Вечерняя прохлада

В час вечерней прохлады, когда на ярмарке сгустились тени, Темплтон выбрался из клети и огляделся вокруг. Уилбур спал в соломе, а Шарлотта плела паутину.

Острый нюх Темплтона различал в воздухе множество восхитительных запахов. Он был голоден, хотел пить и решил отправиться на поиски. Ничего никому не сказав он пустился в путь.

— Принеси мне ещё одно слово! — окликнула его Шарлотта. — Этой ночью я выплету его в последний раз.

Темплтон что-то пробурчал про себя и исчез в тени: быть крысёнком на побегушках ему не нравилось.

После дневной жары вечер принёс всем долгожданное облегчение. В лучах прожекторов, колесо обозрения совершало в небе оборот за оборотом и казалось вдвое выше, чем днём. Главная аллея сверкала огнями. Оттуда доносились щелчки игральных автоматов, музыка карусели и голос человека, выкрикивающего номера лото.

После сна дети взбодрились. Ферн встретила своего приятеля Генри Фасси: он пригласил её покататься на колесе и даже купил ей билет, а миссис Арабл, подняв глаза к звёздному небу, увидела, как её дочка рядом с Генри Фасси всплывают всё выше и выше, как счастлива Ферн, и покачала головой. " Ну, ну! — сказала она. — Генри Фасси — подумать только! "

Темплтон никому не попадался на глаза. В высокой траве за коровником он нашёл свёрнутую газету с остатками чьего-то завтрака: кусочек швейцарского сыра, недоеденное яйцо и сердцевину яблока с червячком. Он забрался в газету и всё съел, а потом вырвал из газеты какое-то слово, свернул его трубочкой и побежал обратно с загончику Уилбура.

К возвращению Темплтона Шарлотта уже почти закончила паутину, но оставила место посередине. Сейчас людей у загончика не было: крыса, паучиха и поросёнок остались одни.

— Надеюсь, ты принёс подходящее слово? — спросила Шарлотта, — потому что оно будет последним словом, которое я выплету.

— Вот оно, — сказал Темплтон, разворачивая газету.

— Что там написано? Прочти мне.

— Здесь написано: «Скромный», — ответил он.

— " Скромный? " — переспросила Шарлотта. — У этого слова два значения: с одной стороны, оно значит " незаносчивый, стыдливый", а с другой — " маленький, немудрящий, такой, что звёзд с неба не хватает."

— Теперь ты, надеюсь, довольна? — фыркнул Темплтон. — Я не собираюсь всю жизнь бегать по твоим поручениям. Я приехал на ярмарку, чтобы наслаждаться жизнью, а не таскать бумаги.

— Ты мне очень помог, — сказала Шарлотта. — Иди теперь: на ярмарке для тебя ещё море удовольствий.

Темплтон ухмыльнулся:

— Это будет для меня ночь удовольствий, — сказал он. — Старая овца права: ярмарка — рай для крысы. Сколько еды! Сколько питья! И сколько мест, где можно спрятаться и поохотиться! Будь здоров, скромный Уилбур! Прощай, Шарлотта, старая плутовка! Эту ночь я запомню на всю свою крысиную жизнь!

И он исчез во тьме.

Шарлотта вернулась к работе. Было уже почти темно. Вдали устроили фейерверк: взлетали в небо ракеты и огненные шары. К тому времени, как взрослые вернулись с главной площадки, Шарлотта успела закончить паутину, и в центре аккуратно было выплетено слово «СКРОМНЫЙ», но никто этого в темноте не заметил. Все были усталыми и счастливыми.

Ферн и Эвери забрались в грузовик и легли, натянув на себя индейское одеяло, а Лэрви подкинул Уилбуру полные вилы свежей соломы. Мистер Арабл похлопал поросёнка: " Пора нам возвращаться домой, — сказал он. — До завтра."

Взрослые устало влезли на грузовик, загудел мотор и машина медленно отъехала задним ходом. Если бы не Шарлотта, Уилбур чувствовал бы себя совсем заброшенным и одиноким, но она была рядом, и издали ещё доносилась музыка карусели.

Засыпая, он попросил Шарлотту:

— Спой мне снова ту песенку о тёплой земле.

— В другой раз, — ответила она тихо. — Я сильно устала.

Голос её, казалось, доносился не из паутины, а из какой-то неясной дали.

— Где ты? — спросил Уилбур. — Я тебя не вижу. Ты в паутине?

— На сегодня я ушла из неё, — ответила Шарлотта.

Уилбур закрыл глаза.

— Шарлотта, — снова спросил он немного спустя, — ты в самом деле думаешь, что Закерман оставит меня жить, а не заколет, когда настанут холода? Ты вправду так думаешь?

— Ну, конечно, — ответила Шарлотта. — Ведь ты стал теперь знаменитым поросёнком, и ты на самом деле очень хороший поросёнок. Завтра ты, может быть, получишь приз, и весь мир услышит о тебе. Закерман будет гордиться таким поросёнком. Тебе нечего бояться, Уилбур, не думай ни о чём. Может быть, ты будешь жить вечно — кто знает? А теперь — спи!

Минуту стояла тишина, а потом снова раздался голос Уилбура:

— Что ты там делаешь, Шарлотта?

— Я тут делаю одну работу, я всегда чем-нибудь занята.

— Ты делаешь что-то для меня? — спросил Уилбур.

— Нет, — ответила Шарлотта. — на этот раз для разнообразия я делаю что-то для себя.

— Ну, скажи мне, что это будет? — взмолился Уилбур.

— Утром, — ответила она, — как только небо окрасится ранним светом и воробьи взобьют воздух своими крыльями, как только коровы загремят цепями, прокричит петух и побледнеют звёзды на небосклоне, когда зашуршат по шоссе первые машины, ты поднимешь глаза и я тебе кое-что покажу. Я покажу тебе своё главное творение.

Уилбур заснул, так и не дождавшись конца этой фразы, и по его дыханию Шарлотта могла понять, что спит он глубоко и безмятежно.

А за много миль отсюда в доме Араблов люди сидели за кухонным столом, лакомились персиковым компотом и обсуждали события прошедшего дня. Эвери уже спал наверху, а миссис Арабл укладывала Ферн.

— Тебе понравилось на ярмарке? — спросила она, поцеловав дочку.

Ферн кивнула: " Это был самый-самый лучший день во всей-всей моей жизни! "

— Как хорошо! — ответила мама.