Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






В темнице






 

Зала, где отправляли правосудие, вновь превратилась в кордегардию;

караулы, как и накануне суда, удвоили; на страже перед запертой дверью

темницы стояли два жандарма.

В полночь какой-то человек с фонарем в руках прошел через кордегардию;

он назвал себя и приказал отпереть двери темницы.

Это был Симурдэн.

Он переступил порог, оставив дверь полуоткрытой.

В подземелье было тихо и темно. Симурдэн сделал шаг, поставил фонарь

наземь и остановился. Во мраке слышалось ровное дыхание спящего человека.

Симурдэн задумчиво вслушался в этот мирный звук.

Говэн лежал в глубине каземата на охапке соломы. Это его дыхание

доносилось до Симурдэна. Он спал глубоким сном.

Стараясь не шуметь, Симурдэн подошел поближе и долго смотрел на Говэна;

мать, склонившаяся над спящим своим младенцем, не глядит на него таким

невыразимо нежным взглядом, каким глядел Симурдэн. Быть может, это зрелище

было сильнее Симурдэна; он как-то по-детски прикрыл глаза кулаками и

несколько мгновений стоял неподвижно. Потом он опустился на колени, бережно

приподнял руку Говэна и прижался к ней губами.

Спящий пошевелился и, открыв глаза, удивленно посмотрел вокруг, как

озирается внезапно проснувшийся человек.

Свет фонаря слабо освещал подземелье. Говэн узнал Симурдэна.

-- А, -- сказал он, -- это вы, учитель!

И, помолчав, добавил:

-- А мне приснилось, что смерть целует мне руку.

Симурдэн вздрогнул, как порой вздрагивает человек, когда внезапно на

него нахлынет волна разноречивых чувств; подчас эта волна так бурлива и

высока, что грозит загасить душу. Но слова не шли из глубины сердца

Симурдэна. Он мог выговорить лишь одно: " Говэн! "

Они поглядели друг на друга. Глаза Симурдэна горели тем нестерпимым

пламенем, от которого сохнут слезы, губы Говэна морщила кроткая улыбка.

Говэн приподнялся на локте и заговорил:

-- Вот этот рубец на вашем лице -- он от удара сабли, который

предназначался мне, а вы приняли его на себя. Еще вчера вы были в самой гуще

схватки -- рядом со мной и ради меня. Если бы провидение не послало вас к

моей колыбели, где бы я был? Блуждал бы в потемках. Если у меня есть понятие

долга, то лишь благодаря вам. Я родился связанным. Предрассудки -- те же

путы, вы освободили меня от них, вы дали мне взрасти свободно, и из того,

кто уже в младенчестве был мумией, вы сделали живое дитя. Вы зажгли свет

разума в том, кто без вас оставался бы убогим недоноском. Без вас я рос бы

карликом. Все живое во мне идет от вас. Без вас я бы стал сеньором и только,

вы же сделали из меня гражданина; я остался бы только гражданином, но вы

сделали из меня мыслящее существо; вы подготовили меня к земной жизни, а

душу мою -- к жизни небесной. Вы вручили мне ключ истины, дабы я познал

человеческий удел, и ключ света, дабы я мог приобщиться к неземному уделу.

Учитель мой, благодарю вас. Ведь это вы, вы создали меня.

Симурдэн присел на солому рядом с Говэном и сказал:

-- Я пришел поужинать с тобой.

Говэн разломил краюху черного хлеба и протянул ее Симурдэну. Симурдэн

взял кусок; потом Говэн подал ему кувшин с водой.

-- Пей сначала ты, -- сказал Симурдэн.

Говэн отпил и передал кувшин Симурдэну. Говэн отхлебнул только глоток,

а Симурдэн пил долго и жадно.

Так они и ужинали: Говэн ел, а Симурдэн пил, -- верный признак

душевного спокойствия одного и лихорадочного волнения другого.

Какая-то пугающая безмятежность царила в подземной темнице. Учитель и

ученик беседовали.

-- Назревают великие события, -- говорил Говэн. -- То, что совершает

ныне революция, полно таинственного смысла. За видимыми деяниями есть деяния

невидимые. И одно скрывает от наших глаз другое. Видимое деяние -- жестоко,

деяние невидимое -- величественно. Сейчас я различаю это с предельной

ясностью. Это удивительно и прекрасно. Нам пришлось лепить из старой глины.

