Лантенак в плену

И в самом деле, маркиз спустился в могильный склеп.

Его увели.

Подземный каземат, расположенный под нижним ярусом башни Тург, был

незамедлительно открыт под строгим надзором самого Симурдэна; туда внесли

лампу, кувшин с водой, каравай солдатского хлеба, бросили на пол охапку

соломы, и меньше чем через четверть часа после того, как рука священника

схватила маркиза, за Лантенаком захлопнулась дверь.

Затем Симурдэн отправился к Говэну; в это время где-то далеко, в

Паринье, на колокольне пробило одиннадцать часов; Симурдэн обратился к

Говэну:

-- Завтра я соберу военнополевой суд. Ты в нем участвовать не будешь.

Ты -- Говэн, и Лантенак -- Говэн. Вы слишком близкая родня, и ты не можешь

быть судьей; я сам порицаю Филиппа Эгалитэ за то, что он судил Капета.

Военнополевой суд соберется в следующем составе: от офицеров -- Гешан, от

унтер-офицеров -- сержант Радуб, а я буду председательствовать. Все это тебя

больше не касается. Мы будем придерживаться декрета, изданного Конвентом, и

ограничимся лишь тем, что установим личность бывшего маркиза де Лантенака.

Завтра военнополевой суд, послезавтра -- гильотина. Вандея мертва.

Говэн не ответил ни слова, и Симурдэн, озабоченный важной миссией,

которая ему предстояла, отошел прочь. Нужно было назначить время и место

казни. Подобно Лекинио в Гранвиле, подобно Тальену в Бордо, подобно Шалье в

Лионе, подобно Сен-Жюсту в Страсбурге, Симурдэн имел привычку, считавшуюся

похвальной, лично присутствовать при казнях; судья должен был видеть работу

палача; террор 93 года перенял этот обычай у старинного французского

парламента и испанской инквизиции.

Говэн тоже был озабочен.

Холодный ветер дул со стороны леса. Говэн, передав Гешану командование

лагерем, удалился в свою палатку, которая стояла на лугу у лесной опушки

близ башни Тург; он взял свой плащ с капюшоном и закутался в него. Плащ этот

по республиканской моде, скупой на всяческие украшения, был обшит простым

галуном, что указывало на высокий чин. Говэн вышел из палатки и долго ходил

по лугу, обагренному кровью, так как здесь началась схватка. Он был один.

Пожар все еще продолжался, но на него уже не обращали внимания. Радуб

возился с ребятишками и матерью, пожалуй, не уступая ей в материнских

заботах о малютках; замок мирно догорал, солдаты рыли могилы, хоронили

убитых, перевязывали раненых; они разбирали редюит, очищали залы и лестницы

от трупов, наводили порядок на месте побоища, сметали прочь грозный хлам

победы, -- словом, с военной сноровкой и быстротой занялись тем, что было бы

справедливо назвать домашней уборкой после битвы. Говэн не видел ничего.

Погруженный в свои мысли, он рассеянно скользнул взглядом по черному

пролому башни, где по приказу Симурдэна был выставлен удвоенный караул.

Этот пролом -- можно было в ночном мраке различить его очертания --

находился приблизительно шагах в двухстах от луга, где Говэн старался

укрыться от людей. Он видел эту черную пасть. Через нее начался штурм три

часа тому назад; через нее Говэн проник в башню; за ней открывался нижний

ярус с редюитом; из нижней залы дверь вела в темницу, куда был брошен

маркиз. Караул, стоявший у пролома, охранял именно эту темницу.

В то время как его взгляд угадывал неясные очертания пролома, в ушах

его, будто похоронный звон, звучали слова: " Завтра военнополевой суд,

послезавтра -- гильотина".

Хотя пожар удалось обуздать, хотя солдаты вылили на огонь всю воду,

которую только удалось раздобыть, пламя не желало сдаваться без боя и время

от времени еще выбрасывало багровые языки; слышно было, как трещат потолки и

с грохотом рушатся перекрытия; тогда взмывал вверх целый вихрь огненных

искр, будто кто-то встряхивал горящим факелом; яркий отблеск света на

мгновение озарял небосклон, а тень от башни Тург, став вдруг гигантской,

протягивалась до самого леса.

Говэн медленно шагал взад и вперед во мраке перед черным зевом пролома.

Иногда он, сцепив пальцы, закидывал руки за голову, прикрытую капюшоном. Он

думал.

II