I. Последняя зима Русской армии

В

ноябре 1916 года Милюков выступил с трибуны Государственной думы с речью, известной впоследствии под названием «Глупость или измена». Этот монолог впервые кристаллизовал претензии к власти, ставшие двигателем Февральской революции и политики Временного правительства. В частности, в выступлении Милюкова были такие слова:

…Мы сами те же, что прежде. Мы те же на 27-м месяце войны, какими были на 10-м и какими были на первом. Мы по-прежнему стремимся к полной победе, по-прежнему готовы нести необходимые жертвы и по-прежнему хотим поддерживать национальное единение. Но я скажу открыто: есть разница в положении. Мы потеряли веру в то, что эта власть может нас привести к победе…

Милюков говорил от лица депутатов, общества, страны. Возможно, в Петрограде ситуация представлялась в подобном бескомпромиссном свете, но переносить это утверждение на войска по меньшей мере наивно. Армия не просто изменилась за время войны — это была совершенно другая армия.

Только по данным военно-санитарных органов к сентябрю 1916 года убитыми и умершими до поступления в медицинские учреждения считалось 562.644 человека. Количество выбывших из строя к 1917 году достигало 1 млн человек (вместе с умершими от ран в госпиталях, комиссованными и пропавшими без вести). С учетом пленных это число увеличивается минимум в два раза. Страшные цифры полностью перекрывают состав кадровой армии (1.4 млн человек) на начало войны.

Затянувшийся конфликт и огромные потери с каждым годом требовали от страны всё больше человеческих ресурсов. Профессор Головин оценивал общее количество людей, призванных на воинскую службу в период с 1914-го по октябрь 1917 года, в 15.5 миллиона человек. Среди них было 4.5 миллиона новобранцев и почти 3 миллиона второочередных ратников, то есть людей, никогда не проходивших военную службу.

Старые солдаты и унтер-офицеры тонули в массе новобранцев. Всей этой многомиллионной толпе только предстояло стать армией в результате обучения в запасных батальонах и благодаря опытным офицерам… Но офицерский корпус понес еще более страшные потери. С лета 1914-го до начала 1917 года на фронте погибли или получили ранение 64.526 офицеров, при этом 2/3 из этого числа выбыли из строя в кампании 1914–15 годов.

Место кадрового офицера повсеместно занял «офицер военного времени». Все училища перешли на подготовку командиров по ускоренному курсу, длившемуся от трех до восьми месяцев. Выпускники таких курсов получали звание «прапорщик»; они должны были не только заменить своих погибших товарищей на фронте, но и занять должности командиров литерных рот, а иногда и целых запасных батальонов. Отличившиеся на фронте унтер-офицеры тоже имели право на производство в чин прапорщика при наличии необходимого образования. В годы войны более 220.000 человек произвели в прапорщики (оценка С. Волкова). Лимит «служилого сословия» при этом полностью исчерпался еще в 1915 году и в армию постепенно стали попадать сомнительные элементы, которые в обычных условиях ее сторонились. Для многих получение офицерского звания превратилось в способ избежать «забривания» в солдаты. Генерал Снесарёв (годы жизни 1865-1937, русский генерал, военный теоретик и философ. Участник экспедиций в Индию и Афганистан. Участник ПМВ. После революции был военруком и начальником Академии Генштаба РККА. Герой труда. Арестовывался, содержался в Соловецком лагере (в том числе). Умер после освобождения из лагерей в 1937 году) писал в 1917 году об одном таком офицере-толстовце, якобы презиравшем войну и подстрекавшем солдат к оставлению окопов. Вероятно, толстовец окончил военное училище именно для того, чтобы оказаться подальше от так нелюбимых им траншей где-нибудь в штабе дивизии, а лучше корпуса.

Русская молодежь, без сомнения, в Великую войну дала армии лучшие свои силы. Именно офицеры военного времени осуществили «Брусиловский прорыв», многие из них стали героями будущих войн, но в целом приходится констатировать деградацию офицерского корпуса, постигшую войска в 1915–1916 годы.

Даже при лучших побуждениях молодой офицер оказывался в заведомо проигрышном положении. «Вчерашний гимназист, а то и недоучка-полуинтеллигент в прапорщичьих погонах командовал ротой в полтораста — двести мужиков в солдатских шинелях. Он мог их повести в атаку, но не был в состоянии сообщить им воинский дух, той воинской шлифовки и воинской закалки, которой сам не обладал», — так охарактеризовал офицерский дефицит А. Керсновский.

Русская армия в 1917 год вошла в образе «вооруженного народа» в самом худшем понимании этого термина, имевшем мало общего с философскими представлениями Кольмара фон дер Гольца (автор книги «Вооруженный народ»). «Отяжелевшие темные мужики, которым все на свете кроме их собственной хаты и села было чуждо и не нужно» заполнили армию.

При этом в значительной степени «вооруженным народом» стал и многотысячный офицерский корпус, вобравший в себя за последние годы представителей всех сословий и званий. Армейские традиции, передававшиеся со знаменем от поколения к поколению, перестали играть сколько-нибудь заметную роль в армии. Особенно это касалось пехоты, которая в войну сменила не меньше шести составов, что привело к гибели «старой полковой семьи».

Обучение запасных стало острой проблемой практически сразу после неудачных боёв в болотах Пруссии. Уже летом 1915 года на заседании Государственной думы депутат Шингарев выступил с речью. Тревожные слова:

В армии справедливо жаловались, что приходящие туда на пополнение частей запасные недостаточно обучены, что они приходят сплошь и рядом невооруженные, не имеющие достаточного опыта обращения с оружием, не имеющие достаточного навыка к самым необходимым приемам военного дела…

Несмотря на то что проблема обучения солдат была ясна и понятна, преодолеть ее так и не удалось. Качество пополнений, поступавших на фронт, неизменно ухудшалось с каждым годом. Целый букет проблем охватил запасные части: не хватало оружия для обучения и людям объясняли принцип работы винтовок, пулеметов и гранат «на пальцах»; запасников размещали не в специальных военных лагерях, а на квартирах старых полков в крупных городах, то есть делали их невольными свидетелями обывательской жизни с одной стороны, и подвергали обывателей влиянию солдат с другой (французы, которым так же не удалось избежать волнений в войсках, размещали солдат в специальных военных лагерях, таких как Ля-Куртин, где в сентябре 1917 года произошло восстание бригады русского экспедиционного корпуса. Опыт подавления мятежей в военных лагерях говорит о том, что бороться с восстанием в лагере несравненно проще, чем в городе). В феврале 1917 года Петроградский гарнизон состоял из 200 тысяч солдат учебных батальонов. Похожая ситуация наблюдалась в Москве, Ярославле, Нижнем Новгороде и других крупных тыловых центрах по всей России. Вчерашние крестьяне «от сохи» и рабочие «от станка», которых от гражданских отличало разве что наличие погон, один-два офицера на тысячу солдат, тягостный быт и общее нежелание попасть на фронт — вот характеристика любого запасного батальона того времени.

Дисциплина падала все больше и больше, а в тылу даже появлялись случаи «насилия над офицерами». Роман фон Раупах, тогда военный следователь в Финляндии, вспоминал, что к февралю 1917 года у него на столе лежало шесть дел, квалифицированных как «явное восстание».

Второй проблемой армии стал военно-промышленный комплекс. Несомненно, что военное производство совершило колоссальный скачок в предвоенные годы и в период с 1914 по 1917 год, но к началу роковой зимы в войсках еще ощущался дефицит практически всего необходимого. Министр иностранных дел России Сазонов вспоминал: «Мы знали, что для приведения России в состояние боевой готовности надо было еще три или четыре года усиленной работы…». Не успели и оказались в положении вечно догоняющих.

Мобилизационное расписание 1910 года не соответствовало тем требованиям, которые поставила перед командованием и промышленностью война. Например, насыщенность войск артиллерией в 1914 году соответствовала «наполеоновским» нормам, т. е. рассчитывалась по 5 орудий на тысячу штыков, что не могло удовлетворить реальной потребности в артиллерии. Всего с 1914 по 1917 год русские орудия совершили более 50 миллионов выстрелов. Такой огромный (хоть и наименьший среди прочих воюющих стран) расход снарядов складские запасы не покрывали. Плотность и эффективность огня напрямую зависели от усилий не поспевающей промышленности. Даже самым современным заводам, таким как Путиловский, требовалось время, чтобы наладить выпуск оборонных заказов, соответствующих людоедским требованиям армии. Как только производство орудий, патронов, пулеметов и снарядов приближалось к установленной норме, цифры в запросах Ставки Главнокомандующего умножались. Это относится ко всем производственным сферам: некомплект в снабжении армии винтовками колебался на уровне 35%, патронами на уровне 11%.

Снабжение продовольствием также оставляло желать много лучшего. Перед революцией суточная потребность фронтов в крупе составляла 146 вагонов, в то время как главный полевой интендант сообщал в Ставку, что может обеспечить только 116 вагонов. Хронический недостаток мяса привел к появлению в меню «постных дней». Напряжение железных дорог достигало абсолютного максимума: на железной дороге Бендеры-Рени (Румынский фронт) пропускная способность была 200 вагонов в сутки, а для обеспечения фронта всем необходимым требовалось доставлять ежедневно более 400 вагонов.

К этим «личным» неприятностям русской армии прибавилась извечная проблема, жертвой которой в большей или меньшей степени стали все противоборствующие стороны. Сам характер позиционной войны располагал к деморализации и общему падению духа в войсках, к распространению пацифистских настроений. Томительное ожидание атак, артиллерийские обстрелы, холод и грязь траншей приводили людей в отчаяние, ломая даже самых волевых солдат, а общим состоянием фронтовиков к исходу третьей зимы стала усталость:

…Целый месяц войска роются в вязкой грязи, пробивая траншеи по направлению к укрепившемуся врагу. Измучились солдаты ужасно. Чуть прислоняться во время работы к стенке окопа, так полусидя и засыпают…Нужно сознаться, что война начинает утомлять всех. Порыв воодушевления не может длиться бесконечно…

Да, состояние армии зимой 1917 года было безрадостным, но отнюдь не катастрофическим. Дисциплина на фронте держалась крепко, войска готовились к широкомасштабному наступлению. ЮЗФ (Юго-Западный фронт) уверенно закрепился в Галиции, дав по зубам австрийцам и немцам в ходе Луцкого прорыва, на Кавказе Русская армия наголову разбила османские войска, захватив Эрзерум и Трапезунд. Русская кампания 1916 года показала впечатляющие результаты, особенно в сравнении с кровавой бессмысленностью Соммы и бесперспективным зарыванием Западного фронта все глубже в траншеи. Постепенно спадал извечный «снарядный голод», чему активно способствовали и союзники. Резюмируя, приведем цитату из «Очерков русской смуты» А. Деникина:

Я не склонен идеализировать нашу армию. Много горьких истин мне приходится высказывать о ней. Но когда фарисеи — вожди российской революционной демократии, пытаясь оправдать учиненный главным образом их руками развал армии, уверяют, что она и без того близка была к разложению, — они лгут.

II. СВОБОДНАЯ ВЕСНА И РОЖДЕНИЕ «ПЕРВОГО СОЛДАТА РЕВОЛЮЦИИ»

«В

великой сокровищнице ленинского учения всесторонне разобран вопрос о роли солдатских масс в революции» — сообщает нам марксистский историк в предисловии к сборнику «Революционное движение в Русской армии в 1917 году». Позволим себе усомниться в этой роли. Безусловно, «солдаты» принимали активное участие в свержении монархии в феврале-марте 1917 года, но к настоящей армии, лежавшей в это время в окопах, они относились весьма условно.

ГЕНЕРАЛ СЕЛИВАЧЕВ В ТРАНШЕЕ

События развивались молниеносно. Меньше чем через неделю хлебные бунты переросли в вооруженное восстание и мятеж учебных команд в Петрограде. Тогдашнее нездоровое состояние власти создало обстановку, в которой требовалась только искра, только повод для выплеска недовольства. Этим поводом в равной степени могло стать немецкое происхождение Императрицы, самые незначительные перебои с поставкой хлеба или что-нибудь еще.

Армия некоторое время жила в абсолютном неведении, сильно отставая от тыла. Реально ситуацию понимали только в штабах командующих фронтами. Даже немцы были хорошо осведомлены о произошедших событиях, а фронт все еще томился в неизвестности. Генерал Селивачёв (годы жизни 1868-1919, русский военачальник, генерал-лейтенант. Участник русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн. После революции был мобилизован в Р.К.К.А. и, возможно, отравлен за сочувствие белым в 1919 году. По официальной версии умер от тифа), командир фронтовой дивизии, записал в дневнике 3-го марта:

В штабе 14 Ф.с.п. (14-го Финляндского пехотного полка) оказался плакат, вывешенный сегодня ночью немцами…

В плакате значится, что в Петрограде вспыхнула революция, что власть захвачена 12-ю членами гос. думы… по-видимому, нет дыма без огня, так как из ставки ожидается объявление важного акта…

3 марта солдатам зачитали манифест об отречении Николая II. Тянули бы и дальше, боясь непредсказуемой реакции фронтовиков, но немцы стали забрасывать в траншеи бомбы с прокламациями. Новости стали полной неожиданностью как для офицерского, так и для рядового состава, не подозревавшего о волнениях в столице. О произошедшей революции ходили самые дикие слухи: что убито 20.000 человек, что был дворцовый переворот, что Николай II призвал для усмирения восстания немцев и так далее.

Пока не был готов текст новой присяги Временному правительству и не дошёл до фронта печально известный приказ N1 (который стал попадать в окопы с первыми возвращающимися отпускниками довольно быстро), солдаты пребывали в состоянии, которое большинство современников описывало как смесь растерянности и спокойствия.

В 10-х числах марта полки начали выводить на присягу. Полковник Месснер (годы жизни 1891-1974, русский военный теоретик, автор книги «Мятежвойна». Участник Первой мировой войны. Участник Гражданской войны на стороне белых. Последний начштаба Корниловской дивизии), в то время старший адъютант на Румынском фронте, охарактеризовал её максимально лаконично: «Присяга была принесена солдатами тупо, офицерами с отвращением…». В воспоминаниях многих современников отмечалась отчетливая неискренность происходящего.

Так, довольно прозаично и даже нелепо, произошла смена власти на фронте. Мало кто отдавал себе отчет в том, к чему приведут армию эти перемены.

·

9-й сибирский полк присягает Временному правительству

PrevNext

Возможно, если бы новая власть понимала армию, то история сложилась бы иначе, но революционные лозунги, «демократизация», «свобода», «равенство» — всё это было пущено в окопы и вихрем разнеслось по траншеям, произведя колоссальный эффект на солдатские умы. Предвестником зарождающейся бури стал «первый солдат революции».

Тимофей Иванович Кирпичников в 1917 году был старшим фельдфебелем запасного батальона Волынского пехотного полка. Несмотря на то, что на военную службу его призвали еще до 1914 года, на фронт Кирпичников не попал. В последних числах февраля в ходе известных событий фельдфебель стал вдохновителем мятежа запасной команды Волынского полка в Петрограде и виновником смерти командира этой части — штабс-капитана Лашкевича (непосредственные убийцы — унтер-офицеры Марков и Орлов). Фактически Кирпичников стал первым солдатом, поднявшим оружие против власти. За «гражданский подвиг» фельдфебель удостоился Георгиевского креста с натянутой формулировкой: «… 27 февраля, став во главе учебной команды батальона, первым начал борьбу за свободу народа и создание Нового Строя, и несмотря на ружейный и пулеметный огонь в районе казарм 6-го запасного Саперного батальона и Литейного моста, примером личной храбрости увлек за собой солдат своего батальона и захватил пулеметы у полиции…» (в реальности никакого серьезного сопротивления полиция солдатам не оказывала, не говоря уже о пулеметном огне, но Георгиевскими крестами принято было награждать за боевые подвиги, поэтому наградной лист приукрасили батальной сценой).

Поступок Кирпичникова (позднее он получил офицерский чин, после Октябрьского переворота пытался примкнуть к Добровольческой армии, но был узнан и расстрелян) стал чудовищным прецедентом. О нем любили писать газеты, многократно тиражируя «подвиг» героя, дельцы наладили выпуск открыток с портретом бравого фельдфебеля со сверкающим крестом на груди. Солдаты увидели, что вещи, за которые раньше полагался трибунал, теперь называются подвигом, что гражданская позиция важнее всякой дисциплины. Равнение на Кирпичникова и ощущение безнаказанности привели к ужасным последствиям.

Пока в тылу кипели нешуточные страсти, фронт еще пребывал в относительном спокойствии. Согласно «докладу старшего адъютанта военно-цензурного отделения штаба 5-й армии Скворцова генерал-квартирмейстеру Черному о настроении войск по письмам за март 1917 года», настроение войск армии оценивалось как повешено-бодрое. Из общего числа просмотренных 20 287 офицерских писем недовольство войной обнаружило — 16, недовольство начальством — 2. Из общего числа просмотренных 161 160 солдатских писем пессимистического содержания оказались 372 письма.

Первым ударом по дисциплине стало проникновение в армию приказа N1, действие которого началось в Петроградском военном округе, но неизбежно расползлось сначала по всему тылу, а затем и фронту. Согласно этому документу, в армии полагалось устроить выборные комитеты, а оружие держать под контролем солдат, изолировав его от офицерского состава. Одновременно отменили титулование офицеров и отдание чести, а солдаты «вне строя» получили равные с прочими гражданами права. Приказ N1 отвечал самым заветным чаяниям солдат и был страшным сном офицеров, так как полностью лишал последних контроля над подчинёнными. Основные его положения, такие как создание комитетов и неотдание чести, позднее официально подтвердили через Ставку.

К этому «штампу социалистической мысли» можно было бы отнестись как к глупости, ошибке или случайности, но в конце весны 1917 года, уже после того, как стали понятны его последствия, вышел еще один документ, закрепивший завоевания революции в армии и подтвердивший сомнительные постулаты приказа N1. «Декларация прав солдата» утвердила угождение солдатским массам в ущерб дисциплине и здравому смыслу в качестве программы Временного правительства.

Уже в марте упразднили военно-полевые суды, а дела, находившиеся в их ведении, отправили на пересмотр. При каждом полку образовывались полковые суды, в которых судьями становились сами солдаты. Солдаты получили равные права с прочими гражданами, в том числе и в политической жизни, то есть смогли вступать в партии, примыкать к союзам и прочее. Это значило, что некогда наглухо закрытые армейские ворота настежь отворялись для политической пропаганды. Многочисленные агитаторы и думские спикеры, перемешанные с провокаторами, тут же наводнили войска, внося смуту в сознание солдат. Одна только Государственная дума только в марте направила в армию 54 комиссара. В стране, где 80% населения не знало грамоты, на солдатских митингах самыми популярными словами стали «республика» и «конституция», значение которых митингующие представляли весьма смутно.

Каждая из российских партий стремилась завоевать расположение единственной убедительной силы в России — армии. Ставка робко пыталась оградить войска от пропаганды разноцветных социалистов, но уверенного эффекта не достигла. И если большинство партий хотя бы выступали под лозунгами «Война до победного конца» и «Защита свободы и революции», то большевики, которые получили равный доступ к агитации в армии, пришли в войска с откровенно пораженческими кличами. При этом РСДРП вела агитацию крайне умело и эффективно, хорошо представляя свою целевую аудиторию. Начав в марте-апреле с роли непопулярных маргиналов, к октябрю 1917 года большевики стали одной из ведущих армейских партий, их поддержка в войсках достигла по разным данным от 40 до 60%. Чем меньше солдаты были довольны правительством и затянувшейся войной, тем больше они проникались доступным ленинским лозунгом «Долой войну!».

Сторонники демократических «реформ», закрыв глаза на очевидное, твердили:

«В армии и флоте Кромвеля были комитеты офицеров и солдат, настоящий парламент с двумя палатами! И тем не менее армия революции разгромила короля!»

«Из таких же молодцов выросла армия Великой французской революции. Санкюлоты 1792 года быстро превратились в непобедимые батальоны французской армии Жемаппа и Ватиньи»

В реальной жизни солдат, награжденный правом выбора, сразу показал свои желания — в лучшем случае на фронте говорили о том, что не будут наступать за пределами государственной границы, в худшем же отказывались не только наступать, но и защищать собственные позиции. «Гражданин-солдат» знал только свою волость «и ее только считал своим отечеством». До галицийских окопов ему дела не было. Раньше его держал в них долг и страх, в крайнем случае «шестипудовый унтер».

Идеалисты надеялись на слом палочного метода и приход новой «сознательной» солдатской дисциплины. В реальности одной дисциплины не стало, а другой не появилось. Солдаты голосовали ногами: количество дезертиров, согласно данным профессора Головина, в марте 1917 года увеличилось на 400%, количество заболевших на 120%.

Чаяния солдат вопреки обманчивым мечтаниям демократической публики оказались самыми приземлёнными. Андрей Снесарёв в апреле занимал должность начальника 159-й пехотной дивизии (7-я армия). В одном из писем жене с фронта он передавал картину увиденного им митинга:

Говорили солдаты. Попадались люди сильные словом, но в большинстве — бедные, темные люди, закруженные вихрем событий, жадно просящие разгадок и условно настроившиеся на непонятные слова. Слушать их — и смех и грех: то вопрос о войне, мире, будущем переустройстве родины, то о харчах и побольше жалования. Оружейный мастер Гусак, к которому они обратились за разъяснением томительных вопросов, дает такое объяснение: «Конституция — это, братцы, такой порядок, при котором вы за день будете получать 15 копеек да на своих харчах, а при Республике — 5 рублей на день, да харчи казенные. Вот и выбирайте, чего вам хочется». «Желаем Республику», — горланят православные…