Очарование разложения

Джэхё пал чертовски низко – скреб крыльями в грязи, фанбоил, мычал от удовольствия и растягивал губы.
Черта с два он теперь отстанет от Пак Кёна – это крышесносно, это офигительно...
Джэхё все-таки не устоял перед соблазном и сейчас украдкой дымил в окно на кухне за шторкой. Пепелок падал вниз – а ольджан терся затылком о косяк и постанывал от удовольствия.
Это оргазм…
Десять минут назад он набрел на малыша Пак Кёна в коридоре – обнял со спины и посмеялся на ушко.
Пак Кён едва не преставился от ужаса.
А днем Джэхё прилюдно потрепал его за щечку – Кён тоже едва не отдал богу душу.
- Ахаха, - в тишине проскрипел Джэхё.
Теперь с ним даже разговаривать было не надо – достаточно прикоснуться.
И все!
Кён впадал в ступор, вымерзал и терял мозг.
Садизм в Джэхё принимал фантасмагорические обличья, а блондинистого рэпера тем сильнее хотелось связать, усадить куда-нибудь в укромный уголок, и…
Джэхё не знал, что и – но был уверен, что все шальные нервишки мира сконцентрированы в больших испуганных кёновских глазках.
- Фу, блин, ты чё делаешь? - Минхёк в одних шортах по темноте зашел на кухню попить и спалил предающегося вредным привычкам ольджана.
- Балдею, - честно ответил Джэхё, свернувшись рогаликом и высасывая из сигареты последние миллиметры перед фильтром.
- Я вижу, что ты балдеешь, - скривился Минхёк. – А если еще кто-нибудь увидит?
- Да мне пофиг, - равнодушно отнесся Джэхё. А потом не удержался и пустил пьяный смешок.
Минхёк напоследок глянул на него, как на идиота, и резюмировал:
- Ты сейчас на наркомана похож. Что с тобой происходит в последнее время?
«Паккёнизация организма», - едва не ляпнул Джэхё, но вовремя прикусил язык, вместо этого отправив Минхёка туда, куда ему самому хотелось:
- Иди-иди отсюда, там Чихо еще где-то бодрствует.
Обиженный Минхёк оставил ольджана наедине с темнотой, а Джэхё действительно трясущимися, как у укурка, руками выковырял из пачки вторую.

%

У Чихуна наступил конец мира.
Конец мира плавал осколочками льдинок по каким-то скандинавским безмятежным водам, был безутешно красив и плачевно печален.
Настолько, что Чихун запел.
По примеру Минхёка бесшумно страдать в темноте под одеялом он не умел, запертое в широкой груди большое сердце звало излить печаль наружу – и может, угомониться как-нибудь без вытянутых до колен рукавов свитера.
Гитара застонала под пальцами надрывающегося макне, собрав слушателей меланхоличному саундтреку его изгнанного из королевства очков и карамелек романтического чувства: Чихо приходил похмыкать и почесать за ухом своей умной головы – слов утешения не нашел, только сказал:
- Хорошо бренчишь, с чувством. Продолжай.
Потом Квон приходил – слов тоже не нашел, дал шоколадку.
Приходил даже Минхёк с надетым самым умным лицом. Пробормотал:
- Точно не лечится, - и, не нарушая мелодичности минорных аккордов, тихо удалился.
Джэхё вернулся из магазина с огромными наушниками для себя и диском каких-то настоящих скандинавских инди-фолкеров (все-таки, вкус у ольджана был) для Чихуна, хмыкнул, разглядев торчащие позвонки на изогнутой спине спящего на диване Кёна (как бесшумный в последнее время лучше мыши Кён здесь оказался, Чихун вообще вспомнить не мог) и без слов покинул обитель печали.
Ольчжановский диск Чихун заслушал и оценил – гитара в гостиной зазвучала валидной норвежской тоской.
Шел третий день, как Тэиль уехал домой.

