Специфика восприятия и мышления в традиционной (архаической) культуре

Впервые вопрос об особенностях восприятия, познания и мышления в традиционных (архаических) культурах поднял еще Э.Тайлор в «Первобытной культуре». Он провел аналогию между фантазией дописьменных народов и детей в цивилизованном об­ществе. Так, он говорил, что детская кукла и идол первобытного человека - явления одного порядка. Они нужны, чтобы овещест­вить смутно существующие идеи о неких высших существах, так как мышление детей и первобытных народов предметно и не мо­жет объяснить существование этих идей, не прибегая к использо­ванию материальных предметов.

Помимо этой идеи, ставшей важнейшей при изучении мышле­ния первобытных народов, с именем Тайлора связано формули­рование методологических основ анализа первобытной культуры. Середина XIX века - время господства классической науки, ори­ентированной на рационализм, исходящий из признания возмож­ности достижения полного знания о мире. Поэтому ключевым в культуре считалось развитие разума, его способности познавать окружающий мир. В связи с этим именно мышление разных наро­дов сделалось в первую очередь предметом исследований целой группы ученых.

Среди них особенно значительными были работы Л.Леви-Брюля о первобытном мышлении. Ключевое понятие в его книгах -«коллективные представления» - он заимствовал у Э.Дюркгейма и понимал под ним те верования, нормы и ценности, которые че­ловек получал благодаря воспитанию, овладению культурой. По­этому такие представления предполагают коллективного субъек­та, которому свойственны черты, недоступные для понимания при изучении индивида как такового.

Каждая культура создает собственные коллективные представ­ления. И законы, управляющие этими представлениями у архаи­ческих народов, совсем не похожи на привычные нам законы ло­гики. Их главным отличием является смешение законов мышле­ния и эмоций, чувственных аспектов познания мира. Определяю­щим фактором коллективных представлений первобытных куль­тур является вера в сверхъестественные силы и в возможность об­щения с ними. Люди в этих культурах не ищут рациональных объ­яснений непонятным предметам и явлениям, а воспринимают мир в едином синкретическом комплексе представлений, образов и символов. Место законов логического мышления (тождества, не­противоречивости) занимает закон сопричастности, согласно ко­торому предмет (человек, животное) может быть одновременно

самим собой и чем-то другим. Так, человек в первобытной куль­туре чувствует себя мистически единым со своим тотемом, со сво­им именем, со своей тенью. Волосы становились не просто частью тела, но и магическим предметом, с помощью которого можно было наслать порчу или вылечить от болезни. Как считал Леви-Брюль, в данном типе мышления не действовал один из главных законов логики - закон исключенного третьего. Поэтому он на­звал первобытное мышление дологическим, оперирующим пред-понятиями и предсвязями.

Сразу же после выхода работы Леви-Брюля она была подверг­нута разносторонней критике. Другие исследователи соглашались с тем, что в мышлении и познании представителей разных культур действительно существуют различия, но давало ли это возмож­ность говорить о качественно различных типах мышления у пред­ставителей разных цивилизаций? Так, известный американский этнолог Ф.Боас указывал на недопустимость формулирования выводов о логике мышления на основе традиционных верований и обычаев. А английский психолог Ф.Бартлет считал самой глав­ной ошибкой Леви-Брюля сравнение им мышления в примитив­ных обществах с эталоном научного мышления, так как повсе­дневная жизнь современных народов тоже нередко демонстрирует нарушение логики мышления. Более того, то, что Леви-Брюль на­зывал дологическим, мифологическим мышлением, есть неотъем­лемая сторона культуры вообще.

Весьма существенной деталью теории Леви-Брюля является то, что тип мышления, называемый им первобытным, составляет ос­нову культуры не только дописьменных традиционных обществ, но и Индии и Китая. Они также находятся на стадии дологическо­го мышления, так как не дошли в своем развитии до уровня де­дуктивных естественных наук европейского образца. В них фун­даментальную роль играют символы-образы, мифы, а не понятия. Бесспорно, что тип мышления, менталитет восточных культур отличается не только от европейского, но и от традиционного стиля мышления. Ему присуща созерцательная направленность, а не эмпирическая аналитическая деятельность.

Сравнительное изучение типов мышления на основе овладения логическими операциями было продолжено швейцарским психо­логом Ж.Пиаже, который в своих работах вернулся к идее Тайлора и отстаивал положение, что интеллектуальный уровень представи­телей дописьменных культур соответствует уровню развития один­надцатилетнего среднеевропейского школьника. В обоснование своих утверждений Пиаже сформулировал свое видение межкуль­турных различий в мышлении как положение о неспособности человека традиционного общества к абстрактному мышлению.

Свои выводы и идеи он подкреплял различными данными о рас­пространении конкретных понятий в традиционном обществе и результатами массовых экспериментально-психологических тес­тов, согласно которым ряд задач был неразрешим для тестируе­мых представителей архаических культур. Таким образом, мыш­ление для Пиаже представляло собой способность решать задачи в абстрактно-понятийной форме. Соответственно культура пред­ставлялась ему как эволюция механизма логических операций. Стадии в освоении логических операций он иллюстрировал эта­пами развития ребенка европейской культуры: сенсомоторный интеллект (1, 5-2 года), допонятийное мышление (2-4 года), на­глядное мышление (4-8 лет), конкретные операции (8-12 лет), формальные операции (операции с понятиями) с 12 лет. Отсюда он делал вывод, что главной характеристикой традиционного мышле­ния является его неспособность к образованию абстракций.

Важнейшей методологической ошибкой Пиаже было сведение процесса овладения культурой к освоению логических операций. В своих опытах он рассматривал лишь отношение «ребенок -операция с понятиями». Большая часть культурных взаимодейст­вий оставалась вне его поля зрения. Но ведь человеческая дея­тельность, мышление есть не только результат взаимодействия субъекта и абстрактных операций-структур. Мышление - прежде всего процесс, совершающийся между людьми, и результаты его имеют смысл только во взаимодействии людей, происходящем в конкретном историческом и этнокультурном контексте. Поэтому за рамками концепции Пиаже оставалось взаимодействие челове­ка с природным и культурным окружением, то, что представители этих культур были абсолютно приспособлены к решению тех практических жизненных задач, которые возникали перед ними. Не учитывалось также и то, что тесты, предложенные Пиаже, бы­ли ориентированы на стандартного европейца и не отражали осо­бенностей традиционного мышления и культуры. Такие неадап­тированные тесты давали неадекватные результаты.

Многочисленные последователи Пиаже довели его ошибки до логического конца и окончательно подменили понятие «культура» понятием «интеллект», под которым понимали умение испытуе­мых проходить тестирование. Результаты этих тестов отождеств­лялись с уровнем развития культуры. Это, по сути дела, было не чем иным, как попыткой свести сложнейший вопрос к количест­венным показателям. А поскольку брались неадаптированные тесты, показатели европейцев и американцев были выше, чем, на­пример, у африканцев, не имеющих письменности и никогда не ходивших в школу. Закономерно, что подобного рода исследова­ния привели к оживлению расовых спекуляций, против которых

выступили такие известные антропологи, как Сегалл, Кемпбелл, Херсковиц, Коул, Скрибнер.

Работы этих ученых продолжали линию противников Леви-Брюля и Пиаже, среди которых важнейшее место принадлежит исследованиям Маргарет Мид. В них она доказала, что аними­стический образ мышления, вера в духовные существа, одушевле­ние неодушевленного, детерминирован культурой, а не является стадией умственного развития. В результате своих наблюдений за полинезийскими детьми она высказала предположение, что осо­бенности мировосприятия и построения суждений в традицион­ной культуре обусловлены способом обучения в ней, которое осуществляется не путем объяснения словами, а с помощью пока­за набора стереотипов движения. Именно поэтому в таких обще­ствах меньше задают вопрос «почему?», поскольку основная часть обучения протекает в реальных жизненных ситуациях, значение которых содержится в контексте выполняемого действия или си­туации. Мид и другие ученые отмечали уникальную способность представителей традиционной культуры мгновенно действовать в сложнейших условиях и быстро овладевать новыми стереотипами движений.

Обобщая массовые экспериментально-психологические межэт­нические исследования мышления, большинство антропологов пришли к выводу об отсутствии дологического типа мышления в традиционном обществе, в том числе и при решении формально-абстрактных задач. Наиболее отчетливо эту идею выразили М.Коул и С.Скрибнер. Они сделали вывод о том, что нет какой-то особой первобытной логики. Есть разница в восприятии и познании мира у различных этнических групп. Но из нее нельзя сделать вывод о неполноценности каких-либо народов. Можно говорить о равноправии западной и незападной стратегий полу­чения объективного знания об окружающем мире: и та и другая связаны с упорядочением, классификацией и систематизацией информации. А обнаруженное разнообразие в мышлении, по­знании и восприятии объясняется разными географическими, климатическими условиями, а также разным уровнем сложности культурных систем.

Так, с 60-х годов проводились опыты по оценке зрительного восприятия в разных культурах. Дело в том, что, хотя человечест­во имеет в своем распоряжении единый для всех цветовой спектр, каждая этническая культура конструирует с его помощью свой не­повторимый цветовой образ мира. Впервые это было зафиксирова­но, когда исследователи обратили внимание, что у ряда народов в языке не хватает терминов для обозначения некоторых цветов. На­пример, казахи одним словом обозначают голубое и зеленое. И со-

ответствующий термин появился у них только после контакта с другими культурами, имеющими такое разделение.

Исследования, проведенные западными специалистами В.Тер-нером, Р.Вудвортсом, М.Салингом и другими, показали, что в формировании видения мира решающая роль отводится языку. В основе их исследований лежала гипотеза Сэпира-Уорфа о том, что язык, усваиваемый в детстве, определяет особый способ виде­ния и структурирования мира. Он не просто средство выражения мыслей, а форма, в которой они существуют. Образ мира, кото­рый складывается в нашем сознании, организован и систематизи­рован прежде всего понятиями, а значит, языком. В силу этого образ мира, его восприятие различны у разных народов.

Применительно к восприятию цветов исследования показали, что в этнических культурах есть несколько слоев цветовых пред­ставлений и соответствующих им способов классификации цвета и языка. Основным принято считать набор так называемых базо­вых или абстрактных цветовых терминов, число которых в наи­более развитых языках и культурах может достигать одиннадца­ти. Это термины для белого, черного, красного, а затем уже зеле­ного, желтого, синего, коричневого, оранжевого, розового, фио­летового и серого цветов. Появление этих абстрактных понятий -длительный и сложный процесс выделения их из конкретно-образной системы цветообозначений, находящейся в непосредст­венной связи с реалиями традиционной культуры. Можно пред­полагать, что первоначальные цветовые представления неотдели­мы от окраски объектов природы и жизнедеятельности; они вы­ступают в качестве предметной ассоциации или «цветного» мета­форического образа. И даже в развитых языках при описании цвета всегда реально сосуществуют и абстрактные, и конкретно-ассоциативные термины. Например, даже в русском языке, кото­рый несомненно принадлежит к числу обладающих наиболее полным набором абстрактных цветовых терминов, для уточнения мы часто пользуемся неабстрактными цветообозначениями. Так, определяя нужный оттенок красного, мы скорее опишем его как «цвет спелой вишни», чем как «холодный темно-красный». В по­вседневной жизни мы постоянно прибегаем к подобным цвето-обозначениям. Что же касается традиционных обществ, то их лек­сика буквально изобилует конкретно-образными названиями цве­тов. Поэтому наличие или отсутствие термина для какого-либо цвета в этих культурах связано не с физиологическими особенно­стями зрения этих людей, а с реалиями их быта, жизнедеятельности в целом, наличием или отсутствием в их окружении предметов со­ответствующих цветов. Кроме того, информация о конкретных цветообозначениях дает этнологам материал для изучения соответ-

ствующих культур. По этим терминам можно сделать вывод о хо­зяйственной направленности, структуре питания, домашних ремес­лах, обрядности этих культур. Например, оттенки желтого цвета могут конкретизироваться разными народами по-разному: «только что сбитое масло» (ногайцы), «цвет недельного гусенка» (абазины).

Цветовосприятие стало важным уже на стадии собирательства, так как позволяло в числе прочих признаков выделить в природе съедобные и полезные растения, а по более тонким цветовым от­тенкам определить фазы созревания и увядания плодов, фруктов и т.д. Первобытные охотники, так же как и арктические охотники сегодня, должны были прекрасно ориентироваться в сложных нюансах цветов - это было необходимо, например, чтобы обна­ружить в джунглях, в степи или среди снегов промысловое живот­ное с покровительственным окрасом. Чем больше усложнялись хозяйственные занятия людей, тем большее количество цветовых оттенков им было необходимо различать. Вот почему среди кон­кретных цветовых терминов мы встречаем названия, происходя­щие от названий культурных растений, употребляемых в пищу, или дикорастущих; продуктов сельхозтруда и продуктов питания; окраса и мастей домашних животных, а также животных и птиц, живущих рядом с человеком; названий природных веществ и рас­тений, используемых для получения красителей; названий метал­лов, а также готовых тканей и материалов для изготовления оде­жды и предметов домашнего обихода.

Ряд исследователей также отмечают предпочтение ярких цве­тов в традиционном обществе. Считается, что это может быть связано с реакцией на избыток или недостаток того или иного цвета в природе и культурном окружении человека.

Подобные исследования проводились и по изучению воспри­ятия формы в традиционной и современной культурах. Так, в 60-е годы проводились опыты по изучению подверженности зри­тельным иллюзиям. Людям предлагалось определить соразмер­ность отрезков и геометрических фигур. Обычно представители традиционных (архаических) культур допускали больше ошибок. Но, как считает М.Сегалл, эти ошибки связаны не с особенностя­ми физиологического строения мозга, а с той природной и куль­турной ситуацией, в которой вырастают эти люди. Представители европейской цивилизации живут в «прямоугольном мире» - нас окружают искусственные сооружения, обычно имеющие геомет­рические формы, наш взгляд постоянно сталкивается с прямыми линиями, отрезками, поэтому нам легче заниматься их измерени­ем и сравнением. Представители же традиционных культур, где бы они ни жили, в непроходимых джунглях, в пустыне или в тунд­ре, сталкиваются с естественным природным ландшафтом, в ко-

тором практически нет прямых линий. Например, у жителей джунглей нет возможности увидеть даже линию горизонта - одну из немногих естественных прямых. Поэтому неудивительно, что эти люди делали ошибки в тестах, ведь они должны были решить задачу, не имевшую аналога в их повседневной жизни.

Интересные исследования проводились по анализу координа­ции движений в разных культурах. Сегодня считается, что она имеет биологические основания, но закрепляется социокультурно. Это связано с тем, что у каждого народа есть свои привычные движения, связанные с их хозяйственной деятельностью и обра­зом жизни. Так, чукотский оленевод, которому необходимо быст­ро бегать, будет отличаться от русского крестьянина, который должен ходить за плугом и косить, или от кочевника, который целые дни проводит в седле. Образ жизни ведет к развитию соот­ветствующих групп мышц, а также к тому, что одни и те же дви­жения выполняются представителями разных народов с разной степенью легкости. Так, привычное для японцев сидение на пят­ках практически невыполнимо для русского человека. Но если речь идет о научении новым двигательным стереотипам, то пред­ставители традиционных народов, в отличие от современных, де­монстрируют феноменальные способности. Широко известен случай, происшедший при строительстве американской авиабазы в Гренландии. В 60-е годы там шла работа по выравниванию взлетно-посадочной полосы, которую производил сверхмощный бульдозер. За его работой, стоя рядом, наблюдал эскимос. Ко­гда бульдозерист вышел из кабины отдохнуть, он увидел, как эскимос сел за рычаги управления бульдозером и сразу начал работать, не делая ошибок. Это, очевидно, связано с умением владеть своим телом, необходимым для выживания в условиях природного окружения.

На основании подобных исследований М.Вебер ввел понятие сенсотипа, фиксирующего особенности мышления, мироощущения, общую направленность той или иной культуры, и связанные с этим формирующиеся личностные характеристики. Так, в сенсотипе, свойственном ряду африканских культур, в ходе инкультурации определяющая роль принадлежит танцам, ритуалам, поэтому зна­чительное место отводится тренировке владения телесными ощуще­ниями, умению вырабатывать двигательные стереотипы. В нашем же мире (мире европейской культуры) важно овладение визуальным восприятием, опосредованным письменными и устными языко­выми формами, на первый план выходит необходимость ориен­тироваться в мире понятий, идей, идеальных образов. Поэтому западный сенсотип называют символически-визуально-коммуни­кативным, а африканский - музыкально-хореографическим. Но

овладение этими сенсотипами происходит только при инкуль­турации. В человеческом организме заложены та и другая возмож­ности, а какая из них станет реальностью, зависит от ситуации, от того, в каких условиях вырастает человек.

Таким образом, современные исследования показывают, что стиль и образ мышления в традиционной культуре ничем не хуже современного, он целиком определен социокультурной ситуаци­ей, ориентирован на предметное разрешение жизненных ситуаций и конкретных проблем, стоящих перед человеком и обществом.

Особенно глубоко традиционное мышление изучил француз­ский этнолог К.Леви-Строс. Он продемонстрировал логическую рациональность традиционного мышления, а также пришел к вы­воду, что туземцы способны к совершению всех основных опера­ций, которыми владеет цивилизованный человек. Но они совер­шают их в особой форме.

Требование порядка лежит в основе первобытного мышления, как и всякого другого. Поэтому в нем даже мысленно все вещи должны находиться на своем месте, иначе, считают туземцы, на­рушается мировой порядок. С этим связана щепетильность этих людей в исполнении всех обрядов и ритуалов, необходимых в их понимании для сохранения этого порядка.

Сравнивая мышление современного и первобытного человека, Леви-Строс назвал первое научным, абстрактно-понятийным, а второе - магическим. И, вопреки общепринятым представлениям, разница между наукой и магией совсем не так велика. У них одна цель - объяснение мира, обеспечение нормальной жизнедеятель­ности человека в нем. Они различаются лишь средствами дости­жения этой цели. Так, наука постулирует всеобщий и полный де­терминизм, магия же различает разные уровни бытия, из которых лишь отдельные допускают идею причинности. Наука полностью рационалистична, магия использует сверхъестественные связи между предметами и явлениями.

И хотя магия появилась в истории человечества намного раньше науки, мы не можем считать магическое мышление дебю­том, ступенью к появлению науки. Магия формирует отчетливую систему представлений, независимую от науки, вполне адекватно объясняющую мир, пусть и с помощью отличных от научных мен­тальных операций. Но если наука при этом использует лишь одну сторону человеческого «Я» - его рациональность, силы разума, то магия обращается также к чувствам, эмоциям, фантазии, вообра­жению, интуиции - ко всем сторонам человеческой личности, по­этому она более соразмерна человеку, чем наука.

Таким образом, мы не должны противопоставлять магию и науку: их следует расположить параллельно, как два способа по-

знания, известных человечеству. О возможностях магического, точнее, мифологического познания мира свидетельствуют много­численные факты полной приспособленности туземцев к окру­жающему их миру, глубокие знания свойств растений и живот­ных, замечательная способность ориентироваться на местности, недоступная европейцам с их рационалистическим умом.

Леви-Строс выделил несколько признаков первобытного мышления. Еще нет четкого выделения логической оси общего -частного в качестве самостоятельной формы - понятия. Вместо них активно используются символы, которые являются промежу­точными единицами между конкретно-чувственными образами и абстрактными понятиями. Мышление туземцев свободно от про­цесса проектирования, от строгого подчинения средств цели. Они способны достигать результата совершенно неожиданными дви­жениями, ориентируясь на совпадения. Это свойство мышления Леви-Строс назвал бриколажем.

Особенно важную роль в первобытном мышлении играет знак, символ. Являясь посредником между образом и понятием, он не­сет в себе их черты. Как образ он относится к области конкретно­го бытия, а как понятие он может замещать другую вещь. Поэто­му ученый действует посредством понятий, бриколер - посредст­вом знаков. Понятие стремится быть прозрачным для всех, знак же требует адресности. Леви-Строс назвал первобытное мышле­ние неприрученной мыслью - системой понятий, вписанных внутрь образа.

Важной чертой первобытного мышления является анимизм -одушевление неодушевленного. И это вовсе не недостаток. Ведь стремление одушевить неодушевленное есть родовое качество че­ловека, достаточно вспомнить миф о Пигмалионе. Это специфика человеческой деятельности, носящей целеполагающий характер. Человеческая практика связана с раздвоением мира на матери­ально-предметный и идеальный. С этого начинается человеческая культура. Так создается образ мира, без которого жизнь человека невозможна. Анимизм есть следствие специфики такого характера действий.

В детстве ребенок осваивает социальный тип жизнедеятельно­сти, знакомится с духовной культурой своего народа через сказки, фольклор, веря при этом в чудеса. Затем играет в игры, в которых предметы вполне материальные превращаются в воображаемые (палка - лошадь, кукла - живая и т.д.), прекрасно при этом пони­мая, что палка остается палкой, а кукла - игрушкой. Но важно то, что предмет, оставаясь собой, предстает в то же время как нечто совершенно другое. Именно так формируется образное воспри­ятие, способность понимать произведения искусства.

И в случае с ребенком, и в традиционном обществе мы имеем раздвоение на знак и значение. В определенном контексте функ­ция предмета не зависит от свойств материального носителя, а имеет символическое, знаковое значение. Именно так палка пре­вращается в лошадь у детей, а специально подготовленная скульптура - в тотем в архаической культуре. Таким образом, в традиционном обществе функционирует, а в современном обще­стве формируется в детстве символический способ освоения мира, являющийся формой и основой абстрактного мышления.

И очень плохо, что, вырастая, мы забываем о том, что мы мог­ли в детстве. Ведь процесс одушевления неодушевленного есть один из возможных способов преодоления отчуждения, гуманиза­ции современного общества, в котором так сильна обратная тен­денция - разодушевления одушевленного, фетишизации вещей, где человек тоже становится бесчувственной вещью. Поэтому со­временному человеку было бы хорошо вспомнить детство или об­ратиться за опытом к традиционным культурам.