Отсюда этот необычайный девяносто третий год. Идет великая стройка. Над

лесами варварства подымается храмина цивилизации.

-- Да, -- ответил Симурдэн. -- Временное исчезнет, останется

непреходящее. А непреходящее -- это право и долг, идущие рука об руку, это

прогрессивный и пропорциональный налог, обязательная воинская повинность,

равенство, прямой без отклонений путь, и превыше всего самая прямая из линий

-- закон. Республика абсолюта.

-- Я предпочитаю республику идеала, -- заметил Говэн.

Он помолчал, затем продолжал свою мысль:

-- Скажите, учитель, среди всего упомянутого вами найдется ли место для

преданности, самопожертвования, самоотречения, взаимного великодушия и

любви? Добиться всеобщего равновесия -- это хорошо; добиться всеобщей

гармонии -- это лучше. Ведь лира выше весов. Ваша республика взвешивает,

отмеряет и направляет человека; моя возносит его в безбрежную лазурь. Вот

где разница между геометром и орлом.

-- Ты витаешь в облаках.

-- А вы погрязли в расчетах.

-- Не пустая ли мечта эта гармония?

-- Но без мечты нет и математики.

-- Я хотел бы, чтоб творцом человека был Эвклид.

-- А я, -- сказал Говэн, -- предпочитаю в этой роли Гомера.

Суровая улыбка появилась на губах Симурдэна, словно он желал удержать

на земле душу Говэна.

-- Поэзия! Не верь поэтам!

-- Да, я уже много раз слышал это. Не верь дыханию ветра, не верь

солнечным лучам, не верь благоуханию, не верь цветам, не верь красоте

созвездий.

-- Всем этим человека не накормишь.

-- Кто знает? Идея -- та же пища. Мыслить -- значит питать себя.

-- Поменьше абстракций. Республика это дважды два четыре. Когда я дам

каждому, что ему положено...

-- Тогда вам придется еще добавить то, что ему не положено.

-- Что ты под этим подразумеваешь?

-- Я подразумеваю те поистине огромные взаимные уступки, которые каждый

обязан делать всем и все должны делать каждому, ибо это основа общественной

жизни.

-- Вне незыблемого права нет ничего.

-- Вне его -- все.

-- Я вижу лишь правосудие.

-- А я смотрю выше.

-- Что же может быть выше правосудия?

-- Справедливость.

Минутами они замолкали, словно видели отблеск яркого света.

Симурдэн продолжал:

-- Выразись яснее, если можешь.

-- Охотно. Вы хотите обязательной воинской повинности. Но против кого?

Против других же людей. А я, я вообще не хочу никакой воинской повинности. Я

хочу мира. Вы хотите помогать беднякам, а я хочу, чтобы нищета была

уничтожена совсем. Вы хотите ввести пропорциональный налог. А я не хочу

никаких налогов. Я хочу, чтобы общественные расходы были сведены к

простейшим формам и оплачивались бы из избытка общественных средств.

-- Что же, по-твоему, надо для этого сделать?

-- А вот что: первым делом уничтожьте всяческий паразитизм: паразитизм

священника, паразитизм судьи, паразитизм солдата. Затем употребите с пользой

ваши богатства; теперь вы спускаете туки в сточную канаву, внесите их в

борозду. Три четверти наших земель не возделаны, подымите целину во всей

Франции, используйте пустые пастбища; поделите все общинные земли. Пусть

каждый человек получит землю, пусть каждый клочок земли получит хозяина.

Этим вы повысите общественное производство во сто крат. Франция в наше время

может дать крестьянину мясо лишь четыре раза в год; возделав все свои поля,

она накормит триста миллионов человек -- всю Европу. Сумейте использовать

природу, великую помощницу, которой вы ныне пренебрегаете. Заставьте

работать на себя даже легчайшее дуновенье ветра, все водопады, все

магнетические токи. Наш земной шар изрезан сетью подземных артерий, в них

происходит чудесное обращение воды, масла, огня; вскройте же эти жилы

земные, и пусть оттуда для ваших водоемов потечет вода, потечет масло для

ваших ламп, огонь для ваших очагов. Поразмыслите над игрой морских волн, над

приливами и отливами, над непрестанным движением моря. Что такое океан?

Необъятная, но впустую пропадающая сила. Как же глупа наша земля! До сих пор

она не научилась пользоваться мощью океана!

-- Ты весь во власти мечты.

-- Но ведь это всецело в пределах реального.

И Говэн добавил:

-- А женщина? Какую вы ей отводите роль?

-- Ту, что ей свойственна, -- ответил Симурдэн.-- Роль служанки

мужчины.

-- Согласен. Но при одном условии.

-- Каком?

-- Пусть тогда и мужчина будет слугой женщины.

-- Что ты говоришь? -- воскликнул Симурдэн.-- Мужчина-- слуга женщины!

Да никогда! Мужчина -- господин. Я признаю лишь одну самодержавную власть --

власть мужчины у домашнего очага. Мужчина у себя дома король.

-- Согласен. Но при одном условии.

-- Каком?

-- Пусть тогда и женщина будет королевой в своей семье.

-- Иными словами, ты требуешь для мужчины и для женщины...

-- Равенства.

-- Равенства? Что ты говоришь! Два таких различных существа...

-- Я сказал " равенство". Я не сказал " тождество".

Вновь воцарилось молчание, словно два эти ума, метавшие друг в друга

молнии, на минуту заключили перемирие. Симурдэн нарушил его первым.

-- А ребенок? Кому ты отдашь ребенка?

-- Сначала отцу, от которого он зачат, потом матери, которая произвела

его на свет, потом учителю, который его воспитает, потом городу, который

сделает из него мужа, потом родине -- высшей из матерей, потом человечеству

-- великому родителю.

-- Ты ничего не говоришь о боге.

-- Каждая из этих ступеней: отец, мать, учитель, город, родина,

человечество, -- все они -- ступени лестницы, ведущей к богу.

Симурдэн молчал, а Говэн говорил:

-- Когда человек достигнет верхней ступени лестницы, он придет к богу.

Бог отверзнет перед ним врата, и человек смело войдет в них.

Симурдэн махнул рукой, словно желая предостеречь друга.

-- Говэн, вернись на землю. Мы хотим осуществить возможное.

-- Берегитесь, как бы возможное не стало невозможным.

-- Возможное всегда осуществимо.

-- Нет, не всегда. Если грубо отшвырнуть утопию, ее можно убить. Есть

ли что-нибудь более хрупкое, чем яйцо?

-- Но и утопию нужно сначала обуздать, возложить на нее ярмо

действительности и ввести в рамки реального. Абстрактная идея должна

превратиться в идею конкретную; пусть она потеряет в красоте, зато

приобретет в полезности; пусть она будет не столь широкой, зато станет

вернее. Необходимо, чтобы право легло в основу закона, и когда право

становится законом, он становится абсолютом. Вот что я называю возможным.

-- Возможное гораздо шире.

-- Ну, вот ты снова начал мечтать.

-- Возможное -- это таинственная птица, витающая над нами.

-- Значит, нужно ее поймать.

-- Но только живую.

Говэн продолжал:

-- Моя мысль проста: всегда вперед. Если бы бог хотел, чтобы человек

пятился назад, он поместил бы ему глаза на затылке. Так будем же всегда

смотреть в сторону зари, расцвета, рождения. Падение отгнившего поощряет то,

что начинает жить. Треск старого рухнувшего дуба -- призыв к молодому

деревцу. Пусть каждый век свершит свое деяние, ныне гражданское, завтра

просто человеческое. Ныне стоит вопрос о праве, завтра встанет вопрос о

заработной плате. Слова " заработная плата" и " право" в конечном счете

означают одно и то же. Жизнь человека должна быть оплачена; давая человеку

жизнь, бог берет на себя обязательство перед ним; право -- это прирожденная

плата; заработная плата -- это приобретенное право.

Говэн говорил сосредоточенно и строго, как пророк. Симурдэн слушал. Они

поменялись ролями, и теперь, казалось, ученик стал учителем.

Симурдэн прошептал:

-- Уж очень ты скор.

-- Что поделаешь! Приходится поторапливаться, -- с улыбкой ответил

Говэн. -- Учитель, вот в чем разница между нашими двумя утопиями. Вы хотите

обязательной для всех казармы, я хочу -- школы. Вы мечтаете о

человеке-солдате, я мечтаю о человеке-гражданине. Вы хотите, чтобы человек

был грозен, а я хочу, чтобы он был мыслителем. Вы основываете республику

меча, я хотел бы основать...