%

Насколько справедливы были упреки Джэхё в том, что Кён ничего не стоит, об этом известно только богу и самому Кёну, но собственные похороны он начал организовывать с королевским размахом.
Кён был уныл, как утреннее похмелье, и начинал искренне ненавидеть Чихо, который пару раз по-дружески снизошел до того, чтобы открыть ему несколько советов «борьбы с депрессией по-чиховски»:
- Сходи напейся.
- Иди песенку попиши, мячик попинай, не знаю… шоколадку поешь.
- Да блин, Кён, в душ хоть сходи, от тебя воняет, как от скунса!
Кён больно пнул Чихо в бедро и велел убираться в задницу, соскоблив перед ним одну из прикипевших к душе обид:
- Когда ты в самом начале страдал, что у тебя не получается и это все вообще не то, чем ты хочешь заниматься, я тебя разве попроебываться отправлял? Или сидел с тобой в студии до ночи и с долбанным альбомом хренотенился?
Чихо раздул ноздри, как пришпоренный конь – то, о чем напомнил Кён, действительно имело место быть, и предъявил свое:
- Ну так ты объясни, что с тобой случилось? Я, может, помог бы, да ты молчишь, как рыба!
Глаза Кёна прижгло едкой ненавистью: целых три года Джэхё заведовал театром уродцев, в которым он был главным экспонатом – а никто из этих сволочей даже пальцем не пошевелил, чтобы это прекратить. Нет, всем было весело, все смеялись, пальцы были заняты аплодисментами.
Кён в своем состоянии не мог не сделать решительный вывод – все это время на него всем было насрать.
Ну так о чем теперь говорить? Время, когда Чихо мог бы остановить барабанчик приставленного к виску револьвера, ушло – а теперь можно было только выстрелить.
Потому что Джэхё доволок Кёна до дна самого отвратительного стыда – и заговорить об этом Кён не мог.
Язык бы отсох.
Оставалось только наорать на Чихо, что Кён и сделал:
- Ты сам-то слепой? Ты все это время ничего не видел?
- Чё я должен был увидеть? – Чихо злился все больше: хотел бы Кён помощи – так бы и сказал, что нужно сделать, а не осыпал его упреками, в которых он ничерта не понимает. – Я тебе типа эмпата что ли, или еще какая чувствительная хуйня?
- Ничего! - «чувствительную хуйню» Кён снова посчитал прямым оскорблением, и тем сильнее этим оскорбился, что, в принципе, понимал, что именно зеленосопливую страдальческую субстанцию из себя сейчас и представляет. – Нихрена ты мне не должен! Если я завтра сдохну, ты даже не заметишь!
У Чихо задергался глаз: вот разговорами про «сдохну завтра» его в этом дурдоме еще не кормили. Кён что, совсем в истерички записался?
- Ты вешаться или травиться собрался? Мне из дома веревки или таблетки выкинуть? – Чихо казалось, что он пошутил смешно. Что сейчас Кён заржет и из стадии куколки вернется в нормальное продуктивное состояние улыбчивого червя.
- Красавчика своего долбанного из дома выкинь! – прозвучал ответ.
- Какого… - до Чихо дошло не сразу. – Что тебе Джэхё опять сделал? Ты же сам к нему вечно лезешь?
- Я лезу? – вспыхнул Кён. А потом засмеялся – но не так, как хотел Чихо – просто по-истерически затрясся. – Конечно, это же я во всем виноват. Это мной, нахрен, можно пожертвовать – а Джэхё неприкосновенный. Скажи, тебе не жалко было меня на него променять? Я же тебя сто лет знаю…
По мнению Чихо, ссора перетекла в стадию буйного шизофренического бреда.
- Кого и на что я променял, Кён? Это тебе кажется, потому что никто твои непонятные сопли не несется вытирать? Ну так, друг мой бесценный, очнись: Джэхё не ходит по дому как жертва насилия, в отличие от тебя, поэтому мне не странно, что все предпочитают его общество твоему.
На взгляд Кёна, слова Чихо были сродни предательству, а «жертва насилия» - это просто как выстрел в лоб.
Это ведь никак не насилие, правда – что Кён теперь боится ночью нос в коридор высунуть, потому что Джэхё псих, и эти его непонятные прикосновения доводят Кёна до трясучки.
И как же клево теперь упрекать его в том, что он нервный шизофреник, сравнивая с Джэхё, который его таким и сделал.
Браво, Чихо – плюнул наугад, попал в душу.
- Ну так вали к черту к своему Джэхё, - взгляд стеклянных от обиды и злости глаз Кёна приклеился к монитору ноутбука, а из голоса вытерлись все живые нотки. – Убирайся к нему, обожай его, защищай. Когда-нибудь ты поймешь, кто он на самом деле – тогда и посмотрим. А еще раз со мной о нем заговоришь, я тебе в рожу дам, понял?
- Собаку он твою любимую отравил или что, что ты его так ненавидишь? – прошипел Чихо.
Все-таки, когда старый-престарый друг обещает прописать тебе люлей в морду, это несколько обидно.
- Не твое дело, - отрезал Кён. – Я хочу, чтобы он себе шею в ванной сломал, пока на себя в зеркало любуется.
- Ты бы за собой лучше последил, - предупредил Чихо, - а то загниешь тут от собственной ненависти.
- Не твое дело, - снова процедил Кён.
- Ну и хрен с тобой, - пробурчал Чихо, разворачиваясь. – Я как лучше хотел, а ты меня в задницу послал.
Ну не мог Чихо напоследок не высказаться о том, как грубо Кён пренебрег его желанием принять участие в кёновском душевном апокалипсисе. Собственно, это и стало тем, что Чихо вынес из перебранки – смысл слов самого Кёна он успешно забыл, едва захлопнулась за ним дверь.

Эта повесть с некачественным юмором не берется утверждать, поздно ли или рано ли и у каждого ли человека наступает момент, когда этот самый человек плотно упаковывается в грех отчаяния, начиная мироощущать себя никем не понятым, зато всеми гонимым и презираемым. Эта повесть хочет только намекнуть, что из этого беспросветного пузыря может помочь выбраться исключительно влияние извне, ибо внутренность отказывается продолжать биологические формы жизни.
А Пак Кён только что с успехом вхлам разругался с единственным человеком, который протягивал ему руку.

%

Минивэн плавно затормозил у высотки принадлежащего лейблу здания, и народ с охотой высыпался из кузова, как спелые яблоки, на асфальт – один Кён с угасающей искрой жизни внутри двигался медленно и как будто заторможенно.
Да еще и, выходя из машины, не успел поймать соскользнувшие с планшета наушники, запутался в проводе ногами и бонусом наступил кроссовком на саму заглушку, уничтожив мембрану.
Пока Кён собирал останки любимых наушников с асфальта, народ успел дойти до лифта.
- Кёна не подождем? – спросил Квон, кивнув на дверь, за которой остался барахтающийся в водах своих неудач рэпер.
- Нет, - хмыкнул до сих пор дувшийся на Кёна Чихо, нажимая на кнопку. – Это ему вместо дисциплинарного взыскания.
Уже дня два никто не разговаривал с самым жалким членом коллектива из солидарности к Чихо, который успел первым рассказать народу свою версию ссоры с депрессивным Кёном, не только оскорбившим искреннее желание лидера помочь, но и, оказывается, считавшим своих одногруппников предателями, превозносящими Джэхё за счет гнобления его неприкосновенной персоны – Квон ржал громче всех, когда Чихо в лицах пересказывал, как ему казалось, суть разговора.
Довольный мелкой пакостью, Чихо сощурился и подмигнул Минхёку – а потом рассеянно оглянулся, заметив, что их совсем уж как-то мало.
Чертов ольджан тоже куда-то пропал.

Кён, смирившись с тем, что в его наушниках теперь на одно работающее ухо меньше, добрался до лифта и потянулся ко кнопке, когда сообразил оторвать взгляд от акустических развалин в своих пальцах: Джэхё в белой футболке с длинными рукавами, которая, казалось, шла даже форме его изысканного носа и овалу лица, стоял сбоку от него и пялился лукавым взглядом из-под бархатных ресниц.
В лифт зашли техники с аппаратурой, и Джэхё мило улыбнулся:
- Пропустим?
Кён тупо кивнул и отошел от дверей, пропуская темно-синие комбинезоны внутрь.
Что Джэхё собирался ему сказать? Зачем было дожидаться его тут?
- Да не бойся ты так, глупо выглядишь, - усмехнулся Джэхё, когда лифт зажужжал, поднимаясь вверх.
Второй лифт рядом кликнул, отворив двери, и когда кабина опустела, Джэхё потянул Кёна за рукав.
- Чего тебе надо? – нервно спросил Кён, прижавшись к задней стене, потому что даже длинный и тонкий безымянный палец Джэхё, которым он нажал на кнопку, стал казаться ему страшнее самого страшного кошмара.
Ведь не могло быть так, что Джэхё делал это просто так. Он ничего никогда просто так не делает – и в этом Кён убедился, когда красавчик-одногруппник подошел к нему вплотную, уперев затянутый в белое локоть в стену чуть выше кёновского плеча.
Ровно так, чтобы запястье фарфоровой ольчжановской ручки оказалось у Кёна возле шеи, намекая, что ему лучше не дергаться, если он не хочет болезненно получить в кадык.
- Да так, - Джэхё сузил глаза и наклонился, оказавшись очень близко, так что Кён начал задыхаться чистым запахом его одежды и мог, наверно, рассмотреть полосочки обрамлявшей зрачок радужки, - проверить, дозрел ты или нет.
Кён не понимал, чего хочет Джэхё, когда он так близко, не понимал, на что ему намекают – знакомая реакция отупения в присутствии этого красивого и бессмысленного тела парализовала его.
- До чего дозрел? – пробормотал Кён, выдохнув свой страх Джэхё прямо на губы.
- Не знаю, - усмехнулся Джэхё. А потом запястьем руки, которую держал у шеи Кёна, небрежно погладил его под подбородком, добавив: - Вот и хотел узнать.
Кён не мог поверить тому, что с ним происходило. Зачем Джэхё этого хочет? Ведь он же этого хочет, других-то вариантов нет.
До последней степени наивным Кён тоже не был – очевидно было, что Джэхё приготовил ему какую-то гадость, и делает это только затем, чтобы потом посмеяться над ним.
Но Кёну терять было совершенно нечего, и он даже не стал бы спорить с тем, что сам этого хотел.
Кён закрыл глаза и оторвал голову от стены – два крохотных сантиметра, и наивный поцелуй школьницы, влюбившейся в самого красивого парня параллели, ложится на верхнюю губу Джэхё, потому что с закрытыми глазами Кён промахнулся, да и вообще он неудачник…
Кёну кажется, что он чувствует, как улыбается Джэхё, и память за закрытыми глазами без ошибок рисует его красивую улыбку.
Кабина с крохотным рывком останавливается – дурацкое ласковое наваждение Кёна пропадает, а его широко распахнутым глазам открывается картина с ржущим, держащимся за стенку лифта Джэхё, который едва ли не падает, так крючит от смеха его белую футболку:
- Фу, ты завтрак специально чесноком заедаешь, что ли? – Джэхё, пошатываясь от смеха, выходит, бросая снисходительное: - Не твой сегодня день, Кён, не твой.
А Кён сползает по скользкой стенке лифта, закрывая покрасневшее лицо руками.
Есть ли на свете что-то более унизительное, чем влюбиться в человека, который смеется над тобой?

Примечания:

А скоро конец сантабарбары. Ставки на хэппиэнд принимаются с 11 утра.