом. В конце концов молодой архивариус понял, насколько беспомощна в этом деле гостья из Германии, и, сев рядом с ней, стал с невероятной скоростью щелкать мышью. Через несколько секунд на мерцающем экране появился первый текст.

Репортаж, датированный декабрем прошлого года, повествовал о процессе против художника из Неаполя, который довольно ловко копировал ведуты Гуарди и заработал на этом несколько миллионов лир.

Архивариус выводил на экран статью за статьей, но ни одна из них не указывала на Фазолино.

– Как зовут человека, которого вы ищете, синьора? – спросил архивариус.

– Альберто Фазолино, – ответила Жюльетт. Архивариус ввел имя, добавил «falsario» в качестве ключевого слова, а также «processo». Ничего.

– Мне очень жаль, синьора, – сказал молодой человек, перепробовав все возможные варианты. – Поверьте, я бы с удовольствием помог вам, синьора.

Жюльетт рассмеялась. Извинения архивариуса и утверждение, что ему очень жаль, прозвучали предельно искренне.

– Вам не нужно извиняться, синьор.

– Меня зовут Клаудио. Клаудио Сотеро.

– Жюльетт Коллин, – улыбнувшись, представилась она.

– Джульетта, – повторил ее имя Клаудио, словно пробуя его на вкус.

Она со смехом покачала головой, даже немного смутилась, чего никогда не следует делать женщине в присутствии мужчины. Клаудио, увидев смущение Жюльетт, решился задать вопрос:

– Позвольте пригласить вас сегодня вечером поужинать.

Жюльетт оторвала взгляд от экрана и посмотрела на Клаудио. Он выглядел чертовски хорошо, этот молодой римлянин. Вероятно, он был младше ее лет на десять. В его темных глазах читалась уверенность, а улыбка была просто сногсшибательной. «Как порядочная женщина, – подумала Жюльетт, – ты должна сейчас отказаться». Но она знала, что этот молодой человек не будет римлянином, если не прочитает ее «нет» как «да, но…» и не станет бесконечно долго рассказывать о чистоте своих намерений.

Зачем же усложнять ему жизнь, спросила себя Жюльетт. Он ведь все равно не отступится. Кроме того, мальчика, по всей видимости, можно будет использовать.

Поэтому она вздохнула и отстраненно произнесла:

– Но я не могу принять ваше предложение…

Клаудио, казалось, был уверен в успехе. Он сделал вид, что не услышал в голосе Жюльетт сомнений, и сказал:

– В девятнадцать часов. Откуда вас забрать?

– Я живу в отеле «Эксельсиор».

– Виа Венето! – Клаудио присвистнул сквозь зубы. – Хороший адрес, синьора. Надеюсь, заведение, в которое я приглашу вас, удовлетворит вашим требованиям.

– Не переживайте, – рассмеялась Жюльетт. – Мои вкусы в еде очень скромны. Люблю простую итальянскую кухню: пиццу, пасту и морепродукты.

– Очень хорошо. Я зайду за вами, синьора. А что касается расследования, я еще подумаю.

Долго и цветисто расписывая, какое наслаждение доставит ему сегодняшний вечер, Клаудио провел Жюльетт до лифта и попрощался. Он подождал, пока двери лифта закроются, а затем вернулся к экрану и ввел слова «scandalo»^[17] и «Leonardo».

Через несколько секунд на экране появилась старая газета.

«Приговор после скандала с Леонардо – семь лет лишения свободы для укрывателя краденого Альберто Ф.»

Клаудио Сотеро ухмыльнулся.

Давно уже предстоящее рандеву не вызывало у Жюльетт такого волнения. Стоя перед зеркалом, она скептически смотрела на себя: не старит ли ее новый костюм и не покажется ли она Клаудио чересчур зрелой? Но поскольку костюм выгодно подчеркивал достоинства ее фигуры, Жюльетт решила оставить все как есть. Кроме того, ей действительно очень шел зеленый цвет.

Жюльетт не стала надевать шляпу, сделала очень скромный макияж, а волосы просто зачесала назад, благодаря чему казалась моложе. Затем она присела в ожидании звонка портье.

Клаудио Сотеро появился с точностью до минуты. Когда он протянул Жюльетт красную розу, она внезапно смутилась, вспомнив юность.

– Вы знаете Пьяцца Навона? – спросил Клаудио, когда они шли к стоянке такси, расположенной перед отелем.

– Нет, – ответила Жюльетт, – я знакома только с несколькими из римских достопримечательностей: церковь Святого Петра, Колизей и форум, но не более того. Я всегда приезжала сюда только по делам, и у меня не было времени на осмотр достопримечательностей.

Клаудио со смехом хлопнул в ладоши и воскликнул:

– Но Джульетта! Вы просто обязаны познакомиться с Римом поближе. Рим – самый прекрасный город на земле! Если вы не против, я познакомлю вас с Римом настолько, насколько вы пожелаете.

Кому бы не понравилось подобное предложение? Жюльетт с улыбкой кивнула и направилась к такси, но Клаудио взял ее за руку и мягко подтолкнул к «ламбретте», стоявшей на тротуаре.

– Надеюсь, вас не смутит, если мы поедем на мотороллере?

– Нет, наоборот, – заверила его Жюльетт, подумав при этом, каким образом она сядет на транспортное средство Клаудио в своей узкой юбке.

– Знаете, Джульетта, в Риме ни один разумный человек не станет ездить на машине. Перед каждым перекрестком приходится стоять в пробке. А на «ламбретте» можно проехать везде.

Клаудио заметил настороженный взгляд, которым Жюльетт одарила его мотороллер.

– Не бойтесь, – с улыбкой заметил он, – дамы сидят на «ламбретте», конечно же, на дамском сиденье, как раньше почтенные дамы в седле – обе ноги с одного бока, обычно слева. Все очень просто, вот увидите.

Клаудио завел мотороллер, Жюльетт села позади него так, как он сказал.

– Нужно держаться за меня обеими руками, Джульетта! – крикнул Клаудио и нажал на газ.

Он вел свою «ламбретту» настолько быстро, что Жюльетт стало страшно. Она изо всех сил вцепилась в Клаудио и постепенно прониклась доверием к его стилю вождения. Ей понравилось.

Они промчались через Пьяцца Колониа, на которой возвышалась триумфальная колонна Марка Аврелия, мимо пантеона с его импозантным куполом, по улицам, закрытым для всех видов транспорта, и менее чем за двадцать минут добрались до Пьяцца Навона, одной из прекраснейших площадей Рима.

– На такси мы были бы сейчас только на Пьяцца Барберини, – лукаво улыбнувшись, сказал Клаудио и помог Жюльетт слезть с мотороллера. Он припарковал «ламбретту» перед рестораном, где прямо на обвитой плющом площадке стояли накрытые белыми скатертями столы. Повсюду горели гирлянды из красных, зеленых и желтых лампочек. Изнутри доносилась громкая музыка, ария из оперы Верди. Официанты в длинных белых передниках ловко сновали между столиками, неся над головами гостей подносы с бокалами и блюдами. Со стороны казалось, будто они стараются выиграть соревнования на скорость.

Большинство столиков были заняты. Клаудио схватил Жюльетт за руку и потащил к единственному свободному столику в уголке.

– Надеюсь, Джульетта, вам понравится. Вы должны знать, что здесь подают самое лучшее жаркое из овощей во всем Риме.

Жюльетт были по душе эти восторженные заверения молодого человека, который постоянно улыбался и подмигивал, словно сам себя не воспринимал всерьез. Поэтому Жюльетт не придала значения, когда Клаудио громко, так что было слышно за соседними столиками, заявил:

– Джульетта, вы – самая прекрасная женщина, с которой я когда-либо ужинал!

– Schmeichler, ^[18] – сказала Жульетт по-немецки.

– Schmeichler? – переспросил Клаудио. – А что такое «Schmeichler»?

Внезапно из-за соседнего столика раздался низкий грудной голос:

– Adulatore.^[19]

Голос принадлежал полному мужчине с коротко подстриженными седыми волосами и ухоженными бакенбардами, который сидел один. Подмигнув, Клаудио поблагодарил услужливого соседа за помощь в переводе, затем наклонился к Жюльетт и, прикрыв рот ладонью, тихо сказал:

– Сумасшедший писатель из Германии. Частенько приходит сюда позавтракать.

– Но сейчас же полвосьмого! Как он может сидеть здесь за завтраком?

– Это вы у него лучше спросите, Джульетта, – ответил Клаудио, быстро взглянув на соседний столик. – Говорят, он спит целый день, а ночью работает. Разве он не похож на церковного князя шестнадцатого века?

Жюльетт, изучая меню, украдкой поглядывала на соседа. Она отметила его импозантный вид и должна была признать, что Клаудио прав. Конечно же, она заказала «самое лучшее жаркое из овощей во всем Риме» и по совету Клаудио вино «Кастелли» с Албанских гор. На Пьяцца Навона спустилась ночь. Хотя весна еще не наступила, погода была вполне весенней. Жюльетт не могла наглядеться на дома и церкви, обрамлявшие площадь подобно трехмерным картонным декорациям.

– Мы, итальянцы, влюблены в наши площади, – сказал Клаудио, поймав восхищенный взгляд Жюльетт, – поэтому в нашем языке площадь женского рода. У вас, немцев, площадь мужского рода. Вероятно, в этом и заключается причина того, что у ваших площадей такое кровавое прошлое.

Совсем неглупые мысли у этого мальчика, подумала Жюльетт.

– Но вы не расстраивайтесь, Джульетта, – продолжал Клаудио. – У этой прекрасной площади тоже кровавое прошлое. Во времена римлян здесь были беговая дорожка и цирк для гладиаторов. Позже из его стен выросли дома и церкви. А четыреста лет назад по праздникам римляне по колено заливали Пьяцца водой, потому что их это забавляло.

Официант принес жареные морепродукты. Но прежде чем они приступили к еде, Клаудио протянул Жюльетт через стол фотокопию.

– Должен вам кое в чем признаться, – сказал он, приняв расстроенный вид. – От меня не укрылось ваше разочарование, когда я не смог вам помочь. Честно говоря, я знал, что именно вы ищете, но мне не хотелось выкладывать это сразу. В противном случае я вряд ли увидел бы вас еще раз. Вот посмотрите. Вероятно, это то, что вы искали.

Жюльетт бросила взгляд на лист бумаги и нахмурилась.

– Вы наверняка этого не знали, не так ли? – сказал Клаудио. – «Приговор после скандала с Леонардо – семь лет лишения свободы для укрывателя краденого Альберто Ф.».

– Альберто Фазолино, – тихо произнесла Жюльетт. – Я догадывалась. – Она быстро пробежала глазами статью и как бы между прочим спросила: – Когда это было?

– Сообщение датировано июнем 1986. Тут говорится, что Альберто Ф. продал картину маслом Леонардо да Винчи одной из американских компаний за тридцать пять миллионов долларов. Картина, как и все произведения Леонардо, не была подписана, но полотно и краски соответствовали времени написания, и все эксперты были едины во мнении, что речь идет о настоящем Леонардо. К счастью, компания попросила знакомого рентгенолога обследовать картину более внимательно. При этом выяснилось, что под мнимым Леонардо находилась картина Розарио Бертуччи, не очень известного художника. Бертуччи был украден из одного музея за два года до описываемых событий.

Жюльетт рассеянно кивнула.

– А теперь, Джульетта, – произнес Клаудио, указывая на великолепно сервированную еду, – угощайтесь, пока не остыло. О скандале с Леонардо мы можем поговорить позже.

Он поднял бокал и торжественно сказал:

– За прекраснейшую женщину в мире, ужинать с которой я имею честь и удовольствие. Салют, Джульетта!

Хотя Жюльетт было совершенно не до смеха, слова Клаудио рассмешили ее. Уже одно то, как он произносил ее имя, оправдывало поездку в Рим. Что касается самой атмосферы вечерней Пьяццы, то теплый воздух, вино, огни – все это способствовало тому, чтобы на пару часов забыть о негодовании, злобе и страхе.

Омары и «Кастелли» замечательно дополняли друг друга, и Жюльетт, сделав большой глоток, сказала:

– Я тоже должна вам кое в чем признаться, Клаудио.

Молодой человек бросил на нее лукавый взгляд. Он догадывался, что сейчас произойдет, и не обманулся в своих предположениях.

– Я вовсе никакая не журналистка, – заявила Жюльетт, – I я вам солгала.

– Я знаю, – спокойно ответил Клаудио.

– Знаете?

– Конечно. Журналистки ведут себя совершенно иначе. Они приходят каждый день ко мне, десятка по два. Большинство строят из себя Клеопатру, собирающуюся положить себе на грудь змею, или мадам Кюри после открытия радия.

– В любом случае… мне жаль, Клаудио. Я не журналистка, я – хозяйка галереи.

– Ага. Значит, у вас были веские причины вести себя подобным образом.

Жюльетт огляделась вокруг, чтобы проверить, не подслушивают ли их. Толстый писатель расправился со своим завтраком и ушел.

– Клаудио, – сказала Жюльетт, – я вам доверяю. Я оказалась в ужасной ситуации. Этот Альберто Ф., – она ткнула пальцем в газетную вырезку, – продал мне картины за полмиллиона немецких марок. Не подделки, оригиналы высокого класса. Несколько недель эти картины висели в моей галерее. Но в какой-то момент оригиналы были подменены копиями, а я не заметила этого. Однако мне не поверили и даже предъявили обвинение в мошенничестве.

Лицо Клаудио посерьезнело.

– Dio mio, ^[20] этого не может быть!

– К сожалению, может. Увидев эту газетную вырезку, я больше не сомневаюсь.

– Но вы же говорили, что картины, приобретенные вами у Фазолино, были оригиналами. Откуда же вы знаете, что именно Фазолино стоит за подменой?

– Когда картины находились еще в Риме, у него была возможность заказать копии. Затем он продал мне оригиналы, поскольку знал, что я буду проверять картины перед покупкой. После того как я выставила их у себя в галерее, у меня не было причин сомневаться в их подлинности. Затем он подослал профессионалов, которые проникли в мою галерею и подменили оригиналы подделками.

– У вас есть доказательства, что за этим действительно стоит Фазолино?

– Прямых нет. Но Фазолино прислал на вернисаж, который я устраивала, своего фотографа. Тот сфотографировал каждый угол в моей галерее, чтобы подготовиться к взлому. Вчера я видела, как этот человек, фотограф, выходил из дома Фазолино.

– Джульетта, позвольте спросить, а этот Фазолино будет с этого что-нибудь иметь? Он ведь не может снова продать картины.

Жюльетт кивнула.

– Вы – умный человек, Клаудио. Существует только одно объяснение: Фазолино хочет уничтожить меня.

– А почему? Вы же заключили с ним не одну сделку.

– То-то и оно. Сначала я подумала, что за этим стоит мой муж. Однако постепенно мое мнение изменилось. Но об этом мне не хотелось бы говорить.

– Вы замужем, Джульетта?

Жюльетт промолчала, однако после небольшой паузы сказала:

– Только на бумаге.

– Понимаю, – задумчиво произнес Клаудио. – Ну а что касается Фазолино, то почему бы вам не пойти в полицию?

– Дело в том, что у меня ничего нет против этого человека.

Вечер, начинавшийся так весело, казалось, принял серьезный оборот. Для обоих это было не очень приятно. Однако Жюльетт твердо намеревалась хотя бы сегодня забыть о настоящей причине своей поездки в Рим.

Клаудио сжал губы и покачал головой.

– Мне очень жаль, – искренне сказал он, – что я этой статьей так расстроил вас. Я надеялся доставить вам удовольствие, и вот…

– Давайте выпьем! – перебила его Жюльетт и подняла свой бокал. – Давайте выпьем за прекрасный вечер и забудем эту историю. Согласны?

На лице Клаудио вновь появилось лукавое выражение, которое так понравилось Жюльетт с самого начала. Вероятно, Клаудио был старше, чем выглядел, но в любом случае эта улыбка красила его.

– О чем вы думаете, Джульетта? – спросил он, заметив, что она разглядывает его.

– Думаю, сколько вам лет, Клаудио.

– И?..

– Не знаю. Да мне, признаться, все равно.

– Мне тридцать пять.

– Я так и знала! – Жюльетт хлопнула ладонью по столу.

– Что вы знали, Джульетта?

– Что вы старше, чем выглядите. Вы женаты, Клаудио?

– Жалкий архивариус в «Мессаггеро» – не самая лучшая партия.

Жюльетт нахмурилась.

– Ах, Клаудио, я сейчас расплачусь.

– Нет, я серьезно. Итальянки очень практичны. Большинство рассматривает брак как институт обеспечения. Без дома, лодки или кабриолета у римского мужчины почти нет шансов. Я же пока заработал только маленькую квартирку в районе Трастевере. Маленькая, зато моя, с видом на Тибр. Хотите посмотреть?

– Да, – не колеблясь ни секунды, ответила Жюльетт, но тут же испугалась. Она сама не понимала, какой черт дернул ее за язык. Она ведь едва знала этого молодого человека. И нетрудно было догадаться, что ему нужно. Но все равно он казался Жюльетт привлекательным.

Похоже, Клаудио прочитал ее мысли.

– Вы можете доверять мне, Джульетта, поверьте. Тут совсем рядом.

Клаудио расплатился, они сели на «ламбретту».

Старый дом, в котором находилась квартира Клаудио, был недавно отреставрирован. Лифта не было, зато был седьмой этаж, которого официально не существовало, так что никто, даже строительное министерство, не могло дать указание его снести. Здесь, и жил Клаудио.

Когда они добрались до двери, Жюльетт тяжело дышала.

Квартира состояла из большой прихожей и двух маленьких комнат по обе стороны от нее. Самой замечательной вещью была терраса на плоской крыше, откуда хорошо и далеко был виден город, раскинувшийся за серебристым Тибром. Множество маленьких деревьев и комнатных цветов, стоявших на террасе, создавали впечатление, будто находишься в висячем саду. Жюльетт стояла у перил и никак не могла наглядеться на ночной Рим.

Внезапно она почувствовала, что Клаудио обнял ее сзади. Она не ожидала этого, хотя и надеялась – если уж быть честной с самой собой. Жюльетт запрокинула голову, закрыла глаза и отдалась охватившим ее чувствам. Приятно засосало под ложечкой – щекочущее чувство волнения. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Сначала робко, затем все сильнее Клаудио стал прижиматься к ней, вдыхать аромат ее волос, прислушиваться к ее учащенному дыханию, что еще больше возбуждало его. Он мягко откинул ее волосы и поцеловал в шею, не требовательно и не страстно, а нежно и осторожно, словно боялся что-то разбить.

Именно эта осторожность оказалась доселе неизведанным для Жюльетт чувством. А когда она ягодицами почувствовала его окрепшее мужество, то совсем забыла о стеснении. Она повернулась, взяла его голову руками и прижалась губами к его губам.

– Джульетта, – прошептал Клаудио, едва они оторвались друг от друга, – Джульетта…

Жюльетт было зябко, она дрожала. То ли от прохлады весенней ночи, то ли от возбуждения – она не знала, но в тот момент ее это совершенно не волновало. Клаудио, почувствовав, что она дрожит, мягко, но настойчиво подтолкнул ее в комнату.

Добравшись до широкой, занимавшей всю левую стену комнаты кровати, украшенной в изголовье картиной с ангелами, Жюльетт оторвалась от Клаудио и уложила его на спину. Затем, раздвинув ноги, она стала над ним на колени и начала медленно расстегивать пуговицы на костюме. При этом она закрыла глаза и покачивалась из стороны в сторону, что придавало ее телу еще больше изящества.

Она быстро выскользнула из пиджака, отбросила его в сторону, стянула через голову юбку и осталась в белом белье и чулках. При этом Клаудио настолько возбудился, что пробрался к ней между бедер так быстро, что она не успела ничего сделать.

Жюльетт тихонько застонала и услышала собственный голос:

– Да, продолжай… продолжай…

Клаудио оказался очень аккуратным любовником. Он нежно пробрался к тому интимному месту, которое приводит в возбуждение любую женщину, и Жюльетт полностью отдалась своей страсти. Ей было все равно, какой по счету любовницей она была у Клаудио. Какая разница, что свело их вместе? Жюльетт чувствовала только одно непреодолимое желание: переспать с Клаудио.

Она не заметила, как он разделся. У него было чудесное тело и темная кожа. Он был как раз таким, чтобы влюбиться.

Жюльетт и Клаудио любили друг друга до поздней ночи. И только когда над крышами города забрезжил рассвет, они уснули, крепко обнявшись.

Жюльетт разбудил звон посуды. Через стеклянные двери террасы светило солнце. С улицы доносился слегка приглушенный шум: гудели машины, трещали мотороллеры. Клаудио, уже одетый, готовил завтрак.

Пока Жюльетт осматривалась в комнате и разыскивала свои вещи, перед ее глазами всплыли эротические картинки прошлой ночи. Но прежде чем она успела засомневаться, правильно ли поступила, в дверях появился Клаудио и воскликнул:

– Доброе утро, Джульетта! Завтрак готов. – С этими словами он поцеловал ее в губы и обнял.

Хвали день к вечеру, а красивую женщину утром. Джульетта, подумал Клаудио, была именно такой женщиной. Даже без прически и макияжа она казалась ему восхитительной.

Жюльетт ненадолго скрылась в ванной комнате. Когда она вернулась, на террасе был уже накрыт стол. Пахло крепким кофе и поджаренными тостами. Во время завтрака, проходившего сначала в молчании, Жюльетт не решалась поднять на Клаудио глаза.

– Ты жалеешь? – тихо спросил он.

– С чего ты взял? – ответила Жюльетт вопросом на вопрос и с вызовом посмотрела на него. – Это было чудесно, – улыбнувшись, добавила она.

– Ты так молчалива. Я что-то не так сделал?

Жюльетт накрыла его ладонь своей.

– Все в порядке, Клаудио. Поверь, мне не хотелось бы, чтобы прошлой ночи не было. П