Чжуан-цзы, или Сила духовности

В наследии Чжуан-цзы (IV–III вв. до н. э.) мы находим самобытное развитие главной темы даосизма – духовного преображения человека, вернувшегося в лоно несотворенного всеединства бытия. Чжуан-цзы наделен вкусом к углубленным размышлениям и незаурядным писательским талантом. Он изъясняется оригинальными притчами и диалогами, полными игры ума, фантазии и юмора. Он умеет заставить читателя улыбнуться – и обнаружить в том, что кажется смешным, очень серьезную истину. Он много говорит о духовном совершенствовании, ему принадлежит ряд классических образов и формулировок, обозначавших в Китае состояние духовной просветленности – «ясность утренней зари», «пребывание в забытьи», «духовное соприкосновение» и др., – но ему чужд менторский тон и унылый техницизм языка. В своей оценке политики и цивилизации Чжуан-цзы следует Лао-цзы: мудрый правитель, по его словам, «предоставляет мир самому себе», так что подданные вообще не замечают его присутствия; безличные законы и правила вредны, ибо заставляют мерить всех единым стандартом и в результате «отрубать ноги журавлям и вытягивать ноги уткам»; разговоры о «справедливости» и «долге» – любимое занятие негодяев; жажда успеха и приобретений – верный признак духовного убожества и т. д. Свой положительный идеал Чжуан-цзы связывает с образом «настоящего человека древности» – загадочного, почти невообразимого сверхчеловека, живущего «одной весной со всем сущим» и наслаждающегося неизъяснимым блаженством «беспредельных странствий духа».

При всем ее мистическом пафосе философия Чжуан-цзы, как и вся китайская мысль, имеет практическую направленность. Многие персонажи книги Чжуан-цзы – мастеровые люди, и притом именно мастера своего дела, хотя их мастерство проистекает не столько из технического умения, сколько из «любви к Великому Пути», что означает открытость сердца зиянию бытия, способность предоставить всем вещам возможность быть тем, что они есть. «Настоящий человек» Чжуан-цзы, подобно мудрецу Лао-цзы и даже Конфуцию, обладает секретом настоящего стратега: устраняясь из мира, он обретает над миром власть. Ему нет нужды хитрить, интриговать, угрожать, с кем-то воевать. Его оружие, перед которым бессилен мир, – это «пустота сердца», дарующая необыкновенную чувствительность, и даже – поскольку речь идет о возвращении к исконной матрице бытия – способность прозревать все события в самом зародыше, еще до обретения ими внешней формы. Его истинный подвиг и есть принятие бездонной глубины жизни в самом себе – глубины, охватывающей даже смерть.

Таким образом, Чжуан-цзы, презиравший «реальную политику» вообще и войну в особенности, внес весомый вклад в продумывание духовных посылок человеческой практики, его проницательная мысль раскрывает самое существо стратегического действия, преодолевающее оппозиции субъекта и объекта, идеала и действительности, цели и средств. И хотя Чжуан-цзы едко высмеивал властолюбцев всех мастей, невозможно представить китайскую политическую теорию без его рассуждений о силе просветленного духа, незримо правящей миром.

Из книги «Чжуан-цзы»