Он помолчал.

-- Я хотел бы основать республику духа.

Симурдэн потупился и, глядя на черные плиты пола, спросил:

-- А пока что ты хочешь?

-- Того, что есть.

-- Следовательно, ты оправдываешь настоящий момент?

-- Да.

-- Почему?

-- Потому что это гроза. А гроза всегда знает, что делает. Сжигая один

дуб, она оздоравливает весь лес. Цивилизация была покрыта гнойными,

заразными язвами; великий ветер несет ей исцеление. Возможно, он не особенно

церемонится. Но может ли он действовать иначе? Ведь слишком много надо

вымести грязи. Зная, как ужасны миазмы, я понимаю ярость урагана. А впрочем,

что мне бури, когда у меня есть компас! Что мне бояться страшных событий,

раз моя совесть спокойна!

И он добавил низким торжественным голосом:

-- Есть некто, чьей воле нельзя чинить препятствия.

-- Кто же это? -- спросил Симурдэн.

Говэн указал пальцем ввысь. Симурдэн проследил взглядом его движение, и

ему почудилось, что сквозь каменные своды темницы он прозревает звездное

небо.

Они снова замолчали.

Наконец, Симурдэн сказал:

-- Ты чересчур возвышаешь человеческое общество. Я уже говорил тебе,

--это невозможно, это мечта.

-- Это цель. А иначе зачем людям общество? Живите в природе. Будьте

дикарями. Таити, на ваш взгляд, рай. Но только в этом раю нет места для

мысли. А по мне куда лучше мыслящий ад, нежели безмозглый рай. Да нет,

причем здесь ад! Будем людьми, обществом людей. Возвысимся над природой.

Именно так. Если человек ничего не привносит в природу, зачем же выходить из

ее лона? Удовлетворитесь тогда работой, как муравьи, и медом, как пчелы.

Будьте рабочей пчелой, а не мыслящей владычицей улья. Если вы привносите

хоть что-то в природу, вы тем самым возвышаетесь над ней; привносить --

значит увеличивать; увеличивать -- значит расти. Общество -- та же природа,

но природа улучшенная. Я хочу того, чего нет у пчел в улье, чего нет у

муравьев в муравейнике: мне нужны памятники зодчества, искусство, поэзия,

герои, гении. Вечно гнуть спину под бременем тяжкой ноши -- неужели таков

человеческий закон? Нет, нет и нет, довольно париев, довольно рабов,

довольно каторжников, довольно отверженных! Я хочу, чтобы все в человеке

стало символом цивилизации и образцом прогресса; для ума я хочу свободы, для

сердца -- равенства, для души -- братства. Нет! прочь ярмо! Человек создан

не для того, чтобы влачить цепи, а чтобы раскинуть крылья. Пусть сгинут

люди-ужи. Я хочу, чтобы куколка стала бабочкой, хочу, чтобы червь

превратился в живой крылатый цветок и вспорхнул ввысь. Я хочу...

Он остановился. Глаза его блестели. Губы беззвучно шевелились.

Дверь темницы так и не закрыли. Какие-то невнятные шумы проникали

снаружи в подземелье. Слышалось далекое пение рожков, очевидно играли зорю;

потом раздался стук прикладов о землю, -- это сменился караул; потом возле

башни, сколько можно было судить из темницы, послышалось какое-то движение,

словно перетаскивали и сваливали доски и бревна; раздались глухие и

прерывистые удары, -- должно быть, перестук молотков.

Симурдэн, побледнев как полотно, вслушивался в эти звуки. Говэн не

слышал ничего. Он все больше уходил в свои мечты. Казалось даже, что он не

дышит, с таким напряженным вниманием всматривался он в прекрасное видение,

возникшее перед его глазами. Все его существо пронизывал сладостный трепет.

Свет зари, зажегшийся в его зрачках, разгорался все ярче.

Так прошло несколько минут. Симурдэн спросил:

-- О чем ты думаешь?

-- О будущем, -- ответил Говэн.

И он снова погрузился в мечты. Симурдэн поднялся с соломенного ложа,

где они сидели бок о бок. Говэн даже не заметил этого. Симурдэн, не отрывая

горящего страданием взгляда от своего замечтавшегося ученика, медленно

отступил к двери и вышел.

Дверь темницы захлопнулась.

 

 

VI


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.027 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал