Общее вступление. Исторический контекст и формирование военного канона

Военная мысль, сложившаяся в ходе анализа опыта жестоких войн, пользовалась дурной славой и испытывала пренебрежительное к себе отношение на протяжении практически двух тысячелетий существования императорского Китая. Самозваные конфуцианцы, игнорируя учение самого Конфуция, начиная с ханьского периода осуждали– искренне или лицемерно – военную профессию и любые аспекты военной деятельности, и с течением веков становились все более громогласными в своем порицании их. Однако, каким бы ни было их высококультурное самолюбование, нация не могла обойтись без армии и полководцев, особенно ввиду постоянной «варварской» угрозы и непрекращающихся столкновений с кочевыми народами. Поскольку немногочисленные военные трактаты ценили и читали, они и дошли до нас, хотя неотвратимый рок преследовал поколения профессиональных полководцев и более поздние сочинения по стратегии. Военный канон, в сравнении с конфуцианским или другими классическими собраниями, кажется крошечным и насчитывает максимум несколько сот текстов.

В отдельных главах произведений знаменитых философов периода «Борющихся Царств» (403–221 гг. до н. э.), таких, как Шан Ян[437], также рассматриваются военные вопросы, причем часто весьма основательно. Многие мыслители, включая Сюнь‑ цзы и Хань Фэй‑ цзы[438], размышляли над важнейшими проблемами государственного управления и военной организации, мотивации и обучения воинов, природы мужественности и политической деятельности ради благосостояния государства. «Цзо чжуань»[439]и другие исторические сочинения просто фиксируют слова различных министров и дают общее представление о самых знаменитых стратегиях, избегая подробного описания сражений.

Некоторые сочинения по стратегии и тактике древности обрели особенную известность, и ученые сунской эпохи (около 1078 г.) собрали, исправили и отредактировали шесть важнейших сохранившихся текстов, дополнив их одним произведением династии Тан; так возникли «Семь военных канонов». Составленный компендиум стал текстуальным основанием для государственных военных экзаменов и одновременно источником всевозможных тактических и стратегических концепций.

Несмотря на непрерывные набеги варваров и прочие внешние угрозы, в императорском Китае мало склонялись к военным методам противостояния агрессии – исключения составляют болезненная экспансионистская политика периода Ранней Хань и правления молодых энергичных императоров, таких как танский Тай‑ цзун, приходившихся на первые годы царствования династии. Правители и министры предпочитали верить в миф о культурной привлекательности, посредством которого явно превосходящая китайская цивилизация, основанная на добродетели[440]и обладающая очевидными преимуществами в материальной жизни, просто подавит враждебную настроенность нецивилизованных народов. Богатые дары – произведения искуснейших мастеров вкупе с музыкой и женщинами– все это, верилось, сможет смутить и ослабить самых воинственных. Если их нельзя подчинить или смягчить, против них можно использовать другие племена кочевников, по освященной веками традиции «руками варваров подавлять варваров»[441].

В соответствии с конфуцианской доктриной, ставшей ортодоксальной философией и государственной идеологией при династии Хань, правитель должен лишь культивировать свою добродетель, пребывать в гармонии с временами года и быть милосердным, чтобы преуспеть в получении благодатной помощи Неба и поддержании порядка. Естественно, имели место и другие взгляды, и даже Мэн‑ цзы (371–289 г. до н. э.), самый великий конфуцианец после Конфуция, поддерживал карательные походы для наказания плохого правителя и освобождения людей от страданий. И все же, за исключением некоторых императоров, подобных Янь‑ ди из династии Суй (605–617), который хотел установить китайский сюзеренитет над огромными территориями, но в итоге довел страну до разорения, а народ – до нищеты, военными делами занимались неохотно. Большая часть чиновничьей бюрократии свысока смотрела на все, связанное с ратным делом и войной.