Две старухи

На Домодедовском кладбище на бедные могилы ставят железные кресты с завитушками. Эти кресты входят в минимальный похоронный набор вместе с небольшой гранитной табличкой, на которой указана фамилия, дата смерти и номер записи в инвентарной книге. Художественный смысл этих завитушек, очевидно, в том, чтобы, как можно более ослабив сходство креста с крестом, перевести его просто в разряд недорогих безвкусных памятников.

На могиле Марьи Никитичны Николаевой, похороненной летом 1992 года, нет даже такого креста. Почему-то именно в тот день они закончились, а потом уже никто не удосужился его поставить. Ничего не осталось от её телесного существования — ни имени, ни креста, ни ограды, лишь маленькая гранитная табличка с двумя железными ножками, с которой первой же зимой смыло всю краску.

Земля быстро провалилась, образовав плоское углубление, в котором весной долго задерживалась вода. Сама могила заросла бурьяном, васильками и каким-то особым сортом репейника с мягкими, как кисточки, цветами. Если развести руками бурьян и репейник, то еще с год можно было увидеть проволочный каркас венка с надписью на ленте: «От жильцов дома». Потом исчез и венок, уехавший на свалку на старом «Москвиче» с прицепом. Этот старый «Москвич» без номеров и стекол, с задними дверями другого цвета, каждый день послушно колесил по многочисленным узким аллеям кладбища, увозя мусор, привозя песок, оградки и мешки с цементом.

Потом кто-то выкопал и гранитную табличку, которая ровным счетом ничего не означала уже, поскольку лишилась уже всех букв. Земля приняла свою дочь и сомкнулась над ней, обратив ее в бурьян и васильки.

Более того, в своем стремлении затеряться старушка ухитрилась исчезнуть даже из кладбищенских книг, причем сделала это самым таинственным образом. Когда несколькими годами спустя одна из ее прежних знакомых вздумала отыскать ее могилу, оказалось, что вследствие конторской путаницы Никитичну смешали в книгах с какой-то другой Николаевой, куда-то перезахороненной. Из чистого упрямства знакомая долго ходила по бурьяну, пугливо косясь на самолеты, идущие на посадку в близкое Домодедово. Самолеты казались огромными, и у непривычного человека создавалось впечатление, что они падают. Проходив час, знакомая так ничего и не нашла, промочила ноги в болотистой низине и уехала.

Исчезнуть подобным образом было вполне в духе Никитичны. Пьеса ее жизни завершилась именно в той тональности, в которой всегда протекала. Никитична канула в землю как в воду, и быстрая смерть ее никого не обеспокоила и не потревожила. Свой быстрый и полный расчет с миром она совершила в обычной своей спешащей и взбалмошной манере.

Этот рассказ не был бы написан, если бы не еще одна могила, появившаяся на том же Домодедовском, уже почти захороненном кладбище, двумя годами спустя. На сей раз могила не осталась безымянной, и из книг не исчезала. На ней довольно скоро появилась аккуратная плита с керамической фотографией худощавой женщины с короткими, седыми, аккуратно уложенными волосами. В выражении ее длинного, немного ассиметричного лица было что-то язвительное и вместе с тем недовольное, как если бы она считала всех себе обязанными.

Была и еще одна бросавшаяся в глаза деталь. Женщине на снимке было на вид лет пятьдесят, обычная же кладбищенская игра в вычитание давала в результате на четверть века больше. Впрочем, это обычное дело. Родственники нередко подбирают наиболее удачные и характерные снимки. Часто на могиле девяностолетнего старца можно увидеть его таким, каким он был в двадцать лет.

Итак, надпись на плите гласила: