Плащ командира

А ведь вопрос шел как раз о долге.

В зловещем свете вставал этот долг перед Симурдэном, и в грозном --

перед Говэном.

Простой для одного; сложный, многоликий, мучительный для другого.

Пробило полночь, затем час.

Говэн незаметно для себя приблизился к пасти пролома. Затухавшее

пожарище бросало теперь лишь неяркие отсветы.

Те же отсветы падали на плоскогорье, по ту сторону башни, и оно то

становилось отчетливо видным, то исчезало, когда клубы дыма заволакивали

огонь. Эти вспышки вдруг оживавшего пламени, сменявшиеся внезапной темнотой,

искажали размеры и очертания предметов, придавали часовым, стоявшим у входа

в лагерь, вид призраков. Говэн, поглощенный своими думами, рассеянно следил

за этой игрой; то дым исчезал в вспышках пламени, то пламя исчезало в клубах

дыма. И в том, что происходило перед его глазами -- в этом появлении и

исчезновении света, -- было нечто сходное с тем, что творилось в его мыслях,

где также то появлялась, то исчезала истина.

Вдруг меж двух огромных клубов дыма, из полуугасшего пожарища,

пронеслась пылающая головня, ярко осветила вершину плоскогорья и окрасила в

багрянец темный силуэт повозки. Говэн взглянул на эту повозку; вокруг нее

стояли всадники в жандармских треуголках. Он подумал, что эту самую повозку

они с Гешаном видели в подзорную трубу несколько часов назад, еще до захода.

Какие-то люди, забравшись на повозку, видимо, разгружали ее. Они снимали

оттуда что-то, должно быть, очень тяжелое и издававшее по временам

металлический звон; трудно было сказать, что это такое; больше всего это,

пожалуй, походило на плотничьи леса; два солдата сошли с повозки и опустили

на землю ящик, в котором, судя по его форме, лежал какой-то треугольный

предмет. Головня потухла, все вновь погрузилось во мрак. Говэн стоял в

раздумье, пристально всматриваясь в темноту и стараясь понять, что там

происходит.

А там зажигались фонари, суетились люди, но ночная мгла скрадывала

очертания предметов, и снизу, с противоположной стороны оврага, трудно было

разглядеть, что делается на плоскогорье.

Оттуда доносились голоса, но слова сливались в нестройный гул. То и

дело слышались удары по дереву. Временами раздавался металлический визг,

словно точили косу.

Пробило два часа.

Говэн медленно, неохотно, как это бывает, когда делаешь шаг вперед,

чтобы тут же отступить назад, направился к бреши. Когда он приблизился,

часовой в потемках разглядел его командирский плащ с галунами и взял на

караул. Говэн проник в залу нижнего яруса, превращенную в кордегардию. К

балке под сводами прицепили фонарь. Его слабого света хватало ровно

настолько, чтобы пройти по зале, не наступая на лежавших на соломе солдат,

большинство из которых уже спало.

Они лежали здесь на том самом месте, где еще несколько часов назад

дрались с врагом; пол, усеянный осколками картечи, которые не удосужились

вымести, вряд ли мог служить особенно удобным ложем; но люди утомились и

вкушали отдых. Эта зала еще так недавно была ареной страшных сцен: здесь

начался штурм башни, здесь раздавались вой, рычание, скрежет, удары, здесь

убивали, здесь испускали дух; много солдат упало бездыханными на этот пол,

где мирно почивали сейчас их товарищи; солома, служившая постелью для

спящих, впитала кровь их соратников; сейчас все кончилось, кровь перестала

литься, сабли были насухо вытерты, мертвецы были мертвецами, а живые спали

мирным сном. Такова война. К тому же завтра на всех нас снизойдет этот сон.

При появлении Говэна кое-кто из спящих проснулся и приподнялся, и среди

прочих офицер, начальник караула. Говэн указал ему на дверь темницы.

-- Откройте, -- промолвил он.

Тот отодвинул засовы, дверь открылась.

Говэн вошел в темницу.

Дверь за ним захлопнулась.