Софи, моей секратарше, которая взялась расставить запятые и беспощадно иско­реняла все незаконные согласования.

Особую признательность я хотел бы выразить маме, которой и посвящается эта книга. Как вдохновенный, нежный и чуткий Ной, она искусно вела свой корабль с несуразным потомством по бурному житейскому морю, всегда готовая к-бунту, всегда в окружении опасных финансовых мелей, всегда без уверенности, что коман­да одобрит ее управление, но в постоянном сознании своей полной ответствен­ности за всякую неисправность на корабле. Просто непостижимо, как она выносила это плавание, но она его выносила и даже не очень теряла при этом рассудок. По вер­ному замечанию моего брата Ларри, можно гордиться тем методом, каким мы ее воспитали; всем нам она делает честь. Я думаю, мама сумела достичь той счастливой нирваны, где уже ничто не потрясает и не удивляет..."

Столь длинный пример предисловия к повести понадобился потому, что только в его целостности можно выявить основные функции этой части общего повествования. Здесь можно увидеть ряд характерных, типических черт всякого предисловия, но преломленных через призму индивидуально-творческой манеры писателя. В тексте представлены действующие лица, сказано, о чем пойдет речь в самой повести, выне­сена благодарность лицам, в той или иной мере причастным к созданию повести, даны пространственно-временные параметры и многое другое, что обычно характерно для предисловия.

В этом предисловии обращает на себя внимание и то, что оно органичес­ки связано с последующим изложением и со всей стилевой манерой авто­ра повествования. Уже здесь сквозит мягкий юмор, добродушие, всепо­глощающая любовь к природе, любовь ко всему живущему. Это предис­ловие не только предвосхищает описываемые события, но и настраивает читателя на определенное эмоциональное и эстети­ческое восприятие. Мироощущение писателя уже угадывается: человек неотделим от природы, он — ее часть и венец, но каждая ко­зявка, каждая букашка достойны его внимания и заботы. Это миро­ощущение заложено в самой языковой ткани предисловия и естествен­но вплетено в эту ткань. В подтверждение выделю из этого предисло­вия лишь отрывок (СФЕ):

" Особую признательность я хотел бы выразить маме, которой и посвящается эта книга. Как вдохновенный, нежный и чуткий Ной, она искусно вела свой корабль с несуразным потомством по бурному житейскому морю, всегда готовая к бунту, всегда в окружении опасных финансовых мелей, всегда без уверенности, что команда одобрит ее управление, но в постоянном сознании своей полной ответ­ственности за всякую неисправность на корабле. Просто непостижимо, как она выносила это плавание, но она его выносила и даже не очень теряла при этом рассудок... Я думаю, мама сумела достичь той счастливой нирваны, где уже ничто не потрясает и не удивляет... "

Читатель, наверное, обратил внимание на конец этого предисловия. Автор утверждает в нем, что все изложенное в повести — правда и что очарование описываемого места отражено в морской карте, на кото­рой имеется особая " врезка-предупреждение". Это предупреждение многозначительно: " У этих берегов надо быть осмотрительней". Неволь­но возникают коннотации с упомянутой в тексте развернутой мета­форой - житейское море и семейный корабль и с аллюзией - Ной, плавающий со своей семьей в ковчеге во время потопа.

Текстовой характеристикой предисловий, вступлений, прологов яв­ляется их относительная автосемантия. Их условно можно назвать пред-текстами. И тем не менее они части целого: отдельно от самого произведения предисловий не существует.

Проспективный характер предисловий, вступлений, прологов сказы­вается в их векторной направленности. Читатель воспринимает основной текст произведения уже по заранее предопределенному руслу. Таким об­разом, предтекст в какой-то степени ограничивает возможности инди­видуально-творческого осмысления содержательно-концептуальной инфор­мации.

В предисловии к научному тексту крупного масштаба обычно кратко излагается основное содержание отдельных частей, их последо­вательность и взаимообусловленность. Однако и такой предтекст уже настраивает читателя на восприятие дальнейшего изложения в рамках, поставленных автором. При декодировании информации сжатое изложе­ние содержания частей неизбежно влечет за собой подключение собствен­ного тезауруса. В результате получается некий диалог между подготов­ленным читателем и автором произведения. Переоценка собственного понимания проблем, освещенных лишь тезисообразно в предисловии (предтекст) обычно наступает только по прочтении всего текста. Тем не менее трудно переоценить силу векторной направленности, осуществляе­мой предтекстом, если он, хотя бы только имплицитно, раскрывает ход мыслей и аргументов автора научного труда.

Сказанное требует иллюстрации. Предисловие к первому тому коллек­тивной монографии " Бессознательное" (всего полторы страницы) рас­крывает содержание трех разделов этого тома. За недостатком места передадим это содержание с купюрами.

" В настоящий том монографии включены три начальных ее тематичес­ких раздела... В первом разделе этот аспект (исторический. - И.Г.) представлен описанием долгих, весьма порой напряженных споров и концептуальных подходов, взаимовлияния и антагонизм которых поз­волил отвергнуть представление о неосознаваемых формах работы мозга как об активности только нейро-физиологического порядка.

" Во втором разделе основное внимание уделяется нелегко поддающей­ся анализу крайне сложной эволюции психоаналитических представлений, в результате которой современный психоанализ приобрел черты, качест­венно отличающие его во многом от ортодоксального фрейдизма 20 — 30-х годов.

" В статьях третьего раздела содержатся разнообразные материалы, характеризующие вклад,... внесенный в развитие представлений о...

Следовательно, можно, обобщая, сказать, что первый том моногра­фии — это в целом разносторонне прослеженная история постепенного созревания идеи бессознательного" (Бессознательное, 67-68).

В этом предисловии нетрудно заметить проспекцию. Векторная нап­равленность проспекции отчетливо проявляется в подчеркнутых фразах. Здесь не только проспекция с точки зрения фактуальной информации, т.е. та, которая извлекается в процессе чтения, но и предпосылки содер­жательно-концептуальной информации, поскольку в этих фразах уже раскрывается решение поставленных проблем. Следует иметь в виду, что выбор примеров определяется наиболее характерными, типологичес­кими особенностями данного объекта наблюдения. Мне представляется, что приведенные два предисловия, одно к художественному тексту, дру­гое к научному, отвечают указанному требованию.

Что касается послесловия (заключения, эпилога), то его можно определить как часть текста, имеющую предицирующую функцию. Содержательно-концептуальная информация находит здесь свое экспли­цитное выражение (stated ideas). Послесловие призвано дать эту инфор­мацию в сжатом виде. Оно имеет функцию интеграции всего текста

и будучи непосредственно связано со смыслом названия, является одной из конкретных форм категории завершенности, открывая тем не менее путь для иного развертывания общей идейной направленности сю­жетной линии, с иной содержательно-концептуальной информацией, с иным названием.

Интересно в этом отношении высказывание H.К. Гея о том, что эпилог " Анны Карениной" — это завершение сюжетной линии романа, так назы­ваемого " романа конца".

Однако эпилог фактически раскрывает СКИ романа "... без эпилога продуманный до мельчайшего штриха роман конца лишается своей глав­ной направленности, лишается эпохального своего содержания" (Гей Н.К., 130). Далее Н.К. Гей приводит выдержки из эпилога: все перевернулось и только укладывается, когда крутой поворот, оставшийся позади (1861 г.), пророчит новый большой поворот, который будет впереди (1905), строй отжил свое время и подлежит разрушению. Какая будет развязка, - писал Толстой позже, - не знаю, но что дело подходит к ней... и что так продолжаться не может — я уверен".

Направленность " вовне замкнутого художественного пространства" (Н.К. Гей, 130), есть по существу имплицитно выраженная содержа­тельно-концептуальная информация, которая извлекается из обшей идеи романа " Анна Каренина". Эта информация помещена в эпилоге. Почему она вынесена " за скобки"? Почему не включена в роман? Или в предисловие?

Здесь может быть несколько решений. Одно из них, наиболее вероят­ное, как нам представляется, это имплицитность СКИ внутри романа как основной признак СКИ в художественных текстах и эксплицит-ность СКИ в послесловии (эпилоге). Необходимо напомнить, что послесловие, как и предисловие, является факультативными частями текста. Их функции в художественных произведениях обособляются от тех, которые типичны для этого типа текстов, а в какой-то мере и про­тивопоставлены им. Ведь в художественных произведениях СКИ допус­кает разные толкования, нередко противоречивые: в предисловии и в послесловии обычно дана векторная направленность, детерминирующая однозначное толкование. Важно указать, что высказанные соображения касаются некоторых, наиболее типологических черт этих частей и пред­ставляют собой своего рода инварианты. Можно привести такие тексты предисловий и послесловий, которые будут представлять собой вариан­ты намеченной инвариантной схемы.

Я попытался на отдельных примерах показать, какая прагматичес­кая установка легла в основу того или иного разбиения текста на главы, главки, отбивки в прозаическом и в поэтическом произведе­ниях привел образец предисловия. Я также выразил предположе­ние о том, почему Шелли именно таким образом разбил свою поэму " Облако" на строфы и из каких частей состоят эти строфы. Как видно из приведенных примеров и их толкования членимость текста обычно имплицитно выявляет и установку автора на восприятие текста читателем и одновременно показывает, как сам автор в соответствии со своими общественно-политическими взглядами, моральными, этичес-

кими и эстетическими принципами отграничивает одни эпизоды, фак­ты, события и пр. от других. Такая двуединая сущность членения тектса по-разному воплощается в текстах разных типов, реализуя разное соотношение объективного и субъективного. Восприятие текста читате­лем в основном подчиняется объективным закономерностям, а харак­тер авторского отграничения частей текста подчиняется субъективно-оценочным параметрам.

В контекстно-вариативном членении текста задача автора сводится к переключению форм речетворческих актов, например с описания на диалог, с диалога на авторские рассуждения и тд. Такого рода переключения способствуют более рельефному изображению обста­новки, в которой протекает коммуникация, и дают возможность варьи­ровать средства передачи информации. Известно, какую большую роль играет речевая характеристика героев в общей концептуальной инфор­мации произведения. С другой стороны, рассуждения автора, врывающие­ся в сценические эпизоды романа (повести), значительно дополняют эту информацию. Векторная направленность таких рассуждений тоже имеет прагматическую установку.

Переключения разных речетворческих актов характерны главным образом для текстов художественной прозы. Ни в каком другом функциональном стиле нет такого многообразия смен форм повество­вания. В какой-то степени переключение можно наблюдать в поэзии, в так называемых лирических отступлениях, а также в газетных сообще­ниях, в которых журналист для придания большей достоверности вво­дит прямую речь.

Контекстно-вариативное членение текста — одно из средств при­ближения читателя к сообщаемым событиям, оно делает его как бы участником этих событий. Это особенно ощутимо, когда авторское по­вествование переключается на диалог. Беседа двух персонажей невольно втягивает читателя в обмен репликами, заставляет внутренне слышать речь персонажей, чем значительно повышает его эмоциональное напряже­ние. Диалог опосредованно обращен и к читателю. В отличие от монолога, где читатель как бы в стороне наблюдает за ходом мыслей персонажа, диалог включает его в действие. Диалог как обмен высказываниями, репликами динамичнее монолога: быстрая смена формальных, инто­национных, смысловых и музыкальных характеристик, подсказываемых графическими средствами и ремарками автора, концентрирует внимание читателя на том, как сказано и что сказано. В монологе внимание читателя сосредоточено на содержании, а не на форме высказывания. Исключение составляет риторически обработанный монолог.

Необходимо повторить, что оба типа членения текста — объем­но-прагматический и контекстно-вариативный в основном запрограм­мированы, т.е. обусловлены намерением атвора. Это значит, что в любом из типов членения, и в частности в переключении одной фор­мы изложения на другую — например, в переходе диалога в рассужде­ния автора или наоборот, - чувствуется стилистическая обработка материала. Диалог в драме или в прозе не настоящий диалог, а его более или менее удачное подобие. То же можно сказать и о

монологе. Подлинной является лишь авторская речь как проявление " художественной действительности".

В разного рода переключениях одной формы изложения на другую по-разному проявляется информация. Диалог дает довольно мало содержательно-концептуальной информации; он лишь косвенно может служить ей опорой, поскольку он больше связан с протеканием действия, т.е. с содержательно-фактуальной информацией.

Однако часто в диалоге просвечивает СКИ и не только эксплицитно выраженная. Характерны в этом отношении диалоги в рассказах Э. Хемингуэя. Так, в рассказе " Белые слоны" диалог между молодым человеком и девушкой раскрывает подтекст, а именно нежелание моло­дого человека связать свою судьбу с судьбой девушки, ожидающей от него ребенка. Это та СФИ, которая нацелена на СКИ. Рассуждения, наоборот, чаще всего насыщены содержательно-концептуальной инфор­мацией.

Автор в них придерживается той векторной направленности, которая вытекает из его основного замысла.

Сопоставляя два типа членения, приходишь к заключению, что они преследуют одну и ту же цель, но разными средствами. В их основе ле­жит членение объективной действительности на воспринимаемые нашим сознанием, упорядоченные, как-то организованные отрезки. Непрерыв­ный континуум не дает возможности остановиться на отдельном, част­ном и препятствует адекватному осмыслению происходящего. Необ­ходимо " дух перевести". Трудно себе представить большой текст, в котором не было бы разбиения на главы, части и в котором не было бы переключения форм изложения. Даже многотомный труд " История Вели­кой Отечественной войны" содержит оба вида членения. В этом труде имеются, кроме томов, глав, частей, также предисловия, описания, рассуж­дения, диалоги, приказы, сообщения, выводы и пр. Всякое рече-творческое произведение, даже лишенное эстетико-познавательной фун­кции, настоятельно требует разнообразия в организации своего мате­риала. Не составляют исключения военные и другие уставы, своды законов, деловые документы и пр. Везде, кроме объемно-прагматичес­кого членения, можно найти также и контекстно вариативное членение, правда, несколько ограниченное, как-то: предисловие, цитацию, аллю­зии, заключение и др.

Особенно разнообразно представлено контекстно-вариативное члене­ние в романах и больших повестях. " Язык романа, — пишет М. Бахтин, — это система дилогически взаимоосвещающихся языков. Его нельзя описать и проанализировать как один и единый язык" [М. Бахитн, 414]. Развивая мысль Бахтина, можно сказать, что эти " взаимоосвещающиеся" языки и есть своеобразное членение текста, создающее иллюзию многоголосного звучания произведения, в котором голос автора то вы­деляется из хора персонажей, то сливается с ним; он то говорит сам с собой, то с читателем, то умолкает, то властно врывается в многого­лосие.

Нужно особенно подчеркнуть зависимость членения от других грам­матических категорий текста. Само членение непосредственно связано

с категориями информации, интеграции, когезии и некоторыми други­ми. В разных типах текста выделяются те или иные отрезки в связи с той значимостью, которая придается данному отрезку. Каждый тип членения можно рассматривать в зависимости от того, какое значение придает автор тому или иному виду контекстно-вариативного чле­нения.

Очевидно, неслучайно в некоторых романах уделяется много места диалогу. В романе О. Хара " На террасе", например, из первых 200 стра­ниц 112 (56%) отведено диалогу и 88 (44%) повествованию. Диалог в силу своего сущностного характера естественно предполагает нали­чие двух собеседников, что предоставляет возможность автору " отойти в тень", т.е. не непосредственно участвовать в самом акте коммуника­ции. Появляется как бы скрытая (авторская) коммуникация над открытой коммуникацией (участников диалога).

" В черновом предисловии к " Войне и миру", — пишет Н.К. Гей, — Толстой просит не называть его произведение романом, с проницатель­ностью улавливая во многом неясную еще для него связь между жан­ровой природой произведения и такими его компонентами, как начало, конец, протекание действия" [Н.К. Гей, 126]. Здесь мы уже имеем дело с рассуждением о виде художественного произведения. Жанр произве­дения в известной степени предопределяет направленность концепту­альной информации.

Информация, заключенная во введении к научной работе, обычно основана на фактах, которые, как предполагается, известны читате­лю. Цель введения к научной работе - показать, что исследование является развитием, продолжением или опровержением ранее признан­ных положений, полемикой с другими направлениями или отдельными учеными и пр. Поэтому поводу уместно привести следующее высказы­вание Н. Винера: " Ясное понимание идеи информации в ее применении к научной работе показывает, что простое сосуществование двух различ­ных информации представляет собой относительно небольшую ценность, если только эта информация не может быть эффективно объединена в лице какого-либо ученого или научной лаборатории, способных обогатить одну информацию другой" [Н. Винер, 132].

Нередко во введении дается фактуальная информация: указывается, какие лица участвовали в исследовании, место, время и характер про­веденных предварительных лабораторных, экспериментальных и других работ, обеспечивающих достоверность и надежность выводов. Таким образом, введение обладает некоторой степенью автосемантии, одно­временно выполняя роль пропозиции. Этот термин по праву может быть применен к введению, поскольку, как пишет Н.Д. Арутюнова, пропози­ция "... передвигается в направлении от утверждения о событии или положения дел, к обозначению некоторой ситуации, того, что имеет место в мире" [Н.Д. Арутюнова, 1976(а), 47]. С Д. Кацнельсон считает, что пропозиция в предложении "... может быть в своем отношении к действительности верной, неточной или вовсе ложной. Всякая пропози­ция имеет поэтому, как выражаются логики, " функцию истинности" [С.Д. Кацнельсон, 142]. Довольно сложно определить такой расплывча- 66

тый термин, как пропозиция, имеющий в лингвистической литературе множество разнообразных толкований.

В этой работе я пониманию под пропозицией данные, которые выра­жены вербально в виде предложений, сочетаний предложений, абза­цев, в виде целого отрезка текста и предваряют основное сообщение. Пропозиция в такой интерпретации выступает в качестве условия для более адекватного понимания содержания сообщения.

Если попытаться экстраполировать на текст некоторые современные концепции смысловой стороны предложения, то можно с некоторым приближением определить введение как часть текста, имеющую интро-дукционную функцию. Иногда введение такого рода не отделяется от основного текста, а как бы сливается с ним. Оно служит для харак­теристики действующих лиц, для обрисовки места и времени происходя­щего, Такая интродукционная форма, фактически являясь введением, теряет значительную долю своей автосемантии. Примером может служить всестороннее описание характера, внешности и поступков главного персонажа " Рождественской песни" Ч. Диккенса — Скруджа. Ему посвящены первые десять абзацев повести.

Однако введение не ограничивается этой функцией. Пролог в художест­венном произведении — часть текста, он настраивает читателя на опреде­ленный лад, навязывает ему созвучное с автором понимание того, что будет описано в тексте, и понимание самой концептуальной ин­формации.

Такая векторная направленность пролога иногда предопределяет эстети­ческое восприятие всего произведения и нередко понижает способность читателя по-своему, творчески осмыслить содержательно-фактуальную информацию (см., например, пролог к " Руслану и Людмиле", пролог к " Войне и миру", пролог к " Анне Карениной" и др.).

Во введении можно встретить ряд эмоционально-окрашенных средств, обеспечивающих соответствующую прагматическую направленность всего текста (ср., например, преамбулу к Уставу ООН).

От более крупного членения текста, от глав, главок, отбивок, мы должны перейти к основной, мельчайшей единице текста, крторая выступает в качестве его конституэнта. Предложение, как это уже упоми­налось, не является единицей текста. Единицей текста является более крупное единство, объединяющее ряд предложений - это сверхфразовое единство (СФЕ), термин, который уже не раз упоминался на предыду­щих страницах, но еще не получил всестороннего описания. Этот термин имеет ряд синонимов, как-то: " сложное синтаксическое целое", " ком­понент текста", " дискурс" (discourse), предложенный в работах праж­ских лингвистов, " регистр" (register), используемый в работах так называемых неофирсовской школы и эдинбургской школы, " высказы­вание" (utterance) " прозаическая строфа", " синтаксический комплекс", " монологическое высказывание", " коммуникативный блок" и тд. Эти термины часто применяются для определения разнородных явлений, но все они имеют одно назначение - определить более крупную, чем пред­ложение, единицу, в которой само предложение выступает в качестве конституэнта. Из этого следует, что предложение, являясь составной час-

тью более крупного отрезка высказывания, не может одновременно быть и составной частью целого, объединяющего такие отрезки. Этой точки зре­ния придерживается ряд исследователей.

Приведем высказывания некоторых из них. Так, Богумил Палек пишет: " Прежде всего необходимо отдавать себе отчет в том, что с помощью последовательного упорядочения отдельно взятых предложений можно создать не связный текст, а лишь последовательность отдельных предложений, и любая концепция грамматики, претендующая на макси­мальную адекватность описания, должна учитывать этот факт. Други­ми словами, для того чтобы включить в рамки некоторого граммати­ческого описания гиперсинтаксические явления, например кросс-рефе­ренцию, грамматическая концепция должна рассматривать предложе­ния как единицы не только изолированные, но и образующие путем взаимного контакта с соседними элементами единицу более высокого уровня — в данном случае произведения речи (discourse). Это утвер­ждение очевидно на первый взгляд, но вытекающим из него следствиям до сих пор не уделялось должного внимания" [Богумил Палек, 255]. По­казательно также цитированное Максом Пфютце высказывание Эггерса: " Схема предложения как синтаксическое явление выходит за рамки отдельного предложения и служит для создания упорядоченных единств нашей речи, относящихся к более высокому уровню, чем само это предложение" [Макс Пфютце, 234-235]. Петр Сгалл пишет: " Можно, конечно, определить новую единицу как последовательность предложений, удовлетворяющую требованиям семантической связности, но для исчерпывающего определения нам недостаточно простого переноса при­вычных понятий из " лингвистики предложения" в новую область" [Петр Сгалл, 85]. "... до сих пор лингвистика научно еще не продвинулась дальше сложного предложения, - пишет М. Бахтин, -... это самое длинное лингвистически научно обследованное явление языка: получает­ся впечатление, точно лингвистический анализ можно продолжать и дальше, как это ни трудно и как ни соблазнительно внести здесь чужеродные для лингвистики точки зрения" [М.Бахтин, 45].

Можно с уверенностью утверждать, что на данном этапе развития теории текста понятие сверхфразового единства (СФЕ) (термин, который мы предпочитаем другим) уже не является чужеродным для лингвистики.

Если абстрагироваться от конкретных речевых воплощений.то в отрез­ках больших, чем предложение, обнаруживаются свои типологические закономерности, возводящие их в ранг единиц языка. Конечно, эти зако­номерности не столь ригористичны в СФЕ, как в предложении. Это ска­зывается и в более независимом положении отдельных частей по отноше­нию друг к другу и к целому, и в более свободном взаимоположении этих частей и в некоторых других формах следования предложений. Однако сверхфразовое единство все же сковано какими-то ограничени­ями, наложенными самой системой языка. Замечание Н.Д. Арутюновой о том, что " Интродуктивные предложения настоятельно требуют продол­жения" [НД. Арутюнова, 1976(б), 223], можно отнести не только к интродуктивным предложениям, но и к любому (даже к сентенции), если оно взято не изолированно, а в составе СФЕ. 68

Устанавливая в качестве конституэнтов текста сверхфразовые един­ства (СФЕ), нам необходимо более подробно описать сущностные харак­теристики этих составляющих, своеобразие их структур, особенности их функционирования, типы лексико-грамматических средств связи внутри этих единств и между ними.

Сверхфразовое единство не механическая сумма предложений, а ка­чественно новое структурно-смысловое образование, параметры которого существенно отличаются от параметров предложения.

До сих пор лингвисты еще не пришли к согласию относительно статуса СФЕ. У советских лингвистов существует целый ряд терминов для обозначения сложных синтаксических единиц, являющихся компо­нентами текста. Среди них сверхфразовое единство (О.С. Ахманова), сложное синтаксическое целое (A.M. Пешковский), компонент текста (И.А. Фигуровский), прозаическая строфа (Г.Я. Солганик), синтакси­ческий комплекс (А.И. Овсянникова), монологическое высказывание, коммуникативный блок и тд. Итак, я остановился на термине СФЕ. Можно выделить один общий принцип подхода к этой единице: СФЕ по­нимается, с большей или меньшей степенью четкости как сложное струк­турное единство, состоящее более чем из одного самостоятельного пред­ложения, обладающее смысловой целостностью в контексте связной речи и выступающее как часть завершенной коммуникации.

Тем не менее некоторые лингвисты механически переносят принципы организации единиц предложения на организацию единиц текста. Есть исследователи (Б. Вендель, М. Даскал, А. Маргалит), которые считают, что вообще нет необходимости создавать грамматику текста, что грам­матика предложения может объяснить явления на всех уровнях, в том числе и на самом высшем — на уровне текста.

Другие лингвисты, хотя и признают наличие в тексте особых единиц более высокого уровня, тем не менее при анализе этих единиц исходят из предложения. Сосредоточив внимание на связях между компонентами СФЕ (предложениями), они не придают должного значения выявлению природы, законов построения и функционирования единств (А. Бекер, Т. Кристенсен).

С другой стороны, некоторые исследователи полностью отвергают аналогию с предложением и подходят к единствам как бы с противопо­ложной стороны: с точки зрения " континуума речи", т.е. текста в целом (П. Роджерс). Этих лингвистов мало интересуют отношения внутри единств, все внимание они концентрируют на внешних отношениях, т.е. отношениях между единствами.

Совершенно очевидно, что подобные подходы страдают односторон­ностью, что они не в состоянии выявить все параметры СФЕ, показать, каким образом оно функционирует и каким образом достигается ком­муникативная значимость СФЕ.

Поскольку сверхфразовое единство представляет собой сложную структурно-семантическую единицу, коммуникативная значимость кото­рой не является результатом простого сложения смыслов составляющих ее самостоятельных предложений, рассматривать ее необходимо на иерар­хически более высоком уровне, чем предложение. При этом для деко-

дарования информации, заложенной в тексте, важно выявить внутреннюю структуру единства, определить его типы и установить, каковы их отно­шения друг к другу в качестве единиц, конституирующих текст.

В настоящее время изучение СФЕ проводится в четырех планах: 1) в плане семантики; 2) в плане прагматики; 3) в плане синтактики; 4) в плане функционирования.

В плане семантики наибольшее внимание уделяется значению пред­ложений, составляющих единство¹.

Исходя из правильной идеи логико-семантического объединения са­мостоятельных предложений в СФЕ, некоторые ученые неправомерно приравнивают связность текста к его логической связности. Так, в работе Г.В. Дорофеева и Ю.С. Мартемьянова² рассматривается логический тип связности текста, а всякая другая внутритекстовая связность сводится к этому логическому типу. Таким образом, он выступает единственным показателем связности текста.

Однако, как известно, логическая связность текста не тождественна связности текста вообще, поскольку текст может допускать противо­речия, несоответствия, разрывы и пр., что для логических единств непра­вомерно.

Наименее изученным является второй план — план прагматики. Изуче­ние СФЕ в этом плане представляется важным потому, что именно в плане прагматики возможно определение последовательности частей текста, т.е. создание механизма порождения текстов.

Наиболее разработан план синтактики, т.е. проблема соотношения частей единства. Наличие связи между самостоятельными предложениями в тексте отмечалось лингвистами уже сравнительно давно, задолго до постановки проблемы СФЕ. Однако в связи с выделением сверхфразо­вого единства этот вопрос получил более полное и глубокое изучение. В исследовании СФЕ в плане синтактики выделяются два основных на­правления: а) вычленение и исследование единиц более крупных, чем предложение, путем изучения способов объединения самостоятельных предложений в эта сложные единицы; б) непосредственное изучение язы­ковых средств, с помощью которых осуществляется сцепление предло­жений в связном тексте. Проблема СФЕ при этом затрагивается только попутно.

Примером изучения способов объединения самостоятельных предло­жений в более крупные единицы можно назвать работы Г.Я. Солганика. Автор дает классификацию СФЕ или " прозаических строф", как он их на-

¹ Кибрик А.Е. Об иерархической структуре смысла связного текста; Учен. зап. Тартуского ун-та, вып. 232. Тарту, 1969; Леонтьева НЛ. О создании информа­тивного языка на базе полного семантического анализа текста. Ин-т русского языка. Проблемная группа по экспериментальной и прикладной лингвистике, вып. II. М., 1970; Чистяков ГЛ. Об одном методе определения глубины понима­ния текста. - В кн.: Всесоюзный симпозиум по проблеме " Мышление и общение". Алма-Ата, 1973.